Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

Serge de K · 03.02.2008 19:05:32

К сожелению названия не помню...Что касается автора, то это Шаманка
Реанимирую произведение с пропавшего "руспейна"
* * *

Кадр 1. Суббота 5 часов вечера.

Машина, на которой мы едем, останавливается у подлеска – здесь растет молодой ивняк, можжевельник, березка.
- Ну, что? Иди, срезай на себя прутики. А я можжевельника срежу. Ух, и напорю…
Я улыбаюсь и вылезаю из машины. Уже темно, а фонаря с собой нет, но ветви видны хорошо на фоне сумеречного, серого леса.
Я стою и срезаю сама на себя розги. Выбираю березовые, сантиметр в сечении у рукояти, на конце 0,5, их надо выбирать подлиньше – полутораметровые самое оно. Они будут жесткие и хлесткие – я знаю это. Срезаю с десяток – хватит, наверное? Подморозило. На сотню-полторы всего. Где-то внизу живота ухает, и поднимется волна чего-то непонятного, животного. Это необычная смесь смущения, стыда и ожидания боли. Мое тело стонет от желания этой всеобъемлющей боли и мечтает об этом, мозг же отдергивает мою руку от самых больших тяжелых прутьев, и всеми своими клеточками кричит о том, что это невозможно, эту боль он не перенесет, что я уже слишком…
Я пытаюсь успокоиться, но мое сердце стучит, мои уши пылают и я возбуждена до невозможия. Это возбуждение не сродни сексуальному – оно очень другое.
- Ну что ты там застряла? Тебе не кажется, что уже хватит?
Я не застряла, мне просто стыдно идти так с розгами…Хотя и по лесу в темноте, а все же.
И я как будто смотрю на звезды, и обнимаю эту самую березку с которой только что их срывала. Березка мне вовсе не интересна, но я пальцем провожу по ее коре. Кора мокровата и мои руки становятся такими же.
- Чего это ты? Пошли, уже темно совсем стало.
Я подаю ему розги. У него в руке тоже срезано пара веток можжевельника. Он берет мои и говорит:
- Да, хороши, только жестковаты…

Кадр 2. Суббота 8 часов вечера.

Мы на даче. Разговариваем. Мы соскучились друг по другу за неделю, поэтому говорим обо всем. Обсуждаем работу и домашних, что видели, что делали, чем жили. Он говорит, что интересного вычитал на форумах. Он ругает многих, а некоторых хвалит. Я, начитавшись учебников психологии под редакцией доктора Щеглова, () как могу, успокаиваю его. Мне не интересна виртуальная жизнь, я читаю, то, что написано в вирте и делю это на три, а то и на шесть. Реальная жизнь мне гораздо ближе и милей и я пальцем зажимаю ему рот.
- Тише, тише…это все пустое…
Он соглашается и его пыл, с которым он только что распинался о теме, куда-то вдруг исчезает. Он обнимает меня, и мы какое-то время сидим так обнявшись. Молчим или говорим всякую дребедень. Он треплет меня за ухо и покусывает его. Шепчет:
- Кого-то пороть скоро будем…
Я, хотя сама ломала на себя прутики, сейчас этого совсем не хочу. Мы выпили уже вкусной водочки достаточно, и я хорошо расслаблена, а если быть более точной – то и пьяна. С координацией у меня все в порядке, и сигарета все еще попадает в рот, но рожица красновата. Мне бы сейчас поспать маленько, а вовсе не получать по тому самому месту.
- Не надо…- тяну я. – Давай завтра? А?
- Никаких завтра. Сегодня. Заслужила-то ты много….Так что и на завтра останется. – Он лукаво улыбается. – Все. Готовься. Можешь еще водочки выпить, для храбрости.
Он выходит из дома, и я догадываюсь, нет, я точно знаю, куда он пошел. И точно. Домой он приносит розги. Они мокрые, стояли в бочке с водой на улице. Запах можжевельника (на нем еще иголочки) разносится по комнате. Я смотрю на это великолепие и снова смущаюсь. Он смотрит на меня и приветливо помахивает ими.
- Эх, хороши! Ну, кто-то повизжит на лавке…
- Давай завтра, а? – все еще с надеждой прошу я.
- Сегодня, се-го-дня! Ложись. Ложись…давай…- он называет меня по имени и ласково треплет по волосам.
Скамья уже стоит посреди комнаты (он ее принес, как только мы приехали, специально для вящего моего испуга) и я с ужасом смотрю на нее.
Мелькает мысль, что неплохо было бы подложить одеяльце. Чтобы помягче лежалось.
Я встаю, и он подталкивает меня к ней.
- Ложись. Подушечки подложи куда надо.
Я беру одеяло и, сложив его, вдвое настилаю на скамью, беру две подушки и кладу одну в голову другую посередине. Снимаю джинсы полностью и спускаю трусы до щиколоток. Поправляю среднюю подушку и ложусь. Все. Больше от меня уже ничего не зависит. Он суетится (или мне кажется, что суетится, настоящий верхний ведь не должен суетится?) с ремешками и затягивает мне крепко щиколотки, притягивает поясницу, где-то у ножек привязывает по одной мои руки.
При этом он постоянно что-то говорит. Это видимо, должно меня успокоить, но нет, его слова меня еще больше выводят из равновесия. Я уже жажду, чтобы он скорее начал и закончил, но он не торопится, ходит вокруг и выбирает розги.
- Вот с этой начнем, пожалуй, ну-сс готова? – он склоняется ко мне низко-низко.
Я молчу. Не со зла, и не, потому что мне нечего сказать. Я никогда не бываю, готова к порке. Даже когда очень очень ее хочу.
- Вспоминаем свои винки, повторять не буду, итак помнить должна… Ну вот этой слабенькой двадцать ударчиков….
Он помахивает розгой, и капельки с нее падают мне на ягодицы. Я непроизвольно их сжимаю, а он, не замечая маленьких капелек, шлепает меня.
- Не сжиматься. Расслабься. – Его рука оглаживает мою попку и я расслабляюсь. – Ну, начали. Считаем удары. – Он взмахивает розгой и невысоко поднимает руку, я слегка скашиваю взгляд назад, так смотрит обычно лошадь или вол, запряженный в упряжь. Эти тяголовые животные любят оглядываться назад, смотря, что делает их хозяин. Я усмехаюсь этой своей мысли. Он этого не замечает (к счастью) и обрушивает на меня первый удар. Он болезненный, но я терплю. Он бьет еще и еще. Боль охватывает меня и я начинаю похныкивать. Ему приходит в голову, что по ляжкам оно будет больнее и он, становясь сзади меня, наносит десять быстрых резких ударов. На этот раз мне действительно больно, а на ногах вспыхивают красные рубцы, а я вся сжимаюсь. Он смотрит на свою работу и говорит:
- Красиво…
- Бо-оольно…-тяну я.
- И должно быть больно! – успокаивает он меня. – Поехали дальше. Одну истрепал, но еще много осталось.
Я сжимаюсь, а сердце, чую, заходится. Первые удары самые болезненные, после тридцати, я знаю, будет легче. Он меняет розгу на более крепкую и снова бьет меня, снова наискось. Я взываю. Это действительно больно, черт побери.
Вот – тридцать. Мой зад пылает. Я ощущаю боль. Она образовывает очаг в районе ягодиц и спускается ниже, на ноги. Мне хорошо сейчас и я хочу передохнуть, я говорю:
- Дай передышку, пожалуйста…
- Ну, хорошо, я пока покурю…
Он курит. Я лежу на лавке. Он сидит сзади меня, я не смотрю на него, но прекрасно знаю, что он смотрит на мой зад. О, он любит мою попочку. Он скучает больше всего по ней и у меня даже иной раз возникает ужасная мысль, что он терпит меня только как бесплатное приложение к ней, родимой.
Я оборачиваюсь и делаю сосущее движение губами. Он понимает с полуслова.
- Курнуть хочешь?
- Хочу.
Он дает мне затянуться «невской» сигареткой. Я делаю пару затяжек, и он отбирает ее от меня.
- Много курить вредно, кого-то щас снова будем пороть. – Он улыбается и обнимает меня. Я его обнять не могу, потому что у меня руки привязаны, поэтому я просто нежно кусаю его в ухо.
- Ах, кусаться? Тогда только пороть! - Он снова выбирает розгу, осматривает ее и убедившись, что она соответствует его понятию о розгах порет меня ею.
Появляются первые капельки крови и он слизывает ее языком. Это ни капли не возбуждает меня, скорее наоборот, мои ягодицы непроизвольно сжимаются, видимо ему доставляет это большое наслаждение и он кусает меня за них. Из меня исторгается стон…
- Не надо, мне больно. – Прошу я и он вроде бы осознает это. Больно кусив меня напоследок, он снова порет меня. Я терплю и только непроизвольно сжимаю красные с клюквенными капельками крови, половинки. Я вижу взмах его рук, в руках у него уже пучок больших, около полутораметров, толстых прутьев. Я чувствую боль, но она какая-то отстраненная. То ли моя шкура задубела, то ли какие-то там рецепторы отказывают, не знаю, а только он бьет со всей силы, а я чувствую как-будто булавочный укол. Где-то на сто двадцатом ударе он решает, что хватит и тянется отвязать меня. Но то ли водка берет свое, то ли он просто устал, но он наваливается на скамейку так, что она вместе со мной (все еще привязанной к ней) заваливается на бок. Картина Репина «не ждали» - перевернутая на бок скамейка, я с испоротым задом, мне не встать, а на мне Верхний, мы лежим и хихикаем. Он встает и отвязывает меня, поднимает скамейку и я, наконец, встаю. Попа болит, но у меня возникает страшное раздвоенное чувство – мне с одной стороны мало, с другой же стороны я бы с удовольствием полежала. Я выбираю второе и забираюсь под большое ватное одеяло. Он сматывает веревки, я любуюсь. Любуюсь его большими, широкими руками. Эти руки приносят мне такое наслаждение, что я готова целовать их постоянно….А он этого не любит, увы…Его руки сейчас сматывают какой-то черный провод. Да…медный, черный двухжильный провод…Я закусываю губу…Мммм…
- Провод…им наверное хорошо….- Я мечтательно смотрю на него. Он перехватывает этот взгляд и удивляется:
- Хочешь им? Но он же жесткий, а у тебя уже там кровь.
- Ну и что? – Упрямо говорю я. Если уж мне что взбредет в голову…мама не балуй…
- Ну ладно, привязывать тебя не буду, подставляй, свою круглую…- Он наматывает провод на руку, а мне ни капельки не страшно, я не боюсь этого провода, даже наоборот знаю, что именно это мне сейчас и надо… Он почему-то по-немецки отсчитывает десять ударов и вопросительно смотрит на меня, я киваю головой и выдыхаю:
- Ещё.
Он все также по-немецки отсчитывает еще десяток, на этот раз со всего размаху. А мне хорошо. Я как после хорошей баньки и я снова прошу:
- Ещё.
Он бьет еще сильнее, и моя попа как-будто одревенела, покрылась коростой. Нога начинает непроизвольно дергаться, но я как наркоман дозу снова прошу: – Ещё.
Он возбуждается от этой своей власти и моей покорности – ведь я лежу непривязанная и терплю «ацкую» (с его точки зрения) боль. Он снова по-немецки продолжает свой страшный счет, отсчитывая еще двадцать. Я не знаю немецкого, но тоже про себя считаю. На пятидесятом ударе я понимаю, что если он еще раз меня ударит я просто отключусь…
- Хватит. –Прошу я.
- А, больно стало?
- Да, есть чутка…
- Ну то-то же.
Мы выпиваем с ним по стопке водки, и я тут же проваливаюсь в сон.

Кадр 3. Утро следующего дня.

Я просыпаюсь, от его поглаживаний моей многострадальной. Попка болит и саднит, но это чувство скорее приятное, чем нет. Мне нравится это чувство и хотя я начинаю повиливать ей, пытаясь уйти от его рук, но тайно хочу, чтобы он продолжал. Только бы он продолжал этот жесткий массаж.
- Вставай. Уже очень много времени. – Он перестает ласкать меня.
- Сколько?
- Шесть часов утра.
- И ты разбудил меня!!!! – Я смотрю на него глазками-щелками.
Он хихикает. Я безумно хочу пить, но из воды на столе наблюдаю только пиво. Оно призывно стоит на столе. Он ловит мой взгляд.
- Что, водки хочешь? Или пивка тебе плеснуть?
- Воды хочу.
Он приносит мне воду в зеленом ковше и я жадно пью….

Кадр 4. Расставание.

Вот и кончились выходные. У нас с ним они пролетают не молниеносно, а молниемоментно. Мы не успеваем поговорить обо всем и всех, мы не успеваем насытиться друг другом, как нам приходится снова расставаться. Это, наверное, хорошо, но мне отчего-то грустно. Машина несется сквозь лес, из динамиков несется «Любэ». Я вслушиваюсь в слова, и они где-то ухают в моей душе…

Когда виски сосет весна,
Я вспоминаю Шукшина -
"Калину красну",
И так все ясно:
Люблю я Васю Шукшина.

А переливами гармонь, -
Разбудит на сердце огонь.
И чувства тоньше,
И даже больше, -
Всех вас мне хочется любить,
И пожелать вам долго жить.

Припев:
А годы, годы, годы, годы, годы
Да вешние воды
Без умолку напролет
Несут меня вперед.
Эх, годы, годы, годы, годы, годы
Да вешние воды.
Годы, гады-годы...

Время летит незаметно, это его такое страшное свойство. С этим ничего нельзя поделать, можно только жить так, как призывает тебя эта жизнь. Устраивать себе такие маленькие праздники. И это называют словом «экшен»? Странно, а я всегда думала, что это просто жизнь. Жизнь, где все, все идет через какую-то призму души. Или не так?
Скоро новый год и город нарядно украшен. Я не люблю новогоднюю суету. Она мне кажется пустой и какой-то наносной. Ненаносными кажутся вот такие наши отношения. Я на лавке со спущенным низом и его крепкие, красивые руки. До новых встреч, Верхний, который терпеть не может, когда его пишут с большой буквы.

Ещётот · 03.02.2008 22:07:17

Спасибо, Сережа, что сохранил и прислал. Это - одно из лучших изложений кусочка жизни у Ники. Просто, ясно, чисто и прозрачно, - как в бабье лето на Ладоге.:))

Serge de K · 04.02.2008 10:27:33

Ещётот пишет

Спасибо, Сережа, что сохранил и прислал. Это - одно из лучших изложений кусочка жизни у Ники. Просто, ясно, чисто и прозрачно, - как в бабье лето на Ладоге.:))

Ещетот))) Наверное все таки слова благодарности следовало ,прежде всего, сказать автору Шаманке. Ее реализм , меня искренне тогда «зацепил» и я решил оставить себе на память пару ее произведений. Очень сожалению, что «жизненный путь» «руспейна» оказался таким кратким...:(
PS. А еще очень хотца возвернуть на наш форум Ташку. На прошлой недели мы с нею на чате у Марка по поводу «исторической» встречи даже осушили «виртуальное» ведро пива.:)

Constance · 04.02.2008 11:59:59

"Я никогда не бываю, готова к порке. Даже когда очень очень ее хочу."

Подпишусь

Ещётот · 04.02.2008 20:01:12

Constance пишет

"Я никогда не бываю, готова к порке. Даже когда очень очень ее хочу."
Подпишусь

Конечно, - " Jedem das seinem", но мне до сих пор кажется, что любую самую растематичную даму украшает больше, чем украшения, - вот это простецкое: " я никогда не бываю готова к порке".
( Собственно, как и в отличии от продажной любви, никогда любовь не готова к любви. К чуду быть готовым, как и к болезни, - невозможно.) ИМХО, как в и-нете молятся:/

#1 03.02.2008 19:05:32

Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

#2 03.02.2008 22:07:17

Re: Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

#3 04.02.2008 10:27:33

Re: Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

#4 04.02.2008 11:59:59

Re: Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

#5 04.02.2008 20:01:12

Re: Без названия (из цикла "Рукописи не горят")

Подвал раздела