Лика в неволе

Constance · 26.03.2008 15:29:35

(c) не мое

Я начинаю перетаскивать сюда главы это произведения с другого тематического форума. Туда оно пришло еще откуда-то из интернета. Я не знаю насколько оно известно и популярно, я прочла впервые и мне очень понравилось. Что-то в стиле "Истории О". Дайте мне знать, если это известная вещь, и ее не стоит тащить сюда, или если это неинтересно на ваш взгляд. Я же читаю по мере выкладывания там на едином вздохе.

-----------------

Есть в сети родственный сайт "Наручники" hххp://www.handcuffs.fetishbdsm.ru.

В нем много литературы на эту тему, хотя в основном с мазохистскими особенностями, но есть и весьма интересные, ранее, по-моему, не встречавшиеся в сети.

Среди других особенно понравилась «Лика в неволе». Рассказ совершенно в теме и автор (Ворон) хорошо, увлекательно излагает. Автор: Ворон

Лика. День первый.

Лика очнулась внезапно, разом, и долго лежала, соображая, где она находится. Было холодно и тихо, вокруг царил невнятный синий полумрак. Руки девушки затекли, крест-накрест связанные за спиной, сама спина нещадно ныла, правый бок и правая же грудь были исколоты грубым войлоком подстилки. Хотелось пить. На полу стояла миска с водой, похожая на собачью, но вроде бы чистая. Лика приподнялась, с трудом подобрала под себя ноги и ухитрилась сесть. Нагнулась, сделала несколько жадных глотков, после чего огляделась.

Она была одна, в маленькой комнатушке, со связанными руками, совершенно обнажённая, если не считать узких резиновых трусиков, блестящих, словно чёрное стекло, и верёвок на руках. Трусики вызвали у девушки особенное удивление: столь вызывающего белья Лика никогда не носила, и откуда вдруг они могли на ней оказаться, можно было только гадать. Голова гудела, как с похмелья, мучил сушняк. Она выпила ещё воды. Окошек в помещении не было, лишь под потолком горела синим светом маленькая лампочка. Вскоре обнаружилась и дверь - массивная, сколоченная из толстенных досок. От кирпичной стены и цементного пола тянуло холодом, сидеть можно было лишь на войлочном коврике, ужасно грубом, колючем, но тёплом и толстом как валенок.

- Вот чёрт… - пробормотала она, слизывая холодные капли с губ. - Ну и дела… Где это я? Эй, кто-нибудь! Есть тут кто?

Ответом ей было молчание.

И тут внезапно Лика вспомнила.

…Всё началось на вечеринке у Лариски. Ларка, она такая, вечно что-нибудь придумывает. Вот и сейчас решила, что пора отпраздновать какую-то свою очередную дату. Обычно Анжелика все эти затеи игнорировала, не любила шумных сборищ, а тут вдруг что-то накатило и она позволила себя уговорить. Было скучно и вообще. А Ларка обещала, что придут друзья и всяческие прочие "друзья друзей", как она выражалась… Их мало что связывало. Они работали вместе в городской библиотеке. Лариска была младше Анжелы на четыре года, если подумать, то - совсем другое поколение. Лика уже школу кончала, когда Лариска была ещё сопливой шестиклассницей. Она была циничной и необязательной, Лара, могла легко забыть любое обещание и так же спокойно бросала парней, не испытывая, казалось, при этом никаких сердечных мук и угрызений совести.

Лике это не нравилось. Сама Лика для себя уже давно всё в жизни решила, определилась и поняла, что большее ей вряд ли светит, потому жила затворницей в своей однокомнатной квартирке, раз в месяц ездила к родителям, а с бывшими любовниками старалась не поддерживать контактов. Сама себя она считала полностью фригидной, никакого удовольствия в постели уже давно не испытывала и этим гордилась, детей не любила, а на мужчин смотрела свысока, даже с некоторым презрением. Но к самому понятию любви как таковой относилась трепетно: сказывалась общая начитанность, а в литературе любовь как-то принято уважать. Она росла тоненькой бледной девочкой с большими карими глазами, утомлённой от вечного сидения за книгами в поисках смысла жизни, жила и медленно взрослела. Сейчас ей было двадцать пять, и жизнь, как говорится, проходила мимо. Она была стройной и невысокой, с маленькой грудью и красивым лицом, которое сама считала бледным и невзрачным, тоже стройными, хотя и короткими ножками, и каштановыми волосами, собранными на затылке в неизменный "учительский" узел. Работа с компьютером и с книгами сделала её сутулой и немного близорукой, а бесчисленные глупые читатели выработали в ней угрюмый раздражительный характер. Она носила круглые совиные очки, длинные вязаные юбки, блеклое китайское бельё и мешковатые свитера собственноручной вязки с большими костяными брошками, никогда не пользовалась ни духами, ни косметикой, а только лишь дезодорантом, да и то - в "критические" дни. Серая мышка. Маленькая, чистенькая и очень, очень незаметная.

На той вечеринке она и увидела Макса.

Он назвался Максимом. Имя, надо сказать, ему шло. Среднего роста, темноволосый, крепкий парень, одетый в ковбойку и чёрные джинсы, он с самого начала вечеринки почему-то положил глаз именно на неё. Застолье незаметно перешло в фуршет и танцы, Лика за компанию с подругой хватанула лишнего, чего, признаться, и сама от себя не ожидала, и поинтересовалась, кто там "этот, в чёрном".

- А, Максим? - спросила Ларка. - Забавный парень. Хочешь, познакомлю?

Ленка кивнула утвердительно. Гремела музыка. Хмель гулял в голове. Ей хотелось говорить и совершать глупости. Лариска представила их друг другу и куда-то упорхнула.

Они как-то быстро нашли общий язык. Оба любили Гоголя, Флобера, Лондона и Экзюпери и не любили Достоевского и Скотта Фитцжеральда. Предпочитали водку в малых дозах красному вину, а в музыке сошлись на старом добром Майке Олдфилде. Они протанцевали два медленных танца, выпили, потом ушли курить на кухню, а после - на балкон. Вернее, он курил, а она просто стояла. Он много знал, как ей тогда показалось, легко говорил с ней на разные темы, удачно хохмил и не ругался. Он ей понравился, в нём было что-то этакое, неуловимое, то, что женщина ощущает как близость настоящего мужчины. Он общался с нею аккуратно, словно с ценной вещью, но при этом - просто и без трепета, как со своею ценной вещью. И она решилась сделать следующий шаг. Она не была девочкой, отнюдь, у неё были мужчины, целых трое. Но это было так давно, последний раз - примерно года три тому назад. Потом она решила, что это ей не нужно и осталась одна. А сейчас подумала: почему бы и нет? Вдруг что-то изменилось за эти годы…

Но всё оказалось напрасно. Ничего не изменилось. Сперва, правда, было даже забавно: они собрались, сделали всем ручкой и ушли к Максиму (а он жил недалеко), где снова выпили, поставили музыку и долго возились в постели, как малые дети, ласкаясь, раздеваясь и хихикая. Гудел компрессор в аквариуме, тени от рыбок двигались по стенам. "Только пусть это будет незабываемая ночь… - всё время повторяла она. - Ты обещай мне… Обещаешь?" "Обещаю, - неизменно отзывался Максим. - Будет тебе незабываемая…" Но потом всё было как всегда. Все его ласки (кстати говоря, весьма умелые) оставили Лику равнодушной. Она вновь ничего такого не ощутила, кроме раздражения, "отлежала своё", где надо - простонала, пробормотала, что всё было классно и угрюмо провалилась в забытье, уже жалея о содеянном.

Больше она ничего не помнила и очнулась только здесь и сейчас. И на вчерашнюю квартиру это место совершенно не походило.

На Лику стало накатывать её обычное раздражение.

- Эй! - ещё раз крикнула она, с трудом сумела встать без рук и несколько раз с силой бухнула ногою в запертую дверь. - Вот же чёрт… Аллё! Да есть там кто-то или нет?!

Послышались шаги. Затем в замке негромко щёлкнул ключ, дверь распахнулась и Лика от неожиданности прянула назад.

Перед ней стоял какой-то незнакомый парень. Она даже видела его впервые. Высокий, темноволосый, сероглазый, очень худощавый. Лика только теперь вдруг спохватилась, что на ней почти ничего нет. Ей стало стыдно за свои торчащие маленькие острые груди с набухшими от холода сосками, за гусиную кожу и верёвки на руках. Она торопливо отвернулась лицом к стене.

- Вы… Кто вы? - пролепетала она. - Что вам надо? Как я сюда попала? Где Максим?

Парень вынул ключ и молча отступил вглубь коридора.

- Выходи, - сказал он.

Лика подчинилась, хоть ей было очень стыдно. Парень также молча запер дверь в опустевшую каменную клетушку, провёл девушку по длинному коридору мимо целого ряда дверей, потом - по лестнице наверх и оставил возле входа в комнату, после чего удалился. Лика осталась одна у большой двери, совершенно озадаченная. Ни туфель, ни чулок на ней не было и ступням было холодно. Некоторое время она молча переминалась на тонкой ковровой дорожке, потом решилась и навалилась плечом на дверь. Та подалась и пропустила девушку во внутрь.

Здесь было тепло. Ноги сразу утонули в ковре. За окошком сгущались сумерки раннего вечера. В кресле у горящего камина ("С ума сойти! - подумала она, - настоящий камин!") кто-то сидел и смотрел телевизор. Звук был выключен. Услышав, как скрипнула дверь, человек в кресле обернулся, и она вздрогнула.

Это был Максим.

- Так это ты всё затеял! - воскликнула она и шагнула вперёд. - Что всё это значит?

Тот молча смерил девушку неторопливым взглядом.

- Ты хотя бы поздоровалась, что ли, - спокойно сказал он в ответ. - Как спалось?

Лика тотчас же вскипела.

- А ну-ка, немедленно развяжи меня! - потребовала она и повела плечами. - Сейчас же! Что ещё за шутки?
Слышишь, ты, грязный… грязный…

Она задохнулась от гнева и умолкла.

Максим поморщился.

- Ну, что за тон! - с укоризной сказал он. - Разве так просят об одолжении? Надо говорить покорно, вежливо, не торопясь… Ну-ка, попробуй ещё, и может, я к тебе прислушаюсь. Ну?..

Должно быть, он над ней издевался. Лика сделала два-три глубоких вдоха-выдоха, и, вся внутренне сдерживаясь, сказала уже спокойнее:

- Максим, это мне уже не нравится. Нет, правда. Развяжи меня.

- Вот это уже лучше, - кивнул он. - Но ты забыла сказать: "пожалуйста".

Лика стерпела и это.

- Развяжи. Меня. - Размеренно повторила она, холодно глядя Максиму в глаза. - По-жа-луй-ста.

- Умнеешь на глазах, - одобрил Максим. - Только вот ведь какая беда: надо говорить не "развяжи", а "развяжи-ТЕ".
Ты же не такая глупая, какой притворяешься. Могла бы и сама сообразить. Так что, давай, попробуй ещё раз.

Лика молчала. Она уже поняла, что крепко-крепко влипла. Можно сказать, увязла по уши. Оставалось либо - продолжать упрямствовать и оставаться пленницей в этом странном месте, либо, как она считала, - продолжать катиться вниз по наклонной, выполняя все приказы этого маньяка. А это рэкет. Или бандиты. Или он маньяк, этот Максим. Или (ей вспомнился провожатый) - целая банда маньяков. А Максим сидел и улыбался, глядя на неё, и исподволь, словами, шаг за шагом подталкивал девушку к той грани, за которой был СЛОМ. Лика почему-то чувствовала, что если он сейчас её сломает, если она сейчас пойдёт у него на поводу, то никогда уже не будет прежней. Это даже не грязь, это как… как клеймо на лбу. Раз уступив силе, всегда будешь слабой. А она не привыкла быть слабой. Она привыкла быть гордой и пределы своей гордости определяла для себя сама. И сейчас вдруг с первобытным страхом Лика ощутила, как ничтожны оказались все бастионы её храбрости и показушной гордости.

- Я жду, - напомнил ей Максим. - Моё время не казённое. Так и будешь молчать?

- Меня найдут, - хрипло сказала она. - Хватятся на работе… Заявят в милицию…

- Ох, избавь меня от подобных угроз. Лариса позаботится, чтоб не хватились и не заявили, - сказал тот в ответ. - Оставь, ты никому не нужна. Ты уже давно себя похоронила. Ты ведь сама хотела, чтобы было так, да? Никому нет дела, есть ты на свете, или нет. Кроме, может быть, меня. А уж библиотека-то всяко обойдётся без тебя.

Лика не нашлась, что на это ответить, и потупила взор. Пошевелила связанными за спиной руками. Верёвки были мягкими, но очень тугими; кисти рук уже порядком затекли, хотя и сохраняли чувствительность. Девушка пребывала связанной уже больше суток.

- Развяжите меня… пожалуйста, - через силу, медленно проговорила она, чувствуя, как что-то рушится внутри. Ей захотелось плакать. - Я очень вас прошу: отпустите меня…

- На колени, - резко бросил тот вместо ответа.

Лика подняла глаза.

- Что? - севшим голосом спросила она.

- Я сказал: на колени! - рявкнул Максим, повышая голос.

Лика, едва соображая, что делает, быстро подогнула ноги, опустилась на ковёр и замерла. Она себя уже не контролировала. Приказ ударил по ушам, по нервам и последние стены рухнули. Сердце её колотилось, как бешеное. Она подчинилась.

- Голову вниз! - всё тем же тоном скомандовал ей Максим. - Взгляда не поднимать! В глаза не смотреть!

- Но я…

- Молчать!

Максим встал и приблизился. Только сейчас Лика заметила краем глаза плеть в его руках, маленькую, с чёрной рукоятью, аккуратную как игрушка. Лика тупо смотрела на его ноги в чёрных джинсах и кроссовках. Почему-то вспомнилось вдруг, как позавчера она сама же стаскивала с него эти самые джинсы, когда они весело резвились на кровати в пьяной полутьме. Он был тогда совсем другим…

Внезапно она почувствовала, как внутри неё тихонько, исподволь нарастает возбуждение. Несмотря на грубость приказов, на верёвки, плётку и холодный пол, она вновь его хотела. Это было странно и страшно. Лика не могла понять, что с нею происходит, она сейчас сама себя не узнавала.

Максим молчал. Лика тоже молчала. Заговорить первой теперь она не смела.

- Когда мы встретились, - сказал Максим, - я обещал тебе незабываемый секс… Ведь ты сама просила. Ну? И зачем он тебе? Тебе ведь не нужен мужчина. Тебе вообще никто не нужен, ты убила женщину в себе. Ты как бревно. Ты считаешь себя нечувствительной, но при этом - в наглую обманываешь, пытаешься притворяться, что тебе хорошо… Зачем тебе была нужна та "незабываемая ночь"?

Лика молчала.

- Вообразила себя "синим чулком"? Боишься ощутить себя женщиной? Потрахалась без удовольствия, сказала: "Чао!" и ушла? Боишься, что мужчина может стать для тебя чем-то важным, значимым, так, да? - он усмехнулся, но тут же посерьёзнел. - Так?

Лика молчала.

- Значит, так, - подвёл итог Максим, поигрывая плетью. - Я отучу тебя от этого.

- По какому праву? - прошептала она.

- По праву хозяина. Слушай меня внимательно. Отныне ты - моя рабыня. Сексуальная игрушка. Девка для постели. Шлюха, блядь, давалка. Мои желания для тебя закон. Твоих желаний для меня не существует. Да и для тебя тоже.

Максим неторопливо обошёл стоящую на коленях, всё ещё связанную девушку кругом и остановился за её спиной. Провёл ей по спине холодной рукояткой плети. Лика вздрогнула, но не посмела поднять головы и лишь молча таращилась в пол под собой. Происходящее казалось ей чем-то нереальным, сумасшествием, похмельным бредом.

- Говорить ты можешь только с моего разрешения, - продолжил между тем из-за её спины Максим. - Ко мне обращаться "Хозяин" или "Господин". Называть меня по имени тебе запрещено. У тебя теперь имени нет, я его потом тебе сам подберу. Не вздумай бежать - это бесполезно: двери крепкие, на окнах решётки. И попробуй только выкинуть мне что-нибудь не то. За малейшую провинность тебя будут наказывать нещадно. Здесь есть всё, что нужно для этого - плётки, розги, колодки, дыба, карцер… Карцер, кстати, ты уже успела испробовать.

- Но ты… - она сглотнула. - Но потом-то вы меня отпустите?

- Первое предупреждение. - Максим остановился и покачал пальцем у девушки перед глазами. - Запомни: если первой начинаешь говорить с хозяином, спроси сперва дозволения задать вопрос. Но раз ты всё равно уже спросила, отвечаю: отпустить или не отпускать, решаю только я. А я ещё не решил. Ещё хочешь о чём-то спросить?

- Да, - тихо выдохнула она.

- Не слышу?..

- Да, господин, - тотчас спохватилась Лика. - Что я должна буду делать?

- Всё, что я потребую, если ты будешь в силах это сделать. Не бойся, по потолку ходить не заставлю. Заниматься домашней работой. Готовить от тебя никто не требует. Будешь развлекать меня, прислуживать мне за столом, читать мне вслух, смотреть со мною видео. И развлекать, естественно. Секс - в любое время дня и ночи, не менее трёх раз в сутки, никакие возражения и отговорки не принимаются.

- А если месячные?

- Это несущественно.

- А если я забеременею?

- Тебе дадут противозачаточные таблетки. И проконтролируют, как ты их принимаешь.

Максим вернулся в кресло. Лика помолчала. Потом оглядела себя. Ей всё ещё было стыдно за свою наготу.

- Я могу хотя бы одеться? - спросила она.

- Тебе дадут одежду. Только не думай, что сможешь опять наряжаться в эти свои дурацкие мешки и тряпки. Таким, как ты, следует носить только латекс - чулки и всё такое прочее, как полагается хорошей проститутке - всё вызывающее и сексуальное, чтоб ты всегда была красивой и желанной… И мойся почаще, в твоей комнате есть ванна и косметика. За этим тоже проследят.

Лика покосилась на свои трусики и потупилась. Трусики, конечно, были очень миленькие, но всё же…

- Можно рабыне ещё спросить хозяина?

- Спрашивай, - великодушно разрешил тот.

- Я имею право носить хоть что-то не из латекса?

- Ты забываешься, - последовал немедленный ответ. - Ты - рабыня, ты не имеешь никаких прав. Следи за своими словами. Второе замечание. После третьего тебя накажут.

- Да, хозяин. Хорошо, хозяин. - Помедлив, кивнула девушка и на мгновение задумалась. - Я спрошу тогда так: мне разрешается носить хоть что-то не из латекса?

- Да. Разрешается. Носовой платок и прокладки, если месячные.

Что ж… Это было даже забавно. Как Лика ни была взволнована происходящим, она склонила голову, чтоб скрыть улыбку.

- Благодарю… хозяин.

Она слышала, как мужчина в кресле пошевелился и переменил позу.

- А теперь встань и иди, - сказал он. - Кузница направо и по коридору. Там тебе подберут подходящий ошейник и наденут кандалы. И не задерживайся!

Лика вскинула голову. Глаза её изумлённо расширились, губки некрасиво округлились. Такого она от Максима всё-таки не ожидала.

- Как… - пролепетала она. - Как кандалы? За что, хозяин?

Про себя она со странным чувством отметила, что обращение "хозяин" вылетело у неё уже совершенно механически.

- Ни за что, - прозвучал ответ, - просто так. Рабыне полагаются ошейник и цепи. Или ты хочешь быть всё время связанной? Не притворяйся дурочкой, меня это раздражает.

- Но там… ведь там, наверное… кузнец?

- Он там для того, чтоб делать своё дело, а не для того, чтобы тебя насиловать! Иди, рабыня. И поторопись! Если через пять минут мне не сообщат, что ты дошла до кузницы, получишь десять ударов. - Он демонстративно взглянул на часы и хлопнул по ладони свёрнутой плёткой.

- Время пошло!

Испуганная, Лика добралась до кузницы едва ли не бегом.

Было сумрачно и жарко. В пламени горна калились заклёпки, мерцали то красным, то белым. Кузнец - сильно небритый ражий детина лет сорока пяти - смерил девушку взглядом, от которого она вся вспыхнула как мак, знаком велел приблизиться и одним движением ножа разрезал на ней верёвки. Лика чуть не застонала от облегчения, когда кровь снова свободно побежала по жилам. Пока она разминала затёкшие руки, кузнец обмерил ей запястья, шею и лодыжки сантиметром, потом подвёл к большой линейке на полу, замерил по ней рост и расстояние от талии до пяток, вынул из ящиков с соответствующей маркировкой крепкие стальные кандалы и такой же ошейник и подтолкнул девушку в сторону скамейки возле наковальни.

- Ну что, скажи: "Прощай, свобода", - усмехнулся он. - Ложись.

Лика попятилась. Она ожидала увидеть что-то вроде лёгких игрушечных наручников, какие продаются в ларьках с китайскими игрушками, и теперь со страхом смотрела на солидные, увесистые цепи с настоящими широкими браслетами. Такие можно без особого вреда носить годами. Никаких замков на этих страшных кольцах не было и в помине, только отверстия для заклёпок; её на самом деле собирались заковать по-настоящему, как каторжников в старину - надолго и всерьёз. Надежды на скорое освобождение стремительно таяли. Она оглянулась на дверь, но та была с пружиной и автоматически захлопнулась, едва лишь девушка сюда вошла. Назад пути не было.

- Ложись, - заметив её нерешительность, повторил кузнец. Он говорил отрывисто, но мягко, как обычно говорят с понятливой собакой. - Ноги - сюда. Не дёргайся, а то обожгу или случайно мимо ударю. Поняла?

- Поняла, - кивнула она и, спохватившись, торопливо добавила: - Поняла, хозяин.

Скамейка была широкая, с какими-то приспособлениями самого зверского вида. Кузнец ухмыльнулся, уложил девушку и опустил большие деревянные зажимы ей на шею и на талию, чтобы та не могла шевельнуться, после чего потрепал её по голове.

- Умница, - сказал он с одобрением. - Понятливая. Не дёргайся. Больно не будет.

Широкие стальные браслеты плотно обхватили лодыжки. Лика сглотнула. Колодка на шее была такой толщины, что девушка не могла даже нагнуть голову. Ощущение было незнакомым, пугающим и почему-то - очень возбуждающим. Сердце бухало в груди. "Что происходит? - крутилось в голове. - Что я здесь делаю? Мама родная, что я здесь делаю?! Ведь это уже не игрушки! Кто этот дядька? Он же меня сейчас на самом деле закуёт в кандалы и посадит на цепь! Я не хочу! Я не хочу в рабыни! Не надо! Мама!"

Бунтовать, однако, было уже поздно. На свет явились раскалённые заклёпки. Лика от страха затаила дыхание. Она не видела отсюда, но почувствовала, как Мастер свёл проушины браслетов. Пять-шесть раз звонко грохнул молот, на ноги плеснули ледяной водой из ковша, после чего с Анжелики сняли колодки и разрешили ей двигаться. Но только для того, чтобы она могла положить на наковальню руки. Теперь она могла смотреть, как происходит весь процесс заковки, но всё равно при каждом ударе молота моргала и вздрагивала, а потому ничего толком не увидела и очнулась, лишь когда была уже в цепях. Потом дошла очередь и до ошейника. Кузнец усадил её, приподнял подбородок, примерил ей на шею широкую блестящую железную полосу, свёл концы, подвигал вверх и вниз и удовлетворённо кивнул.

- Сглотни. Теперь кивни. Ангины нету? Подвигай головой… Так, хорошо. Ложись сюда. Это - на, засунь в уши.

Он вынул из кармана кожаного фартука два сереньких комочка ваты и протянул их девушке. Лика вздрогнула и торопливо подчинилась. Путаясь в цепях, неловко встала на колени, выпятила зад, обтянутый блестящим латексом, и опустила голову на специальную подставку возле наковальни. Наверное, в такой позе раньше отрубали людям головы, подумала она. Хорошо, что волосы она как всегда собрала в узел на затылке, а то бы они сейчас обгорели…

Ошейник холодил ей шею, и наверное поэтому Лика так отчётливо ощутила затылком весь жар раскалённой заклёпки и с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не закричать. Она зажмурилась, стиснула зубы и кулаки, терпеливо выдержала пять аккуратных, прицельных, но всё равно - очень звонких ударов, потом - поток воды и шипение остывающего металла.

Потом повисла тишина. Пустая и гулкая. Было слышно, как с наковальни падают капли.

- Вставай, - скомандовал кузнец. - Поздравляю. Теперь ты настоящая рабыня.

Сквозь вату в ушах всё слышалось нечётко. В голове гудело. Неловко зазвенев цепями, Лика поднялась и выпрямилась. Она была вся мокрая; капли скатывались по груди и животу. Потрогала ошейник, вздрогнула: тот сидел как влитой, без зазора, между шеей и широким кольцом едва можно было просунуть палец. Кандалы и цепи тяжело оттягивали руки. Она сглотнула и поёжилась. Горло было перехвачено железом.

Закована.

Рабыня.

Навсегда.

Навсегда?

Анжелика передёрнулась. Откуда эти странные мысли?

- Раздевайся.

Девушка даже не подумала возражать, дрожащими руками расстегнула ремешки на боковинах трусиков, стянула промокший чёрный лоскуток и отдала его кузнецу, стараясь не глядеть ему в лицо. Теперь она стояла перед ним совсем обнажённой.

Если не считать цепей.

- Держи, - услышала она в ответ. - Это тебе. Надень.

Она подняла глаза и увидела, что мастер протягивает ей мягкий кожаный ремень с вышитой серебряной монограммой. Спереди в него было впрессовано колечко с карабином, чтобы прикреплять к нему ножные кандалы. Лика не двинулась, и тогда мастер сам шагнул вперёд. Лика покорно подняла руки над головой и позволила затянуть пояс у себя на талии, потом - прицепить к нему цепочку от ножных кандалов, потом вынула затычки из ушей, поискала, куда бы их бросить, и бросила в огонь.

- Как себя чувствуешь? - спросил кузнец, критически осматривая свою работу.

Лика неловко пошевелила закованными руками.

- Холодно, - пожаловалась она. - И немного жмёт. Вот здесь… - Она показала, где.

- Согреешься, - успокоил её мастер. - А жмёт из-за верёвок. Запястья распухли. Вечером примешь ванну, всё станет, как надо. Всё, можешь идти.

Лика повернулась и направилась к двери.

- Стой.

Она замерла.

- Ты забыла поблагодарить.

В голосе кузнеца послышалась насмешка. Лика вздрогнула. Не дай Бог - третье замечание!

Надо было срочно что-то делать. Ей вовсе не улыбалось провести первый же день на дыбе или в клетке, или получить десяток ударов плетью. Она торопливо шагнула обратно к кузнецу, опустилась к его ногам, чуть не упала, запутавшись в цепях, и распростёрлась на полу.

- Прости меня, хозяин! - истово выдохнула она и подняла лицо. - Благодарю тебя, хозяин! Благодарю, что заковал ничтожную рабыню. Ты в самом деле мастер… хозяин.

Кузнец снова усмехнулся и поскрёб ногтями в бороде.

- Ничтожную рабыню… - повторил он, словно пробуя слова на вкус. - А из тебя, похоже, выйдет толк, - признал он. - Умеешь подлизываться. Ладно, вставай. На первый раз прощаю.

- Первый раз? - опешила Лика.

Сердце её забилось: неужели… Значит, всё-таки её когда-нибудь отпустят?

- Меня… ещё раз приведут к тебе, хозяин?

- Приведут, приведут, - успокоил её кузнец. - И клеймить приведут, и кандалы заменять, и мало ли ещё, зачем. Так что, ещё увидимся. Иди.

Клеймо… кандалы… Лика сглотнула.

Что здесь происходит?

Мастер отвесил напоследок ей увесистый шлепок ниже спины мозолистой ладонью и вернулся к работе.

В коридоре закованную по рукам и ногам Анжелику встретила какая-то другая девушка, затянутая в тугой красный латексный комбинезончик с вырезами, без кандалов, но тоже - в ошейнике, взяла её за цепи, как за поводок и молча отвела в другой конец коридора, в отдельную комнату, где и оставила. Лика двигалась неловко, мелкими шажками, семеня, немного в раскорячку, прикрывая грудь руками, и еле поспевала за своей провожатой. Цепи звенели, латекс на девушке тоненько поскрипывал. Лике было стыдно и ужасно неудобно, однако в целом ощущения показались ей очень необычными и скорее приятными, чем наоборот. Ножная цепь тянулась к поясу, цепь от ошейника поддерживала кандалы на руках. Ничего не натирало и не ёрзало. На ногах браслеты сидели особенно здорово, каждый шаг возбуждал. Радовала и сама отсрочка наказания. Лика ощущала громадное облегчение от того, что на сегодня всё закончилось.

Шла она почему-то на цыпочках.

- Это твоя комната, - сказала девушка, остановившись на пороге. - Располагайся. Можно спать. Ванна там. В шкафу висит одежда, лучше примерь сразу, чтоб потом не путаться. Не забудь как следует присыпаться, а то кожу сдерёшь. На туалетном столике тальк, силиконовый гель и косметика. Завтра ты должна быть готова. Тебе уже дали какое-нибудь имя? - Лика непонимающе уставилась на неё, потом покачала головой. - Значит, ещё дадут.

Девушка в красном развернулась и не прощаясь вышла. Отрывисто щёлкнул замок.

Лика принялась осматриваться.

В комнате была одна кровать с большим матрацем, застеленным резиновым бельём - чёрным и красным, туалетный столик и маленький табурет перед ним, обитый глянцевитой чёрной кожей. Шляпки гвоздиков искристо серебрились. Единственная лампочка была на стенке, над кроватью в бра, вделанном в стену намертво, но у трюмо была своя подсветка, как в актёрской гримёрной. Косметика оказалась очень хорошей фирмы, разнообразная и со вкусом подобранная. За дверцей был туалет, которым Лика не замедлила воспользоваться.

В гардеробе, как ей и было обещано, обнаружился целый ворох латекса. Она ожидала чего-то подобного, но всё равно была ошеломлена. Медленно, стараясь не делать резких движений (она ещё не привыкла к цепям на руках) Лика перебрала висящую на плечиках одежду. Все вещи идеально подходили ей по росту и размеру, словно были сшиты специально для неё. Здесь было семь совершенно одинаковых комплектов латексной одежды разных цветов - чёрного, красного, розового, зелёного, жёлтого, серебряного и золотого. Из-за текстуры латекса все цвета были жутко экстремальными, насыщенными: чёрный был зеркально-чёрным, красный - жгуче-красным, розовый - приторно-розовым, зелёный - кислотно-зелёным, а жёлтый - прямо-таки ядовито-жёлтым. Серебро напоминало зеркало или яркий лунный свет, а золото - такой же яркий солнечный. Впоследствии она узнала, что менять их полагалось согласно смене дней недели. Комплекты были довольно обильными по количеству деталей туалета, что позволяло рабыне в некотором смысле разнообразить гардероб. В каждый такой комплект входили: лифчик, двое трусиков и пояс для чулок, корсет на косточках с подвязками в тон, купальник-комбидресс, две мини-юбочки - одна в обтяжку и одна немного расклешённая, короткий сарафанчик на бретельках, коротенькие, очень откровенные шортики, простёганная синтепоном тёплая жилетка и латексный платок "бандана" на голову. Всё было ладно скроено и крепко сшито (то есть, спаяно), приспособлено для быстрого секса и продумано так, чтобы рабыня в кандалах могла всё это беспрепятственно надеть. Одни трусики были сплошными, на других имелись две "рабочие" дырочки, армированные резиновыми кольцами, все ремешки и бретели легко и быстро отстёгивались, на боковинах шортиков и на плечах жилетки имелись разъёмные молнии. Сарафанчик походил на униформу горничной, только очень укороченную; у него был белый фартучек из латекса, отделанный по краю фестончиками из прозрачного пластика, а в кармашке обнаружилась такая же заколка на голову.

Лика хмыкнула и стала смотреть дальше. Лифчик, хоть и поддерживал грудь, был такой конструкции, что почти ничего не прикрывал. Корсеты были плотные, высокие, на шнуровке спереди, с подвязками для чулок и колечками для прикрепления ножных цепей спереди и сзади. На "купальниках" тоже имелись подвязки и колечки, вдобавок у них отстёгивались чашечки бюстгальтера и вся нижняя часть. Ко всему прилагалось по паре латексных перчаток длиною почти до локтей, а на отдельной полочке высокой стопкой были сложены хрустящие пакетики с такими же чулками. Чулки были чёрные и красные, тонкие, со швом и кружевным верхом, очень дорогие, щедро пересыпанные тальком чтоб не слиплись и чтоб было легче их натягивать. Сам тальк, как и было обещано, стоял на туалетном столике в белой пластиковой бутылочке, в другой такой же обнаружился полироль для латекса. Внизу стояли семь разноцветных пар лакированных туфелек, семь пар полусапог на высоченных каблуках и семь же пар таких же босоножек. Все вещи были новыми, скрипучими, очень яркими и красивыми и пахли только свежей тканью, латексом и лавандой. Даже там, на свободе Лика и то не решилась бы носить такие вызывающие наряды (хотя, если подумать, мужики просто в обморок бы упали!), да и стоило всё это умопомрачительных для скромной библиотекарши денег. Но здесь эта одежда указывала на статус рабыни, и ей сделалось слегка не по себе. Впрочем, - с некоторым облегчением подумала она, - когда на тебе кандалы и железный ошейник, о таких мелочах, как латекс, не имеет смысла беспокоиться…

Больше она не колебалась, сняла плечики с чёрным комплектом, выбрала лифчик, трусики, которые без дырочек, корсет и расклешённую юбчонку, неумело, но от души обсыпалась со всех сторон сухим горьковатым тальком, взяла с полки чулки и принялась одеваться.

Больше всего пришлось повозиться с корсетом. Лифчик Лика надела свободно, даже будучи закованной в кандалы; это не составило труда: застёжки у него все были спереди. На трусиках понадобилось только застегнуть боковые ремешки, а вот корсетов Лике раньше одевать не доводилось. Вначале она пыталась зашнуровать его, как шнуруют ботинки, "ёлочкой". Ничего не получилось. Она долго мучилась с завязками, путалась в своих цепях и в бесчисленных дырочках и всё никак не могла добиться, чтоб половинки корсета сошлись (а ей почему-то непременно хотелось, чтобы они сошлись, чтоб всё было аккуратно, как она любила). Наконец она догадалась, что шнуроваться надо начинать сверху, а не снизу, после долгих проб и ошибок остановилась на шнуровке "крестиком" и вскоре уже вертелась перед зеркалом, затянутая в "рюмочку", оглядывая себя со всех сторон. Корсет сидел как вторая кожа; нигде не натирало и не морщило. Вопреки ожиданиям, ощущение девушке понравилось: корсет был очень тесен, сдавливал мышцы, зато вытягивал всё тело в струнку и заставлял её держаться прямо. Хроническая Ликина библиотечная сутулость сразу куда-то исчезла. Вот только дышать теперь приходилось часто и неглубоко. Собственное отражение в зеркале тоже пришлось ей по душе. Талия стала совсем тоненькой, грудь заметно увеличилась и теперь волнующе вздымалась и опадала, спина прогнулась, маленький животик очень сексуально выдался вперёд, попка же - наоборот - слегка отклячилась, что тоже выглядело очень возбуждающе. Лику будто бы залили в формочку. Она распаковала и осторожно натянула чулки, стараясь не порвать их кольцами своих кандалов, пристегнула подвязки и надела юбочку. Покосилась на себя через плечо и близоруко прищурилась. Из зеркала на неё глянула невысокая точёная девичья фигурка, вся с ног до головы затянутая в кожу, кружева и латекс. На чёрном фоне ярко выделялись серебристые цепи кандалов, полоски браслетов и ошейника.

"А ведь я, оказывается, красивая", - подумалось вдруг ей, и она покраснела. Неужели для того, чтобы почувствовать это, чтоб разглядеть как следует собственную красоту, ей необходимо было, чтоб её насильно заковали её в цепи и ошейник, сексуально одели и заставили обращаться ко всем на "вы"? Она с трудом могла в это поверить. Здесь явно было что-то другое, но вот что - оставалось загадкой.

Она стояла так довольно долго, скованная, трогательно беспомощная узница, вся сверкающая бликами и таинственно манящая, и почти что против воли снова постепенно ощущала растущее возбуждение. Груди напряглись, низ живота сладко заныл, ей вдруг дико захотелось ощутить в руке напрягшийся мужской член, пульсирующий, тёплый. В руке, в руках, во рту, а лучше - между ног… Она - невольница, рабыня, девочка для удовольствия, для услаждения хозяина, игрушка…

Markiza · 26.03.2008 17:51:25

Вот это да! Ну просто обалдеть! Позвольте, а где же продолжение?! Очень любопытно узнать, что дальше будет...

СЭНСЭЙ · 26.03.2008 17:54:44

Требуем продолжения банкета!!!

Constance · 26.03.2008 18:04:10

Отлично
Завтра выложу

Serge de K · 26.03.2008 18:06:22

Печкин пишет

Требуем продолжения банкета!!!

Да, действительно...Ведь там же еще продолжение есть и причем пожестче)))

Constance · 26.03.2008 18:20:35

Дай поинтриговать-то )
Буду по кускам выкладывать - так интересней

Constance · 26.03.2008 18:30:27

Эхх.. держите еще кусочек

(с) не мое

Игрушка.

Трусики стремительно намокали. "Скоро они сделаются совсем мои, - отстранённо подумала Лика, обшаривая шалым взглядом комнату. - И даже пахнуть будут мной…" Она помедлила, потом прошла к кровати и, зазвенев цепями, повалилась на матрац. Расслабилась, приподняла подол коротенькой юбчонки, робко запустила пальчики под чёрный лоскуток трусов (чего не делала уже очень давно), нащупала набухший бугорочек клитора и мокрые, почти горячие от напряжения женские врата, и с наслажденьем принялась тереть там, ускоряя темп с минуты на минуту, двигая рукою всё быстрее и быстрее, пока в конце концов не взорвалась в экстазе. Всё напряжение последних дней и лет переплавлялось, уходило. Она кричала и билась в цепях, и комкала простыни, а волны наслаждения всё накатывали и накатывали на девушку одна за другой, как будто хотели окончательно её утопить в океане любовной истерики. Стоило чуть-чуть пошевелиться, как цепи и браслеты вновь напоминали о себе, и сладкая дрожь сотрясала всё тело. Пальцы рук как будто обрели собственную жизнь и сами нащупывали изголодавшееся лоно. И вновь из горла вырывался крик, слегка придушенный ошейником…

Такого с Ликой не было давно.

Наконец всё кончилось. Девушка устало откинулась на подушки, полежала минуту-другую, выключила свет, потом нащупала и потянула на себя край покрывала.

Что-то щёлкнуло. Под потолком вдруг ожил динамик, которого она раньше не заметила, ожил и проговорил приятным низким женским голосом: "Третье замечание. Самоудовлетворение запрещено! Готовьтесь принять наказание. Завтра за вами придут". После воцарилась тишина.

Лика не ответила. И вообще никак не прореагировала. Ей было всё равно. Накатывала блаженная истома. Оргазм так измотал её, что девушка почти сразу же уснула.

Прямо так, не раздеваясь.

Приручение.

Хоть заснула Лика сразу, спалось ей плохо. Несколько раз она просыпалась, удивлялась странной тяжести на руках и на ногах и тугой резиновой упругости со всех сторон, ощупывала ошейник, потом вспоминала всё произошедшее и долго лежала с бьющимся сердцем, пока не засыпала снова. В одно из таких пробуждений она на ощупь распустила узел тесного корсета и ослабила шнуровку, чтоб легче дышалось, в другое - сходила в уборную. Ей снились странные сны, как будто она бегает днём по городу, или куда-то едет в поезде, или сидит на уроке в школе, или в гостях, но при этом всякий раз - затянутая в латекс и закованная в цепи. Ей от этого ужасно стыдно (хотя люди упорно не хотели замечать ни её резиновой "наготы", ни оков, воспринимая всё это как нечто, само собой разумеющееся). И вот она прячется по разным укромным местам, чтобы её никто не увидел. Во сне она всякий раз находила способ снять оковы, - отыскивала где-то ключ, спиливала заклёпки, - но когда просыпалась, то убеждалась, что железо всё ещё на ней, и снова засыпала со странным чувством облегчения и разочарования. Она уже успела проникнуться приятным давлением латекса, его ненавязчивым влажным теплом. Браслеты и цепи тоже нагрелись от тепла её тела и больше ей не досаждали, а к их тихому, почти мелодичному звону она скоро привыкла.

Утром её разбудили, грубо сдёрнув одеяло. Открыв глаза, Лика увидела возле кровати свою вчерашнюю провожатую - высокую девушку в красном; та стояла и поигрывала тоненьким хлыстом, сгибая и разгибая его пальчиками в длинных красных латексных перчатках.

- Вставай, рабыня, - распорядилась она. - Уже семь часов. Прими душ, оденься, приведи себя в порядок. Хозяин ждёт.

- Хорошо, - покорно согласилась Лика, опустила ноги на пол и пошарила под кроватью, разыскивая босоножки. Цепи её зазвенели. - Я сейчас:

В ответ девица усмехнулась и легонько хлестнула её по отклячившейся попке. Лика ойкнула от неожиданности, не удержалась, с грохотом упала на четвереньки и снизу вверх с непониманием воззрилась на свою обидчицу.

- А тебе идёт эта поза, - отметила её мучительница. - Привыкай смотреть на вещи снизу. Тебя разве не учили говорить: "Да, госпожа"? Встань на колени.

- Да, госпожа, - Лика торопливо поднялась на колени. - Уже, госпожа. Но позволь спросить, разве ты не рабыня? На тебе тоже ошейник:

- Я - старшая рабыня, - с гордостью сказала та. - Меня зовут Эльвира. Я приставлена надзирать за тобой. Пока хозяин не прикажет, ты будешь подчиняться мне, поняла?

- Поняла.

- Марш в ванную. Резину снимай под водой.

Лика быстренько разделась, приняла горячий душ и высушила волосы сушилкой (полотенец здесь не было), причесалась, накрасилась и собралась одеваться. Мимоходом отметила, что кузнец был прав - отёк от верёвок прошёл, браслеты наручников больше не жали.

- Сегодня наденешь красное, - распорядилась надзирательница. - Ничего лишнего, только перчатки, корсет, чулки и туфельки. Ну-ка, дай я на тебя посмотрю: Фу, какая же ты неумёха - даже накраситься как следует не можешь! Ну-ка, садись обратно.

Она шагнула ближе, толкнула Лику на сиденье перед зеркалом, приподняла ей кончиком хлыста подбородок и рассмотрела в зеркале в фас и в профиль. Покачала головой, отложила хлыст и взяла помаду. Она заново подрисовала Лике губки и припорошила их серебряной пыльцой, потом подвела их контуры красным карандашом, а брови - светло-коричневым в тон её глаз, оттенила румянами скулы и добавила мазок голубизны на верхние веки. Тушь для ресниц она не тронула. Лика глянула на себя в зеркало и поразилась, как изменилось её лицо, стало более женственным, таинственным, манящим и беспомощным. Оно как будто засветилось изнутри. Ошейник с цепью смотрелся теперь как некое диковинное украшение, а вовсе не орудие наказания.

- Вот теперь хорошо, - с удовлетворением сказала Эльвира, наклонилась и чмокнула Лику в щёку. Стёрла след помады. Лика зарделась. - Одевайся. Если опоздаем, меня тоже накажут.

- Тоже? - опешила Лика и замерла, наполовину расправив на ноге один чулок. - Значит, меня:

- Не болтай. Одевайся. Скоро сама всё узнаешь.

Лика натянула новенькие тугие красные чулки из только что распечатанной пачки, облачилась в ослепительно-алый корсет из толстой резины и обула такие же туфельки, после чего обе девушки вышли и двинулись по коридору в сторону хозяйских покоев. Лика шла следом за своей спутницей и украдкой рассматривала её со спины. Жгучая брюнетка, Эльвира была выше Лики на голову, превосходно сложена и двигалась как танцовщица или манекенщица. Красный латекс ей ужасно шёл. Если миниатюрная Лика в своём более чем скромном наряде казалась игрушкой, красной резиновой куколкой, то Эльвира - высокая, стройная, в красном резиновом топике в обтяжку, таких же перчатках до локтей и узеньких скрипящих латексных брючках смотрелась просто потрясающе - настоящая дьяволица. Она прямо таки обжигала взгляд, как огонь. Латекс на ней как будто двигался и жил сам по себе. Её ноги были словно два стручка красного перца, груди - словно помидорки, пальцы рук - как язычки пламени, да и вся она была такая острая, палящая и жгучая, что непонятно становилось, почему за ней не загораются ковры и картины на стенах. Свой широкий, серебристый, наглухо заклёпанный ошейник она несла словно корону - высоко и напоказ. Шаг её был уверен и скор, каблучки звонко цокали, и Лика едва поспевала за ней. Пояс, выданный ей кузнецом, остался в комнате, все её цепи теперь соединялись воедино маленьким замочком на кольце, впрессованном в корсет.

- Пришли, - сказала наконец Эльвира и остановилась перед дверью. - Дальше ты пойдёшь одна. Не забудь поздороваться с хозяином, сложи руки на груди и поклонись. Не вздумай садиться на стулья, только на пол и только на колени. Голову держи прямо, но смотри всегда вниз. Всё поняла?

- Всё: госпожа.

- Умница. Тогда - вперёд.

Она раскрыла дверь и мягким толчком направила её в комнату.

Максим сидел в глубоком мягком кресле, облачённый в красный стёганый халат, и демонстративно смотрел на большие карманные часы. Как только Лика показалась на пороге, он щёлкнул крышкой, спрятал их в карман и улыбнулся.

Лика торопливо поклонилась.

- Доброе утро, господин, - запинаясь, сказала она.

- Ты вовремя, - отметил Максим. - Это хорошо. Приятно вновь удостовериться, что на Эльвиру можно положиться. Как спалось?

- Хорошо, господин: Только я часто просыпалась.

- Неудивительно после такого вечера, - усмехнулся тот и посерьёзнел. - Мне сказали, что ты вчера ласкалась перед тем, как лечь спать. Это правда?

Лика вспыхнула и потупилась.

- Да, хозяин, - сказала она. - Я не знала, что за мной наблюдают, и что за это полагается наказание.

Максим подошёл к ней вплотную, взял за подбородок, приподнял ей голову и заглянул в глаза. Его лицо было так близко, что Лика не могла отвести взгляда. От него пахло кофе, сигаретами и дорогим одеколоном. Лика вся задрожала и попыталась опуститься на колени, но Максим её остановил.

- С тобой раньше это случалось? - мягко спросил он. - Не бойся, отвечай. За это наказания не будет.

- Нет, господин, - покачала она головой. - Я: Мне этого раньше никогда не хотелось. Только очень давно, в детстве, но я:

- Так почему же захотелось вчера?

- Я: я не знаю, - растерялась она. - Я просто: ну, увидела себя в зеркале, и мне вдруг очень захотелось: Очень-очень! Простите меня, хозяин. Я: я больше не буду.

Максим помолчал.

- Значит, тебе понравилось видеть себя рабыней, - сказал он. - Что ж: Похоже, в тебе пробуждается настоящая женщина. Но всё равно, - он отошёл к кровати и хлопнул по ней плетью так, что всколыхнулись занавески. - За вчерашнее тебе полагается наказание. От правил отступать нельзя: три предупреждения и - урок. Двадцать ударов. Иди сюда, тебе полезно немного разогнать кровь.

Сама не понимая, почему она это делает, Лика подошла, вся обмирая, подчиняясь указаниям Максима неловко взгромоздилась на кровать, подобрала кандалы и встала там на четвереньки. Ухватилась руками за спинку кровати и оттопырила округлый беззащитный задик. В горле у неё совсем пересохло, сердце колотилось как бешеное, глаза застилала пелена. Она боялась, что вот-вот лишится чувств.

- Можешь кричать, - разрешил Максим, погладил ладонью упругую Анжеликину попку, отступил на шаг и замахнулся.

От первого удара Лика дёрнулась и закусила губу, чтоб не застонать. Резиновая плётка-многохвостка била больно, но не рассекая кожу, а как множество маленьких ремешков. Как ни странно, темнота у неё в глазах сразу прошла, мир стал ощущаться очень резко и отчётливо. Все ощущения сосредоточились в пылающем заду. После третьего удара Лика не выдержала и вскрикнула, и дальше уже кричала, не переставая, пока последний из двадцати положенных ударов не оставил полосатый след на её распухших ягодицах. Максим отступил. Лика сидела и не решалась встать, только всхлипывала и прерывисто дышала. По щекам её текли слёзы. Стало понятно, почему Эльвира не стала накладывать ей сегодня тушь на ресницы. Однако вместе с болью пришло ещё что-то неопределимое, чего Лика от себя никак не ожидала. Ощущение жизни вернулось, необычайно яркое. Чувство вины и обиды прошло. В животе нарастало тепло.

- Хозяин? - позвала она после минутной тишины.

- Да, рабыня?

- Уже всё?

- Да, рабыня. Можешь обернуться.

Лика отпустила кроватную спинку, на которой остались потные следы от её рук, встала, звякая цепями, неловко развернулась на коленях и села на корточки, как советовала Эльвира. Потупила глаза.

- Было больно? - спросил Максим.

- Да, хозяин. То есть, нет, не очень. То есть: - она закусила губу. - Меня никогда раньше не били плёткой: - призналась она.

- Большое упущение, - посетовал Максим. - Сядь прямо. Ноги раздвинь. Руки - на колени, ладонями вверх. Подбородок выше: Выше, выше - я хочу видеть твой ошейник: Молодец, хорошая девочка. Так. А это что у нас? Ну-ка, потрогай свою щёлку:

Лика вспыхнула, но подчинилась и с удивлением обнаружила, что её киска прямо-таки истекает соком. Груди набухли, клитор затвердел. Она сглотнула.

- Что чувствуешь?

- Мокро, хозяин, - неловко сказала она. - Я вся влажная:

- Ты хочешь меня? Ведь так? Ведь ты хочешь, да?

Лика помедлила, не решаясь ответить, и вдруг почувствовала такое дикое желание, какого ещё не ощущала никогда. Как будто её все эти годы заводили ключиком как заводную игрушку и теперь освобождённая пружина стремительно распрямлялась. Вчерашние вечерние шалости были по сравнению с этим не больше, чем свечка перед прожектором. Она вдруг ощутила всем своим нутром, что сидит на кровати перед мужчиной, с голой попкой, с обнажённой грудью, в тугом до жути красном латексе, в стальном ошейнике, в цепях, исхлёстанная плетью: и до невозможности хочет его.

До ноющей боли в грудях, до зуда во влагалище.

"Я чудовище, - подумала она. - Маленькое ненасытное чудовище. Маленький голодный зверёк, похотливая кошка, эльф с острыми ушками. Я же вчера весь вечер занималась онанизмом, что ж это такое, почему? Нет, я определённо чудовище. И он тоже чудовище. Мы оба с ним чудовища:"

- Да, хозяин: - прошептала она.

- Громче, - потребовал тот.

- Да, хозяин! - повторила Лика уже громче. - Да! Я хочу Вас! Хочу!!!

Максим отложил свою плеть, подошёл к Лике, взял её за цепочку на ошейнике и притянул к себе словно собачку на короткой сворке.

- Скажи: "Войди в меня, господин", - мягко потребовал он. - Можешь говорить мне "ты", я разрешаю. Ну?

- Да! Да! - задыхаясь от страсти, воскликнула Лика, и эти слова как будто прорвали последнюю плотину. Она выгнулась, запрокинула голову и звонко крикнула куда-то в потолок: - Войди в меня, мой господин! Войди, возьми меня, трахни меня, пожалуйста, господин, о, пожалуйста! Я твоя! Твоя!

Максим помедлил, затем развязал пояс и скинул халат. Белья под ним никакого не оказалось. Лика украдкой глянула на его член и с немым восторгом обнаружила, что тот уже давно стоит, прямой и напряжённый, как стрела. Лика уже не могла терпеть и ждать, оставаясь неподвижной, она вся дрожала от возбуждения так, что на ней звенели цепи, и без конца облизывала губы острым сухим язычком. Грудь её вздымалась и опадала, глаза закатились, внизу всё уже откровенно текло, губы ощупью искали губы. Когда Максим к ней прикоснулся, она не смогла сдержать стона. А когда он одним толчком повалил девушку на спину, раздвинул ей ноги, насколько позволяла цепь, и грубо вошёл, она завыла словно кошка и забилась в экстазе и в звоне железа, ласкаясь, расцарапывая себе грудь, а Максиму - спину, шепча какие-то слова и задыхаясь в тесноте корсета и стальном кольце ошейника. Максим умело осадил её, как осаживают норовистую лошадь, придержал за цепь от наручников и начал двигаться - ритмично, мягко и быстро. Лика сама себя не узнавала. Исхлёстанный плетью, её задик горел и отзывался на любое, даже самое лёгкое прикосновение. Шёлковые простыни казались наждаком. Внутри неё как будто бы взрывались маленькие бомбочки - оргазм наступил почти сразу и был так силён, что Лика едва не потеряла сознания. Она кричала и билась на жёстком матраце под тяжёлым мускулистым телом, дёргала сковавшие её тело цепи и заливалась слезами счастья, упруго выдыхая в такт движениям: "Быстрее!.. О, быстрее!.. О, хозяин, мой хозяин!.. О: О-о-о...", если только ей не закрывали поцелуем рот. Никогда, никогда раньше ей не было так сладко и восторженно, никогда она так не хотела раствориться и растаять в мужских ласках, никогда ещё её лоно не было таким чувствительным и страстным! В тот момент она полюбила свои цепи. "Я рабыня: рабыня:" - раз за разом твердила она, и что-то тёплое растекалось у неё в груди от этих слов, как будто сказанные вслух, они приобретали некий новый смысл.

Когда Максим кончил и горячая струя мужского семени ударила ей в лоно, Лика задохнулась, выгнулась, протяжно вскрикнула как раненая птица, а затем лишилась чувств.

Во всяком случае, - почти лишилась.

Очнулась она лишь спустя несколько минут, в мужских объятиях, счастливая, покорная и совершенно обессилевшая. Максим лежал рядом, задумчиво перебирал её распущенные волосы, как будто бы просеивал их сквозь пальцы, смотрел на неё, гладил её тело, затянутое в скользкий красный латекс, и игрался с цепочкой. Она поймала себя на мысли, что смотрит сейчас ему в глаза, а за это, вроде бы, полагается наказание, но потом решила - чёрт с ним, с наказанием. Она всё равно будет смотреть.

- Я люблю тебя, хозяин: - выдохнула она и потянулась прижаться к его груди. Зазвенела цепями, прижалась, потёрлась носом и щекой, вдыхая сладкий запах мужского пота, зажмурилась и снова повторила, словно бы хотела убедиться: - Ты - хозяин. Мой хозяин. Мой: Мой, мой: А я - твоя: твоя:

- Рабыня любит хозяина? - расслабленно спросил Максим, играя цепью от её ошейника.

- Да, - сказала она. - Рабыня любит хозяина.

И замерла, сама себе не веря. Откинулась назад, на ворох скомканных подушек.

- Рабыня: любит: хозяина: - повторила она и закрыла глаза. - Как хорошо:

Максим неторопливо встал, набросил на плечи халат и прошёл до столика, на котором стояли вино и фрукты. Налил два бокала - побольше и поменьше, разрезал большое яблоко и вернулся к кровати.

- Выпей, - сказал он. - Только не разбей, а то у тебя руки трясутся.

Лика подняла бокал обеими руками и глотнула. Зубы стукнули о стекло. Вино было сухим, несладким, очень освежающим. Она выпила всё и сразу же почувствовала себя лучше. Напряжение уходило, вместо него накатила истома и нега.

- Хозяин, - позвала она.

- Говори.

- Мне ещё никогда не было так хорошо. Я не вру, теперь всё честно. Почему так? Это оттого, что на мне цепи, да? Это из-за этого?

- Не только, - Максим рассеянно провёл ладонью по её ноге, затянутой в резину красного чулка. Лика невольно прогнулась под его лаской. - Ты покорилась, перестала думать и оценивать - прилично это или неприлично. Теперь ты рабыня и не имеешь выбора, тебе осталось только подчиниться и пить наслаждение в чистом виде. Цепи и латекс только помогли тебе освободиться и уйти от мира, сделать этот шаг. Поняла?

- Поняла, хозяин. - Теперь Лика говорила Максиму "хозяин" без напоминаний, наоборот - ей хотелось повторять это слово раз за разом, опять и опять, только чтоб ещё разок почувствовать отзвук этого слепого рабского экстаза принадлежности. - Но мне страшно, - пожаловалась она. - Мне кажется, что если с меня их снимут, это пропадёт, исчезнет, и я стану как раньше: опять перестану чувствовать: Я не думала, что может быть так.

Максим усмехнулся.

- Напрасно беспокоишься: никто их с тебя снимать не собирается. Вернее, их снимут, но не сейчас, а когда в них больше не будет надобности, когда ты воспитаешь у себя в душе другие, внутренние цепи, куда как крепче этих.

- Как Эльвира? - спросила та.

- Как Эльвира, - согласился Максим, взял Лику за ошейник, притянул к себе и поцеловал в губы. - И как многие другие.

- А как я об этом узнаю? - спросила она.

- Узнаешь, - улыбнулся Максим и отпустил её.

Лика потупилась. Поставила бокал на столик при кровати, взяла свисающую меж грудей увесистую цепь и пропустила между пальцев, вниз, до самого кольца, звено за звеном. Та с мягким звоном падала на покрывало. Ошейник тотчас же напомнил о себе тяжёлым шевелением, стальной, надёжный, очень прочный. Ни сорвать, ни спрятать. Холодный плен браслетов теперь почему-то её успокаивал, а не раздражал. "Теперь тебя никогда не бросят и не предадут, - казалось, говорили Лике эти её цепи. - Теперь от тебя ничего не зависит. Взгляни, какие мы блестящие и крепкие. Мы лучше обручального кольца. Теперь ты наша навсегда, ты можешь быть уверена, что ты всегда будешь нужна своему господину. Твоё место здесь, в этой красивой клетке, на этой кровати. Мы скуём тебя, повяжем и заставим быть собой, и ты не сможешь больше притворяться равнодушной, наша песня ни на мгновение не даст тебе забыть, зачем ты здесь и кто ты есть. Так слушай же её, слушай вечно нашу песню: дили-дон, звяк-звяк, динь-дон, динь-дон:"

Лика сглотнула. При мысли, что с неё могут сбить кандалы, у неё похолодела спина. Она только начала учиться радоваться быть самой собой, и очень боялась себя потерять.

- Но хотя бы ошейник на мне оставят? - сама не зная, почему, с замирающим сердцем спросила она.

- Ты настоящая рабыня, - улыбнулся Максим. - Просто удивительно, как долго она в тебе пряталась: Ошейник? Конечно, оставят, только заменят на другой.

- Какой?

Максим поцеловал её.

- Увидишь. Но это будет не скоро. Тебе придётся многому научиться: ты сущая кукла в постели и в жизни. Как ты только дожила до своих лет? Правда, сегодня было уже лучше: Но готовься. Тебя будут унижать и подчинять всё больше, бить и содержать в цепях. Глубина падения рабыни не имеет дна. Все твои желания должны исчезнуть и замениться моими. Тебя ждёт суровое воспитание и всяческие наказания за малейшую провинность. Ну, и конечно, секс и ласки без пощады. Ты должна быть желанной, это твоё главное предназначение. Учись красиво ходить, учись стоять и сидеть, ласкаться и ласкать. Я распоряжусь, чтобы Эльвира была рядом, она тебе поможет. - Максим сделал паузу и снова смерил её взглядом. - Ну что ж, - подытожил он, - я обещал тебе незабываемую ночь. Ты её получила?

Лика шевельнулась и приподнялась, придвинулась, чтобы обнять его:

И замерла.

"Дили-дон, - тотчас напомнили ей цепи. - Динь-дили-дон: Уже забыла, да?"

- Да, - опомнилась она, и вместо неположенных объятий скользнула вниз, к его ногам и прижалась к ним щекой. - Да, мой хозяин. Да, да, да:

- Ну, хватит, - оборвал её Максим, сел и хлопнул в ладоши. - В позу, рабыня! Я ещё не получил своё. На четвереньки. Спиной ко мне, ноги раздвинуть, прогнуться. Разрешаю кричать.

- Слушаюсь! - радостно вскричала Лика и торопливо подчинилась. Максим отвесил ей увесистого шлепка, от которого она взвизгнула, смочил влагалище слюной и в следующие десять бешеных минут овладел ею сзади. Оба бурно кончили, потом примерно с полчаса Максим лежал и отдыхал, а Лика в качестве рабыни разминала ему спину; её натруженное лоно сладко ныло. Затем настал черёд второго завтрака. Максим сидел за низеньким столом, Лика прислуживала, сидя на полу, наливала ему сок и кофе, намазывала бутерброды, чистила и резала кусочками фрукты и подкладывала ему на тарелку. Самой ей есть не дозволялось, лишь в конце трапезы хозяин немного смягчился.

- Вообще-то сладкого рабыням не положено, - сказал он ей. - Вы, женщины, слишком быстро запускаете себя, от стограммовой шоколадки полнеете на все двести: - Лика прыснула, но тут же осеклась под его строгим взглядом и умолкла. - Но в первый день - уж ладно, так и быть, - смягчился он, - сделаем для тебя исключение, ты же голодала сутки. К тому же, в латексе худеют быстро, целлюлит тебе здесь не грозит. А если что: Возьми пирожное и сок. Если хочешь, можешь взять ещё вон ту грушу. Бери, бери, - подбодрил он её, - мы всё равно тебе сейчас назначим гандикап.

- Гандикап? - с замирающим сердцем переспросила Лика.

- Ну, да. Ты же умная девушка, должна знать, что это такое.

- Я знаю, - сказала она и закусила губу.

Профессия библиотекаря располагала к некоторой начитанности. Лика знала, что гандикапом называется особый груз, которым нагружают особенно резвую лошадь, чтоб свести на нет её преимущество на скачках.

Но: груз на женщину?!

Максим тем временем вынул из тумбочки калькулятор и что-то подсчитал.

- Восемь с половиной килограммов в течение дня, - определил он. - Для ровного счёта округлим до десяти: Ты уже закончила? Тогда подойди сюда.

Он открыл дверцу шкафа, совершенно незаметного в стене. Лика встала, отряхнула с колен крошки и опасливо приблизилась. Небольшой шкафчик был набит разнообразными приспособлениями - плётками, цепочками, зажимами и прищепками, отполированными иглами, мотками бечёвки, вибраторами и фаллоимитаторами, баночками с кремами, коробочками с презервативами и прочими подобными вещами. Лика совершенно опешила при виде этой коллекции. Максим же помедлил, вынул оттуда небольшое, но тяжёлое сверкающее полированное ядро с приваренным к нему ушком, подвесил ей на кандалы в районе пояса и заново защёлкнул маленький замочек. Теперь ядро висело у Лики чуть выше колен, руки сразу потянуло вниз; было оно массивное и в самом деле весило, наверное, не меньше десяти килограммов. Лика сглотнула.

- Спасибо, хозяин, - сказала она.

- Умница, - одобрил Максим и потрепал её по голове. - Хорошо, что не забыла поблагодарить. Поосторожней с ним, не ушибись ненароком. Вечером его снимут. Всё, ты свободна. Иди к Эльвире, она тебе скажет, что делать.

И Лике ничего не оставалось, кроме как повернуться и уйти.

Эльвира выслушала её, одобрительно хмыкнула при виде груза на её цепях, выслушала историю его появления, выдала Лике трусики, предусмотрительно захваченные ею из гардероба, фартук и рабочие резиновые перчатки, и отправила на кухню - мыть посуду и прибираться.

- Это для твоей же пользы, - сказала она. - В следующий раз лучше завтракай минетом, это полезней. Пирожное и соки слишком калорийная еда для рабыни - пять минут на языке и потом всю жизнь на бёдрах: Пошевеливайся. Противное ядро ужасно мешало, цепь то и дело защемляла волосы на киске, вдобавок руки у Лики всё ещё дрожали после бурного секса. Она не могла рассчитать своих движений, всё время оступалась, разбила тарелку и в итоге схлопотала пять ударов по попке хлыстом. Эльвира пристегнула цепь её наручников к специальному кольцу в стене и отвесила все пять горячих прямо тут, на кухне. Била она в полную силу, наотмашь, до красных полосок, так что Лике оставалось только вертеться и взвизгивать. Тонкий хлыст впивался в тело, как пчелиное жало. Вся зарёванная, с распухшей задницей, Лика отчистила плиту и сковородки, долго толкла в ступке какие-то пряности, очищала грецкие орехи, потом получила свой обед - тарелку рисовой каши и миску холодной воды. И то и другое ей поставили на пол как собаке и не разрешили прикасаться к ним руками, для верности сцепив их замочком за спиной. Она съела всё и вылизала миску, помада и косметика при этом размазались и стёрлись, но ей, слава богу, теперь уже было не до этого. Затем ей позволили умыться, дали швабру и велели подмести коридоры и лестницы. Эльвира самолично наблюдала, как идёт работа, и указывала ей, где та плохо подмела, сопровождая замечания ударами хлыста.

Изредка по коридорам проходили люди; Лика встретила лишь четверых мужчин и двух женщин. Все они были незнакомые, все проходили мимо, лишь один легонько потрепал её по попке. Лика вздрогнула, но вытерпела ласку, - не хотелось заработать новое предупреждение.

Высокий парень и рабыня-прислужница в жёлтом латексе провели наказанную рабыню, такую же, как Лика - всю с ног до головы закованную в цепи, только без одежды, в чёрной маске, закрывающей всю голову и зашнурованной как мяч. Лика сперва даже позавидовала ей, чей позор был скрыт безликой маской словно чёрным черепом, но потом взглянула ей в лицо, увидела её страдальческие, широко распахнутые глаза в овальных прорезях, и торопливо опустила взгляд. Рот пленницы был также широко раскрыт и заткнут кляпом - красным шариком на тонких ремешках. По чёрному латексу маски прокладывали путь кривые дорожки слёз. Какой пытке её перед этим подвергли, оставалось только гадать, но шла она сама, а грудь и попка девушки были чистыми и розовыми, если не считать родинки над левой ягодицей, очень красивой притом. Парень с девушкой молча отконвоировали узницу в дальний конец коридора, заперли её в одной из комнат и ушли. Лика запомнила дверь.

К вечеру Лика совсем измоталась, несмотря на предостережение Максима, два раза ушибла левую коленку о проклятое ядро и сильно ободрала локоть, когда с непривычки со звоном и грохотом упала в коридоре. Удержаться на высоких каблуках и так-то было очень сложно (Лика на свободе никогда не носила таких туфель), а кандалы смещали равновесие при каждом шаге, да плюс ещё ядро: К вечеру эту мерзкую железку отцепили, и Лика ощутила просто небывалое облегчение, даже засмеялась от радости. Эльвира принесла ей оранжевый станок одноразовой бритвы, наказала завтра привести себя в порядок и ушла. Когда за ней закрылась дверь, Лика не удержалась - показала ей язык, торопливо расшнуровалась, сбросила туфли, приняла вечерний душ, поколебавшись, выбрала из гардероба прозрачную ночную рубашечку из латекса, повалилась на кровать и мгновенно уснула. После бурно проведённого утра и дневных трудов ни о каком "самоудовлетворении" не могло быть и речи. Вторая ночь в заточении вообще прошла на удивление спокойно - девушка спала как убитая, несмотря на кандалы, ушибы и исхлёстанную попку.

Во сне она улыбалась.

Constance · 27.03.2008 09:53:33

Чем дальше тем жестче ) Берегите брюки, уважаемый 69boy. Но это не я..
Здесь мне больше всего понравилась сцена порки...

(с) не мое

Загадка.

Больше всего, как ни странно, в её теперешнем положении Лику донимали не неволя и не цепи, а постоянное недремлющее око скрытой телекамеры. Что бы она ни делала, чем ни занималась, её не покидало ощущение, что за нею наблюдают. Поначалу это даже возбуждало, но вскоре начало надоедать и раздражать. Теперь, когда она себе больше не принадлежала, она особенно любила встать пораньше и поплескаться в ванной. Даже если за ней наблюдали и здесь, всё равно ванная была одним из немногих мест, где ей не возбранялось находиться, сколько хочешь, если только её не требовал к себе хозяин или же не приходила Эльвира. Всякий раз, когда Лика принимала ванну, кандалы и ошейник нагревались и остро, тревожаще пахли железом. Сперва ей было неприятно, потом она привыкла. Надо было только аккуратней вытираться, чтоб не ушибиться цепью, и тщательно протирать кандалы, чтоб на них не возникло ржавчины.

В это утро она, как ей было приказано, сбрила у себя все волосы на женских губках и под мышками, и теперь нежилась в душистой розовой пене, когда за стенкой вдруг раздался тихий, но отчётливый ритмичный стук. Сначала - раз, потом - два раза, после - три. И после всё с начала. Лика села, смыла пену с глаз и из ушей и прислушалась. Нет, ей определённо не мерещилось: кто-то стучал в стену ванной с той, другой стороны, стучал ритмично и целенаправленно, не молотком, а скорее, просто - кулаком. Некоторое время Лика молча слушала, не зная, что ей делать, потом вдруг её осенило: с этой стороны как раз находилась та комната, куда вчера увели ту наказанную рабыню. Стук не прекращался. Лика помедлила, украдкой огляделась - не видать ли телекамер, и дважды стукнула кулачком в ответ.

Стук смолк. Потом возобновился. Теперь удары следовали один за одним, подряд, много-много раз. Потом наступила тишина. Потом начались опять. По-видимому, девушка за стенкой пыталась перестукиваться с ней, как в старые времена перестукивались заключённые в тюремных камерах. Но как понять то, что она хочет ей сказать? Каким кодом она пользуется?

Лишь на третий раз Лика догадалась считать, сколько раз соседка стукнет в стену. Получилось 16. Потом - 24. Потом - 20. Потом всё повторилось. Некоторое время она сидела и недоумевала, наконец, её осенило. Она проговорила про себя алфавит, отсчитывая буквы. Считая букву "ё", получилось: "КТО?" Она стукнула разочек в стену, привлекая внимание, и отстучала: "Лена".

За стеной помедлили и отстучали новое слово: 5, 1, 3, 14, 20.

"ДАВНО?"

"ТРИ ДНЯ", - отбила она. - "А ТЫ?"

4, 20, 5:

"ГОД":

Лика опешила. То, что в любовном рабстве можно провести столько времени и остаться в кандалах, да ещё и быть за что-то наказанной, у неё в голове как-то не укладывалось. Однако не успела она обдумать это всесторонне, как за стенкой снова застучали.

"Х-О-Ч-Е-Ш-Ь У-Б-Е-Ж-А-Т-Ь ?"

Она помедлила и вдруг, неожиданно для себя самой, отбила: "НЕТ".

За стеной воцарилось молчание. Потом послышался неровный стук: 5, 25, 22, 1.

"ДУРА".

Всё стихло. Лика стукнула разок-другой, но ответа не дождалась. Пожала плечами, с бьющимся сердцем вылезла из ванны, вытерлась полотенцем, просушила волосы и цепи, после чего принялась одеваться. Раньше она не любила это дело, одевалась аккуратно, но без удовольствия. Теперь, когда в гардеробе были такие вызывающие, откровенные, необычные и красивые вещи, Лика стала получать от этого какое-то своеобразное наслаждение. Откуда только что взялось! Прежде чем одеть положенное сегодня розовое, она перемеряла всё остальное из первых двух комплектов, и осталась очень довольна собой. Потом пришла Эльвира, нахмурилась, застав её неодетой, стегнула для порядка хлыстиком по заднице и приказала поспешить, как она выразилась, "на утреннюю разминку". Завтрака, как и было обещано, ей сегодня не подали. Максим был неожиданно приветлив и настолько же нетерпелив. Он как раз проснулся и лежал в кровати, листая какую-то книгу. Даже не дав Лике толком опуститься на колени и пробормотать приветствие, он встал ей навстречу, помог встать, толкнул в кровать, поставил там на четвереньки и без прелюдий и ласк овладел ею сзади, Лика даже пикнуть не успела. Сама не зная, отчего, Лика от такого обращения вдруг ужасно возбудилась и бурно кончила. Максим усмехнулся, одобрительно похлопал её ладошкой по попке, потом пристегнул замочком за ошейник к кольцу в стене и оставил так ждать, а сам удалился в ванную приводить себя в порядок.

Когда он вернулся, член его уже был вновь готов, и Лика заёрзала в нетерпении. На сей раз Максим неторопливо развернул девушку лицом к себе, уложил на спину, подогнул ей ноги и при помощи двух замочков укоротил на ней кандалы, почти совсем лишив её тем самым возможности двигаться. Лика поглядела на него с недоумением. Тем временем Максим запустил руку в тумбочку возле кровати, вынул оттуда розовый резиновый шарик с системой ремешков, с силой шлёпнул девушку по попке, а когда та взвизгнула от неожиданности, ловко протолкнул ей кляп в приоткрывшийся рот и затянул на затылке ремень. Затянул очень плотно, так, что шарик нельзя было вытолкнуть. Теперь Лика не могла не что пошевелиться, но даже - пискнуть, только лежала и мычала. Она вдруг испугалась и от этого опять взвинтилась так, что из лона заструился сок. Максим вошёл в неё и навалился сверху. Задвигался мерно и медленно. И без того натянутые цепи девушки натянулись ещё сильнее, браслеты и ошейник врезались в кожу. Лика замычала, сжала кулаки и замотала головой, глаза её изумлённо расширились. Ощущения не походили ни на что, испытываемое ею ранее. Это был какой-то дикий нарастающий экстаз, не находивший выхода ни в крике, ни в движении. Странно, что теперь, когда ей нравилось кричать и двигаться во время секса, ей как раз не позволяли делать это, заковали, заключили в плотный кокон из резины и цепей. Она почти не могла дышать в своём корсете, потеряла всякое ощущение тела и взамен всё сильнее ощущала собственное лоно, словно кроме него у неё ничего не осталось; она как будто превратилась в одну сплошную красную и тёплую ложбину страсти, большой и оголённый нерв, соединённый напрямую с центром удовольствия в мозгу, и в этом нерве двигался, играл, скользил восхитительно упругий стержень мужского члена. И больше не было ничего. Он двигался, овладевал ею раз за разом, и казалось, этой сладкой пытке не будет конца. Шарик во рту был упругим и жёстким, прокусить его не удавалось, Лика уже не могла мычать и только тоненько скулила как собачка. В глазах темнело и снова прояснялось. По щекам её текли слёзы. Когда они одновременно кончили, она опять лишилась чувств, и уже не ощущала, как Максим достал из ящичка повязку и завязал ей глаза.

Потом помедлил и достал плеть.

Воспитание

Опять Эльвира разбудила Лику затемно. Сегодня она была в чёрном, отделанном прозрачным кружевом латексном платье фасона начала века, с очень тесным высоким корсетом и широкой длинной юбкой – такое платье вдруг почему-то Лике ужасно понравилось, к нему очень шла заколка с вуалью, которая тоже была на Эльвире. Тюремщица заставила девушку принять душ, пронаблюдала, как та проглотила противозачаточную таблетку, помогла ей одеться в юбочку, чулки и лифчик и зашнуровать корсет. Из обуви выбрали босоножки. На сей раз латекс полагался жёлтый, и если раньше Лика напоминала себе розовую куклу или красного чертёнка, то сегодня собственное отражение в зеркале вызывало в памяти, скорее, одуванчик. Не хватало только такой же яркой шевелюры. Эльвира повертела её так и сяк перед собой, подёргала за цепи, двумя умелыми штрихами подрисовала ей лицо и подтолкнула к коридору: "Иди".

Войдя в комнату к Максиму, Лика не на шутку удивилась. На стенах появились большие – в рост человека – зеркала, а посередине помещения располагался непонятный агрегат, похожий на две перекрещенные тяжёлые оконные рамы. Максим уже ждал. Облачённый в облегающие чёрные кожаные брюки и такую же жилетку, он стоял, похлопывая рукоятью плети по затянутому в кожу бедру и нервно поглядывал на часы.

– Ты опоздала, – сказал он. – Уже три минуты десятого.

Лика содрогнулась, зазвенев цепями торопливо опустившись на колени, пробормотала слова приветствия и попросила "простить ленивую рабыню".

– Прощенья просто так здесь никто не раздаёт, – последовал ответ. – Придётся тебя поучить расторопности. Иди сюда.

Лика поднялась и на подгибающихся ногах приблизилась к Максиму и загадочному агрегату. Сердце колотилось как бешеное. Максим отложил плеть, подхватил девушку под локти, заставил войти в перекрестье деревянных рам и быстрыми движениями пристегнул её за руки, за ноги и за шею, распяв её в форме морской звезды. От прикосновения его рук, затянутых в холодную кожу перчаток, Лика возбудилась. Соски её напряглись, дыханье участилось. Максим тем временем взялся за рукоять сбоку от неё и стал что-то подкручивать. Лика почувствовала, как рама пришла в движение. Её медленно сгибало, – ещё немного, и она увидела свои ноги. В живот, перегибая пополам, упёрся кожаный упругий валик. Треугольный деревянный брус, который раньше был где-то далеко внизу, поднялся и вошёл ей между ног, как детская лошадка. Острый краешек коснулся лона и раздвинул лепестки. Лика сглотнула.

– Хозяин…
– Молчать!

Брус поднимался всё выше. Острое дерево защекотало между ягодицами. Её как будто собрались разрезать пополам. Лика ощутила тонкую, почти неощутимую боль, даже не боль, а только призрак боли, от которой она вздрогнула и напряглась. Лоно сладко заныло, хлынул сок. И всё же она испугалась.

– Хозяин, прошу Вас, хозяин! Не надо! Мне больно! Хозяин, пожалуйста…

В следующий миг уже знакомый резиновый шарик заткнул ей рот, на шее сзади затянулся ремешок, и Лика онемела. А ещё через мгновение плётка ожгла её ягодицы. Лика даже не смогла закричать и едва не лишилась чувств. Её ещё никогда не пороли так сильно. Рама не позволяла двигаться, валик затруднял дыхание, а брусок между ног не позволял даже вильнуть распухшим задом. Максим порол свою девочку-рабыню умело и безжалостно – то отступал, то придвигался ближе, бил то наотмашь, то с оттягом, щекотал приподнятую попку кончиком хлыста, стегал отточенными лёгкими ударами её бесстыдно раздвинутые нижние губки и время от времени ласково шлёпал её ладонью в кожаной перчатке. Планка в киске тёрла губки и колола клитор и звёздочку ануса. Лика тонко взвизгивала и хлюпала носом; по лицу её стекали слёзы, сопли, слюни и размытая косметика. "Боже, – подумала она, видя своё отражение в зеркале, – какая же я, оказывается, бываю иногда уродина!"

Наконец, отсчитав двадцать ударов, Максим убрал фиксатор, опустил злосчастный брусок, и не успела Лика насладиться наступившим облегчением от ушедшей боли, вошёл в неё. Смазка не понадобилась – Лика буквально истекала соком. Сооружение, державшее девушку, было тяжёлым, но от усилий Максима оно даже чуть-чуть сдвинулось. В зеркале, сквозь застилающие взгляд слёзы, Лика могла видеть себя нагую, в жёлтом латексе, в цепях, распятую в квадратной раме, и Максима, чёрным демоном стоящим за её спиной. Это зрелище неожиданно её очень возбудило. Латекс на ней натянулся, как надутый воздушный шарик, налитые яблочки грудей готовы были выскочить из крохотного лифчика, корсет втугую стягивал бока. Чулки лопнули, подвязки оборвались. Зад горел. Внизу было так жарко, мокро и больно, что первых движений Максима она даже как следует не ощутила. Потом вместе с болью вдруг, откуда ни возьмись, пришла первая волна наслаждения, и Лика завопила, вернее – застонала, стиснув зубами проклятый шарик так, что едва не прокусила резину. Максим остановился, и Лика неистово задёргалась, завиляла задом, пытаясь податься навстречу ему, замычала, умоляюще глядя на него в зеркало. Увидела, как он протягивает руку. В следующую секунду Максим убрал кляп.

– О хозяин! Хозяин! – закричала она. – Не останавливайся, прошу тебя, умоляю, хозяин!

Максим усмехнулся и с удвоенным темпом взялся за дело. Лика выла и металась, и если б не ошейник и не цепь, соединяющая стальное кольцо с верхней перекладиной, она, наверное, ударилась бы головой. Максим всё не кончал, Лика сходила с ума. Оргазм следовал за оргазмом, всё тело сотрясалось, лоно пульсировало как бешеное, ловя упругий, мощный мужской столб, пока наконец горячая струя не выплеснулась как шампанское и не потекла вниз по её ногам. Лика в последний раз вскрикнула как раненая птица и обвисла на цепях. Максим неторопливо застегнул штаны. Ушёл. Лика не замечала течения времени и безвольно висела, распятая в раме, время от времени чуть содрогаясь, когда призрак былого наслаждения щекотал натруженное лоно. Ошейник сдавливал горло. Дышать было тяжело. Шевелиться не хотелось. Максим долго плескался в ванной, потом, вернувшись, протёр ей мокрой губкой заплаканное лицо, аккуратно вытер Лику ТАМ пушистой салфеткой, очень нежно ввёл ей в киску прозрачный, мягкий, словно сделанный из розового мармелада фаллоимитатор, закрепил его тремя ремешками, после взялся за уже знакомый вороток и снова стал его подкручивать. Сооружение развернулось, снизу поднялась и прилегла к спине девушки обитая кожей скамейка, и Лика с удивлением почувствовала, что переворачивается сначала вниз головой, а затем – ложится на спину с раскинутыми вверх в виде латинской буквы V ногами. Теперь она смотрела на Максима снизу вверх, голова её запрокинулась и оказалась как раз на уровне его члена. Максим потянул молнию на брюках и извлёк свой напрягшийся орган. Лика поняла всё без слов и послушно округлила ротик.

Член вошёл, восхитительно тёплый, чистый и упругий, тронул щёки, щекотнул язык и без помех проник ей в горло. Благодаря положению, в котором Лика оказалась после поворота станка, её рот и глотка образовали один прямой канал. Она содрогнулась – ею никогда ещё не овладевали таким способом так глубоко. В первые мгновения ей стало не по себе, к горлу подкатила тошнота, но потом она попробовала не выталкивать член, а сглотнуть, и вдруг внезапно приняла упругий стебель на всю его длину. От удивления у неё округлились глаза. Она теперь даже могла нормально дышать и ощутила что-то вроде радостного удовлетворения: а я, оказывается, вот как могу! При следующем движении она попробовала повторить свой трюк, и Максим застонал от наслаждения. Лика чуть не задохнулась и старательно заработала языком и губами. Ноздри её раздулись, вдыхая запах разгорячённого мужского тела, пота, семени и горького дезодоранта, лоно увлажнилось и заиграло, обжимая искусственный член. На несколько мгновений Лике показалось, что Максим раздвоился и вошёл в неё одновременно с двух сторон. Её всю трясло, она уже не соображала, что делает, ласкала движущийся член, покусывала его, а если он выходил совсем, тянулась за ним языком; кулаки её сжимались, руки рвались из стальных браслетов, ногти резали ладони. И когда брызжущий салют ударил ей в лицо, Лика рванулась вперёд, насколько позволяли ошейник и цепи, широко раскрыла рот, ловя горько-сладкие белые капли; лоно её судорожно сжалось, и она забилась в оргазме.

– Понравилось, рабыня?
– Да! – выдохнула она. – Да, да, хозяин!

Максим дал ей отдохнуть и некоторое время сам восстанавливал силы. Он сделал несколько упражнений, разгоняя кровь, после чего подкатил к пыточному сооружению столик с завтраком. Несколькими движениями ворота заставил свою пленницу распрямиться и принять вертикальное положение, – Лика чувствовала себя как кукла на ниточках, – потом дал ей напиться соку. Челюсти у девушки сводило, персиковый нектар потёк по подбородку и груди. Максим усмехнулся, наклонился и слизал с упругого соска прозрачно-медовые капли.

В течение последующих двух часов он овладел ею ещё три раза. Лика было испугалась, что Максим захочет взять её и сзади, в попку, не без оснований опасаясь, что неподготовленный "чёрный ход" просто не выдержит напора, но по счастью на сегодня всё ограничилось ртом и главными вратами. Искусственный член им больше не понадобился.

Затем её отвязали и препоручили заботам Эльвиры. Лика едва нашла в себе силы чтоб пробормотать слова благодарности, и её увели. Эльвира проследила, чтобы девушка сходила в туалет, как следует умылась, и разделила с нею лёгкий завтрак, состоящий в основном из овощей и приготовленного на пару риса. Лика удивилась непривычно вкусной еде и съела всё до крошки, опасаясь, впрочем, проявлять излишнюю жадность – она ещё слишком хорошо помнила злосчастный "гандикап". После бурного секса и экзекуции её одолевал буквально волчий аппетит. Попку немилосердно саднило, поэтому сидела Лика на коленях. Эльвира смотрела на неё слегка насмешливо и с пониманием.

– Ешь, ешь, – сказала она. – В ближайшие сутки тебе вряд ли удастся хорошо закусить.

Лика похолодела.

– Что со мной сделают… госпожа?

– Задаром здесь никого не кормят, – сказала та. – Помнишь колесо? Тебе придётся ещё поработать. Надень вот это, – она бросила ей трусики, прихваченные ей из жёлтого комплекта, и встала из-за стола. – Идём.

– Я бы хотела переменить чулки, госпожа, – робко попросила Лика. – Эти все изорвались.

– Обойдёшься. В ближайшее время они тебе не понадобятся.

Лика торопливо оделась и, гремя кандалами, побежала за своей провожатой.

К удивлению девушки, они поднялись по лестнице, проследовали ко входной двери и вышли на широкий двор. Лика впервые оказалась снаружи и теперь с интересом оглядывалась. Дом находился где-то за городом. Вокруг было тихо. Стояли сосны. На участке росли яблони. Везде были проложены посыпанные красным гравием дорожки. Неподалёку виднелся маленький заросший пруд с переброшенным через него узким каменным мостиком. Лика занервничала, гадая, что ей надо будет делать. Эльвира не задерживаясь провела её к воротам и там, возле маленькой, с красной крышей собачьей будки приказала остановиться.

– На колени! – скомандовала она, и когда Лика послушно опустилась на корточки, с лязгом вытянула из глубины собачьей будки тяжёлую цепь и пристегнула девушку к мраморному столбику.

В окошке проходной замаячили любопытные лица охранников в камуфляже. Один из них даже вышел на крыльцо и теперь созерцал открывшуюся картину, между делом попивая кофе из маленькой чашки.

Сердце у Лики запрыгало.

– Госпожа… – пролепетала она. – За что? Хозяин уже наказал меня…

– Сидеть! – скомандовала та, для надлежащего послушания стегнув девчонку хлыстиком. – Это что ещё за слова? Кто тебе позволил говорить? Как говорят у нас собачки? А?

Лика сидела, опустив глаза, сложивши руки на коленях, побитая, униженная, пригнутая к земле тяжестью цепей. Лицо её пылало от стыда.

Эльвира дёрнула за цепь, рывком поднимая девушку на колени.

– Ну?
– Ав… – тихо прошептала та.
– Не слышу?
– Ав… Ав-ав! – тонким голосом вдруг выкрикнула та, давясь, задрав лицо и глядя своей ненавистной мучительнице в глаза. – Ав-ав-ав! Ав…

По щекам её текли слёзы.

– Ага! Совсем другое дело. Молодец! – Эльвира с преувеличенной нежностью погладила её по голове. – Ну-ка, к ноге! Сидеть! Сид-деть, сука! Вот так. Хорошо. Лежать!

Лика с плачем, но послушно выполняла все команды, ложилась, вставала, царапая гравием ноги и руки и окончательно разрывая новые чулки. Перед уходом Эльвира наклонилась, вынула из кармана замочек и укоротила на Лике кандалы таким образом, чтобы двигаться она могла только на четвереньках.

– Охранять! – приказала ей Эльвира напоследок, потрепала Лику по голове, нагнулась и сказала, глядя ей в глаза: – Здесь везде микрофоны. Услышу слово – выпорю, понятно? И не вздумай баловать – твой хозяин будет о-очень недоволен, если ты будешь плохо сторожить дом. И кстати, давай-ка сюда свою юбку. Снимай, снимай – она тебе будет только мешать…

Она забрала её коротенькую жёлтую юбчонку, протянула пленнице руку, которую Лика сообразила послушно лизнуть, и ушла, оставив девушку прикованной к столбу возле собачьей будки, всю в слезах, униженную и побитую.

Как собаку.

Некоторое время Лика сидела молча, глядя в землю, пунцовая от боли и стыда. Щёки девушки жарко пылали. Слёзы капали в пыль. Затем она подняла голову и осмотрелась.

Палило солнце. День был в самом разгаре. Рядом с будкой на земле расположились две глубокие миски с водой. Гремя кандалами, Лика влезла в будку и завозилась там, елозя попкой и устраиваясь поудобнее. В будке было тесно, но зато прохладно. Стены были гладкими, крыша вполне позволяла сидеть. Запаха псины не было совершенно, наоборот – внутри пахло какими-то духами или освежителем воздуха. На полу лежал цветастый толстый поролоновый матрац. Видимо, она была не первой "собачкой" здесь. Лика высунула голову наружу, посмотрела направо, налево. Охранники не спешили подходить к ней, дразнить, донимать или насиловать. Видно, с этим здесь было строго. Интересно, подумала она, если они ко мне подойдут, мне следует кусаться и рычать, или ласкаться и скулить? Она усмехнулась и против воли почувствовала, что опять возбуждается. Новую ступеньку в бесконечной лестнице унижения оказалось невероятно сложно преодолеть. Сама бы она никогда и ни за что бы на такое не решилась.

А кто бы решился?

Солнце поднималось всё выше, однако на небе кое-где собирались реденькие тучки. К вечеру вполне мог хлынуть дождь. Сколько ей предстоит здесь пробыть в качестве цепной собаки? День? Два? Неделю? Она не знала.

Где-то далеко захрустел гравий, потом послышались шаги. Лика торопливо выглянула наружу и вздрогнула: по дорожке, небрежно дымя сигаретой, шёл Максим. Лика поспешно выползла из будки целиком и села на корточки, задравши голову. Подумала, подумала, и подняла руки перед собой, сжав при этом кулачки, – так послушная собачка поднимает передние лапки. Ею вдруг овладело странное настроение. Сердце колотилось как бешеное. Слёзы уже высохли, она снова ощущала ту странную смесь веселья, страха, стыда и желания, которую в ней раз за разом будили все эти кандалы, ошейники, одежда из резины, решётки, плети, дыба и безумный секс. "Господи! – подумала она. – Я всё-таки жуткая извращенка!"

Максим подошёл к ней и несколько секунд молча созерцал свою пленницу. Лика чуть подвинулась вперёд, насколько позволяла цепь, коснулась хозяйской ноги, обхватила её, ткнулась носом и потёрлась щекой о чёрную кожу. Кожа пахла Максом. Лика почувствовала, как рука Максима опустилась ей на голову и поворошила волосы. Лика закрыла глаза, потом ей пришла в голову ещё одна идея. Она раскрыла рот, вывалила, насколько смогла, наружу язычок и быстро-быстро, вздрагивая всем телом, задышала по-собачьи.

Максим замер. Потом щелчком отбросил в сторону сигарету, присел и приподнял Лике голову, взяв девушку за подбородок. Заглянул в глаза. Лика тихо заскулила, засучила ногами и неуклюже вильнула задиком. Ножные цепи кандалов тихонько звякнули.

– Ты поразительная, – с лёгким удивлением сказал Максим. – Схватываешь на лету, играешь с листа и без нот… Я был прав: тебя ничему не надо учить, нужно только убрать лишнее. Я впервые вижу такую смышлёную рабыню. Или ты притворяешься?

Лика энергично замотала головой и жадно лизнула протянутую руку. Пальцы его пахли табаком. Максим покачал головой и снова погладил её.

– Удивительно, что тебя не разглядели раньше, – сказал он. – Просто удивительно!

Он выплеснул из одной чашки воду, полез в карман и вытащил оттуда промасленный серый бумажный пакет. В опустевшую чашку со звоном посыпались маленькие сухарные косточки. Максим положил одну на ладонь и протянул своей "собачке", заставив взять лакомство с руки. Лика, с трудом пересилив себя, осторожно приняла подачку губами, раскусила её и сразу ощутила облегчение – то, что она приняла за собачий корм, на деле оказалось сладкими подушечками вроде сухих завтраков. По крайней мере, подумала она, хоть кормить её не перестанут.

Трусики её опять стали мокрыми. Однако сказать она ничего не могла. Не имела права.

– Служи хорошо, – Максим ещё раз погладил её и, не оглядываясь, удалился.

Лика опустилась на четвереньки. Посмотрела на миски, на воду. Есть не хотелось. Пить тоже не хотелось. Зато к немалому своему стыду Лика уже сейчас ощущала, что хочет писать. Она посмотрела на небо. Сколько она сможет терпеть? Вряд ли – до темноты. Пройдёт ещё совсем немного времени, и желание облегчиться станет невыносимым. Она покосилась на охранников, не решаясь вставать во весь рост (да и длина цепей теперь не позволяла). Охранники смотрели. Лика обползла на четвереньках свою будку. Цепи звякали в пыли. Позади сооружения обнаружилось что-то вроде маленькой песочницы. Ага! Для чего она здесь, теперь было яснее ясного. Лика помедлила, в нерешительности кусая губы. Проклятая Эльвира! Даже юбки нет… Может, матрасом прикрыться? Она оглянулась. Охранники пялились; их было уже трое.

Лика тряхнула волосами. Да в конце концов, кто они такие? И кто она такая? Она их не знает, и они её не знают. Завтра каждый пойдёт своим путём. Цепи и ошейник давали ей своеобразное инкогнито, своеобразное безличие, и оно было ничем не хуже того безличия, которое давала этим людям их униформа.

Лика решительно дёрнула застёжки трусиков, одним осторожным и долгим движением стянула с бёдер жёлтый лоскуток и присела. Голова её закружилась, цепь потянула назад, стальное кольцо ошейника слегка сдавило горло. Время словно бы остановилось. Взгляды сверлили спину и затылок, горячая жёлтая струйка невыносимо долго уходила в песок, но наконец и это униженье кончилось. Грациозно изогнувшись и изо всех сил стараясь не запутаться в цепях, Лика натянула свои жалкие трусишки, – тугой латекс звонко шлёпнул, облегая талию и попку, – ногой заровняла мокрую ямку в песке, подняла повыше упругую грудь, расправила плечи и с вызывающим видом обернулась к проходной: что, съели?

Охранники по-прежнему торчали у окна и на крыльце. Один показал девушке оттопыренный большой палец. Зрелище, похоже, им понравилось.

– Ав! – звонко крикнула им Лика с каким-то гибельным, отчаянным, безумным озорством человека, которому нечего терять. – Ав-ав! Ав! Ав! – и зарычала: – Р-р-рр…

Зазвенев цепями, она на четвереньках обогнула миски и полезла в свою будку. "По крайней мере, – вдруг с усмешкою подумала она, – я очень хорошая собачка, потому что никогда не буду бегать по помойкам! И меня можно без опаски брать с собой в постель".

Напоследок Лика поймала себя на странном, совершенно незнакомом чувстве.

Ей дико, нестерпимо захотелось завилять хвостом.

Markiza · 27.03.2008 18:35:11

Ндаа, сказать что это феерично, значит ничего не сказать!

Elenka · 27.03.2008 21:37:23

Возбудило Пойду приставать к мужчине может оценит всю степень моего возбуждения

Constance · 28.03.2008 11:02:51

Отлично!
Я порадую вас дамы, там еще навалом
Сейчас кину дальше )

Constance · 28.03.2008 11:32:08

(с) не мое

Собачка

Остаток дня прошёл спокойно. За это время она несколько раз засыпала, несколько раз вскидывалась на прохожих, то и дело ползала вокруг будки, чтоб размять затёкшие конечности, и, к своему стыду, ещё два раза воспользовалась песчаным туалетом. Охранники всё-таки наведывались посмотреть на неё, но близко не подходили – то ли боялись смутить новенькую, то ли выполняли какие-то свои инструкции.

Отсюда, с места, где она была прикована, девушке была видна лишь половина сада. Три раза Лика видела других рабынь – их провели в сопровождении двух охранников, со связанными за спиной руками, в чёрных масках без отверстий, посадили в разные машины и куда-то увезли. Ещё одна гуляла где-то возле пруда, скованная, как могла видеть Лика, только лёгкими наручниками и ошейником; ноги девушки были свободны. В основном она сидела на скамейке, закинув ногу на ногу в высоких чёрных сапогах, или же, облокотившись об ажурные перила мостика, смотрела в воду. Лика долго смотрела на неё и не могла понять, завидует она ей или же, наоборот, – жалеет её, такую одинокую. На проходящих мимо людей она не вскидывалась, только рычала, но когда ворота раскрылись, и на дорожке показался автомобиль – синий "БМВ" с тонированными стёклами, Лика вырвалась из будки и дала волю чувствам. Волосы упали ей на лицо, и она не стала их убирать, в некотором роде тоже чувствуя себя от этого как будто в маске. Теперь, когда первый стыд прошёл, её звонкий хриплый лай даже доставлял ей какое-то извращённое удовлетворение и удовольствие. Закованная наглухо, хуже рабов в былые времена, она бессильно металась и дёргалась в своих цепях, а в груди волною поднималось что-то первобытное, животное и злое. Подойди к ней кто-нибудь сейчас, она бы, наверное, его укусила.

Происходящее становилось для неё всё менее понятным. Она сама себя не узнавала.

Ночь выдалась спокойной, тёплой, очень звёздной. Лёгкий дождик не испортил настроения и быстро кончился. Дорожки опустели. В саду было темно, и даже в окнах проходной не горел свет. Несмотря на усталость и переживания прошедшего дня Лике не спалось, она лежала, свернувшись калачиком на матрасе и положивши голову на порог собачьей будки, смотрела вверх на звёзды. Поначалу она опасалась, что замёрзнет, но матрас был толстый, а будка – достаточно маленькой, чтоб девушка могла обогреться теплом своего тела. Зудели комары, но Лике ни один не досаждал: как оказалось, запах в будке, так её вначале удививший, вовсе даже не принадлежал дезодоранту, – это где-то в потолке тихонько испарялся пузырёк с настоем репеллента. Над полукруглым лазом входа обнаружилась свёрнутая в трубочку противомоскитная сеточка, но опускать её Лика не стала. Сегодня ей хотелось лежать неподвижно, дышать свежим воздухом, которого она была так долго лишена, думать о своём и видеть небо.

Она давно не оставалась так надолго наедине с самой собой, как в эту ночь, когда она стала собакой. Она всегда бежала этого. Нет, не искала парня, но вязала или брала с полки какую-нибудь книжку, включала негромкую музыку или сериал по телевизору, или запускала старенький компьютер и часами двигала на мутном экране цветные шарики – на более мощную машину скромной зарплаты библиотекаря не хватало, да она на самом деле и не нужна была ей, эта мощная машина. Этой ей вполне хватало для того, чтобы играть в две-три любимые игрушки, подсчитывать бюджет и изредка писать стихи, стыдливо замыкая созданные файлы наивным девичьим паролем "Диана" – тогда это ей казалось ужасно романтичным. Она вспоминала своё детство, мать с отцом, их старый дом с прогнившим палисадником, качели во дворе, короткие девчачьи юбочки с оборками, белые гольфы и розовые бантики, сандалики на пряжках, классики, скакалки, коленки в ссадинах и пластмассовые совковые куклы с глупыми голубыми глазами. До сих пор, когда она проходила мимо магазина игрушек, то всегда бросала взгляд на пёстрые витрины с выставленными там заокеанскими Барби, Синди, Кенами и всякими другими чудесами, о которых в детстве она могла только мечтать. Но что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Временами её посещали мысли отложить немножко денег и приобрести одну такую куклу (лучше – Барби), приобрести для себя, чтоб хотя бы сейчас запоздалой горечью девичьего восторга заглушить сосущую печаль наставшей взрослости. Но всякий раз находились веские поводы потратить деньги на что-нибудь другое.

Она вспоминала, как тайком бегала в ларёк покупать на сэкономленные деньги помаду и лак для ногтей, и жидкость для снятия лака, чтоб родители ничего не заметили. Как ушивала дурацкую школьную форму, как училась краситься у подружки. И как эта же подружка ей впервые, шёпотом на ушко рассказала, "как ЭТО делается", и какие все на самом деле парни гады. И как другая подружка – постарше и понаглей – притащила как-то раз на вечеринку немецкий журнал с откровенной порнухой. Лика тогда громко смеялась вместе со всеми, чтобы замаскировать смущение и стыд, и исподтишка рассматривала мускулистые или стройные, красиво загорелые мужские тела с обнажёнными членами, широкими плечами и узкими поджарыми худыми ягодицами, делая вид, что на самом деле её это нисколечко не интересует. Потом ночами ей не раз снились эти плечи, пенисы и руки, и она удивлялась тому, что лица их ей почти не запомнились.

Она вспоминала свою юность и пору взросления – странное, болезненное, сладкое время, когда девочка становится девушкой, когда начинают округляться бёдра, когда впервые взгляды одноклассников и соседских парней щекочут ниже спины, когда грудям уже ДЕЙСТВИТЕЛЬНО требуется лифчик и когда колготки наконец перестают противно морщить за коленками, а подобрать себе в магазине модные вызывающе высокие сапожки уже не составляет большого труда – они уже, скорей, малы, чем велики. Когда кровавой раной открываются первые месячные, а понятие девственности ещё с трудом воспринимается как девственность, когда прошёл первый приём у гинеколога, и ты с тревогой и спокойствием выслушиваешь все его советы, сердцем понимая: всё это – не просто так, отныне всё будет другим. Когда на дискотеке ты уже всерьёз решаешь, с кем ты хочешь танцевать, а с кем нет, и обсуждаешь с подружками в уголке очередного красивого парня. Сколько бед, волнений и забот переживают парни в эту пору, но для девушки она куда как более проблематична и сложна.

Прошли и утонули в студенческом прошлом походы и вылазки на природу с ночёвками в палатках и песнями у костра, лазаньем в пещеры и сплавом на катамаранах, горьким чаем и первыми поцелуями под соснами, когда за ворот выцветшей штормовки сыплются жучки и хвоя. Привычный и удобный лифчик вдруг становится неподобающе тесен, а в девственных трусиках впервые становится мокро. Однажды в старших классах они ездили с друзьями в Крым работать на уборке овощей, и там с одним прыщавым долговязым пацаном по имени Валерка они впервые щупались в нейлоновой палатке с красным пологом, играя в "сиськи-письки", а наутро очень смущались и старались говорить друг другу грубости на людях, чтобы никто не догадался… А однажды, когда никто не видел, будучи в гостях у своего другого приятеля, она, сама не зная почему, вдруг примерила… ошейник его собаки. Ей вдруг дико захотелось его примерить. В тот момент она почувствовала себя очень странно, как тогда в палатке – ей как будто стало жарко, голова закружилась, в трусиках опять стало мокро. Это было нелепо, ибо в тот момент она была совершенно одна, а видела только себя. Лика тогда испугалась, поспешно сорвала с шеи проклёпанную кожаную полоску, уселась на диван, расправила на судорожно стиснутых коленках короткую джинсовую юбчонку и попыталась успокоиться. Вернувшийся в комнату парень списал волнение девчушки на свою неотразимость, и всё обошлось. Больше она никогда так не делала. Странно… Оказывается, она совсем об этом забыла, а теперь вот – вспомнилось.

Может, она всегда хотела стать собачкой? Или… рабыней?

Должно быть, в каждой женщине дремлет рабыня. Надо только её разбудить. Ей вдруг вспомнилось, как однажды она слышала по радио старую песню про Волгу и вместо строчки «гляжусь в тебя долго…» вдруг почему-то услышала: «лежу в цепях долго, уже пятнадцать лет». И весь день потом не находила себе места, недоумевая, почему такая глупая, в сущности фраза заставляет её вздрагивать, бросая в жар и всё время думать об этом – каково оно, так вот лежать?

Вот так и делаются открытия. Вообще, задумалась она, а вот интересно, многие ли девушки так делают? Ведь не одна она такая…

Или – одна?

Она лежала, щупала тёплый, почти горячий железный ошейник, гладила своё затянутое в латекс тело, с тихим звоном теребила цепи и вспоминала свою старую квартиру, ставшую для неё, как она теперь понимала, куда более страшной тюрьмой, чем все здешние рабские застенки и даже эта собачья будка. Иногда ей просто становилось плохо дома, особенно когда месячные проходили особенно тяжело или на работе случалась очередная ссора. Друзей у неё оставалось всё меньше. На свадьбы Лику уже не приглашали – все друзья, знакомые и знакомые знакомых уже переженились или вышли замуж, а многие уже обратно развелись. С каждым годом она обретала всё большую стабильность, замыкалась в раковину нерешительности, стыда и затаённых комплексов, из которой её не могли вывести ни книги, ни друзья, ни даже выпивка. Ей нужна была сильная встряска, этакий "пинок под зад", который заставил бы её отпустить штурвал этой надёжной и постылой жизни, и Максим с Лариской дали её этого пинка (да ещё какого! – скривилась она, – вся задница распухла…), и за это она сейчас была им даже благодарна. Благодарна за эти цепи, за этот ошейник, за плеть, за собачью будку, за безумный, безумный, безумный секс, такой жестокий и нежный, когда не спрашивают, а просто – берут…

– Ав, – тихо сказала она просто потому, что говорить запрещалось, а ей сейчас очень, очень нужно было что-нибудь себе сказать. – Ав… ав… а-а-ав…

Бред. Бред, бред!

Бред…

Лика приподняла голову, перевернулась на бок. Цепи мягко звякнули, соскользнули ей на грудь. Закачались. Она уже почти привыкла к их спокойной тяжести на шее, на руках, к облегающему жёсткому кольцу ошейника, к браслетам, как привыкла к скрипу латекса и ощущению его скользящей гладкости под пальцами. Она протянула руку и придвинула к себе миску со сладкими хрустиками. От постоянного ползания на четвереньках перчатки были грязными, Лика губами вытянула пару сухариков и повернулась на спину, жуя подушечки и глядя в небо.

Она снова ощущала себя маленькой девочкой на пороге жизни. Новой жизни, старой – всё равно, какой. Маленькой девочкой, но – по прихоти судьбы забитой в цепи. Похищенной принцессой, невольницей войны, наложницей в гареме. Она на миг вообразила себе, что всё это – игра, что она в любую минуту может эти цепи снять и вообще уйти отсюда, и некоторое время тешилась этой мыслью, потом вздохнула и вернулась к реальности. Однако полностью вернуться ей не удалось. В голове кружились слова, складывались в строчки. Перед глазами не было экрана монитора, под руками не было ни ручки, ни клавиатуры, и поэтому Лика начала проговаривать их про себя, привычно выверяя ритм, считая слоги и задумываясь в поисках подходящей рифмы.

"Я – маленькая девочка, закованная в цепи, – повторяла мысленно она. – Я маленькая девочка… рабыня… кандалы…"

Я маленькая девочка, закованная в цепи,
Невольница любви, рабыня в кандалах.
Свобода – это выдумка. Что может быть нелепей?
Браслеты на руках, браслеты на ногах.

Они всегда звенят, и их стальные звенья
Играются на мне как капельки дождя,
Скользят промежду ног и грациозной тенью
Теряются во тьме, под юбку уходя.

Закрыты все замки, закованы заклёпки,
Ошейник с поводком на шею мне надет.
Прикована к стене, стоит клеймо на попке,
И за решёткой я уже пятнадцать лет…

Её бросило в жар. Это даже было не обычное ощущение тихой радости от удавшихся стихов, это было чувство испуганной уверенности в искренности сказанного, того, что никогда никому не поверяют вслух потому, что этого никто и никогда не поймёт. Не поймёт, что в глубине души она давно уже рабыня, цепная узница любовной каторги, похотливая кошка…

Сука. Похотливая сука в вечной течке.

Она стянула перчатки. Руки сами скользнули вниз, под тонкую и отпотевшую резину трусиков, нащупали набухший клитор и налившиеся кровью губки и задвигались там, звякая цепями, наколдовывая наслаждение. Оргазм наступил очень скоро, приятный и тихий, без судорог и спазмов, какой-то мягко обволакивающий. «Как латекс», – пришло ей в голову. Голову туманило. Лика откинулась назад и окончательно высвободила грудь из резинового плена лифчика, а стан – из тугого корсета. Шелковисто блестящий латекс шелестящей жёлтой грудой соскользнул к её ногам.

– Ав, – прошептала она, засыпая. – Ав-ав… м-м…

Под утро всё-таки похолодало. Лика натянула на себя обратно лифчик и зашнуровала талию в корсет, хотя помогло это мало. Сейчас яркому латексу она предпочла бы что-нибудь тёплое, собственной вязки. Потом она таки додумалась опустить противомоскитную сетку. Ячейки в ней были некрупные, а будка – довольно тесной, и вскоре Лика "надышала". Воздух потеплел и девушка снова уснула. Впрочем, на этот раз она спала чутко, и при первых же звуках шагов с лаем вылетела навстречу идущему, громыхая цепью и едва сообразив спросонья откинуть входную сетку.

Пришельцем оказалась Эльвира, которую такое поведение подопечной изрядно удивило. Впрочем, выглядела надсмотрщица при этом довольной и даже потрепала Лику по голове. Сегодня Эльвира была в синем латексном платье с глубоким вырезом, выгодно подчёркивавшим шею и широкий ошейник, и в высоких – до бёдер – чёрных сапогах. Она принесла Лике еды, налила ей в миску свежей воды, а когда та поела и напилась, Эльвира отстегнула цепь от столбика и повела девушку обратно в дом. Замок с неё не сняли, Лике приходилось семенить за своей провожатой на четвереньках, она всё время спотыкалась и падала, и тогда Эльвира терпеливо ждала, когда та поднимется. Они прошли коридором, спустились вниз, к апартаментам Максима, где Эльвира отстегнула поводок и носком сапожка подтолкнула девушку к двери.

Лика была поражена. Ей даже не позволили принять душ! На жаре, да ещё в латексе она быстро вспотела, от неё, наверное, теперь просто разило хуже, чем от настоящей собаки. Тем не менее, она послушно заползла в комнату и уселась там на пороге на корточках.

Максим был здесь, сидел и смотрел на неё, поигрывая плетью. Лика вдруг задумалась, что ей делать. Можно ли ей вслух приветствовать хозяина, или она всё ещё собачка, и потому обязана молчать? Она колебалась какую-то долю секунду, потом решила, что раз она в коротких кандалах и поневоле вынуждена перебывать на четвереньках, ответ на этот вопрос может быть только одним, поэтому села на "задние лапки", подняла повыше голову, вскинула руки и несколько раз взмахнула ими от себя вперёд, как делают собачки, когда "служат". Максим улыбнулся и кивнул. Лика вспыхнула от удовольствия, что угадала правильно и подползла поближе. Максим взял её за ошейник, развернул к себе спиной, одним движением сорвал с неё мокрые трусики и вошёл в неё сзади прямо здесь, на ковре у камина. Лика страшно возбудилась. Секс был резкий, грубый, неожиданный, без всяких ласк. Её всю трясло, она рычала и повизгивала, виляла задом, несколько раз схлопотала по попке, потом призывно заскулила и не умолкала уже до конца, а когда Максим кончил, долго лежала у его ног, свернувшись калачиком и просительно смотрела на него снизу вверх, а время от времени пыталась лизнуть его руку.

Максим закурил сигарету.

– Можешь говорить, – разрешил он.
– Хозяин…
– Что?
– Почему ты сегодня… так?
– Как? – ехидно поинтересовался тот.
– Ну, сразу. Ты же сам велел, чтоб я почаще мылась. Я же такая… такая противная, грязная… – она оглядела себя и содрогнулась. – Фу!
– Тебе понравилось быть собачкой? – вместо ответа спросил её Максим.
– Да…
– Что?
– Да, хозяин. Понравилось. Мне кажется… Мне даже показалось…
– Ну-ну, договаривай, – подбодрил он её.
– Мне показалось, что я всю жизнь об этом мечтала, – закончила она.
– Мне кажется, что я уже что-то такое слышал, – усмехнулся тот.
– Да, я уже говорила, что мне приятно быть твоей рабыней. Но… но собачкой – тоже. Лаять, жить в будке на цепи, вилять хвостом – как жаль, что у меня нет хвоста! – ласкаться, лежать у твоих ног, и главное, чтоб ты кормил и гладил, и говорил мне нежные слова… и брал меня вот так, без душа, сразу!

Она вдруг дико возбудилась, подползла поближе, обхватила его ноги и закрыла глаза, тихо вздрагивая.

– Ты сама всё объяснила, – Максим удовлетворённо откинулся в кресле и затянулся сигаретой. Выпустил дым. Лика потупилась.
– Я не знаю, что со мной происходит.
– Происходит даже лучше, чем хотелось бы. Если так пойдёт и дальше, твоё воспитание скоро будет закончено. А пока – запомни эти свои слова.
– Я запомнила, хозяин.

Максим вынул ключи, нагнулся и отомкнул на Лике сковывающий её замок. Положил его на стол и мотнул головой в сторону ванны.

– Иди вымойся. Сегодня можешь мыться прямо здесь.
– Спасибо, хозяин!

Ванная комната оказалась просторнее, чем в её камере, да и сама ванна была заметно шире и длиннее. Опасаясь вызвать недовольство хозяина, Лика не стала долго в ней нежиться, но всё равно с огромным наслаждением смыла с себя пыль и пот, вымыла и высушила волосы и в таком виде явилась к Максиму. Её жёлтые обноски исчезли. Вместо них на кровати был аккуратно разложен зелёный наряд горничной, в который она с удовольствием облачилась. К нему не полагался корсет, и Лика была рада отдохнуть от его постоянного давления. Трусиков, впрочем, тоже не было, но зачем они при этаких-то юбках?

Лика оделась, со звонким щелчком натянула пояс для чулок и под пристальным взглядом Максима пристегнула к нему кружевными подвязками сами чулки. Надела длинные перчатки. Повертелась перед зеркалом, пришпиливая кружевную заколку к волосам. Ей понравилось одеваться перед мужчиной. То, что раньше происходило стыдливо, второпях и в темноте любовной спальни, теперь она проделывала обстоятельно, с расчётом, с расстановкой. Поскольку корсета не было, в ход пошёл старый пояс с монограммой, Лика обернула его вокруг талии, застегнула пряжку, прицепила к нему ножные кандалы и опустила юбки. Пригладила их. Посмотрела на себя. В зеркале отразилось миниатюрная, совсем ещё юная девичья фигурка со скованными руками и ногами, затянутая в зелёное глянцевое латексное платьице с пышными нижними юбками, в шуршащем кружеве которых где-то на уровне круглых девичьих коленок исчезала серебристая цепь. Большие глаза влажно блестели. Лике вспомнились её стихи, строка про цепи и про юбки, и она зарделась. Наряд горничной придал ей какую-то мягкость и покорность, сгладил острые углы. Сквозь маленькие дырочки в лифе виднелись напряжённые соски. Обрамлённый кружевом ошейник (под него идеально лёг высокий круглый воротничок-стойка из тонкого латекса) смотрелся как какое-то диковинное ожерелье. Лика не могла не признать, что зрелище было очень женственное и одновременно вызывающее. Она порывисто повернулась к хозяину, прижавши руки кулачками к горлу, потом покорно опустила их, и склонилась в поклоне. Цепи звякнули. Максим одобрительно кивнул и сделал ей знак приблизиться.

– Хорошо выглядишь, – сказал он, когда она подошла.
– Спасибо, хозяин.
– Как ты себя чувствуешь, рабыня?
– Хорошо, хозяин.
– Тебе не мешают цепи? Только отвечай честно.
– Мешают, но… Я их приняла. Это странно, но мне они нравятся. Они всё время напоминают, что я твоя, что я тебе нужна, что я больше не одинока.
– Ты действительно так думаешь? Ты действительно считаешь, что дело в цепях?
– Да, – она переступила, расправила юбку и чуть наклонилась, выставив вперёд с носка на каблучок свою закованную ножку, стройную, облитую тугим полупрозрачным латексом, и полюбовалась широким блестящим браслетом. – Наверное, каждая женщина должна хоть недолго побыть в кандалах, – сказала она. – Мне кажется… мне кажется, каждая девочка мечтает об этом.

Максим встал. Обнял её за талию, зашуршал юбками. Лика снова возбудилась, ощутив на ягодицах его мускулистые широкие ладони; задышала сильнее.

– Ты не права, – мягко сказал он, впервые глядя на её глаза в глаза. – Вернее, ты права, но только для себя. Таким людям очень легко впасть в ошибку. Не сделай её. Не все девочки такие, как ты. Не все мечтают о рабстве, иначё всё было бы слишком просто. Не все женщины признают власть цепей, а значит, не все способны познать это счастье. Не все, но – многие. Для этого надо преодолеть немало предрассудков. Многие так и проживают свою жизнь, не поняв, почему им живётся так муторно и серо. Тебе ведь тоже секс до этих дней не доставлял такого удовольствия?

Лика кивнула и прижалась к мужской груди. Зарылась носом в рубашку, вдохнула кисловатый, будоражащий запах мужчины и замерла.

– В древнем Риме, – неожиданно продолжил он, – патриции любили наблюдать эротические игры двух закованных в золотые цепи лесбиянок. Как правило, подружки сами просили заковать их, и нередко оставались так надолго. Некоторые – на годы. Среди них было немало свободных женщин. В сердце каждой женщины живёт желание привязанности. У некоторых оно переходит некую грань и становится необходимостью ДЕЙСТВИТЕЛЬНО быть связанной, закованной, утянутой со всех сторон в корсет и резину. Ты – из таких, из тех, кто только скованная чувствует себя свободной.

Лика опять кивнула. Кажется, она сделала ещё один шаг по направленью к пониманию происходящего. Цепи не были одеждой, как она воспринимала их. Раньше кандалы были для неё сродни тому же латексу – не более, чем приправой, возбуждающей оболочкой. Но одежду можно снять, ибо любую женщину можно раздеть. Кандалы же с ошейником снять было нельзя, как нельзя, скажем, оторвать у неё руку или ногу… Нет, конечно, можно, но сейчас речь не об этом! Она может раздеться донага, может обрезать волосы, но кандалы останутся на ней. Они стали частью её, и хочешь – не хочешь, теперь ей надо жить с этой новой своей неотъемлемой частью, полюбить их, потому что полюбить её теперь можно ТОЛЬКО с ними вместе, а иначе это будет не любовь. "Я люблю твои руки. Я люблю твои губы", – говорят своим девушкам влюблённые. Максим бы мог сказать ей: "Я люблю твои цепи", но это вовсе не значило, что он любил их отдельно от неё. Она вполне могла гордиться своими цепями, как гордятся красивыми глазами или грациозной походкой.

В её воображении возникла странная картина – маленькие девочки, которых с детства приучают подчиняться, быть в цепях. Игрушечные кандалы, наручники, ошейники… Обычное девчоночье бахвальство друг перед дружкой, у кого красивее цепочка… Зависть и девчачьи ссоры за красивые браслеты… Закованные куклы, игры в "пленницу" и в "ты теперь моя"… Родители, которые наказывают ремнём и отбирают у тебя ошейник, если ты провинилась… Подружки которые после этого смеются над тобой, как будто ты пришла в школу без юбки… Первый настоящий ошейник, который уже не снять – и сердце замирает, когда гордо идёшь в нём по улице с осознанием своей взрослости… Первые цепи, надетые на тебя твоим мужем-хозяином… Плеть в его руках… Первые ласки, первый настоящий секс… Это был бы странный мир, притягательный и ужасный одновременно. Лика вдруг дико пожалела сейчас, что росла не в нём, что его вообще нет, что он существует только в её воображении.

Интересно, выпускаются ли где-то в нашем мире куклы Барби в кандалах?

"Я – страшное существо", – подумала Лика и помотала головой.

– Возьми меня, хозяин, – глухо, куда-то в рубашку сказала она. – Пожалуйста…

По щекам её текли слёзы.

Видимо, Максим всё понял. Он поцеловал её, сгрёб в охапку, отнёс на кровать, уложил и откинул мягко зашуршавший подол. Убрал с дороги мешающую цепь, одно бесконечно долгое мгновение смотрел на цветок, раскрывающийся у неё между ног, потом нагнулся и… впился губами в её мокнущее лоно.

Лика ахнула, попыталась вырваться, но Максим держал крепко, и она смогла только закрыть лицо руками. Меж тем Максим усиливал напор, ласкал, покусывал, давил, оттягивал её набухшую карминовую плоть, и Лика ощутила, что опять готова вскорости взорваться новым наслаждением. Она задышала часто-часто, отняла ладони от лица и со звоном уронила их на простыню. Хотела тронуть голову Максима, что маячила у ней меж ног, но побоялась. С ней никто и никогда не проделывал ТАКОГО, она просто не знала, как себя вести, что делать, и мучилась непониманием, скользя душою от экстаза до растерянности и обратно к экстазу. Потом она прекратила думать и вся целиком отдалась несущему потоку. Все нервы, вся её энергия как будто бы сосредоточилась на бугорочке клитора, который Максим аккуратно высвободил из мягких складок латекса и плоти и теперь ласкал и истязал губами, пальцами и языком. Он даже не стал в неё входить. Лика стонала и мотала головой, цепи звенели, и когда накатил оргазм, то был он настолько острым, что она взревела и забилась на кровати так, что Максиму пришлось её удерживать, наверное, целую минуту, благо, цепи помогли. После они долго лежали вдвоём, обнявшись и прижавшись друг к другу, и Лике было дико и приятно чувствовать, как губы Макса пахнут ею ТАМ – призывной перечной сладостью женского лона. Это было странно и невероятно.

– Пожалуй, пора давать тебе имя, – задумчиво сказал он.

Лика вскинулась, сердце её забилось сильнее. Она облизала пересохшие губы и подалась вперёд. Где-то в самой глубине души она осознавала: как её сейчас назовут, так дальше и сложится её судьба. Она хотела что-то спросить или попросить, но сдержалась и потупила глаза. "Я уже не Лика, – вдруг подумала она. – Всё это время мне стирали имя. И стёрли".

Прошлая жизнь казалась глупым и бесцветным сном.

– Нарекаю тебя… Лайкой, – решил Максим. – по-моему, тебе вполне подходит.

Лика молчала.

– Ты – Лайка, – терпеливо сказал Максим. – Повтори.
– Я – Лайка, – послушно повторила она, замирая от звуков нового имени. В горле у неё пересохло, она сглотнула, вновь почувствовав ошейник. – Я твоя рабыня, хозяин. Рабыня Лайка… любит хозяина.
– Хорошо, – кивнул тот. – Будешь Лайкой, пока я не передумаю.

Некоторое время девушка лежала молча, привыкая к имени и повторяя про себя: "Лайка, Лайка… Лай-ка…" Не так уж плохо. Звучит одновременно и как кличка, и как имя тоже. Похоже на "Лика" и вполне по-женски: Майка, Тайка… Зайка, Чайка… Гайка. В мультике у Диснея мышку звали "Гайка"; между прочим, очень симпатичная была мышка… Всё произошедшее выглядело как-то несерьёзно, как-то по-детски, и всё же сердцем Лика ощущала: что-то изменилось.

Что-то изменилось в мире.

Что-то изменилось в ЕЁ мире.

– Хозяин, – позвала она.
– М-м? – отозвался тот, не открывая глаз.
– Хочешь, я прочту стихи?
– О чем?
– О… – запнулась она. – Я не знаю. Обо мне.
– Ну, читай, – снисходительно разрешил Максим.

Лика, запинаясь и потупившись как нерадивая школьница, прочитала ему те три четверостишия, которые сложились ночью у неё в собачьей будке. Покарснела и умолкла. По мере чтения Максим смотрел на девушку всё с большим изумлением, и под конец даже сел.

- Откуда ты это взяла? – спросил он.
– Ниоткуда… Это я. Я сама сочинила.
– Когда?!
– Сегодня ночью. Мне было одиноко, я лежала, смотрела на звёзды… Плохо, да?
– Сумасшедшая… – он помотал головой. – Плохо? Да замечательно! Великолепно! Эти стихи должна выучить каждая рабыня. Из них можно сделать клятву при посвящении. Мой бог, девочка, да ты, оказывается, ещё и поэтесса. Ты действительно это всё чувствовала?
– Я… Ну, мне показалось… – замялась она и закончила: – Да.
– И раньше ты не писала ничего подобного?
– Нет, подобного – никогда. Другие стихи были. Девчоночьи, в тетрадках. А эти… они вдруг просто взяли и пришли.

Максим встал с кровати, прошёлся до стола, взял там блокнот и карандаш, вернулся и вручил их девушке:

– Пиши.
– Чего писать?
– То, что читала мне, записывай.

Лика послушно записала всё, что он просил, после чего тот вызвал Эльвиру, велел проводить Лику в комнату и не наказывать сегодня.

В комнате её ждала незнакомая девушка в рабочем платье, оказавшаяся гравёром. Она велела Лике сесть, наладила гравировальную машинку и через несколько минут девственная поверхность рабского ошейника украсилась надписью: "Lika". Без лишних слов девица собрала свой инструмент и ушла. Остаток дня Лика провела в работе. Она сметала пыль и паутину, чистила пылесосом ковры, мыла пол и посуду, протирала столы, вытряхивала салфетки, в общем, делала всё, что положено делать хорошей горничной. Скучать было некогда. Вечером она заснула, уставшая, но довольная, и потому не видела, как Эльвира приоткрыла дверь в её келью и долго стояла на пороге, вглядываясь в спокойные черты девичьего лица, потом закрыла дверь на ключ и удалилась.

И уж в любом случае она не могла видеть, как та прошла к Максиму, постучалась и, получив дозволение войти, вошла и вытянулась на пороге, ожидая указаний.

Максим долго молчал. Молчала и Эльвира.

– Плохо, – наконец сказал он, поигрывая плетью.
– Я так не думаю, – отозвалась та. – По-моему, девочка – прирождённая рабыня. От Бога. Её даже ломать не потребовалось, она уже ест с руки. Она не злится, не страдает, не уходит в себя, она наслаждается каждым новым взлётом и падением. Мне кажется, что Лара угадала. Ещё немного, и можно будет её выпускать.
– Плохо не это, – нахмурился Максим. – Плохо другое. Я к ней, кажется, привыкаю.

Эльвира помолчала.

– Она хорошая девочка, – сказала она. – Она поймёт.

Максим подтолкнул Эльвире по столу листок со стихами.

– Прочти, – сказал он ей. – И постарайся взять на вооружение.

Эльвира приняла листок, взяла его и пробежала глазами написанное. Лицо её удивлённо вытянулось.

– Чьё это? – спросила она. – Ваше, хозяин?
– Нет, – ответил тот, – ЕЁ.

Эльвира перечла всё ещё раз внимательнее и покачала головой.

– Тогда действительно – плохо, – признала она. – Может случиться так, что она не сможет больше жить свободной. Нам не нужны лишние неприятности с родственниками и властями. Прикажете переходить ко второму этапу?

– Стоит ли? Она слишком изматывается, когда отдаётся. Может, остановимся на этом? Неизвестно, чего мы можем добиться. Крайности соприкасаются.

– Всё может быть. Так начинать?

Максим поколебался.

– Да.

Markiza · 28.03.2008 12:03:56

Я просто в ауте! Очень хочу знать что дальше..., спасибо Constance за великолепную подборку материала!

Constance · 28.03.2008 16:58:14

Спасибо. Правда надо заметить, что подборка-то не моя. Но поскольку сама читаю с замиранием во всех местах - не могу не поделиться )

Раз уж впереди выходные, в течение которых я не смогу зайти - нате еще кусок!
--

(с) не мое

Заезд

В тот день её впервые отпустили погулять в саду. С утра к ней в келью явилась парикмахерша, такая же неразговорчивая, как и все другие слуги. Лике, даже не спрашивая её согласия, сделали короткое каре и обесцветили волосы. В зеркале она себя едва узнала. Это было ново и необычно – в нормальной жизни она на такую перемену внешности ни за что не решилась бы. Она бродила по дорожкам, одетая на сей раз в серебристый латекс – в трусики, чулки, корсет с подвязками и юбочку с жилеткой. Грудь оставалась открытой. Погода была изумительная, ветерок шевелил волосы и листья, солнце пряталось в облаках. Лика трогала листву, бездумно перебирала свои цепи, сидела на скамейках, любовалась карпами в пруду. Собачья будка была занята – там сегодня приковали какую-то блондинистую девицу, которая сразу забилась внутрь, вся в слезах, и теперь сидела там, не желая выходить. Лика ощутила что-то вроде ревности, её снедала злость на эту белобрысую дуру. Она сейчас бы многое дала, чтоб очутиться на её месте, а этой девчонке, судя по всему, придётся провести там много дней, пока она не научится вести себя как следует. Одно мгновение ей хотелось подойти к ней и поговорить, объяснив, что к чему, потом она отказалась от этой мысли – каждый должен сам пройти свой путь. Сад был на удивление безлюден. К полудню Лика обнаружила тенистую беседку, где просидела без малого час. Сосны закрывали вид. Их крепкий, пряный и смолистый дух плыл в воздухе, от него кружилась голова. Максим сегодня не потребовал её к себе, и это было странно. Лика скучала, против воли думая о нём. Кандалы не давали забыться ни на секунду, ложбинка любви между девичьих ног возбуждающе ныла. Она огляделась и, не заметив вокруг никого, скользнула пальцами под трусики и энергично там задвигалась, подпрыгивая на месте от возбуждения. Вскоре она уже расслабилась, забылась, закрыла глаза и стала постанывать, рука как будто заведённая тёрла ТАМ всё сильнее и сильнее, но оргазм не приходил. Лика стонала, плакала, кусала губы, дёргала цепь от ошейника, ложилась на скамейку, садилась опять, подгибала ноги, распрямляла… Наконец её усилия увенчались успехом – возбуждение вырвалось экстазом, она забилась со стонущим криком и обмякла на нагретом камне.

– А, это ты, – внезапно раздалось рядом. – Здравствуй, егоза.

Лика ойкнула и торопливо прикрылась руками. Открыла глаза.

В беседке был кузнец – тот самый дядька, заковавший девушку в железо. Он, видимо только что вошёл и теперь стоял неслышно, вертя в руках пластмассовую зажигалку. Поглядывал на девушку с прищуром. Лика опомнилась, неуклюже слезла со скамейки и торопливо опустилась перед ним на колени. Опустила глаза.

– Здравствуйте, хозяин.
– Сиди, сиди, – разрешил тот и опустился на скамью. Прикурил, выпустил дым. – Нечего тебе по земле коленками елозить… Вижу, ты совсем освоилась. Сменила окраску?
– Да, хозяин.
– Нравится тебе здесь?
– Да, хозяин.
– Заладила, как осенний дождик… – усмехнулся тот и потрепал её по волосам. – "Да, хозяин", "Да, хозяин"… Здорово же тебя Максимка вышколил, – признал он. – С полуслова понимаешь. Кандалы не трут?
– Нет, хозяин. Немножко…
– А эти, как их там… ну резинки эти твои?
– Я привыкла.
– Это хорошо. Ты ещё в доме?
– Да. А вы… за мной пришли?
– Нет. Стар я для таких забав, да и вообще всё это не люблю. Прогуливаюсь просто. Вон моя дурёха, – видишь? – в будке.

Лика против воли оглянулась.

– Это… ваша жена?
– С ума сошла? Конечно нет. Дочь, Верка. Дура несусветная. Как померла моя-то, так я её и избаловал. Души в ней не чаял, а она – попивать с парнями начала, курить. Учиться бросила, по танцулькам бегает. Ладно бы курить – много ли она накурит? – сам смолю с четырнадцати лет. Но – пить… Вымахала выше меня, задница – во, а ума ни на грош. Парня домой притащила… Нет, я не против, был бы парень хороший, а то ведь, сволочь, пьёт, воровать начал. А недавно узнал, что она ещё и порошочком балуется. Раз ей сказал, чтоб дурить перестала, два сказал, на третий задрал ей юбку и отчесал как следует ремнём. Так она меня – матом. Это меня-то, отца! Нахваталась, понимаешь, городской заразы… Не веришь, я озверел прям. Парня ейного – в шею, а её вот на каникулы сюда определил. Сам привёз, сам заковал покрепче, да и отдал ребятам. Сказал, чтоб это самое – ни-ни, а вот пороть и прочее – гоняйте и лупите, словно сидорову козу. Месяц уже здесь учится вежливости. Всё в прок.

Лика посмотрела на девчонку в будке совершенно новым взглядом. Странно как… Такое бы ей в голову никогда не пришло.

– А сколько ей?
– Шестнадцать. Соплюха ещё. Ничего, здесь её быстро уму-разуму научат. Сама не куришь? – Лика помотала головой. – Это хорошо. Ты-то как сюда попала? Вроде, девка справная.
– Максим привёз.
– Сама хотела, или как?
– Нет, я не знала. Просто… Он так захотел.
– Понятно. Покладистой учат быть. Чтобы любилось слаще. Не жалеешь?
– Нет… хозяин.
– А вот мне вас жаль, – задумчиво проговорил кузнец, гася ладонью сигарету. – Живёте как амёбы, мужиков боитесь, детей иметь боитесь, женщины в себе боитесь, всю жизнь только о деньгах, да о деньгах, а сами ночами плачете. Пока на вас цепи не наденут, не поймёте, что к чему. Сколько тебе?
– Двадцать пять.
– Эва! – удивился тот и присмотрелся к девушке попристальней. – А на вид не дашь. Совсем пацанка. Да ты не обижайся. Не рожала? Нет? Дела-а… – Кузнец как-то неловко протянул руку и поправил на ней ошейник. Лика зарделась. – Ну, тогда отдыхай, егоза. Ещё увидимся. Тебе тут много всякого ещё предстоит. Э, а вон, кажется и Максим идёт. Ну, пошёл я.

Лика оглянулась. По дорожке, в сопровождении двух девушек-рабынь действительно шёл Максим. Приблизился. Остановился.

– Ты снова не дождалась меня, – начал он.

Лика сразу поняла, о чём это он, и не на шутку испугалась.

– Нет! Нет… Хозяин…

Она упала на колени и, не вставая, поползла к нему.

– Пожалуйста…
– Зачем ты врёшь? Ведь это сразу видно. А за ложь положено наказание. Хочешь плетей?
– Нет! – взмолилась Лика. – Не наказывайте меня, я всего лишь…
– Так ты опять ласкалась?
– Да. Да, хозяин. Но я…
– Довольно. Ты будешь наказана, – он обернулся к своим спутницам. – Давайте боксы.

Одна рабыня приблизилась, неся в руках маленький ящик. Внутри на бархатной подкладке лежали два цилиндра, а точней – два усечённых конуса, похожих на железные стаканчики. Одна сторона у них была наглухо заклёпана заглушкой, на другой, которая поменьше, было овальное отверстие диаметром аккурат с женское запястье. Цилиндры были сделаны шарнирными и раскрывались на две половинки. Со страхом Лика поняла, что перед ней такие своеобразные глухие ручные колодки.

– Нет, хозяин, пожалуйста!..
– На колени, рабыня! – скомандовал Максим. – Руки!

Лика спешно опустилась на колени и протянула Максу скованные руки.

– Пальцы в кулак! Не двигаться, а то прищемлю.

Половинки цилиндров сомкнулись. Щёлкнули замки, и руки девушки сделались как два полированных копытца. Лика неловко пошевелила пальцами внутри цилиндриков. Внутри было мягко и бархатно, и Лика слегка расслабилась. Распрямить ладони ей не удалось, но и особых неудобств она не испытывала. А ведь могли бы и гвоздями изнутри утыкать, –подумала она и содрогнулась.

А что, хотелось бы гвоздей?

"Откуда у меня такие мысли?" – поразилась она.

Теперь Лика при всём желании не смогла бы ничего сделать. Рук у неё сейчас всё равно что не было.

– Так-то оно лучше, – Максим проверил, плотно ли сидят колодки на руках у девушки, потом заметно смягчился и потрепал Лику по щеке. – Это отучит тебя лазать, куда не надо. Не отрубать же тебе пальцы. Эх ты, серебряное копытце…

Прозвище, сказанное хозяином с какой-то грубоватой нежностью, заставило девушку вспыхнуть и потупиться. Между ног опять стало мокро. Лика сглотнула.

– Я не смогу одеваться, хозяин, – пожаловалась она.
– Тебе помогут, – успокоил её Макс. – А пока походишь голая. Все умывальники и туалеты с кнопками, справишься и так. Привыкнешь. А будешь себя хорошо вести, их снимут. Поняла?

Лика опустила голову.

– Да, хозяин…

"Мало мне было кандалов, – подумала она. – Так мне и надо. Ни ладоней, ни пальцев. Вот влипла…"

Одно утешало: с такими колодками на руках её вряд ли заставят делать какую-то работу.

Когда девушки ушли, Максим грубо повалил Лику на скамью, без всякой прелюдии овладел ею и тоже ушёл, приказав ей идти в дом. Едва она пришла в свою камеру, как туда заявилась Эльвира с двумя обнажёнными девицами в стальных ошейниках, которые принесли целый ворох бесцветного тонкого латекса и каких-то странных предметов. Они молча помогли Лике раздеться и принять душ, затем быстро и умело напудрили её тальком и упаковали в желтоватую полупрозрачную резину, всю, вплоть до обтягивающего капюшона на голову с прорезью для лица и дыркой на макушке, куда пропустили её волосы, собранные в маленький султанчик. Голыми остались только ягодицы и лицо. Лика почувствовала себя странно, особенно когда талию ей очень сильно стянули корсетом, а на ноги надели странные чёрные туфли на невысоких каблуках, со шнуровкой, с абсолютно круглыми покатыми носами. Теперь Лика вынуждена была ходить на цыпочках. В зубы ей вставили кляп – не привычный уже шарик, а что-то вроде поперечного резинового валика с двумя кольцами и сложной системой крепежа, охватившей всю голову. Через него вполне можно было дышать и даже говорить. Поверх корсета Лику затянули в сетку тонких чёрных ремешков, затянули туго, со скрипом. Ремешок в промежности, армированный сталью, был снабжён двумя резиновыми дильдо, мягко вошедшими ей в попку и киску. Лика двинулась и почувствовала, что сзади у неё что-то болтается. Она обернулась и с удивлением обнаружила у себя над попкой длинный хвост волос такого же серебристого оттенка, как её собственные, спускавшийся почти до щиколоток. Широкий пояс обернули вокруг талии, сцепили с нижним ремешком в подобие трусов и заперли на два замка. Два фаллоса запечатали её снизу так, что между телом и ремнём нельзя было просунуть даже палец.

Девушки закончили, поклонились и вышли. Эльвира критически оглядела дело рук своих, подёргала ремни, удовлетворённо кивнула и подтолкнула девушку к выходу. Лика вышла в коридор. Туфли оказались с подковками, и когда девушка шла по мраморному полу, они звонко цокали. "Да ведь это копытца!" – вдруг осенило её, она посмотрела на свои руки и в этот миг поняла всю суть проделанных с ней операций.

На сей раз ей предстояло быть лошадкой. Точнее – пони.

Лику вывели на двор, к той самой беседке. Возле неё примостилась тележка – двухколёсная лёгкая беговая качалка. Лику поставили в упряжь, пристегнули руки цепями к оглоблям, прикрепили вожжи к удилам и напоследок надели кожаные шоры на глаза, чтобы нельзя было смотреть по сторонам. Подошёл Максим, погладил по щеке. Сердце у Лики затрепетало. Она решила подыграть ему, выгнула спинку, вскинула головку и звонко топнула "копытом". Оглянулась. Цепи на девушке звякнули, обтянутый ремнями латекс тоненько заскрипел. Максим улыбнулся, обошёл качалку, сел на сиденье и тронул вожжи:

– Пошла, – скомандовал он.

Лика напряглась, согнула руки, навалилась на оглобли. Стиснула зубами кляп резиновых удил. Тележка сдвинулась на удивление легко, Лика даже чуть не упала с непривычки, но выровнялась и, звонко цокая туфлями по асфальтовой дорожке, повезла хозяина по кругу. Из-за тесного корсета, неудобных туфель и коротких кандалов ей всё время приходилось сильно вилять задом, лошадиный хвост покачивался в такт шагам и возбуждающе щекотал нагую попку, тугие фаллосы в её отверстиях слегка скользили вверх и вниз, Лика почувствовала, что резко возбуждается. Кандалы негромко звякали. Да, подумала она, бубенцы здесь были бы явно лишними… Как раз в этот момент Максим скомандовал "Быстрей!" и больно щёлкнул её хлыстиком. Лика вздрогнула и ускорила шаг, глядя под ноги, чтоб ненароком не споткнуться; её "копытца" застучали чаще. Бег новоявленной лошадки был неуклюж, ноги то и дело подворачивались. Хлыстик раз за разом гулял по обнажённой попке. Теперь стало понятно, для чего ей оставили голыми ягодицы… Ходя по кругу и возя тележку, Лика не могла отделаться от мысли, что Максим всё время смотрит на неё сзади. Снизу всё текло, затянутые в латекс бёдра были мокрые.

Так, то ускоряя темп, то вновь переходя на шаг, поняшка-Лика возила хозяина больше часа, а когда тот удалился по делам, объездку продолжила Эльвира, переодевшаяся по такому случаю в жокейский костюмчик из латекса – сильно приталенную красную курточку на пуговицах, из под которой проглядывал такой же лифчик, чёрные бриджи, каскетку и высокие чёрные сапоги. И уж она-то не дала ей спуску, – пускала её и шагом и бегом, секла хлыстом и щёлкала вожжами за малейшее непослушание, и только раз позволила напиться. И хоть Эльвира была легче Максима почти на треть, за эти три часа Лика совершенно измоталась. Она страшно вспотела, с неё буквально лило, резиновая "шкурка" пони прилипла к телу, ноги гудели, дырочка попки и киска ныли от перевозбуждения, в сапожках хлюпало, зад был исхлёстан, и если бы не латекс, браслеты ножных кандалов, пожалуй, стёрли бы ей кожу до крови. Перед глазами мелькали круги, волосы были – хоть выжимай, челюсти ныли, язык онемел. "Я за сегодня сбросила, наверное, килограммов пять!" – подумала она. Когда её распрягли и отвели обратно в келью, она уже ничего не соображала, шла «на автомате», с цокотом и звоном переставляя усталые ножки. Давешние девушки-служанки помогли ей разоблачиться, сняли пояс, потом отвели в ванную и вымыли (на руках у неё всё ещё были колодки). Лика совершенно потерялась от ощущения горячей воды и целиком отдалась осторожным касаниям губки, мыла и мягких девичьих ладоней. Смутно запомнила, как одна из девушек наклонилась, чтоб её поцеловать, и прошептала ей на ухо: "Какая ты счастливая!". У неё даже не хватило сил посмотреть на неё, она лишь почувствовала, как её на руках отнесли в кровать и приковали за цепь от ошейника к кольцу в стене.

Ближе к ночи к ней пришёл Максим.

– Ну-ка, вставай, – скомандовал он, легонько тронув стеком попку девушки. – Вставай, вставай, девочка, твой день ещё не кончился.

Лика (или Лайка?) послушно поднялась и села на кровати в позу рабыни. Она уже немного отлежалась, но мышцы всё ещё сводило. Сложила руки на коленях, вздёрнула подбородок, приоткрыла губки, опустила взгляд. Замерла. И вдруг опять услышала шаги.

В комнату кто-то вошёл. Лика бросила быстрый взгял из-вод опущенных ресниц: Эльвира. Надсмотрищица быстро вошла в комнату, обошла кровать и встала позади неё. Положила руки ей на попку и на спину, и мягко толкнула девушку вперёд, заставляя её встать на четвереньки. Так подчинилась. Цепи звякнули. Максим положил стек на трельяж, шагнул вперёд, расстёгивая брюки, вынул член, двумя-тремя движениями привёл его в «боевую готовность» и придвинулся к её лицу. Лика потянулась вперёд и в тот миг, когда она приняла ЕГО ртом, вдруг ощутила на попке горячие бёдра Эльвиры. Ощутила и вздрогнула. Что-то мягкое упруго и решительно вошло ей в киску сзади, вошло и задвигалось там. Лика испугалась и от неожиданности чуть не прикусила Максов член зубами. Макс уже двигался, и оглянуться было невозможно, и Лику охватила странная дрожь. Её ещё никогда не имели сразу ДВОЕ. На миг мелькнула мысль: неужели Эльвира – тоже… мужчина?! Мелькнула и пропала: «вряд ли…» Ощущения были странными, одновременно ужасными и приятными. Кровь бросилась девушке в лицо, от волнения Лика перестала работать губами и языком и тотчас получила ощутимый шлепок по ягодицам: а не ленись! И Макс и Эливира поймали ритм и задвигались чаще, друг другу навстречу: раз-два, раз-два, вперёд-назад, вперёд-назад. Цепи ритмично звенели, ошейник перехватывал горло. В киске хлюпало. С каждым ударом Лику будто бы пронзала маленькая молния, словно через спинной мозг проходил электрический разряд. В глазах всё поплыло, голова закружилась. Она застонала, целиком отдаваясь новому ощущению, выключая мысли: всё равно сопротивляться было бесполезно. Макс ускорился, Эльвира тоже, и когда струя горячей, пряной, горько-сладкой спермы брызнула ей в горло и в лицо, Лика тоже кончила – очень бурно, со слезами, стонами и судорогами. Эльвира, в отличие от Макса, не вынула сразу, а останавливалась медленно, успокаивающе оглаживая девушку по заду и спине ладонями, как успокаивают испуганную лошадь. Как только член Эльвиры вышел из неё, Лика сразу рухнула без сил. Только теперь она решилась оглянуться и разглядела резиновый розовый фаллос, пристёгнутый Эльвире к бёдрам тремя ремешками. Эльвира усмехнулась и потрепала Лику по голове.

– Меняемся, Лайка, – сказала она. – Ещё не конец.

Двумя движениями она отстегнула ремешки своего странного приспособления, отбросила искусственный член в сторону, взобралась на кровать, скользнула к Лике и нетерпеливо раздвинула ноги. Потянула рабыню к себе за цепочку ошейника и поставила для поцелуя свою влажную розовую киску. Лика ахнула и закрыла глаза, а через мгновение почувствовала сзади движение Максима, ощутила на ягодицах его вновь ставший упругим тёплый член и поняла, что опять оказалась "меж двух огней", только ласкать ей теперь приходилось Эльвиру. Она опять смутилась и вдруг страшно возбудилась, подалась вперёд и зарылась губами в податливую розовую женскую плоть. Киска у Эльвиры оказалась выбритой, ухоженной и чистой, с маленькими аккуратными губками, которые язык не поворачивался назвать «срамными»; она обильно сочилась смазкой и пряно пахла дезодорантом и какими-то улитками. По счастью клитор не пришлось долго искать – в него предусмотрительно оказалось вбито маленькое серебристое колечко, Лика ухватилась за него зубами, потянула на себя и неумело заработала язычком. «Вот так, вот так… хорошая сучка… хорошая рабыня… хорошая девочка…» – приговаривала Эльвира, направляя Лику и легонько царапая затылок девушки своими лаковыми коготками, потом откинулась назад и застонала. Макс сзади наяривал вовсю, как будто обрёл второе дыхание; он двигался легко, ритмично, без задержек, Лика быстро поймала волну и понеслась, пока не рухнула с разгону в пене сладких брызг в слепящее тёплое море оргазма. Она вскинулась запрокинула голову так, что ошейник врезался ей в шею, и закричала, забилась, грохоча цепями, почти лишившись чувств в любовном обмороке. Любовники аккуратно подхватили её, уложили на бок, накрыли одеялом и тихонько вышли вон. Лика не сопротивлялась, вообще никак не реагировала. «Так страшно хорошо быть не должно, – только и мелькнула мысль в её уставшей голове. – Если так пойдёт и дальше, к концу месяца я совсем сойду с ума. Или взорвусь… Точно – взорвусь!» Она слегка пошевелилась, цепи звякнули, напомнив о себе, но сладкая нега уже захватила её целиком, девушка машинально потянула на себя шуршащий чёрный латекс одеяла и сама не заметила, как провалилась в тихий омут сна.

СЭНСЭЙ · 28.03.2008 22:13:13

Клево!!!

Markiza · 29.03.2008 12:57:33

ХАЧУ ИСЧО!!!!!!!!

Constance · 31.03.2008 14:59:26

Шахта
(с)не мое

(отныне – Лайка)

Следующее утро началось по меньшей мере странно. Не было ни Макса, ни Эльвиры, ни девушек-прислужниц. С утра за ней зашли два хмурых молчаливых парня, грубо разбудили её тычком, подождали, пока она приведёт себя в порядок и съест принесённый ими завтрак, и, не дав ей даже толком одеться, куда-то повели. Из одежды ей позволили надеть одни лишь трусики, руки завели за спину и там сковали маленьким замочком, в рот сунули уже знакомый резиновый кляп и туго затянули ремень на затылке. Лайка шла, опустив очи долу и мелко семеня закованными ногами. Ворс ковровой дорожки щекотал босые ступни. Было страшно.

В дальнем конце коридора обнаружилась кабина лифта. Без лишних разговоров парни втолкнули девушку внутрь, приказали развернуться лицом к противоположной от входа стене, прицепили за цепи к кольцу в стене, после чего лифт двинулся вниз и шёл довольно долго, прежде чем остановиться. Лайке разрешили обернуться, сняли замки и мягко подтолкнули к выходу. Она огляделась.

И замерла.

Здесь было подземелье – длинный коридор, перекрытый двумя частыми решётками, возле которых стояли охранники – два неподвижных парня в синей униформе с дубинками на поясе. Стены, выбитые в камне, были даже без следов какой-то кладки – настоящая шахта. На потолке горели редкие светильники. Издалека доносился тихий гул механизмов. Пол был неровным и усыпанным пылью и щебнем. Парни вынули откуда-то прозрачные пластиковые туфли, больше напоминающие полусапожки, помогли ей надеть их и повели девушку дальше по коридору. Решётчатая дверь открылась и закрылась у Лайки за спиной, и она почувствовала себя в ловушке. Коридор был неширокий – только-только разойтись двоим. Парни шли всё вперёд и вперёд, увлекая дувушку за собой, минуя какие-то боковые коридоры, откуда слышался то стук чего-то металлического, то голоса, то звон цепей, пока наконец минут через пятнадцать все трое не оказались в каком-то большом помещении. Здесь было светлее, потолок не нависал над головой, заставляя втягивать её в плечи. Рядом проходил ещё один широкий коридор с двумя рядами железных дверей по обе стороны. Лике всё это напомнило какой-то фильм про тюрьму. Всё так же молча конвоиры отвели девушку к одной такой двери, открыли замок, ввели внутрь и расцепили ей руки.

– Располагайся, – сказал один из них. – Вот твоя койка. Одежда там, – он указал на узенький железный шкафчик в углу. – Остальное тебе объяснят. Поняла?

Лайка торопливо закивала. Парни сняли с неё кляп и вышли. Дверь за ними захлопнулась, оставив Лайку в одиночестве перед новой загадкой. Она нагнулась, перешагнула через цепь своих наручников, чтоб они снова оказались спереди, и начала осматривать своё новое жилище.

Это была маленькая каморка со стенами дикого камня, без окон, с двумя кроватями в разных концах, железными шкафчиками в углах и совмещённым санузлом возле двери – стоячий душ и унитаз. Рядом обнаружилось небольшое, вмурованное в стену зеркало, расколотое поперечной трещиной. Под потолком была вентиляционная решётка и две лампочки, забранные предохранительной сеткой. Больше здесь не было ничего. Одна кровать была застелена, на другой была только подушка и голый серый поролоновый матрац, весь в пятнах от еды или менструальной крови. Лайку передёрнуло. Дверь была без ручек и вообще без каких-либо выступов, только в середине помещалось маленькое оконце, забранное частой сеткой и толстым исцарапанным стеклом. Несмотря на подземелье, воздух в камере был свежим и сухим, пах хвоей и какой-то химией – наверное дезинфицирующей жидкостью.

«Где я? – растерянно подумала Лайка. – Что происходит? Это что, какая-то шутка?»

От волнения ей захотелось пописать. Лайка торопливо совершила свои нужды и полезла в шкафчик посмотреть, что там. Внутри была пересыпанная тальком стопка гладкой чёрной тонкой листовой резины – постельное бельё, и комплект рабочей одежды, тоже из толстого чёрного латекса: высокие резиновые чулки с подвязками на ремешках (смотрелись они почти как сапожки), коротенькая расклешённая юбка, странного покроя длинный корсаж в обтяжку, перчатки и… противогаз. Противогаз Лайку просто ошеломил – она даже сперва немного испугалась. Заглянув поглубже в шкаф, Лайка обнаружила там помимо прочего уже привычную бутыль с присыпкой и что-то вроде короткого чёрного платьица без рукавов с застёжкой на плечах, и не придумала ничего лучшего, кроме как достать его и одеться, а одевшись, сразу почувствовала себя лучше. Платье оказалось чуть длиннее трусиков и еле прикрывало бёдра, но лучше такое, чем вовсе никакого. Корсет она надевать не стала, а в чулки не удалось залезть даже наполовину – такие они оказались тугие. Вместо этого Лайка взяла противогаз и, повертев его в руках, направилась к зеркалу. Чем-то она её притягивала, эта чёрная блестящая личина с двумя круглыми коробками по обе стороны и овальными очками. Лайка вспомнила уроки НВП, откинула волосы назад, растянула тугие ремешки газовой маски, примерилась подбородком и надела её. Выдохнула, обернулась. Из зеркала на девушку глянуло чужое чёрное лицо – безобразное и вместе с тем какое-то неуловимо притягательное, как маска насекомого – гигантской чёрной стрекозы. Резина плотно охватила лоб и щёки. Дышалось, однако, легко. Собственные глаза сквозь стёкла очков показались ей чужими и немного изумлёнными. Чувствуя себя дура-дурой, Лика стянула противогаз и положила его обратно в шкаф, застелила постель и стала ждать, что будет дальше.

Ждать пришлось на удивление мало: уже минут через пятнадцать по мироощущениям Лайки коридор наполнился звоном, шорохом шагов и женскими голосами. Кто-то крикнул команду, некоторое время царила тишина, нарушаемая всё тем же властным голосом, ведущим перекличку, затем замок вдруг щёлкнул, в камеру вошла высокая рыжеволосая девушка, захлопнула дверь за собой и с любопытством покосилась на Лайку.

– Новенькая?

Та кивнула.

Звеня цепями, девушка упругой походкой прошла к своему шкафчику, небрежно бросила туда противогаз, который несла в руке, без всякого стеснения стащила свой облегающий, словно вторая кожа, костюмчик, прошлёпала в душ, пустила воду и принялась смывать с себя пот, грязь и посеревший тальк. Она фыркала от наслаждения, встряхивала рыжей гривой и так звенела цепями, что наверное, её было слышно даже за стеной. Лайка исподволь рассматривала свою соседку. Девушка казалась совсем молодой – на вид не больше семнадцати-восемнадцати. Рослая, с вьющимися рыжими волосами, бледной, как у всех шатенок кожей, со вздёрнутым носиком и раскосыми большими глазками, она чем-то напомнила ей анимэшных персонажей. В фигуре наблюдалась какая-то странная дисгармония: у девушки были довольно большие попка и грудь и вместе с тем – очень тонкая, сантиметров сорок пять в обхвате талия. Девица была в кандалах и в ошейнике, причём, как показалось Лайке, и цепи и браслеты на ней были чуть потяжелей и покороче, нежели у неё, и более аккуратно изготовленные. Что интересно, кандалы нисколько не мешали ей, она двигалась очень естественно, словно так и родилась в цепях, была легка и грациозна. Руки выглядели слишком сильными для девушки, но не чересчур. На левой ягодице был изображён кленовый листик. Рисунок был рельефным, будто выдавленным на её бархатистой гладкой коже. "Клеймо!" – догадалась Лайка. По спине у неё пробежал холодок.

– Давно ты здесь? – спросила девушка. – Как зовут? Лайка?

– Да… А как ты догадалась?

– Дурочка! – рассмеялась та. – У тебя же на ошейнике написано.

– Ой, верно…

– Тебе так полюбилась конура?

– Ага, – Лайка опустила взгляд. – А тебя как звать?

– Я – Пони, – девица тряхнула намокшими волосами, прогнулась и гордо выставила вперёд грудь и шею, демонстрируя надпись на ошейнике: "Pony".

– Пони?

– Ага, – широко улыбнулась она. – Пони или Поня. Можно – Поняшка. Или – «Понита», как покемошку. Меня так зовут, потому что я люблю кататься, верней, когда на мне катаются, – пояснила она. – И ты так зови, хорошо?

– Где мы? – спросила Лайка.

– В каменоломнях. Здесь добывают туф и травертин.

– Кто добывает?

– Мы, дурочка! – снова рассмеялась та, выходя из-под душа и вытирая волосы полотенцем. Она присела рядом с нею на кровать, с любопытством покосилась на соседку, прикоснулась пальцем к её ошейнику. – Тебя недавно заковали?

– Угу. – Лайка подвигала забранной в железо шеей. – А здесь что, тюрьма?

– Можно сказать и так. Я называю это место домом.

– Мы… Ты хочешь сказать, что я навсегда сюда попала?

– Навсегда? Вряд ли. Сюда все попадают на время. Настоящая жизнь наверху, но ведь кто-то должен и работать, я правильно говорю? Должны же наши хозяева нас на что-то содержать. Время от времени всех нас ссылают в шахты.

– Это тяжело?

– Ты привыкнешь. Все привыкают. Или почти все. Ты только не серди надсмотрщиц, почаще мойся и не снимай противогаза, когда работаешь, и уйдёшь отсюда здоровой.

Она придвинулась ближе. Взяла Лайку за руку. Та попыталась вырваться, но рыжая девушка оказалась настойчивей, и хватка у неё была – будь здоров.

– Зачем… ты…

– Пожалуйста, – вдруг зашептала та, призывно глядя ей в глаза. – Я уже месяц одна… Ты ведь тоже хочешь? Я знаю, ты хочешь. Тебя поэтому сюда и отправили. Я ведь могу взять тебя силой, но зачем? Сделай мне хорошо… Сделай, а потом я тебе тоже сделаю… Ну?

Лайка медлила.

– Я не заразная, – торопливо сказала Пони, истолковав её сомнения по-своему. Грудь её вздымалась и опадала – возбуждалась странная девушка сразу, будто мгновенно. – Здесь вообще все чистые. Иди ко мне… иди…

– Наверное, нельзя, – сказала Лайка. – Мне запрещали…

– Так это одной нельзя! – рассмеялась та. – Поймают, плетей всыпят. Я тоже одна извелась вся – жуть, как хочется, аж ночью руки сами туда лезут, а нельзя. Один раз сорвалась, думала, не заметят, так мне наутро таких плетей дали – я три ночи спала на животе… А вдвоём можно! Иногда, если хозяевам понравится, ещё дадут чего-нибудь. – Она была близко, совсем близко – Лайка уже ощущала сладкий аромат мыла, возбуждённой киски и чистой кожи, – здоровый запах крепкой молодой девчонки.

– Ну давай, я не заразная, возьми же меня, возьми!

Лайка плюнула на всё и подалась вперёд. Их цепи и тела сплелись, лаская друг дружку, водоворот желания поглотил обоих, и прошло не меньше получаса, прежде чем они оторвались друг от друга. Особого удовольствия Лайка не испытала, а вот Поня бурно кончила и долго ещё лежала рядом, рисуя пальцем у неё на животе какие-то узоры.

– Давай сдвинем кровати, – вдруг предложила она.

– Нет! – торопливо отказалась Лайка и рванулась было встать, но Поня ухватила её за цепь ошейника и потянула обратно.

– Лайка, ну дава-ай… – заныла она. – Это разрешается: ночью камеры проветривают, будет холодно. Давай! Мне надоело мёрзнуть. Обещаю, что не буду приставать.

Лайка поразмыслила и согласилась. Кое-как они придвинули одну кровать к другой и вскоре, путаясь в цепях, уже устраивались под двумя одеялами. Поня привычно устроилась у Лики на плече, обхватила её рукой за талию, уткнулась носом в ямочку у Лики над ключицей и засопела.

– Если захочешь в туалет, – пробормотала она, – буди меня, не бойся: я быстро засыпаю… Ты не храпишь, Лайка? Я не храплю.

– Я тоже не храплю, – сказала та. – А ужин будет?

– Ужина здесь не бывает, – сонно пробормотала та. – Спи, завтра рано вставать.

Как будто вторя её словам, лампочка под потолком погасла и зажглась другая – слабая и красная. В свете её маленькая камера стала казаться ещё меньше. И в самом деле похолодало. Поняшка уже спала, приоткрыв ротик и мягко посапывая, от неё приятно пахло чистым потом, мятным шампунем и мокрыми волосами. Лайка зарылась глубже в одеяло, потянулась погладить ошейник девушки и вдруг замерла. Присмотрелась внимательнее, чуть сдвинула его на шее вверх-вниз, туда-сюда и нахмурилась. Несколько секунд она лежала в немом изумлении, потом также осторожно проверила браслеты у её наручников и окончательно пришла в недоумение. Нигде не было ни следа разъёма! Толстые, нержавеющие, отменным образом отполированные браслеты и ошейник сидели на Поните как влитые, только цепи были приварены сбоку, но приварены самым аккуратным образом. И Лайка готова была поспорить на что угодно, что и на ногах у девушки браслеты кандалов были такие же.

Понита между тем зашевелилась, открыла глаза и посмотрела Лайке в лицо. Улыбнулась и лизнула Лайкину грудь острым кончиком язычка.

– Всё-таки хочешь ещё?

– Понита… – голос Лайки сделался хриплым. – Эти браслеты… Почему ты так?

– Что? Цепи? – спросила она. – Это у меня с детства.

– Как это…

– Хочешь спросить? – сказала она. – Не бойся: все спрашивают. Очень просто, Лайка. Я в них выросла.

– Выросла? – опешила та. – Как это?

– Ну, их надели мне, пока я была маленькой.

– И ты согласилась?! – Лайка пришла в ужас.

– Меня не спрашивали, – она села и потянулась. – Видишь ли, я – потомственная рабыня. Моя мать очень любила свои кандалы и своё рабство, и страшно жалела, что не носила их всю жизнь. И поэтому хотела, чтоб дочь была счастливее её. Когда я родилась, их специально изготовили для меня в расчёте, что я вырасту, и надели, когда мне исполнилось пять. Я без них себя даже уже и не помню.

– В пять? – не поверила своим ушам та. – Да ты врёшь. Они бы слетели, если в пять…

– А их закрепили другими браслетами сверху, поменьше. Потом эти другие сняли, когда я подросла. А ошейник сначала согнули. В овал. Потом выправляли потихоньку, по сантиметру в год. Я никогда не была без цепей. Чего глаза таращишь? Всегда так делают, если хотят на будущее заковать, самое обычное дело. С цепями, правда, чуть-чуть не угадали – коротковаты получились, но кто же знал, что я такая вымахаю… Хозяин говорит: «Акселерация». Но я уже привыкла. Это же постепенно всё было, не сразу.

– Понька, – Лайка вся подобралась. – Извини, конечно, но… сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – простодушно ответила та. – А что?

– Пятнад… Боже мой, да ты же десять лет в кандалах! И ты ни разу не была… свободной?

– Не-а, – та тряхнула кудрями. – И не жалею.

– Почему?

– Здесь лучше. Не зря же вы сюда приходите, чтобы хотя б ненадолго быть, как я? Меня спросили год назад, хочу я уйти или нет. Мне было четырнадцать, я отказалась. Следующий раз мне будет разрешено уйти в восемнадцать.

– Уйдёшь?

– Не знаю. Куда? Зачем? Мне здесь нравится. Я обожаю трахаться. Трахаться, трахаться! – она облизнула губки и оскалилась в улыбке. – Я всё равно ничего больше не умею делать, только камни долбить, бегать в коляске и трахаться. Ты тоже любишь? Хочешь ещё? Прямо сейчас? Я могу.

– Нет. Ты обещала не приставать. Слушай, и много вас тут… таких?

– Полно, – сказала Понита. – Полшахты наберётся.

Лайка погладила её по голове. Понита замурлыкала как кошка и тесней прижалась к её груди.

– Ты хорошая, – вдруг объявила она. – С той, прежней, мне всё время драться приходилось – не хотела меня. А ты сразу согласилась.

– Прежней?..

– Да. Её увели.

– Куда?

– Не знаю.

– А ты… не обижаешься на мать?

– На мать? – сонно отозвалась та. – Я её никогда не видела.

Вскоре она уснула окончательно, а Лайка, мучимая мыслями, пролежала чуть ли не до самого утра.

Утром её разбудил грохот – это надсмотрщицы стучали палками по дверным решёткам. Пони уже была на ногах – чистила зубы, и задорно улыбнулась, увидев, что Лайка открыла глаза.

– Одевайся, – сказала она. – Пора на развод. Трусики можешь оставить свои.

Торопливо сходив в туалет и приведя себя в порядок, Лайка начала одеваться и тут же запуталась в своих новых латексных одёжках. Поня, уже затянутая в чёрную резину с ног до головы, со смехом принялась ей помогать.

– Да погоди, так ты их не наденешь!

– Не могу, – она отложила чулки. – Они слишком тугие!

– Зато целлюлита не будет. Дай, я тебе помогу. Смотри: это делается вот так.

Она сноровисто обсыпала девушку тальком, протолкнула верх её чулок через браслеты ножных кандалов, собрала упругую резину в гармошку и раскатала вверх до бёдер. Разгладила, скользнув игриво пальчиками Лайке в киску так, что та невольно ахнула, потом нагнулась, быстро чмокнула её в одно бедро, в другое, заглянула снизу ей в глаза, хихикнула и потянулась за корсетом.

– Теперь затяжка. Ну-ка, встань, выпрямись, я нацеплю на тебя эту штуку…

Корсет был очень тугим, из чёрной прохладной резины, шелковистый, длинный и с высоким воротом. Сквозь мягкую поверхность ощущались залитые в резину косточки: конструкция была продуманной и прочной. Поня застегнула на ней молнию и пряжки на плечах, заправила широкую трубу воротника ей под ошейник и начала шнуровать свою подругу. По мере того, как утягивалась её талия, Лайка постепенно начала понимать, почему у её сокамерницы такая странная фигура. Её маленькие в общем груди стиснуло жёсткими чашечками и приподняло так, что сквозь тонкую в этом месте резину стали выпирать соски, зад оттопырился, живот стал выпуклым и упругим. Подгонка продолжалась минут десять, всё это время Лайка боялась, что они опоздают, но по-видимому, времени на туалет давалось порядочно: никто не торопил их, не стучал дубинкой в окошко и не выгонял из камеры. Наконец, сочтя подругу упакованной по всем правилам, Лайка затянула узел и упрятала концы в шнуровку, чтобы не свисали, после пристегнула подвязками чулки и помогла надеть ей босоножки, а то Лайка с трудом смогла бы дотянуться до своих ступней – корсет почти не давал ей возможности нагибаться. И только коротюсенькую юбочку она надела и застегнула на себе сама.

– Теперь капюшон.

На свет явился капюшон, точней – глухой и чёрный шлем. Резиновая маска плотно обтянула голову, открытыми остались только рот, глаза и ноздри. Ощущение было очень необычным и неожиданно приятным – Лайка словно заново почувствовала своё лицо и против воли возбудилась. Уши закрыло, звуки стали приглушёнными. Тем временем Поня застегнула на ней все застёжки, облачилась сама в точно такую же маску, кивнула Лайке на противогаз и перчатки: «Надевай», а сама взяла из шкафа тряпочку и полироль, и пока та натягивала длинные тугие перчатки, стала полировать на подруге латекс.

– Э, да ты вся течёшь! – внезапно воскликнула она.

– Что? – Лайка наклонила голову и в самом деле увидела «любовные слюнки», аксельбантами свисающие с её трусиков почти что до колен. Она даже не подозревала, насколько возбудилась в процессе её упаковки в латекс. Кровь бросилась ей в лицо, под маской стало жарко.

– Вот это да! – тем временем ликовала Поняшка, ловя любовную смазку подруги в свою ладонь. – Тебе что, так понравилась резина?

– Да… То есть, я не знаю… – растерянно призналась та. – Я уже носила латекс там, наверху. Но я не думала…

– Все не думают. А он классный, клёвый! Вот посмотри на себя! – она развернула Лайку лицом к зеркалу. – Нравится? Вот увидишь, он тебе понравится ещё больше. Ладно. Надевай противогаз и пошли.

После переклички, во время которой Лайка вовремя не отозвалась с первого раза, за что немедля получила пять горячих по заднице, их отвели в забой. Камень (это был розовый туф) был уже заранее наломан крупными кусками. Две девушки загружали его в вагонетки; а Пониту и Лайку поставили возить одну такую вагонетку, сковав для верности их цепью за ошейники (другой конец цепи был намертво приклёпан к донцу железной повозки). В воздухе висела мелкая седая пыль, блестящие резиновые одёжки девушек скоро сделались матовыми. Понита была права: без противогаза здесь запросто можно было задохнуться, даже надсмотрщицы все как одна были в масках. Три часа без перерыва девушки возили вагонетку по рельсам туда и обратно, пока наконец не прозвенел звонок. Вспотевшая, задыхающаяся в противогазе, Лайка повернулась к подруге с немым вопросом в глазах: «Уже всё?»

– Обед. – Понита отряхнулась и выпрямилась. – Стой смирно, сейчас нас отцепят.

Пыль медленно оседала. Со всех сторон слышался нежный перезвон цепей – рабыни шли к раздаче пищи. Они сняли противогазы и остались только в масках, влажных от пота. Лайка потянулась было снять свою, но Поня поймала её движение и покачала головой: «нельзя». Надсмотрщица отомкнула их замки и отвела всех четырёх девушек куда-то в боковой штрек. Руки им свели за спиной и сцепили кандалы замочком возле самых браслетов.

Кормёжка в очередной раз поразила Лайку своей необычностью. Казалось бы, она уже видела и испытала здесь всё, но не тут-то было. Едва они вошли в столовую, Лайка просто ахнула: здесь не было ни стульев, ни столов, вместо этого возле одной стены было устроено что-то вроде гигантского вымени: из его тугой резиновой поверхности торчал… ряд чёрных сосок в форме возбуждённых фаллосов. Каждый был длиной сантиметров пятнадцать. Располагались они низко – над самым полом, и чтобы взять их в рот, девушкам пришлось опуститься на четвереньки. Лайка обхватила губами округлую упругую головку и принялась было сосать, но у неё ничего не получилось. Они прервалась и осмотрела всю конструкцию ещё раз повнимательней, потыкалась носом и обнаружила, что если надавить на «яички» сколько-то раз, то из фаллоса потечёт питательная смесь. И всё бы ничего, но для этого требовалось заглотить эту ужасную конструкцию целиком! Мало того – придётся двигаться, чтоб нажимать на выключатель раз за разом, а не то она останется голодной.

Лайка покосилась на подругу и увидела, что та уже приникла к своему «члену» и вовсю работает ротиком. Лайка не могла не признать, что необходимый навык у девушки был на высоте… Две другие девушки тоже не теряли время. Делать было нечего. Лайка вздохнула, поёрзала на коленях, устраиваясь поудобнее, в два приёма заглотила «соску» так, что головка вошла глубоко в её горло, и задвигала головой. Против воли она сразу возбудилась, между ножек стало мокро, обильно потекла смазка, оставляя на пыльных латексных чулочках тоненькие чёрные дорожки; надсмотрщица за её спиной хмыкнула и одобрительно цокнула языком. Лайка вскоре позабыла, для чего она всё это делает, и просто продолжала двигаться, гремя цепями и всё больше заводясь. Она извивалась, стонала и двигала бёдрами, стискивая киску в возбуждении так, что в неё врезались трусики, и когда через несколько минут упорного труда старания её были вознаграждены, не сразу поняла, что в рот ей брызнула не сперма, а всего лишь молочная смесь, и для начала просто – кончила на месте. И только потом принялась сосать.

…Вторые три часа они опять возили камень, пока норма на сегодня не была выполнена.

– А кто его здесь рубит, этот туф? – спросила Лайка Пониту, когда обе они, разоблачаясь, совместно нежились под душем.

– Я откуда знаю? – беззаботно отозвалась та. – Наверное, мужчины.

– Что? – не поняла та. – Какие мужчины? Хозяева?

– Ну, рабы, наверное, – предположила Поня. – Я не знаю. Я так думаю, что где-то есть такой же дом, но только там содержат мужиков. Тех, кто такие же, как мы. И пока мы спим, их приводят из соседних штреков, и они нам рубят эти камни.

– Ты это видела?

– Подруги говорили. Да и ночами иногда можно услышать стук.

– Это правда?

– Я не знаю. Кто-то где-то что-то слышал… Потри мне спинку.

Спать легли опять поздно, утомлённые и удовлетворённые. На сей раз Поня настояла, чтобы Лайка не снимала на ночь свой корсет, и даже затянула его на ней потуже с помощью специальных ремешков.

– Но он же меня совсем раздавит! – запротестовала та.

– Так будет лучше, вот увидишь, – сказала Поня. – Первые сутки будет трудно, потом станет легче. Ничего страшного, потом привыкнешь. Сколько у тебя сейчас талия?

– Шестьдесят…

– А будет сорок пять. Видишь отметку? Те, кто подобрал тебе этот корсет, знали, что делают. Когда ты выйдешь отсюда, он должен быть затянут полностью. Ничего, не пугайся: ты маленькая. Так что лучше уж я постепенно буду тебя утягивать, чем тебя сразу зажмут в такие тиски. А иначе опасно, ты даже в обморок поначалу можешь упасть.

Лайка подняла голову.

– Меня для этого направили в шахту?

– И для этого тоже, – улыбнулась та, придвинулась и чмокнула подругу в щёку. – Просто когда работаешь, нужные мышцы легче «ложатся» на место. К тому же, сбрасываешь вес, а это тоже важно, когда фигура формируется.

Лайка ничего не сказала, но когда по истечении трёх дней двое парней везли её в лифте наверх, и сверкающий глянцем корсет был затянут на ней до самой последней дырочки, она вспоминала свою невольную подругу, эту странную девочку, родившуюся в неволе, и теперь оставленную ею под землёй. Расставание их было грустным, хотя и без слёз, они просто обнялись, но когда Лайку вывели из камеры и дверь за ней закрылась, она вдруг поняла, что ближе и родней у неё никого и никогда не было. Где-то в глубине души Лайка надеялась, что они ещё встретятся. Ей было жаль эту девушку.

И почему-то она немного ей завидовала.

А ещё она вдруг поняла, что дико соскучилась по Максу.

Markiza · 31.03.2008 16:04:00

Этот кусок мне не понравился. Как-то скучно без Макса и Эльвиры.

Constance · 31.03.2008 16:52:32

Будут еще..

Serge de K · 31.03.2008 16:54:06

Constance, если бы этот рассказик проиллюстрировать бы графикой Tiboola (у него как раз есть цикл рисунков на эту тему), то было бы супер)

Constance · 01.04.2008 17:42:07

Зажигалка

(с) не мое

Расплавленный горячий воск капнул на левую грудь, ужалил как оса, потёк короткой струйкой и застыл на коже, медленно отвердевая. Лайка вздрогнула, зашипела сквозь зубы и торопливо выпрямилась, поднимая голову. Цепи звякнули. Мышцы шеи занемели от однообразной позы, нестерпимо хотелось встать и размяться, но в глубине души она понимала – этого ей делать сегодня нельзя, никак нельзя. Мысленно она выругала себя – стоило на краткое мгновенье потерять контроль, и вот, пожалуйста, – ещё одна клякса. А между прочим, за каждую хозяин обещал ей по удару плёткой… Сколько их уже? Она попыталась вспомнить. Не смогла.

Она сморгнула. Было жарко, по лицу тёк пот. Сквозь тонированные стёкла газовой маски комната, и без того наполненная сизым слоистым табачным дымом, виделась совсем нечётко. Люди выглядели для неё как силуэты – тёмные фигуры без глаз и без лиц. Голоса звучали приглушённо и неразборчиво. Она вдохнула профильтрованный, пахнущий резиной воздух, прикрыла глаза, крепче сжала в руках хромированные рукоятки поручней и погрузилась в воспоминания.

…Как только Лайка поднялась из шахты на поверхность, Максим сразу же затребовал её к себе. Ей даже не позволили помыться, видимо, посчитали, что того душа, что она там приняла перед уходом, было вполне достаточно. Снаружи было пасмурно и сыро. Подступала осень. Охранники сдали девушку с рук на руки Эльвире и без слов куда-то удалились по своим делам. Эльвира, облачённая на сей раз в канареечно-жёлтое латексное платье до пят с чёрными манжетами и отворотами, с одобрением подняла брови и кивнула при виде тонкой Лайкиной талии, взяла её за плечи, повертела так и сяк, подёргала за тугую шнуровку и удовлетворённо хмыкнула. А после пристегнула поводок и отвела её к Максиму, как всегда оставив рабыню около дверей.

Лика вдруг взвинтилась. Оглянулась на Эльвиру. Между ног стремительно теплело, латекс разогрелся и прилип, голова пошла кругом. Боже мой, – подумала она, – ведь это же Макс за этой дверью, Макс, Макс, Макс!!! До этого мгновения она, оказывается, даже не понимала, как она ужасно его хочет, как она скучала по нему, по его мускулистой груди и сильным рукам, по его хриплому голосу, по его запаху – кисловатому манящему запаху взрослого мужчины, по его… его большому, упругому…

– Иди, – сказала Эльвира, чуть подталкивая Лайку в спину кончиком хлыста. – Иди, хозяин не любит ждать. И не забывай, кто ты.

Лайка кивнула, сделала несколько судорожных неглубоких вдохов, чтоб хоть как-нибудь унять сердцебиение, три раза постучалась и вошла.

У Макса в комнате было тепло. При виде вошедшей Лайки он отложил какую-то книгу и встал. Не говоря ни слова, Лайка быстро опустилась на колени прямо в пушистый ковёр и сложила руки пред собой, разведя их максимально на длину цепи. Приподняла головку, опустила взгляд и замерла, про себя отметив, что теперь всё это у неё получается само собой, как-то естественно и грациозно, не то, что раньше, когда она просто грохнулась бы с адским звоном со своих высоких каблуков. Всё-таки пребывание в этом странном доме многому её научило. Корсет вытягивал девичье тело в струнку, дышалось тяжело. Голова кружилась.

– Добрый вечер, хозяин, – сказала она и облизала пересохшие губы. Голос её слегка подрагивал.

– Здравствуй, здравствуй, – кивнул тот. – Вижу, пребывание в шахте пошло тебе на пользу... Рада меня видеть?

– Да, хозяин.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, хозяин.

Макс кивнул, прошёлся до стола, уселся в кресло. Вытащил из пачки сигарету, закурил, взял со стола книгу и погрузился в чтение. Лайка осталась сидеть на пороге, вытянутая в неудобной позе, стиснутая рёбрами корсета, и лишь украдкой поглядывала на своего господина. Из-под двери тянуло сквозняком, сзади в попку ощутимо дуло. Лайка поёрзала, стремясь усесться поудобней – это разрешалось, если только не греметь цепями: хозяина ничего не должно отвлекать, и замерла опять.

Хозяин… Господин… Она произносила мысленно эти слова раз за разом, всё больше распаляясь, упивалась их звучанием, ей хотелось повторять их снова и снова – так это было прекрасно, знать, что у тебя есть хозяин, что ты не одна, что ты можешь быть для него – не делать что-то, и не отдавать, а просто – быть его, быть, БЫТЬ, принадлежать ему всецело, телом и душой!.. Она не понимала, как могла жить раньше без этого всепоглощающего, дикого, ужасного и сладкого желания. Какая романтика? Какая любовь? Это было что-то, несоизмеримо выше всех этих придуманных чувств, включающее их в себя и в то же время растворяющее напрочь, словно кислота.

Желание помаленьку становилось нестерпимым. Господин же, как назло, оставался почему-то совершенно равнодушен и совсем к ней не спешил, сидел, читал, меланхолично перелистывая страницы и изредка стряхивая пепел. Лайка сидела и истекала соком. Ошейник сдавливал шею, щёки горели, как натёртые наждачной бумагой. Латексные трусики на девушке совсем намокли изнутри, тоненькие струйки смазки потянулись вниз, к ковру. Высоко поднятая корсетом грудь судорожно вздымалась и опадала. Лайка почувствовала, что если сейчас же в неё не войдёт хоть что-нибудь, хотя бы – собственные пальцы, она взорвётся словно бомба. Она, наверно, кончила б сейчас, если бы он только встал и подошёл, а если б взял её, вообще, наверно, умерла, не говоря уже о том, чтобы он её высек. Но он ничего не далал! НИЧЕГО!

Наконец силы её истощились окончательно.

– Хозяин… – хрипло позвала она, сгорая от стыда.

Тот поднял голову:

– Чего тебе, рабыня?

– Может недостойная рабыня задать вопрос?

– Что ж… задавай.

– Вы меня сегодня… будете… – она помедлила, кусая губы, и закончила, как будто бросилась в омут: – Вы возьмёте сегодня недостойную рабыню?

Прозвучало это так, что впору было провалиться сквозь землю. «Боже мой, – подумала она. – Неделя ведь всего прошла! Что же это творится? Неужели это я?»

Макс встал, затушил сигарету и подошёл к ней. Перед глазами у Лайки возникли его ноги. Ей вдруг стало наплевать на всё – на установленные правила, на неотвратимое в будущем наказание. Ей хотелось в этот миг только одного – броситься вперёд, прижаться к его ногам, затянутым в чёрную кожу, вцепиться в них и замереть, чтобы не оттащили.

– Ты так сильно меня хочешь?

– Да, хозяин! Да, да, да!!! Рабыня хочет хозяина!

Максим хмыкнул.

– Что ж… Это я вижу. Но. Надеюсь, ты помнишь, что твоих желаний здесь не существует? – осведомился он.

– Да, господин, я… помню… – Лайку всю трясло до кандального звона. – Но я не могу больше… Я… я умоляю… Сделайте со мной что-нибудь… хоть что-нибудь… Сделайте или убейте меня, хозяин! Иначе я умру!!! Не знаю… я… я…

Она вдруг прервалась на вдохе, выгнулась и захрипела в бессловесном крике. Что-то тёплое и сладкое взорвалось в ней снизу изнутри, поднялось и удушливо перехватило горло; кровь ударила в голову, стянутые латексом влагалище и попка запульсировали как бешеные, и девушка, не в силах больше сохранять предписанную позу, с криком рухнула к ногам мужчины и забилась в оргазме.

…Сколько времени это длилось, она не помнила. Мир закружился и померк в её глазах. Когда она пришла в себя, Максим по-прежнему стоял над ней, поигрывая плетью, и задумчиво смотрел на затихшую у его ног рабыню.

Лайке стало нехорошо, и в то же время она чувствовала себя странно и непонятно. С ней никогда такого раньше не случалось, чтобы наслаждение приходило само, без ласок и вообще без всяких прикосновений. Это было просто невозможно, немыслимо! Она не понимала, не могла понять, что с ней произошло. До сей поры она считала подобные вещи россказнями и выдумками, но теперь… Ей вдруг сделалось неловко и ужасно стыдно за себя такую – скорчившуюся на полу как собачонка, пахнущую потом, женщиной, резиной и дезинфицирующим мылом, которым она мылась в шахте. Лайка торопливо отодвинулась назад к дверям, снова уселась в позу послушания и расправила цепи. Потупилась.

– И где же все мои уроки? – строгим тоном спросил Максим. – Где все тренировки? Где, я тебя спрашиваю? Отвечай!

– Недостойная рабыня просит прощения, хозяин, – тихо, почти шёпотом проговорила та.

– Ты знаешь, что теперь будешь наказана? – спросил Макс.

– Как будет угодно хозяину, – она сглотнула. – Я… я всего лишь его рабыня.

Повисло молчание. Лайка чувствовала, как стучит её сердце в ожидании своей участи.

– Пятьдесят ударов, – наконец сказал Максим. Лайка воспрянула духом – не так страшно, как кажется. Больно, но…

Внезапно она похолодела. Максим шагнул к стойке с инструментами для порки, отложил плеть, и взял вместо неё оттуда длинный тонкий хлыст. Согнул его. Распрямил. Тонкая лозина с гулом разорвала воздух. Лайка сглотнула пересохшим горлом так, что ошейник врезался краями в кожу, – её ещё никогда не били хлыстом.

– В позу, – Макс указал ей на станок.

Лайка поднялась, придерживая цепи, медленно приблизилась. Легла. Чёрная холодная кожа лежанки заставила живот болезненно сжаться. Воспоминанье о когда-то перенесённой пытке оказалось удивительно живучим; оно было сильнее любого упрямства, любой силы воли. Лайка чувствовала, что даже после сотой, – да что там! – даже после тысячной порки всё равно будет бояться этого как в первый раз, даже если будет знать, какое наслаждение наступит после. Тело внизу всё словно бы заледенело – стукнешь молоточком – зазвенит. Хозяйские руки неторопливо прошлись по спине, расположили как надо, прицепили цепи рук и ног к колечкам в основании козел. Зафиксировали ошейник и потянули вниз резиновые трусики.

– Разрешаю кричать, – сказал Максим и нанёс девушке первый удар.

Хлыст впился в тело как оса, и Лайка закричала, непроизвольно рванула кверху руки в кандалах, со звоном уронила их опять и дальше вопила уже не переставая, словно корабельная сирена. Из глаз не то, что текли – даже брызгали слёзы. О том, чтобы считать удары, не было и речи, она не могла думать вообще ни о чём, и если бы Максим не останавливался после каждых десяти, она, наверное, потеряла бы сознание. Она лишь теперь начала понимать, что по-настоящему её ещё ни разу не наказывали. В этот раз всё было не так, как раньше. Где-то на тридцатом ударе боль сделалась размытой, чувство реальности происходящего исчезло, но и наслажденье не пришло, лишь только в сердце поднялась странная волна какого-то непонятного удовлетворения, законченности дела, чувства выполненного долга. Теперь её ничего не тяготило, и когда последний, полусотенный удар лёг на исполосованный девичий зад, Лайка почувствовала, что в ней больше не осталось места ни для вины, ни для смущения – боль вытеснила всё, выбила напрочь, а потом ушла сама, оставив лишь напоминание о себе. Шторм искупления закончился, тянущий ко дну балласт был выброшен, опустошённое сознание девушки входило в тихую бухту счастья и невинности потрёпанным, но чистым кораблём под белоснежным парусом, готовым получить в награду свой причал и цепь. Она как будто вдруг опять почувствовала себя девочкой, невинным маленьким созданием, чуть ли не Евой до грехопадения. Это было совершенно новое, ещё не понятое ею мироощущение, Лайка не могла понять, хорошо ей от этого или плохо, только лежала и всхлипывала, когда почувствовала мягкое прикосновение ладоней Макса на своём заду и закусила губу, чтобы опять не закричать.

– Ну, ну, – успокаивающе проговорил он. – Всё. Уже всё.

Он отомкнул замки, помог ей встать. Лайка торопливо опустилась на колени, но присесть на пятки побоялась – зад вопиял.

– Сп… спасибо, хозяин, – сквозь слёзы выдавила она.

Максим молчал.

– Ты поняла урок? – спросил он наконец.

– Да, хозяин. Кажется, поняла.

Он помедлил.

– Объясни.

– Рабыня попыталась сделать так, чтобы хозяин выполнял её желания. Я была плохой девочкой. Я наказана. Вины больше нет.

Макс удивлённо поднял бровь.

– И какие ты из этого сделаешь выводы?

– Я… – она начала и запнулась. – Я не знаю, хозяин. Мне кажется, просто прощенье теперь для меня невозможно, и только наказание искупит вину. Проступок может и должен быть исправлен наказанием. Я не смогла сдержаться, стала потакать своим желаниям. Спустила их с цепей. Мне… – она подобралась и со вздохом закончила: – Рабыне надо больше работать над собой.

Она помолчала.

– Хозяин…

Максим не ответил и Лайка осмелела.

– Хозяин, прошу Вас… Это и есть те… внутренние цепи, о которых Вы мне говорили?

Максим задумчиво прохаживался по комнате. В тишине слышался только скрип его кожаных брюк.

– Где ты только научилась так говорить? – спросил он, явно не ожидая ответа. Посмотрел на хлыст в своей руке, подошёл к стойке и аккуратно повесил его на место. Повернулся к Лайке и скомандовал:

– Марш в постель!

Лайка непонимающе воззрилась на него: не в силах представить, как она сейчас будет заниматься сексом – после такой ужасной порки зад и бёдра не выдерживали даже лёгкого прикоснования! Но спорить было бесполезно, она взяла себя в руки и через секунду уже была в кровати. Встала там на четвереньки. Обернулась. Замерла. Макс подошёл, очень спокойно и не торопясь разделся, двумя руками мягко и почти полностью обхватил Лайку за тоненькую талию, приподнял и развернул лицом к себе. Упругий мужской стебель коснулся её живота, скользнул по обнажённым грудям. Лайка задрожала. Иссечённый зад напомнил о себе опять. Максим между тем лёг на спину и ухватил девчонку за цепочку от ошейника.

– Не так, – сказал он, мягко гладя тыльной стороной ладони её потные взъерошенные волосы. – С ума сошла? У тебя вся задница в рубцах. Успокойся, ты уже достаточно сегодня настрадалась. Сделай это язычком.

И с этими словами потянул её к себе. Не сдерживая больше благодарных слёз, она нагнулась, придерживая цепи, покрыла поцелуями, а затем обхватила член губами, и на всю глубину приняла горлом восставшую, тугую, горько-сладкую мужскую плоть. Отметила, как Макс откинулся назад, полузакрыв глаза, задвигалась быстрее…

Надсмотрщицы в шахте знали, чему обучать.

На сей раз, когда всё кончилось, Максим не стал нежиться в постели и сразу же отправил девушку к себе, выдав предварительно ей тюбик оранжевого крема.

– Этим смажешь попку, чтоб быстрее зажило, – сказал он. – Рубцов не будет, не бойся. Так, – он посмотрел на часы. – Уже двенадцать. Эльвира сейчас принесёт тебе поесть. Весь день в твоём распоряжении. Отдохни, расслабься, прими ванну, приведи себя в порядок. К вечеру тебе предстоит важная роль.

– Важная роль? – переспросила та, сжимая в ладони холодную жесть.

– Да. Ничего не бойся. Тебя подготовят.

Она кивнула и торопливо двинулась к дверям.

– Не забудь свои трусики, – сказал Максим ей вслед.

Поесть ей дали в отдельной комнате – рис, йогурт, яблоко, горячий чай. Есть пришлось, стоя на коленях – сидеть после экзекуции не было никакой возможности. Затем девушка, сопровождаемая своей наставницей, вновь вернулась в свою комнату и была изрядно удивлена. Пока она проходила курс работы в шахте, в её келье произошли большие перемены, ей сперва даже показалось, что они ошиблись дверью. Роскошная кровать исчезла, уступивши место прочной и надёжной клетке у стены. Маленькая дверца запиралась на замок, попасть внутрь или выбраться оттуда можно было только встав на четвереньки. Ночевать отныне, очевидно, ей придстояло здесь. Внутри были только тоненькая подстилка и одеяло – ни подушки, ни простыней, да и одеяло представляло собою скорее плед из толстого чёрного латекса с какой-то мягкой внутренней прокладкой. Внутрь клетки от кольца, вмурованного в стену, извитой стальной змеёй тянулась цепь. В другом углу примостились уже знакомые странного вида козлы с острым верхом – Макс называл их «деревянной лошадкой», Лайке недавно уже довелось «покататься» на ней; и вот теперь они окончательно откочевали сюда. Драпировки, обои, ковёр – всё исчезло; всюду был лишь голый камень стен. Благо хоть трельяж и платяной шкаф остались нетронутыми.

– Что смотришь, никогда не видела? – усмехнулась Эльвира. – Раздевайся и бегом в ванную. Времени у тебя – всего ничего.

– Но хозяин сказал мне… – начала было так и взвизгнула, когда старшая рабыня неожиданно хлестнула её стеком по ягодицам – хлестнула несильно, просто чиркнула легонько, но распухший зад чуть не разорвался от боли.

– Я знаю, что тебе сказал хозяин, – холодно ответствовала та, – но у него свои представления о времени, а у меня свои. Расшнуровывай корсет и бегом в ванную! Через полчаса жду тебя в комнате, – чтоб была в полной готовности.

Лайка повиновалась.

Наконец-то, первый раз за много дней можно было дышать полной грудью! Тёплая вода приятно расслабляла. Тело, освобождённое из плена тугого корсета, распускалось как цветок. Боль в ягодицах немного утихла. Лайка быстро вымыла голову и вымылась сама, сменила воду и теперь лежала в лёгкой полудрёме, пока было ещё время. Всё-таки никакой душ не заменит нормальную ванну, подумалось ей.

Внезапно она вскинулась. Опять раздался стук.

19, 28.

«ТЫ?»

Отстукивать ответных тридцать три удара было лень и некогда. «АГА» – отбила девушка (1, 4 и 1). Таинственная незнакомка начала отстукивать что-то длинное и торопливое, но отпущенное на купание время уже подходило к концу. Встревоженная, Лайка резко стукнула в ответ, привлекая внимание. Потом отбила ей: «НЕТ ВРЕМЕНИ», после чего вылезла из ванны, подсушила феном волосы и цепи и направилась в комнату.

Как оказалось, слова Эльвиры не были пустыми обещаньями – её уже ждали. В комнате откуда-то взялось большое гинекологическое кресло на колёсиках. Две девушки в стальных ошейниках и белых латексных халатиках стояли возле него в ожидании, смиренно опустив глаза, держа в руках сверкающие хирургические подносы с инструментами самого странного вида. Лайка попятилась было, но под взглядом Эльвиры пересилила себя и подошла поближе.

– Так. Садись, не бойся. Руки сюда, ноги сюда, – скомандовала та, для скорости подбодрив Лайку лёгоньким шлепком по попке. – Зад вперёд, расслабься. Вот так… хорошая девочка… Теперь не двигайся, сиди смирно, иначе отведаешь хлыста. Так. Приступайте!

Девушки приблизились, поставили свои подносы на столик, натянули хирургические перчатки и принялись за работу. На свет появилась восковая бумага. В последовавшие за этим два часа «медсестрёнки» удалили Лайке волосы в промежности и в киске, проспринцевали, смазали ей ягодицы кремом, от которого боль окончательно утихла, а затем добрались и до звёздочки. Когда одна из девушек ушла в ванную и вскоре вернулась с большой банкой воды, Лайка невольно испугалась: воды было ужасающе много. Кресло трансформировалось. Две пары рук умело, мягко, но настойчиво перевернули Лайку на живот, приподняли и поставили на четвереньки, после чего она почувствовала, как что-то туго и упруго проскользнуло в анус, заполнив её попку до отказа. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но тотчас огребла ладошкой по заднице, ойкнула, расслабилась и впустила толстый резиновый наконечник внутрь на всю длину. Краем глаза девушка углядела стеклянный механизм с большой колбой на подставке, от которой к её попке был протянут резиновый шланг. «Что там у них? Неужели кружка Эсмарха? – удивилась она. – Но зачем?» Тем временем помощницы открыли краник. Пошла вода. Тёплая, с какими-то ароматическими добавками, она заполняла её, пока Лайка не почувствовала, как её буквально раздувает изнутри. Живот её неуклюже выпятился, она протестующе вскрикнула и задёргалась от боли, но как раз в этот момент воду перекрыли. Наконечник, однако, не вынули и некоторое время ей пришлось терпеть эту пытку. Наконец подставили таз. Что из неё вытекало, куда, Лайка не видела, да ей и не хотелось смотреть, но едва всё кончилось и она вздохнула с облегчением, как процедура началась по-новой.

На сей раз воды в неё влили гораздо больше, оставили её на продолжительное время, да и была она погорячее. Девушка чувствовала, как от напряжения у неё буквально глаза вылезают на лоб. Дышать было тяжело, сердце колотилось как бешеное, но на сей раз кроме боли она вдруг с изумлением ощутила странное удовлетворение – некую спокойную и тёплую волну, колеблющую тело и сдавившую всё у неё внутри, но прежде чем она успела осознать, нравится ей это или нет, всё уже кончилось.

– Потерпи, потерпи, – придерживая ей голову, успокаивала свою подопечную Эльвира. – Не дёргайся, чертёнок, ты должна быть чистой там, чтоб не случилось неприятностей.

– Неприятностей? – Лайка облизала пересохшие губы. – Каких неприятностей? Что со мной будет, госпожа? Для чего меня так… так подготавливают?

– Запланирован вечер. Соберутся гости. Ты будешь им прислуживать.

– Прислуживать?! – опешила Лайка. – Но как?

– Хозяин сам решит. Я этого пока не знаю. Думаю, ничего особенного не будет. Рабыня ты ещё пока неопытная и необученная. Наверное тебе доверят что-нибудь простенькое. А сейчас отдыхай.

Оставшийся час до начала вечера Лайка провела одна, запертая в клетке. В пять часов Эльвира явилась за ней, помогла облачиться в длинный, чёрный, очень тугой латексный корсет с открытой грудью и золотистыми вставками, и по коридорам отвела её куда-то на верхние этажи.

Средних размеров комната, куда её привели, была обставлена просто, но не без претензий. Вдоль стен стояли кресла и диваны чёрной кожи, на низеньких столиках примостились сияющие чистотой хрустальные пепельницы. Свет был приглушённым, мягким и рассеянным. Где-то далеко играла музыка. Посередине помещения был отгорожен полированными досками квадратный кусок пола, покрытый толстым слоем золотистого просеянного песка. С двух сторон кривыми дугами блестели толстые хромированные поручни.

– Жди здесь. – Эльвира вышла и вернулась с очередным маленьким подносом.

– Раздвинь-ка ноги, маленькая шлюшка, – без лишних церемоний скомандовала она. В руках у неё было странное приспособление с двумя устрашающего вида резиновыми дильдо, одно из которых Эльвира аккуратно ввела девушке в киску, а другим запечатала анус. Оба были смазаны заранее, вошли легко, и Лайка даже не посмела возразить, лишь изумлённо ахнула, когда они буквально распялили её изнутри. Стальное толстое кольцо замкнулось у неё на талии, щёлкнул замочек, и обе её дырочки оказались в плену.

– Пояс верности, – сказала Эльвира, – усовершенствованная модель. Подойди сюда.

Лайка подошла к ней медленно, переставляя ноги с задумчивой осторожностью и прислушиваясь к своим ощущениям. Ощущения были двоякие. От скользящих и играющих при каждом шаге толстых латексных стержней ей делалось скорее хорошо, чем дурно. С другой стороны заведомая неловкость и необычность ситуации заставляли её краснеть и неуклюже расставлять пошире ноги. Двигалась она от этого немного раскорякой.

– Видишь эту штуку? – Эльвира подняла со столика и показала девушке большую зажигалку. – Возьми её. Бери, бери, не бойся.

Зажигалка была тяжёлой и увесистой, наверное, чтоб по ошибке кто-нибудь не положил её в карман. Она вопросительно посмотрела на наставницу.

– Зажги её, – сказала та.

Лайка подчинилась, со звонким щелчком откинула никелированный колпачок и тут же ахнула от неожиданности, почувствовав, как всё у неё внизу внезапно пришло в движение. Лайка с ужасом отбросила её и закрыла лицо руками. Зажигалка кувыркнулась на пол и погасла. Дрожь между ног утихла. Коленки девушки тряслись.

– Что, понравилось? – спосила Эльвира, заставляя подопечную убрать ладони от лица и опустить руки. – В эти твои латексные штучки встроены вибраторы с дистанционкой. В каждой зажигалке микросхема с передатчиком. Смотри, – она подобрала зажигалку и продемонстрировала её в действии, пару раз откинув и опять защёлкнув крышку. И хоть Лайка теперь понимала, в чём секрет, всё равно каждый раз вздрагивала от неожиданности, когда в промежности и анусе при этом оживали латексные вставки.

Эльвира усмехнулась.

– То ли ещё будет! – заявила она. – Значит, так. Зажигалки здесь стоят на всех столах. Если кто-то из гостей захочет прикурить от них, то так тому и быть. Ты для этого здесь и сидишь, понятно? Не слышу!

– Понятно, госпожа…

Лайку отвели к усыпанной песком площадке, поставили в центре и заставили опуститься на колени.

– Отлично. Чтобы ты не дёргалась, цепи мы тебе сейчас укоротим… так… и вот так… – двумя замочками Эльвира укоротила на девушке цепи так, что та могла только сидеть на корточках, отошла и критически осмотрела свою работу. – Очень хорошо! Теперь слушай главное. Вот это, – она обвела рукой помещение, – курительная комната. Твоё назначение – сидеть здесь и обслуживать гостей.

– Но госпожа… – Лайка нервно сглотнула. – Вы же знаете – я совсем не переношу дыма! Совсем-совсем! Меня… меня просто вырвет!

– Успокойся, всё учтено, – Эльвира опять прошла к подносу и вернулась с латексным глухим закрытым шлемом и чёрной стрекозиной маской противогаза, в точности такой, какую Лайке приходилось носить в шахте. – Расслабься. Дай, я тебе помогу.

Тугой, сверкающий чёрной резиной шлем плотно обтянул лицо, совсем как тот, в шахте. Лайка чувствовала себя так, будто её голову туго-натуго зашнуровали в волейбольный мяч.

– Удобно?

– Н-не знаю…

– Привыкнешь. Это небходимо, чтобы уберечь твои волосы. Так… Теперь противогаз, – она надела Лайке маску на лицо и затянула ремешки. – Будет немножко душно, но тебе в нём не бегать, так что ничего страшного. Для тебя специально оставили эту роль. Первое время рабыни смущаются на людях, так что тебе же будет лучше, если никто не будет видеть твоего лица. Теперь… – она обернулась и подняла с подноса странную конструкцию с тяжёлой позолоченной крестовиной наверху, в которой лишь с большим трудом можно было признать подобие головного убора. Сквозь дымчатые окуляры маски Лайка видела свою наставницу не очень чётко, и прежде чем она успела рассмотреть конструкцию подробнее, позолоченная чашечка уже легла ей на макушку, а под подбородком затянулся кожаный ремень. В зеркалах отразилась странная фигура – закованная в цепи женщина в корсете с обнажённой грудью, тонкой талией и головой инопланетянина или какого-то рогатого демона. Лайка сглотнула. Несмотря на противогаз, дышалось довольно легко. Она потянулась поправить коробки, но Эльвира на полпути перехватила её руку.

– А вот этого не надо. Здесь антиникотиновые фильтры, так что лучше не играйся.

– Зачем это всё? – спросила та. Собственный голос под газовой маской показался ей совершенно бесполым, глухим и невыразительным.

– Потерпи, сейчас узнаешь, – она взяла с подноса пять больших и толстых красных восковых свечей, и одну за другой аккуратно укрепила их на крестовине у девушки на голове. Только теперь Лайка поняла, что должна служить живым подсвечником, шандалом, зажигалкой для гостей. Она воззрилась на свою мучительницу снизу вверх, не в силах вымолвить ни слова.

– Постарайся сидеть прямо и не двигаться, – донёсся до неё голос Эльвиры. – Иначе расплавленный воск будет капать, и по большей части на тебя. Помни: каждая такая клякса означает для тебя один удар по заднице. Поняла? Только не кивай, скажи, я услышу.

– Да, госпожа, – сказала Лайка.

– Вот и хорошо. Если будешь вести себя правильно, лишнего не прольёшь: воск чистый, свечи толстые, фитили пропитаны борной кислотой, сгорание полное. И не вздумай тушить их! Привыкай пока: тебе придётся просидеть так весь вечер и ночь. Поняла теперь, о каких возможных неприятностях я тебе тогда говорила? Теперь последнее. Так сказать, финальный штрих. Смотри. – Она подняла с подноса и показала девушке последнюю оставшуюся там вещицу: два маленьких зажима для сосков, соединённых красивой недлинной цепочкой с грузиком на середине. – Я надену их тебе на сосочки. Не бойся, это не больно. Сейчас пристегнём твои руки к поручням, чтоб не было соблазна лезть, куда не следует. Теперь смотри, – цокая каблучками, она прошла до столика и взяла одну из зажигалок. – Я нажимаю, приготовься… раз… два… три!

«Цзонк!» – тоненько сказала зажигалка, колпачок её откинулся, вибраторы внизу плотоядно зажужжали, и тотчас же несильный, но довольно ощутимый электрический разряд ударил девушку по соскам. Ещё раз и ещё… Лайка замычала и задёргалась, гремя цепями.

Эльвира погасила огонёк. Подошла, взяла Лайку за подбородок и заставила приподнять голову.

– За что? – спросила Лайка. По щекам её, невидимые под маской, текли слёзы. – За что, госпожа?

– Малышка, – медленно сказала та. – Слушай и запоминай ещё раз: всё, что придётся тебе здесь вынести, делается по приказу твоего хозяина. Только он знает причину. А ты молчи, и вообще привыкай не спрашивать «за что» и «почему». Поняла?

– Да, госпожа… – выдавила та. – Разрешите спросить, госпожа?

– Спрашивай.

– Я очень боюсь… Об меня не будут… тушить сигареты?

– Ни в коем случае, малышка, – твёрдо отчеканила наставница. – Правила в клубе жёсткие. Этого с тобой не случится, разве что – затушат парочку-другую в песок перед тобой.

Внизу раздался долгий мелодичный звон.

– О, – Эльвира подняла палец, – а вот и первые гости! Давай-ка поспешим.

Она взяла зажигалку, щёлкнула крышкой, неторопливо, явно наслаждаясь нервной дрожью девушки, зажгла у ней над головой все пять свечей, подхватила поднос и отправилась встречать гостей.

Лайка осталась одна. Заполненные резиновыми фаллосами дырочки болезненно и сладко ныли. Некоторое время она сидела, косясь на себя в зеркало и прислушиваясь к гулу голосов и смеху за стеной – сверкающая чёрная фигура в огненной короне, потом неловко двинула головой и тут же вздрогнула, когда горячая капля упала ей на обнажённое плечо. Красная клякса растеклась по коже и застыла. Руки Лайки были накрепко схвачены колодками, стереть улику не было никакой возможности. «Вот тебе и раз…», – расстроенно подумала она, непроизвольно открывая счёт ударов будущего наказания. А сколько их ещё будет? Вечер обещал быть долгим…

Она покосилась на блестящие коробочки зажигалок на столах, вздохнула и стала ждать.

Гости прибывали постепенно. Курительная комната недолго пустовала. Первые минуты девушка смущалась, различая голоса и силуэты незнакомых женщин и мужчин, потом ей стало не до этого. Гости подходили к ней, прикуривали от свечей, но чаще пользовались зажигалками, при этом явно зная, какое действие они произведут на латексную пленницу в песке. «Цзонк!» – то и дело слышала она от разных столиков, – «цзонк! цзонк!», и вздрагивала, когда у неё внутри оживали вибраторы, а грудь терзали искорки разрядов. Должно быть, зажигалки были настроены на разные сигналы – иногда включался один вибратор, иногда – другой, а иногда и оба сразу. Предугадать, когда что включится, было невозможно – девушка почти ничего не видела из-за тёмных стёкол и текущих слёз. Её всю трясло. Через некоторое время она уже ничего не соображала и была озабочена только одной мыслью – как бы удержаться в вертикальном положении. Её плечи, руки, холмики грудей украсились отметинами красного воска; Лайка вскоре сбилась их считать. Дрожь и вибрация резины в анусе и киске против воли распаляла желание; сопровождающие их разряды тока, раньше откровенно неприятные, теперь уже не почти не замечались, только добавляя возбуждения. Оргазмы накатывали один за другим, не очень сильные, зато ужасно быстрые, как очередь из пулемёта, заставляли запечатанное лоно бешено пульсировать. Вибрация в попке подливала масла в огонь. Если бы не «пояс верности», мышцы девушки наверняка бы просто выдавили вставки прочь. О, теперь она понимала, зачем хозяин преподал ей днём урок усидчивости! «Я не должна двигаться! Не должна! Не должна!» – твердила она про себя. Её попка ещё слишком хорошо помнила, чем обернулось для неё сегодняшнее непослушание.

Она потеряла ощущение времени, всякий счёт минутам и часам; окон в курительной комнате не было. Тело затекло, Лайка с трудом отваживалась шевелиться, смелости хватало только чтобы привстать и сесть обратно. Иногда, случалось, помещение пустело, и девушка получала несколько минут передышки. Гости входили и выходили, иногда останавливались возле новенькой рабыни и перебрасывались парой слов, обсуждая её меж собой. Пару раз ей показалось, что она различила голос Максима, но так и не смогла уяснить для себя, был это он или не он. Облака табачного дыма застили взгляд. Лайка была дико, неестестенно возбуждена. Её непрерывно била дрожь, киска сочилась прозрачной любовной смолой. Сегодняшнее утреннее возбуждение, послужившее причиной наказания, теперь виделось ей жалким и ничтожным. Слух, казалось, обострился до чрезвычайности. Она всё время была на грани, балансируя на пике наслаждения, и стоило лишь где-то щёлкнуть крышке зажигалки, тотчас волны дикого оргазма сотрясали тело. Электроды уже не мешали. Лайка где-то читала, что когда-то проводились эксперименты, когда в момент соития животных били током, напрочь отбивая у них все инстинкты размножения уже через несколько сеансов, но здесь было что-то совсем противоположное. Боль и экстаз слились в одно сияющее нечто, пульсация оргазма отзывалась во всём теле, мышцы сводило сладкими судорогами. Пот с неё лил градом, воск покрывал нагие плечи девушки уже не капельками, но сплошной бугристой красной коркой, стекал вниз эполетами и аксельбантами, но ей было наплевать. «Цзонк!» – и спина девушки выгибалсь в экстазе. «Цзонк!» – и новая дрожь пробегала по телу. «Цзонк! Цзонк! Цзонк!» Время утратило смысл, безумной пытке не было конца, и только призрак мысли в уголке сознания заставлял Лайку из последних сил держаться прямо. Держаться! Держаться!

Держаться…

Она плохо помнила момент, когда комната опустела окончательно. Гул голосов утих. Дым рассеялся. Она услышала шаги. Чьи-то заботливые руки сняли с неё противогаз и шлем, освободили от замков, зажимов и колодок, и сняли злополучный пояс. Резиновые дильдо выскользнули, словно смазанные маслом, Лайка равнодушно проводила их взглядом – у неё не оставалось сил даже чтобы поднять веки. Шея затекла, мышцы живота дрожали, колени подгибались. Идти самостоятельно она не могла. Беспомощно обвиснув на руках у девушек-прислужниц, Лайка безропотно позволила себя раздеть, обмыть и водворить в стальную клетку, где была посажена на цепь и сразу же забылась мёртвым сном, даже не успев как следует укрыться одеялом. Вечеринка длилась явно дольше, чем задумывалось – за окном стояла глубокая ночь.

Проснулась она поздно – видимо после вчерашнего её решили не будить. Долго лежала, приходя в себя, разглядывая комнату сквозь прутья решётки и бездумно перебирая свои цепи. Всё тело ныло, соски грудей набухли, покраснели и теперь чесались, киска до сих пор пульсировала эхом сладкой дрожи. Голова была пуста. Хотелось в туалет. Спустя минуты две, как будто узнав о её состоянии, заявились уже знакомые ей две рабыни-прислужницы, отомкнули дверцу клетки и замок ошейника, подождали, пока девушка на четвереньках выползет наружу, и помогли ей добраться до туалетной комнаты. После ванны Лайка немного пришла в себя. Долго, с наслаждением чистила зубы. В зеркале отражалось измождённое бессонной ночью девичье лицо, под лихорадочно блестящими глазами залегли тени. Она обсушилась, прошла обратно в комнату, где девушки помогли ей навести макияж и облачиться в серебристый латексный корсаж с такими же чулками, туфли и перчатки, после чего проследовала в комнату Максима.

Макс встал из кресла и шагнул навстречу, только лишь она вошла, не дав ей даже толком опуститься на колени для приветствия. Приблизился, подхватил, поставил на ноги и обнял. Видимо, сегодня за вчерашнее ей позволялось многое. Вся дрожа, она зарылась мордочкой в рубашку на его груди, зазвякала цепями кандалов, когда неловко попыталась обхватить его в ответ, с наслажденьем ощутила аромат мужского пота, кофе, табака и острого лосьона, потёрлась носом о мягкую ткань и удовлетворённо вздохнула. Безумно захотелось посмотреть ему в лицо, но она не решилась.

– С добрым утром, хозяин, – прошептала она. – С добрым утром…

По щекам её текли слёзы.

– Здравствуй, – мягко сказал он. – Здравствуй. Хорошо спала?

– Как убитая, хозяин, – призналась та. – Не помню даже, как меня привели в мою комнату.

Он отстранился от неё. Погладил по волосам, поправил полоску ошейника.

– Тебе понравилось вчера?

Девушка раздумывала недолго.

– Понравилось, хозяин, – сказала она.

– Почему?

– Я рабыня. Что нравится хозяину, нравится и мне.

В этот момент она искренне верила в свои слова. Ей хотелось упасть в него, слиться с ним, раствориться в нём, чтоб он вошёл в неё и навсегда остался там.

– Трудно было? – встревоженно спросил он. – Не бойся. Я сегодня разрешаю говорить тебе всё, что думаешь. Так как? Тяжело?

– Очень, – поколебавшись, призналась она. – Я думала, что не выдержу, что сойду с ума.

– Успокойся, – он опять привлёк её к себе. Погладил по волосам. –

Constance · 02.04.2008 11:20:25

Корсет

(с) не мое

Пробудиться утром следующего дня было для Лайки почти наслаждением – ей обещали дать поспать подольше, и обещание своё сдержали. Было странно просыпаться так поздно – обычно здесь её заставляли вставать ни свет, ни заря. Звеня кандалами, девушка поёрзала на своей латексной подстилке и попыталась перевернуться на спину, а когда ей это удалось, открыла глаза. Над головой был потолок и решётчатая крыша её рабской клетки. Руки были скованы замочком за спиной. Лайка попыталась глубоко вдохнуть, ощутила с боков тугое давление плотной резины и сразу вспомнила вчерашнее.

…Спать в корсете её обещали приучать постепенно. Первоначальная конструкция, с которой ей пришлось познакомиться в самые первые дни пребывания в роли рабыни, была, как теперь стало ясно, всего лишь мягким корсажем из тонкого латекса, тянущимся и весьма щадяшим. После, в шахте начался процесс серьёзной утяжки, в котором ей помогала девушка по прозвищу Пони. Впрочем, то, как это происходило, больше смахивало на игру, но так или иначе, а прочная резиновая клетка выправила осанку, помогла сделать талию девушки более тонкой, приподняла грудь и укрепила мышцы живота. Но это, как оказалось, было ещё не всё. Однажды утром, выйдя из ванной, Лайка обнаружила, что две прислужницы-рабыни (одна – в синем латексном платьице, другая – в зелёном) принесли для неё ещё одну обновку, разложили её на крыше клетки и теперь ждут, чтоб помочь девушке одеться. Впрочем, «одеться» здесь было несколько не то слово. Скорее, этому процессу подошёл бы термин «заковать». Корсет был устрашающий. Резиновая, чёрная с красной отделкой, двухслойная, усиленная сеткой и стальными рёбрами конструкция была совсем без швов и напоминала какую-то диковинную запчасть от реактивного истребителя (как выяснилось позже, сравнение было не таким уж и неправомерным – оба они, и корсет, и реактивный самолёт, были продуктами одинаково высоких технологий). Спереди и сзади на нём была шнуровка, полностью утопленная в глубину корсета, с боков – какие-то железные винты на резьбовых соединениях, кольца и застёжки. На вид он казался огромным, но на деле был ужасающе мал и чудовищно тесен. Облачиться в него в одиночку было делом немыслимым. В отличие от предыдущих двух корсетов, которые Лайке приходилось здесь носить, он не только утягивал талию, но и сильно сдавливал грудную клетку, а также добавлял давления на бёдра и живот. Груди были единственным, чего он не касался, для них в нём были предусмотрены особые вырезы; сами чашечки тоже выглядели очень маленькими, но резина там была тонюсенькой, почти прозрачной, свободно тянулась, да и грудь у Лайки отнюдь не была большой. Но всё равно утешением это служило весьма слабым. Сознавая, что ничем не сможет им воспрепятствовать, Лайка покорно прошагала к своей клетке и подчинилась.

Утягивали её те самые две рабыни под руководством вездесущей Эльвиры. Её заставили встать прямо и завести руки за голову, после чего обильно намазали торс девушки гелем и принялись за работу. Корсет ей возложили прямо на голое тело, позволив надеть под него только трусики, после чего подогнали бретельки и принялись вдевать шнурки. Лайка стоически терпела. Весил корсет, наверное, килограммов десять, а половинки его казались кукольных размеров и совершенно не прикрывали туловище, но, хотя затея и представлялась с виду безнадёжной, девушка прекрасно знала, что здесь ничего не затевается без предварительных рассчётов. Если хозяин счёл возможным подобное с ней проделать, значит, так тому и быть, и две корсетные половинки, по отдельности не представляющие ни интереса, ни опасности, вскоре полностью сойдутся, заключив девушку в резиновую форму, в которой постепенно, в течение долгого времени будет отливаться её новое тело.

Во всяком случае она надеялась, что – долгого. Не хотелось бы сразу оказаться стиснутой вчерняк и хлопнуться в обморок.

«Хозяин, я люблю тебя, хозяин… Я верю, это – для моей же пользы. Я знаю – ты не сделаешь мне плохого…», – твердила мысленно она, но всё равно против воли закусила губу и закрыла глаза, когда почувствовала, как холодная резина начала со всех сторон безжалостно смыкать свои объятья.

Эльвира контролировала весь процесс, время от времени наставляя прислужниц лёгкими ударами стека по попкам, если те ошибались, и попутно комментировала происходящее.

– Не так всё просто, девочка, как ты думаешь, – говорила она. – Думаешь, можно взять любую шлюшку с улицы, затянуть её как следует, и всё будет в порядке, у неё сразу сделается идеальная фигурка? Нет, моя сладкая, отнюдь… Эй, как там тебя… поправь ей справа верхний край… Да, так хорошо. Так вот. Совсем не так всё просто. Пришлось снять кучу мерок и сделать тебе добрую дюжину анализов, проверить, как работают сердце и почки, а иначе можно было бы здорово навредить. Но по счастью, ты здорова как бык. Хотя нет, какой бык? – ты же девочка. Тогда – «здорова, как корова», – она рассмеялась, но тут же вновь посерьёзнела и прикрикнула на девушку-прислужницу: – Ты!.. Не смей сразу затягивать с этого края! Сначала убедись, что у неё грудь легла на место.

Стек свистнул и ужалил кожу у прислужницы на попке. Рабыня оказалась вышколенной – закусила губу, но даже не вскрикнула и не дёрнулась, только склонила голову, произнеся: «Спасибо, госпожа», и молча продолжила свою работу.

– Шестьсот лет женщины пытаются избавиться от этих штук, – продолжила Эльвира, когда девица в синем, получив урок, бережно и аккуратно уложила левую Лайкину грудь в латексную колыбельку. – Шестьсот лет, и всё равно всякий раз к ним возвращаются, потому что если тело не держать в узде, в любом случае расплываешься. В сущности, – задумалась она, – наверное, это единственное средство, способное сделать талию тоньше, а грудь пышнее и выше. Мужчины могут накачать себе мускулатуру, но нам этого нельзя – такая женщина понравится не всем. Хотя тренировки в любом случае тебе не повредят… Да-да, теперь уже можно шнуровать… Хорошо, что ты худенькая. Теперь у тебя будет талия, как песочные часы. Что смотришь? Это металлический корсет, детка, такие делали в шестнадцатом столетии: в викторианскую эпоху считалось, что чем меньше женская талия, тем прелестнее женщина. К сожалению, теперь так не принято, иначе у тебя сейчас бы не было таких проблем. А тогда уже в четырнадцать лет девочке на талию натягивали тугой пояс, а через год на этот пояс ставили кости. К шестнадцати годам три нижних ребра начинали сходиться. Тогда на заказ шили специальный детский корсет. А к восемнадцати женщина уже переходила на нормальный «взрослый» корсет и была обречена ходить в нем всю жизнь. Хочешь так же?

Лайка поняла, что от неё ждут немедленного ответа, и покорно произнесла:

– Да, госпожа.

Корсет уже сделался неимоверно тесен, но тяжи шнуровки всё ещё выглядели слишком длинными, а баски были чрезмерно далеки друг от друга, как спереди, так и на спинке. Лайка гулко сглотнула, выдохнула и приготовилась к худшему. У неё уже отняли свободу двигаться, свободу быть собой, порой – даже свободу быть человеком. Теперь у неё отнимали свободу нормально дышать. Воздух из неё выходил буквально сверху и снизу. Она чувствовала от этого изрядную неловкость (вдруг полагалось терпеть?), но Эльвира не обращала на это внимания, да и служанок, похоже, это мало смущало. Лайка почувствовала, как девица за спиной упёрлась ей коленом в попку и принялась затягивать шнуровку уже всерьёз. Хорошо ещё, подумала она, что от души намазанное силиконом тело располагалось внутри корсета без усилий, а иначе стяжек и болезненных ущемлений было бы не миновать.

– Больно? – участливо спросила Эльвира. – Терпи. Такова твоя женская доля. По крайней мере, в этих стенах именно такова. Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице! Чтоб носить корсет, нужно немалое мужество; в старину затянутые дамы, бывало, даже падали в обморок. Не всякий сегодня может на это решится… Эй, вы! Готово там? Зажимайте её… Корсет теперь будешь надевать даже на ночь. Не бойся, он будет не такой тугой, как этот. Это специальная ночная модель, чтоб сохранить «дневную» форму талии.

Всякие мыслимые пределы сжатия к этому времени были пройдены, ощущения и в самом деле были несколько болезненными, но вместе с болью Лайка вдруг почувствовала что-то иное – некую особую, новую, доселе неизведанную степень наслаждения. Напряженное стягивание производило восхитительные ощущения. Она вдруг почувствовала, что снова возбудилась, и застонала. Видимо, по выражению её лица Эльвира поняла, что стон этот был вызван отнюдь не только болью.

– Ага, доходит постепенно? – усмехнулась она. – Почувствовала разницу, наконец? Очень хорошо! Так и надо, так вперёд и поступай: если не можешь сопротивляться, расслабься и постарайся получить удовольствие. Теперь винты. Эй, вы! За работу, лентяйки!

«Да, госпожа», «Слушаюсь, госпожа», – раздалось одновременно с двух сторон, и девушки, покрепче завязав узлы, взялись за металлические винты, чтобы сжать талию еще больше, чем это было возможно с помощью шнурков. Лайка почувствовала, что её сейчас раздавит, но к своему удивлению, когда процедура была окончена, ощутила даже некое подобие комфорта. Было тесно, но приятно. Она сразу начала потеть. Капельки силиконовой смазки медленно стекали вниз по животу.

– Прекрасно! – Эльвира встала и обошла девушку со всех сторон. – Замечательно. Когда мышцы немножко приработаются, усилим давление, а пока хватит и этого. Не сутулься. Не сутулься, кому говорю! Осанка у тебя должна быть безупречной. А будешь горбиться, тебе в корсет загонят пару игл – сюда и сюда. Особых таких, для непослушных девочек. Будут колоть всякий раз, как только надумаешь изогнуться как дуга. Поняла, рабыня?

– Поняла, госпожа, – еле выдохнула та.

– Вот и отлично. – Она хлопнула в ладоши. – Эй, вы! Одеваться!

Кроме корсета Лайке сегодня полагались латексная расклешённая юбка до колен, такие же чёрные упругие чулки, и туфельки с высокими каблуками, на шнуровке. Под эту юбку (Лайка уже знала) полагалось надевать целую кипу белых нижних юбочек из латекса, числом примерно десять – у неё никогда не было времени толком посчитать, сколько именно их там. Словно в противовес корсету, были они тонкие, прозрачные и шелковистые, напудренные тальком, весело шуршали при ходьбе и порождали в Лайке волну совершенно восхитительных экстатических ощущений. Её хозяину они, похоже, тоже очень нравились. Уже при виде этой груды юбок, пышных, как балетная пачка, у неё задрожали колени. «Я скоро совсем очумею здесь от этого латекса», – подумала она, закрывая глаза, но даже при опущенных веках запах нагретой телом резины не давал ей забыться. – «Почему он на меня так страшно действует?»

Девицы помогли ей облачиться, пристегнули чулки подвязками к корсету, прошлись по латексу тряпочками с полиролем и, дождавшись разрешающего знака от хозяйки, удалились. Эльвира дёрнула её за цепь:

– Идём. Подкрашу тебе мордочку…

В это утро её почти не трогали, не стали нагружать работой, а сразу отвели к Максу. От секса с ним Лайка чуть не обезумела – и так-то скованная, теперь она была утянута сверх всякой меры, и от шеи до бёдер будто бы заключена в резиновый панцирь, плотно прилегавший к телу, как приклеившийся к коже тонким слоем пота. Максим, несмотря на утро облачённый в кожаные брюки и чёрную джинсовую рубашку, подождал, пока она опустится перед ним на колени, выслушал приветствие, указал ей плёткой на кровать, а когда рабыня утвердилась там на четвереньках, долго, с удовольствием разглядывал её со спины, гладил плёткой по попке, шелестел её юбками и игрался с ножной цепочкой, – так долго, что Лайка не выдержала.

– Хозяин… – позвала она.

– Что, рабыня? – спросил он.

– Можно рабыне задать вопрос?

– Можно.

– Рабыня нравится хозяину?

– Да, малышка. Выглядишь чудесно.

Лайка зарделась от похвалы, кровь бросилась ей в лицо. Стоять на четвереньках теперь оказалось даже удобнее, чем раньше – не приходилось лишний раз напрягать спину. Ей очень нравилось, когда Макс брал её сзади, но всякий раз от напряжения в мышцах её снедало желание упасть на локти. Теперь это прошло. Шея тоже меньше напрягалась. Запрессованная в резину, словно в лёгкий и упругий гипс, девушка была готова к самому длительному «заезду». Киска её исходила слюной. Изнывая от желания, Лайка тихо заскулила и заёрзала, подставляясь в наглую, как кошка, хотя могла за это огрести сполна по заднице и по «переднице».

– Рабыня… просит, чтоб хозяин её взял, – запинаясь, попросила она. – Пожалуйста.

И терпеливо умолкла.

Максим усмехнулся, сдвинул на ней трусики и погладил ладонью обе её дырочки. Лайка вся выгнулась и не смогла сдержать стона. Она уже вспотела, латекс приклеился к телу, грудки набухли, соски затвердели, оттопырив тонкую резину, словно гвоздики. А через мгновение, когда Максим в неё вошёл, она не смогла сдержать крика, влетев в оргазм, как истребитель в грозовую облачность: мгновенно и со скоростью звука, из ясного неба – в серый сумрак с проблесками молний. Корсет, утягивая тело, всё сдавил и у неё внутри. Ощущения были восхитительными. Член хозяина скользил, играя, в небывалой тесноте, – сам вход и губки оставались свободными, но внутри у девушки как будто всё переворачивалось. За первым пиком тут же накатил второй, ударив её, словно электрический разряд. Каждое движенье причиняло боль и наслаждение, и отделить одно от другого было совершенно невозможно. Это была утончённая, даже – изящная, невероятно сладкая пытка любовью, какое-то волшебное издевательство. Дышать было неимоверно тяжело, она хватала воздух широко раскрытым ртом, вдыхая мелко и неглубоко, как дышат волки и собаки, даже, кажется, вывалила язык. По щекам бежали слёзы, в глазах потемнело, цепь наручников двоилась у неё перед глазами. Сил на новые крики уже не хватало. Ощутив, что оргазм пошёл на спад, она проверенным уже способом рванула ноги вширь, почувствовала, как с коротким лязгом цепи дёрнули её за лодыжки и – через связку – за ошейник и наручники, ощутила по всему телу хватку стальных браслетов, завыла и снова рухнула в пучину сладострастия. И в этот миг горячая струя мужского семени ударила в её лоно, наполнив стиснутые внутренности девушки живым огнём: Максим кончил. А Лайка опять потеряла сознание.

Очнулась она от того, что на подбородок ей капала вода, а открыв глаза, разглядела стеклянную кружку у самых своих губ.

– Выпей, – сказал Максим. – Только не много, глоточка два. Организм у тебя сейчас быстро обезвоживается, а поместиться воде… хм… негде.

Лайка с жадностью сделала глоток, ещё один, после чего кружку Макс убрал. В животе послышалось бурчание – то вода пробиралась в её стиснутый желудок.

– Полегчало?

– Угу… хозяин.

– На, глотни ещё…

Она глотнула.

– Теперь вставай, – сказал он. – Я уже привёл тебя в порядок. Эльвира ждёт. Иди, она задаст тебе работы.

Лайка оглядела себя и с некоторым стыдом обнаружила, что ТАМ у неё всё уже подмыто и вытерто, трусики аккуратно расправлены, а нижние юбочки пересыпаны свежим тальком. Она сглотнула и села. Ошейник на шее тяжело шевельнулся.

– Меня оставят… так?

– Да, пока походишь в корсете, – рассеянно сказал Максим, перебирая на столе какие-то бумаги. Зажёг лампу. – Всё. Иди. Понадобишься, тебя ко мне приведут.

Стараясь сохранять на лице «безмятежное выражение», девушка проследовала к двери, развернулась у порога, звеня цепями опустилась на колени, поклонилась и поблагодарила хозяина, после чего встала и вышла.

Эльвира была тут как тут. Критически осмотрев рабыню, она приподняла ей юбки, повертела так и этак, и нахмурилась.

– Молодец, что вымылась, – похвалила она. – А вот чулки поправь. Ну-ка, быстро. Забыла поговорку? «Лучше иметь три морщинки на лице, чем одну – на чулке».

Лайка вздрогнула и торопливо подчинилась. Эльвира удовлетворённо кивнула и сделала ей знак рукой, затянутой в красный латекс перчатки: «Иди за мной». Лайка послушно двинулась следом, шагов через пять поймала себя на том, что устало сутулится, и поспешно выпрямилась в струнку, благо в корсете держать эту позу не составляло труда.

Под мягкий шорох юбок и под звон её цепей они проследовали в маленькую комнату, служившую подсобкой, где Эльвира выдала ей плотные резиновые перчатки, такие же плотные налокотники и наколенники, и вручила пылесос.

– Держи, – сказала она. – Довольно ты бездельничала, пора и потрудиться. Сегодня у нас генеральная уборка. Для начала пропылесосишь этот коридор и комнату хозяина, потом – коридор, ведущий к комнатам рабынь, и собственную комнату. Полагаю, этого пока хватит. Потом пройдёшься с тряпкой. Здесь, – она открыла дверь, – ведро, тряпки и хлорка. Воды наберёшь в туалете в конце коридора. Сама прослежу. Если сунешься в ванную с этим дерьмом, так всыплю, мало не покажется…

– А швабра? – с надеждой спросила девушка.

– Швабры тебе не положено. Будешь драить на коленях, как послушная рабыня. И не забудь надеть наколенники, а то чулки порвёшь. Мой на совесть: найду пятнышко грязи, заставлю вылизать языком. Поняла?

Лайка кивнула.

– Всё. Начинай. Если мне донесут, что ты с кем-нибудь болтала, тебя выпорют.

И она ушла.

Пылесос был японский, очень тяжёлый, с водяным фильтром, длиннейшим шнуром и таким же длинным шлангом. Лайка выкатила его в коридор, нашла розетку и тщательно пропылесосила указанный ей Эльвирой коридор. То и дело в коридоре появлялись люди – незнакомые или смутно знакомые ей мужчины, а также и девушки – иногда закованные, как она, иногда – только в одном ошейнике, а один раз прошла совершенно свободная женщина в жёлтом деловом (хотя и тоже – латексном) костюмчике, который никак не тянул на рабский наряд; Лайка не придумала ничего лучшего, кроме как прянуть к стене и опуститься на колени. Не удостоив цепную рабыню даже мимолётным взглядом, та проследовала мимо и исчезла за поворотом. Девушки в основном шли с вёдрами или толкали тележки с мусором, и тоже старались на Лайку не глядеть: никому не хотелось быть наказанной за болтовню. Откуда-то доносилось жужжанье ещё одного пылесоса – уборка и в самом деле шла по всему огромному дому. Наконец Лайка закончила с коридорами и своей кельей, и добралась до комнаты хозяина, постучалась и, не услышав ответа, вошла. Внутри никого не было. Она пропылесосила ковёр, кресло и медвежью шкуру около камина, выбросила рваные салфетки из корзины для бумаг и выгребла золу из камина, после чего вернулась в подсобку, наполнила ведро водой, и принялась за мытьё полов.

Начать она решила с комнаты хозяина, не без оснований рассудив, что то, что вымыто в первую очередь, и будет самым чистым. Корсет совсем не позволял ей сгибаться, можно было только встать на четвереньки, что она и проделала. Эта поза, в сочетании с давлением латекса, звоном цепей, волочащихся по полу, и самой обстановкой и запахами комнаты хозяина погрузила девушку в странное состояние – нечто среднее между быстрой медитацией и медленным оргазмом. Движения её сделались замедленными, она игралась, стискивая бёдрами киску, от чего внутри на краткое мгновенье просыпалось эхо утреннего наслаждения, будоражащий и странный призрак, заставлявший её сердце биться чуточку быстрее, а киску – сочиться новой смазкой. От ведра поднимался удушливый запах хлорки, голова кружилась, и она открыла форточку. Свежий воздух принёс запахи осени. «Вот и лето прошло…» – рассеянно думала девушка, собирая пыль и раз за разом окуная тряпку в пластиковое ведро. Цепь наручников неприятно гремела, стукаясь о его края. Лайке подумалось, что уж лучше бы ведро было обыкновенным, цинковым. Дома, «на воле» домашние хлопоты никогда не вызывали в ней особого восторга, но когда ими приходилось заниматься, работала она на совесть. В сущности, она любила чистоту, и рассуждала так, что если уж усилия были затрачены, то пусть они хотя бы пойдут на пользу делу, а не останутся вознёй мартышки с чурбаком. Так же она поступала и здесь, безотносительно Эльвириных угроз. Как обычно, когда она стирала, или мыла пол, ей что-то «натекало» в голову, – какие-то строчки, мелодии, обрывки стихов. Глупенькая девочка, из любви которой к литературе и стихам получилась не поэтесса, а лишь серая, как мышь, библиотекарша, она всегда себя ненавидела за такие мгновения. И в то же время почему-то безотчётно их любила. Что-то такое, вроде, складывалось и сейчас, только ей никак не удавалось поймать это за хвост.

– «Любая девушка мечтает…» – бормотала она. – «Любая девушка мечтает», «Мечтает любая девушка…» Блин, о чём же она мечтает-то?

Любая девушка мечтает

Быть на цепи и в кандалах.

Любая девушка растает,

Когда в душе почует страх…

Она почувствовала, что возбудилась и вся горит. Если бы не её занятие, не это дурацкое ведро с водой и не эти грязные перчатки, она, наверно, принялась бы мастурбировать прямо здесь и сейчас.

Любая девушка не может

Сама себя преодолеть.

Любой рабыне стать поможет

Послушной кожаная плеть…

Второе четверостишие сложилось также на удивление быстро. К этому времени она уже дважды поменяла воду, добралась до камина, вымыла под медвежьей шкурой и теперь залезла под кровать. Здесь пыли было особенно много. «Любая девушка мечтает… любая девка… чушь какая… надо бы записать при случае…» – извиваясь, словно ящерица, в узком пространстве, Лайка долго возилась в темноте, гремела кандалами, повторяла получившееся четверостишие и елозила тряпкой, выгребая пыль, когда в самом дальнем углу, у изголовья кровати, её пальцы вдруг не нащупали какой-то странный предмет. В первое мгновение она не поняла, что это, и некоторое время с удивлением ощупывала находку, и лишь когда она выбралась наружу, ей стало ясно, что попало в её руки, и все мысли сразу вылетели у неё из головы.

Это был ключ. Латунный или бронзовый, сантиметров 15 в длину, с узкой головкой и двумя фигурными бородками, он смотрелся на её чёрной резиновой ладони, как музейный экспонат. К нему была приделана цепочка в виде мелких шариков, на которой болтался овальный железный жетончик с выбитой на нём надписью: “Lika”. Даже первый взгляд на него заставил сердце девушки забиться быстрее, а потом, когда она рассмотрела находку повнимательней, последние её сомнения исчезли. Его она узнала бы из тысячи.

Это был ключ от камеры. ЕЁ тюремной камеры.

Она сидела, погрузившись в некое тупое оцепенение. Как с ним поступить? Положить на каминную полку или прикроватную тумбочку? Отдать Эльвире? Дождаться хозяина и отдать ему? На какой-то миг она убедила себя, что так и надо поступить, но тут ею овладел демон любопытства. Ей впервые представилась возможность выбраться из клетки, пусть не шанс удрать, но шанс хотя б одним глазком взглянуть на то, что её окружало. Ночью дом спал, – это она успела выяснить, – спал, если только в нём не проводилось вечеринок. Охранники стояли только у ворот. Спальни всех хозяев помещались наверху, на втором этаже. Если бы ей повезло, подвал и весь нижний этаж можно было осмотреть за одну ночь, а может, не только осмотреть, но и что-нибудь выяснить. Ключ покрывала паутина и слой пыли, Максим явно потерял его не сегодня и не вчера. Лайка порылась в памяти. Уже несколько дней за нею приходила Эльвира, а у неё наверняка был свой ключ, точно такой же.

Меж тем в коридоре послышались шаги. Судя по уверенному стуку каблучков по каменному полу, шла надсмотрщица, и шла сюда. Надо было срочно что-то решать. Девушка колебалась не больше секунды. Прятать ключ за корсет было немыслимо – когда её разденут, его сразу обнаружат, а разденут её обязательно. Оставлять его где-то в комнате тоже не показалось девушке хорошей мыслью. Быстренько взвесив в уме все «за» и «против», и движимая скорее интуицией, чем разумом, Лайка приняла единственно верное решение – стянула одну перчатку, не вставая, сдвинула в сторонку лоскуточек трусиков, прогнулась и быстрым движением засунула ключ себе в попку. Поморщилась, когда острые бородки царапнули звёздочку ануса, на ощупь нашла среди юбок и засунула туда же свисающий жетончик, втолкнула находку пальчиком поглубже и заправила цепочку.

Когда через мгновенье в комнату вошла Эльвира, то застала там вполне невинную сцену – девица поправляет съехавшие трусики.

– Ты всё ещё возишься здесь? – воскликнула надсмотрщица. – Надеюсь, хоть комнату хозяина ты уже вымыла? Тогда заканчивай, хватай ведро и – бегом домывать оставшееся. До обеда ты должна успеть всё закончить.

Девушка поспешно сбегала сменить воду, прошлась ещё раз тряпкой под кроватью и принялась за коридор.

Остаток дня ключ в полном смысле этого слова жёг ей попку. Он как-то особенно неудобно там лежал, внутри, и в то же время казалось, что стиснутые корсетом мышцы в любую секунду могут вытолкнуть его наружу. Пару раз это и в самом деле почти случалось. По счастью, воздушные юбки всё прекрасно скрывали, и девушке удавалось незаметно затолкать его обратно, просто отлучившись на минутку в туалет. Лайка не находила себе места, её кидало то в жар, то в холод. Она едва смогла проглотить свой скудный обед – неизменный неочищенный жёлтый рис, похожий на размокшую бумагу и такой же на вкус, стакан апельсинового сока и яблоко – большего ей так и так бы не позволил проглотить корсет. В обед Максим вызвал её к себе, и Лайка едва не окочурилась от страха, что вот сейчас-то всё и обнаружится, но он, не отрываясь от работы, загнал рабыню под письменный стол и потребовал сделать ему минет. При этом известии девушка воспрянула духом. Фелляция с каждым разом получалась у неё всё лучше, но сейчас на радостях она превзошла саму себя и так увлеклась, что даже принялась что-то мурлыкать себе под нос, лаская член и яйца, а удостоившись сдержанной хозяйской похвалы, выскочила из его комнаты чуть ли не вприпрыжку, немало тем Эльвиру удивив. Та снова загрузила девушку работой, но теперь ей приходилось в основном перетаскивать вещи, – менять в хозяйских комнатах бельё, относить его в прачечную, где стояли три большие стиральные машины, где, соответственно, его и стирать. Сам процесс не требовал особых усилий – машины не только стирали, но и сушили, а о глажке пока речи не было, и закончив вечером работу, Лайка с удивленьем обнаружила, что уже привыкла к своему новому корсету, как привыкла до того к ошейнику и кандалам. Оставалось только его полюбить.

Вечером, перед отходом ко сну, к ней пришли помочь раздеться. Это были те же самые две прислужницы, что утром зашнуровывали её корсет. Узлы на нём, кстати, совершенно заскорузли. Наблюдая за слаженными действиями двух девушек, Лайка отстранённо думала, что, наверное, как только корсет удалят, её тело вырвется из латексного плена и расправится, как надутая и перекрученная велосипедная камера, но всё оказалось совсем наоборот: тело будто ужалось, все мышцы и внутренние органы привыкли быть стиснутыми, и когда распустили шнуровку, та разошлась неохотно, половинки корсета словно приклеились к телу, их даже пришлось отдирать, словно пластырь. Кожа под ними покраснела и чесалась, но потёртостей и ранок, хвала силикону, нигде вроде не было. Лайке дали время поплескаться в ванной и привести себя в порядок, после чего облачили в ночной корсет, как и было обещано, – мягкий, но всё равно тесноватый, из толстого латекса, с частой шнуровкой на груди. Чашечек у него не было вовсе, и усталые грудки девушки остались свободными.

Руки ей сковали за спиной.

– Зачем это? – с удивленьем спросила она.

– Чтоб ты не пыталась снять его ночью, – простодушно сказала одна из девушек, подёргала для проверки за шнуровку корсета, который и вправду был тугой – лишь чуть-чуть слабее дневного, и виновато улыбнулась: – Не обижайся на нас. Нам приказали.

– Я не обижаюсь, – сказала Лайка и повертелась перед зеркалом. – Как вас зовут?

На ошейниках рабынь не было ни знаков, ни имён.

– Извини, нам нельзя много разговаривать, – улыбка девушки сразу потухла, будто задули свечу. – А наши имена хозяева меняют, когда захотят. Спокойной ночи.

Они ушли, а через минуту дверь открылась, и вошёл Максим. Девушка, которая до этого нерешительно топталась посреди комнаты, не зная, чего теперь ждать, завидела хозяина, торопливо опустилась на колени и склонила голову, насколько позволил ошейник.

– Господин…

– Встать, рабыня, – коротко потребовал тот, подошёл к ней, обошёл кругом, достал откуда-то цепочку, тонкую и прочную, зацепил один её конец за скованные сзади руки девушки, а другой – за крюк в потолке таким образом, чтоб рабыня оказалась в согнутом положении, со вздёрнутыми кверху вывернутыми руками. Внутри у Лайки всё похолодело: ей опять представилось, что кража ключа обнаружена, и хозяин явился её наказать. Она стояла, глядя в пол, и лихорадочно пыталась сообразить, не свисает ли из попки конец стальной цепочки. Вроде, не свисал…

– Господин… – она сглотнула. – Хозяин?

– Молчать, – Максим, похоже, был не в настроении. То ли работа не заладилась, то ли что ещё. Он вынул из кармана кляп, зажал ей нос, одним движеньем втиснул ей в рот упругий резиновый шарик, затянул ремешки, а ещё через мгновение попку девушки обожгла плеть. Зачем её били, было не важно: за время пребывания здесь Лайка научилась не задаваться такими вопросами. Похоже, это было просто ежедневное профилактическое наказание. Ягодицы при каждом ударе непроизвольно расслаблялись. Она мычала и дёргалась, думая только, как удержать внутри злополучный ключ. Наконец, после двадцатого (или что-то около того) удара Макс отбросил плеть, и девушка почувствовала, как в её исходящую соком киску уверенно проник горячий хозяйский член; всякий раз он будто бы нащупывал горячую, местами гладкую, местами угловатую латунь, которая таилась где-то рядом, в недрах её тела. Выдержать этого она уже не могла, внутри всё пылало. Вдобавок, её никогда ещё не трахали стоя. Ключ в попке стал казаться ей неподобающе огромным. Ключ и так-то, наверное, был одним из самых неудобных предметов, если его засовывать туда, но сейчас её волновало другое. Это был не дильдо, не вибратор, это была её ТАЙНА. Она распирала её изнутри, вся форма её тела стала формой этого ключа, латекс ночного корсета подчёркивал эти формы, и даже сама себе она стала казаться ключом – огромным ключом, который пророс в ней, и который из-за этого ей никогда теперь не вытащить… никогда… никогда…

Оргазм накатил неожиданно, колени её подогнулись, она вскрикнула и обвисла на цепи, сотрясаемая судорогами, идущими изнутри. Потом затихла и висела так, покачиваясь и балансируя на пальцах ног, покуда не почувствовала мягкие прикосновения мужских ладоней на своём лице.

– Лайка… моя Лайка… – шептал ей Максим. Весь его гнев куда-то улетучился. – Ну, что с тобой сегодня? Почему ты такая зажатая? Тебе плохо? Скажи, плохо?

В ушах у девушки тотчас зазвучали слова Эльвиры: «Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице!»

– Мне хорошо, хозяин.

Она слабо улыбнулась и поймала себя на том, что пытается лизнуть его в ухо. Тот, засмеявшись, отстранился и погрозил пальцем. Она потупилась.

– Вот, это уже лучше, – Макс заправил рубашку в штаны и с визгом застегнул на них молнию. – Отдыхай. Сегодня тебя больше не тронут.

– Спасибо, хозяин, – пробормотала она, и добавила: – Я люблю вас, хозяин.

Макс кивнул и удалился, оставив её наполовину стоящей, наполовину висящей посреди комнаты на дыбе. Вскоре явилась Эльвира, проверила, всё ли в порядке, отстегнула её, приказала вползти в клетку, заперла за ней дверцу, погасила свет и вышла вон. Через несколько секунд Лайка услышала, как во входной двери тоже щёлкнул замок, и вдаль по коридору застучали удаляющиеся каблучки. Наступила тишина и темнота. Лампочку, которую обычно оставляли на ночь, в этот раз не стали зажигать.

Сколько-то времени она пролежала неподвижно, выжидая, не вернётся ли кто, потом заёрзала, садясь, и осторожно полезла пальчиками в свой «тайничок», благо руки находились сзади. Ключ удалось нащупать сразу, верней, не ключ, а цепочку от него. Лайка закусила губу, зацепила скользкие шарики наманикюренными ноготками и осторожно потянула. Больше всего сейчас она боялась порвать цепочку, но та, естественно, всё выдержала: ключ выскользнул наружу вместе с жетоном, грязноватый, что да, то да, но тут уж ничего не поделаешь – идти сейчас в ванную, включать воду значило – привлечь лишнее внимание. Лайка повертела его в руке, бочком подвинулась до дверцы в клетке, отыскала замочную скважину, с третьей или четвёртой попытки попала в неё ключом и попыталась повернуть.

Ключ подошёл.

Лайка испытала одновременно облегчение и страх, граничащий с ужасом. С одной стороны, она почти не надеялась, что клетка и входная дверь отпираются одним ключом, и вот убедилась, что клетка, по крайней мере, отпирается именно им. С другой стороны сейчас она совершила настоящий проступок, такой проступок, за который хозяин мог подвергнуть её наказанию, от одной мысли о котором у неё стыла кровь в жилах. Однако любопытство оказалось сильнее. Ходить в цепях бесшумно – целое искусство, и месяц – слишком короткий срок, чтобы в достаточной степени им овладеть. Но в принципе, теоретически, всё было просто, ей требовалась только немного практики. Лайка намотала на запястья цепь наручников, пятясь и виляя задом, выбралась из клетки и встала, широко раздвинув ноги, чтобы ножная цепь поменьше звякала, и враскорячку прокралась к двери. Скважина здесь была и снаружи, и изнутри – это она приметила ещё раньше, и теперь попыталась отомкнуть замок.

У неё опять получилось. С замирающим сердцем Лайка услыхала тихий скрип двери, и в следующее мгновенье перед ней возник серый прямоугольник выхода, ведущий в коридор. Оставалось только сделать шаг, чтобы покинуть камеру.

Лайка долго стояла на пороге и молчала – непростительно и непомерно долго: её сто раз мог обнаружить кто угодно, просто пройдя мимо. Что-то вдруг разом лишило её первоначальной храбрости, может, неожиданность всего произошедшего, а может, скованные за спиной руки. Так ни на что и не решившись, она закрыла дверь и вернулась на место. Закрыть замок оказалось немного сложнее, потому что теперь приходилось придерживать дверь, которая всё норовила обратно открыться. Кляня себя на все лады, девушка вползла обратно в клетку, заперлась и, поразмыслив, спрятала ключ на прежнее местечко, на сей раз постаравшись, чтобы он расположился там как можно более комфортно.

«Я рабыня, рабыня…» – несколько раз повторила она, чтоб успокоиться. – «Любая девушка мечтает быть на цепи и в кандалах… Любая девушка…»

Чушь какая. Сладкая, глупая чушь…

Корсет сдавливал ей талию и грудь. Латексные простыни и покрывала мягко холодили тело. Кандалы привычной и почти приятной тяжестью тянули вниз запястья и лодыжки. Запах резины щекотал ноздри. Она постепенно успокаивалась. Ключ в заднем проходе уже не так напоминал о себе, а вскоре она и вовсе перестала о нём думать, как о ключе.

И в этот миг раздался стук.

За эти дни её таинственная соседка ни разу не напоминала о себе, и Лайка невольно вздрогнула от неожиданности. Стук был тройным, после чего настала пауза: то явно был сигнал проверки связи. Она негромко стукнула в ответ. Через мгнвоение с той стороны послышалась долгая серия ударов, потом ещё одна и ещё. Лайка сперва слушала их и считала, но вскоре поняла, что отбивают привычное уже ей: «17, 10, 11», и даже не стала дожидаться последнего «1».

«ДА», – торопливо отбила она, чтоб не отстукивать все тридцать раз до буквы «Я»

«ТЫ ВЫХОДИЛА?» – отстучала пленница.

Лайка помедлила.

«ДА», – отбила она наконец. Её хотелось с кем-нибудь поделиться своей тайной, с кем-нибудь, кто понял бы её и, может быть, помог.

«НЕ ЗАПЕРЛИ?» – после долгой паузы спросили из-за стены.

«КЛЮЧ», – поколебавшись, ответила она.

«ОТКДА?!» – отстучала собеседница так громко и торопливо, что пропустила одну букву, но Лайка поняла. – «УКРАЛА?»

«НАШЛА», – отбила Лайка.

Некоторое время царила тишина, потом последовал вопрос:

«И ЧТО?»

«А действительно, что теперь?» – задумалась та. Ну, нашла она ключ, который отпирает её клетку и камеру. И куда ей бежать, одинокой, нагой и закованной в цепи? Как выбраться из дома, как миновать охранников? Как добраться до своей квартиры без денег, как попасть в неё без ключа? Что если она сейчас далеко за городом? Вдруг она вообще не в родном городе, а где-нибудь ещё, может, даже – в другой стране? А что, почему бы нет? После того, как распался

Markiza · 03.04.2008 03:26:10

Замечательно! Constance, а ещё долго до конца? Мне дико любопытно, чем всё закончиться!

Constance · 03.04.2008 08:09:15

Кукла

(с) не мое

Ночь на ферме рабов всегда тянулась медленно, но в этот раз Лайка многое дала бы, чтоб она тянулась бесконечно. Она не знала, сколько проспала, когда проснулась. За окном слышался шум дождя. Похоже, там, снаружи разыгралась буря. Поколебавшись, она вытащила ключ, осторожно повторила все, проделанные ранее операции, и снова оказалась в коридоре. Было тихо. Караульные, по-видимому, спали.

– Любопытство кошку сгубило… – пробормотала Лайка, облизала пересохшие губы

Ключ подошёл к её двери, но кто поручится, что подойдёт к другой? «За» говорило множество причин. Во-первых, Лайка никогда не слышала, чтоб в коридоре кто-нибудь гремел ключами. Значит, были их, как минимум, не много. Да и Эльвира приходила к ней с одним ключом – в её костюмах никогда не было карманов, связка ключей там просто бы не поместилась. Во-вторых, случись в доме пожар или ещё какая-нибудь подобная беда, как выводить рабынь, если каждая дверь запирается на свой ключ? Нет, ключ должен быть один, максимум два: один – от камер девушек и один – от входной двери особняка. К тому же, у ворот охрана…

Девушка прикрыла дверь и осторожно двинулась к соседней комнате. Тихо нащупала дверную ручку и замочную скважину, вставила ключ. Прислушалась, не отзовётся ли кто? – но из-за толстой, грубой деревянной поверхности не донеслось ни звука. С замиранием сердца она надавила на ушки ключа. Тот повернулся с лёгким щелчком, и Лайка, затаив дыхание, наконец проникла в соседнюю камеру, где содержалась её таинственная «подруга».

Здесь тоже было темно. Маленькая красная лампочка еле разгоняла мрак по углам. В её неверном, обманчивом свете Лайка еле различила узкое ложе с ремнями, столб для фиксации с деревянными колодками, свисающие со стен цепи с кольцами, клетку и какой-то странный ящик в одном углу, и хрупкий девичий силуэт, распятый с помощью растяжек и цепей на островерхой «деревянной лошадке» в другом.

С первого же взгляда было стало, что девушка закована точно так же, как и Лайка, разве что цепи были толще, тяжелее и короче, а браслеты шире. Из одежды на ней был только латексный корсет и босоножки на пуантах и высоком каблуке. Голова пленницы, затянутая в глухой, облегающий латексный шлем, устало свешивалась на грудь, насколько позволял стальной ошейник и цепь. Кляп на шлеме был снабжён тонкой резиновой трубочкой, из которого стекала тоненькая ниточка слюны. Слышалось тихое сопение – девушка спала. Лайка про себя невольно поразилась: это как же нужно измотаться и устать, чтобы заснуть или хотя б забыться, находясь в таком положении! Она припомнила, как ей самой иной раз по целому часу приходилось «ездить» на таком же «деревянном пони». Ощущения были своеобразные. Сначала – только возбуждение и боль от перенапряжённых мышц, но вскоре лёгкое неудобство сменялось всё усиливающимся давлением снизу, от которого рабыне непрерывно приходилось напрягаться и расслабляться. Острый верхний край бревна впивался в киску, в самое нежное место между губками, и чтобы хоть чуть-чуть избегнуть боли, девушке приходилось изо всех сил напрягать мышцы бёдер, приподнимая тело. Но выдержать долго в таком положении тоже было невозможно, рано или поздно ноги уставали, «крыша» была скользкой и крутой, и девушка бессильно опускалась вниз – а снизу её уже поджидала острая грань бревна, и всё начиналось с начала. Обычно рабыне оставляли некоторую свободу движений, и можно было выбирать – отдать на растерзание проклятой деревяшке щёлку между ягодицами, промежность или киску, но совершенно избегнуть пытки было невозможно. Постоянное напряжение-расслабление могло довести пленницу до совершенно бешеного оргазма, смешанного с болью так, что невозможно было понять, где кончается мучение и начинается удовольствие. После такой «процедуры» до влагалища и губок полдня нельзя было дотронуться без стона. Это была изощрённая, тонкая, мучительно сладкая пытка, которую изобрели где-то на востоке. Лайка не привыкла к ней, но думала, что даже тренируйся она год или два, всё равно бы не смогла привыкнуть, и уж тем более уснуть.

Однако подойдя к спящей девушке ближе, она выяснила, что всё далеко не так страшно, как ей показалось вначале. На «крышу», девушке под попку было подложено что-то вроде кожаного седла для верховой езды, правда, много меньше по размерам, уже, и, конечно, без стремян. Согнутые в коленях ноги пленницы были заведены назад, и цепь, переброшенная через бревно, обеспечивала им относительную поддержку. Руки девушки были раскинуты в стороны, как два крыла, и привязаны в локтях на распорке, насколько позволяла цепь наручников. Наручников было две пары: одна – на запястьях, и вторая – повыше локтей. Браслеты были кожаные, их туго натянутые цепи тоже находились за спиной. Торс и талию девушки поддерживал плотный резиновый корсет. Пожалуй, рассудила Анжелика, в таком положении был даже относительный комфорт. Правда, наклонившись пониже, она разглядела два массивных латексных стержня, установленных вертикально на поверхности «седла» – дильдо и батт-плаг, до основания вошедшие пленнице в оба её нижних отверстия. Чёрная, кожаная, в заклёпках от декоративных гвоздиков поверхность «седла» блестела от потёков медленно сочащейся смазки. «Да… – подумалось Лайке, – с такими причиндалами не очень-то поёрзаешь… Неужели она все ночи проводит в таком положении? Ничего себе, ириска… Что же это получается? Если я – рабыня, то кто же она?…»

«Деревянная лошадка» помещалась в углу. Стена слева от пленницы была смежной с камерой Лайки, и правая рука распятой девушки почти касалась её. Лайка наклонилась, рассматривая руки девушки. Пальцы были выпачканы в побелке. Последние сомнения рассеялись – перестукивалась она именно с ней. Придерживая свои цепи, она зашла с другой стороны, наклонилась, силясь прочитать в неверном свете красной лампочки, что написано на ошейнике. Сощурилась. Перечитала ещё раз. Спереди на широкой стальной полоске крупными буквами было выгравировано имя – «Kukla».

А рядом ещё надпись: «Беглая».

И ещё одна: «На 10 лет».

Лайка похолодела. Машинально потрогала свой ошейник. Цепь ручных кандалов чуть слышно щёлкнула. Некоторое время Лайка колебалась, потом, придерживая цепи, осторожно дотронулась до пленницы. Та не отреагировала. Анжелика погладила её по тугой резиновой щеке, снова зашла с другой стороны, ощупала шлем сзади, нашла шнуровку и осторожно принялась её распутывать. Когда она дошла до середины, раздалось мычание и тихий стон – девушка начала просыпаться.

– Тихо, – прошептала ей Лайка, наклонившись к самой голове девчонки, туда, где под резиной угадывалось аккуратное девичье ушко. – Тихо, тихо, солнышко… Это я. Я. Лика.

Она ослабила шнуровку на четырёх последних дырочках, высвободила нижние края маски из-под железного ошейника и потянула латекс вниз и вперёд. На руки ей посыпались ярко-рыжие пряди волос, прятавшиеся под резиной. Девушка замычала, затрясла головой и бросила на Лайку из-под маски умоляющий взгляд. Подняла брови и показала взглядом куда-то вниз. Лайка ничего не поняла, но на всякий случай осторожно натянула маску обратно и принялась возиться с кляпом. Через пару мгновений выяснилось, в чём дело – кляп был надувной и заполнял рот пленницы до отказа, вытащить его просто так было просто невозможно. Нащупав клапан, Лайка надавила на него, воздух с шипением вышел, маска соскользнула, и взору Лайки предстало измождённое девичье лицо – немного потное и не накрашенное, но всё равно очень привлекательное. Девушка смотрела на неё, жевала губы, шумно дышала и молчала, и Лайка решилась заговорить первой.

– Здравствуй, – сказала она. – Это ты со мной перестукивалась?

Та кивнула и гулко сглотнула. Челюсть у неё, видимо, занемела так, что говорить она пока не могла. Лайка повертела в руках снятый с девушки резиновый капюшон. Толстая, литая резиновая маска была выполнена в точности по форме девичьей головы и лица, и ещё хранила тепло её кожи и запах её пота. В ней не было ни прорезей для глаз, ни дырок для ушей, только два отверстия для ноздрей с коротенькими трубочками, которые вставлялись в нос. Лайка вывернула маску наизнанку, и в ладони у неё оказался кляп – продолговатая резиновая груша, полая внутри и вся усаженная толстыми короткими резиновыми бугорками. Когда эта штука надувалась, невозможно было даже пошевелить языком, не то чтобы что-нибудь сказать. Изнутри в кляпе было маленькое, армированное латексом отверстие – сток для слюны. Напротив ушей внутри торчали силиконовые пробки берушей. Низ маски – воротник и прочее – представлял собой высокий шейный корсет. Идеальная клетка для головы.

– Тебя зовут «Кукла»? – спросила она, не зная, с чего начать.

– Угу, – кивнула девушка и повела руками. Облизала пересохшие губы. – Зачем… Зачем ты пришла? Чего ты хочешь?

Говорила она всё ещё с трудом.

– Это ты должна рассказать, зачем ты мне стучала, – возразила Анжелика. – Я из-за тебя стащила ключ, сбежала из камеры… Если меня поймают, то отхлестают так, что я неделю не сяду. Ты давно здесь?

– Давно, – сказала девушка и отвернулась. – Тебе и не снилось, как давно… О чём тебе рассказать?

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты? – усмехнулась та. – Да ты и себе-то помочь не можешь. Ты заперла дверь?

– Нет…

– Вот дура! – рассердилась та. – Запри сейчас же. Только осторожней, не греми так железками, а то услышат.

Лайка подчинилась.

– «Лайка», – прочитала девушка у Анжелики на ошейнике, когда она вернулась. – Как тебя звали раньше?

– Лика. То есть, Анжелика.

– Повезло. А меня… Впрочем, – она помотала головой, – это не важно. Я уже и не помню, когда меня в последний раз называли по имени.

– А тебе, что, не хочется?

– Нет смысла. Всё равно мы, наверное, больше не увидимся.

– Почему ты так говоришь?

– Просто хочу, чтоб ты уяснила, что ты здесь делаешь.

– Не поняла… – нахмурилась Лайка.

– Потом поймёшь, – девушка глубоко вздохнула, помолчала, звякнула цепями и вдруг неожиданно спросила: – У тебя родители были?

– Были…

– А у меня не было, – сказала девушка и, увидев удивление в глаза подруги, пояснила: – Я детдомовская. Чего уставилась? Ты знаешь, что такое вырасти в детском доме? Вижу: не знаешь… Так вот, я тебе скажу. Это когда тебя никто не любит, когда ты совсем-совсем никому не нужна. Все только делают вид. Пока ты маленькая, ещё ничего. И только когда приходят люди, чтобы выбрать себе ребёнка, всем заглядываешь в глаза. Потом перестаёшь заглядывать и только молчишь. Молчишь, молчишь… Там все молчат. Не потому, что не умеют говорить, а потому, что не хотят, это им не нужно. Я всё детство промечтала, чтоб меня хоть кто-то взял к себе. Сначала – чтобы мама, которой я так и не увидела, потом – родственники, а потом – хоть кто-нибудь, лишь бы взял. Хоть дочкой, хоть падчерицей, хоть племянницей. Хоть прислугой, хоть рабыней, хоть собачкой в конуру! А только штука в том, что всё равно никто за тобой не придёт, сколько ни заглядывай людям в глаза. А когда вырастаешь – на, вот тебе паспорт, вот тебе аттестат – иди, куда хочешь. И вернуться некуда. Ты вот, к маме всегда можешь прийти, а мне идти было некуда. А потом… потом я встретила того парня.

– Он привёл тебя сюда?

– Не сразу. Сначала… ну, просто встречались. Потом он предложил сыграть в игру. Сама понимаешь, в какую. А я согласилась, надела ошейник – и просто голову потеряла. Мне впервые в этой жизни было спокойно и легко, я впервые чувствовала себя кому-то нужной. Понимаешь? Нужной! Я была обычной девчонкой, думала, что он меня любит, верила ему, как себе, но он меня кинул. Бросил, как щенка. А я осталась одна. Год думала – утоплюсь или веняки попилю, потом прошло. У меня же нет родителей, чтобы прийти поплакаться, а друзьям пофиг. Да и не было у меня друзей… В детдоме со всеми собачишься, а после всё равно не доверяешь никому. А мне уже всё это было необходимо – чтоб меня держали на цепи.

– И ты пришла сюда?

– Сюда так просто не придёшь, – снова усмехнулась она. – Но я добилась. Пробралась. В ногах валялась, умоляла. Мне было всё равно, я хотела даже не секса или рабства – я просто хотела принадлежать, понимаешь? Быть нужной. Мы поехали к нотариусу, я подписала стандартный контракт рабыни, на два года. Чего смотришь? Такие тоже бывают. Подписала, да. Но что-то во мне сломалось. Сперва всё было как во сне, как будто всё вернулось. Я была сама не своя. Трахалась, трахалась… Латекс, цепи, рабство – всё это, конечно, было классно, но… уже как-то не так. А потом я влюбилась.

– Влюбилась?

– Ты что, глухая? – фыркнула девчонка (Анжелика всё никак не могла в душе решиться называть её «Куклой», даже про себя). – Да, влюбилась, как девчонка! Чёрт, да я и была девчонкой – мне тогда едва стукнуло двадцать. А он был посетитель, клиент, один из тех, кто сюда приезжают расслабиться. У него была жена и двое детей, он был бизнесмен. Я из кожи вон лезла, чтоб привлечь его внимание, всё делала, чтоб он только глянул на меня. Стелилась под него, как дура, каждое его слово ловила. Сама знаешь – мужикам ведь чаще всего пофиг, что чувствует баба, только бы в рот смотрела. А я кто? Я и вовсе ниже проститутки – цепная шлюха, соска, девушка-рабыня для услуг… Сама решилась, сама выбрала, сама пришла, таких ни о чём не спрашивают.

– Я не понимаю, – нахмурилась Лайка. – Почему ты просто не нашла тогда какого-нибудь парня, чтоб играться с ним, спокойно жить и трахаться?

– А ты почему не нашла? – парировала та. Лайка промолчала. – Вот и молчи. Мне было страшно, а потом стало пофигу. Пока я не встретила ЕГО. И знаешь, что? Я добилась своего. Он потерял голову, запал на меня. Стал приезжать чаще. Только он же – что? Он же не думал, что я захочу чего-то большего. Так… приезжал расслабиться, пусть даже и к любимой шлюшке. А я-то вообразила, что у нас получится, что у нас всё будет хорошо. И однажды я сбежала! Меня не стали искать – в принципе, вольнонаёмных не так уж и серьёзно держат, просто потом явились бы, содрали неустойку, и всё. Подумаешь, тысяч десять… Только ни фига у меня не вышло. Одно дела – цепная рабыня, к которой можно заявиться раз в неделю и ни о чём потом не думать, и совсем другое – постоянная подруга. Он помирился с женой, а меня не пустил на порог. Прогнал. Для него была важней семья и карьера. А девочку для игр, наверное, нашёл себе другую. Только мне бы, дуре, успокоиться, а я решила: всё равно его добьюсь. И решила его шантажировать. Пришла к жене, к конкурентам, рассказала всё. А он был известный, лез во власть, я могла бы накопать на него сумасшедший компромат. Мы встречались у меня на квартире, у меня были видеозаписи, фотографии… Только я не знала, с кем связалась. Сперва меня подкараулили в подъезде четверо ублюдков, избили, изнасиловали так, чтоб не осталось следов, и пригрозили, что убьют, если ещё раз дёрнусь. Потом за меня взялась милиция. По суду отняли квартиру. И мне стало всё пофигу. Я осталась одна. Долг на меня повесили страшный, я всё продала… Это вам, обычным людям, есть к кому в таких случаях обратиться, а я же детдомовская, я тогда была уже совсем-совсем одна. Потом встретила на улице знакомого охранника, который здесь работал, слово за слово – разговорились, я разревелась и всё ему рассказала. Мы никогда не плачем, но мне было ТАК херово! Я сказала, что жить больше не хочу. А он сказал, что попробует замолвить словечко, чтоб меня взяли обратно, только за такую сумму работа будет грязнее, чем раньше. Я пошла. Мне как-то всё уже по барабану стало. Сначала, когда были постоянные клиенты, ничего ещё, терпимо. А потом… Как-то я сильно провинилась. Однажды этот заявился… Первый мой, с дружками. Я отказалась их обслуживать. Ревела, умоляла, царапалась. Меня выдрали и всё равно отдали им, так я так билась, что кому-то из них чуть хрен не откусила, думала – может, прогонят, или, на худой конец, убьют. Не убили. Запечатали в армированный латекс, со вставками – есть у них такая штука, чтоб ты не могла рук-ног согнуть и рта закрыть – и месяц использовали как секс-куклу. Выпускали два раза в сутки – помыться и в туалет сходить, кормили через трубку, трахали во все дыры, я даже не всегда видеть могла, кто… Я возненавидела весь свет и опять решила бежать. Я же ещё молодая, я могла начать всё с начала. Девчонки с воли говорили, что нравы в стране сильно изменились… Но меня поймали, а я ведь уже не была прежней «вольняшкой». Я даже покончить с собой пыталась, так меня заковали в укороченные кандалы – на таких не повесишься. Видишь, какая я стала…

– Ты очень красивая, – с оторопью в голосе сказала Анжелика.

– Красивая… – хмыкнула та. – Как корова сивая.

– Нет, правда, – заверила её Лайка. – Я… Я не знаю, что сказать.

– Ты в первый раз здесь? Впрочем, что я спрашиваю – у тебя ж ошейник чистый… Ты «вольняшка»?

– Нет. Меня друг сюда привёз.

– Друг? Счастливая, – вздохнула та. – Только один парень. Он тебя любит?

– Я… Я не знаю.

– Ну, хотя бы воспитывает?

– Да…

– Счастливая, – повторила та.

– А разве тебе так же нельзя?

– Да кто теперь меня возьмёт… – горько сказала она. – Один раз уже было, больше не дадут. Без денег меня теперь не отпустят, а я больше ни копейки здесь не заработаю. Даже если клятву дам, всё равно мне больше не поверят. Побоятся, что стукну властям. Днём я качаю воду или что-нибудь перевожу – уголь для каминов, опилки, удобрения… Наверное, меня скоро снова отправят в шахту, к тем проблемным, безнадёжным, которые там навсегда. Поэтому я и сказала, что мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Осточертело всё. Освободить бы ноги, слезть с этого козла – башку бы себе об стену разбила… Они, наверное, на это и надеятся.

– Подожди, – Анжелика попробовала открыть замки её цепей своим ключом и потерпела неудачу: – Н-нет, не подходит…

– Зря стараешься. Да и куда ты меня поведёшь? Нет, я уже насовсем здесь.

– Но неужели же ничего нельзя сделать? – Лайка присела перед девушкой и вытерла слёзы, текущие у той по щекам. – Я здесь недавно разговаривала с одной девушкой, которая рабыня с детства. Знаешь, она даже довольна. Носит ошейник, кандалы, работает на шахте или бегает в тележке, как пони. Говорит, что родилась здесь и никогда не была свободной.

– А, Поняшка. Знаю её. Всякое бывает, – девушка шмыгнула носом и попыталась пожать плечами. – Наверное, она никогда не любила по-настоящему. А может, просто притворяется.

– Да ну, притворяется… – засомневалсь Лайка. – У неё кандалы запаяны, я сама видела. Цельные, как обручальное колечко. Говорит, что их ей ещё маленькой надели.

– Врёт. У меня тоже запаяны, и что? – та позвенела железом. – Это же просто – надевают тебе на руку терморукав из асбеста – и заваривают браслет, потом полируют. Не так уж сложно, только долго. И дорого.

– А ошейник? – опешила Лайка.

– Да так же. Страшно, но не больно. Потом машинкой отполируют и – гуляй, привыкай к новой жизни. Смешная… Не верь никому. Тебя просто натаскивают, чтоб обслуживать клиентов. Это же публичный дом. Бордель для садомазохистов. Не дай бог встретишь в клиентах какого-нибудь политика, после тебя уже не выпустят. А играть в это ты можешь и дома – парней в Теме больше, чем девок, так что найдёшь единомышленника… Так что ты беги отсюда. Уходи, как только сможешь. Отпустят на денёк подумать – убегай.

– Да куда же я побегу, одна, закованная?

– Откуда я знаю? Тормознёшь машину, если повезёт – помогут снять железки. Если не повезёт – отвезут в больницу или ещё куда-нибудь. Там всё равно помогут.

– А если я… не хочу?

– Ну, тогда ты и впрямь дурища. Привыкнешь и не сможешь по-другому! А здесь знаешь, какие порядки! Если ты задумаешь остаться, или уйдёшь, а потом вернёшься, тебе предложат более жёсткие условия. А это такая штука, что остановиться уже сложно. Были простые цепи, станут тяжёлые. Были браслеты в четыре сантиметра шириной, станут как у меня – в семь. Был латекс, станет грубый латекс – толстый и тяжёлый. Получишь и татуировку, и клеймо на попку, и локтевые цепи, и колечки на соски, и цепочку на колечки… И это не предел. Ты не представляешь, что можно сделать с человеком, если захотеть. Вон, посмотри, – она мотнула головой, указывая куда-то за спину: – У меня корсет армированный и заклеенный – его нельзя снять, даже если захочешь. Ослабить можно, но снять – только если разрезать. Ты что, хочешь так же?

Лайка поколебалась.

– Хочу, – неожиданно для себя, как зачарованная, сказала она. – И цепи такие же хочу, и латекс. И вообще: пусть ОН что угодно со мной делает, только… только пусть не отпускает. Здесь или в другом месте – мне всё равно.

– Вот дурочка. В том-то и дело, что НЕ ОН будет с тобой всё это делать. Ты одинокая была? Сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Почти тридцать, – задумчиво проговорила девушка. – Последний шанс… Да. Тогда понятно… Только помни, что любовь никогда не бывает вечной.

Внезапно она вскинулась.

– Что это? Ты слышишь?

Откуда-то явно доносился шум шагов. Лайка похолодела. Девушка тоже забеспокоилась.

– Скорее надень шлем обратно, – нервно зашептала она. – Хотя б чтоб издалека не догадались! И сразу прячься в ящик. Не бойся, не задохнёшься – это контейнер для перевозки рабов… Ну! Давай!

Дрожащими руками Лайка натянула резиновую маску обратно девушке на голову, кое-как пристроила на место кляп и затянула шнуровку. Непослушные рыжие пряди лезли из-под маски во все стороны. Накачать кляп не было времени – шаги в коридоре звучали уже совсем близко. Изо всех сил стараясь не греметь цепями, Лайка добралась до ящика и распахнула дверцу. Внутри оказалось тесно, только-только чтобы разместиться на коленях, пригнувши голову. Через стену было слышно, как открылась дверь соседней камеры – её, Анжеликиной, Лайкиной камеры. Времени раздумывать больше не было, девушка влезла внутрь и попыталась прикрыть за собой дверцу. Сделать это оказалось нелегко. Специальные колодки – деревяшки с выемками – поддерживали перевозимой внутри рабыне голову, руки-ноги, талию, но одновременно и мешали пленнице двигаться. Мешали цепи, корсет не позволял как следует согнуться. Кое-как, действуя буквально кончиками пальцев, Лайка притворила дверцу и затихла. И как раз вовремя: не обнаружив в её комнате никого, пришедший направился в соседнюю камеру.

Скрипнула дверь. Шаги прозвучали совсем рядом и остановились возле ящика. Сквозь маленькие отверстия, проделанные в стенах для вентиляции, Лайка могла видеть стройные женские ноги, затянутые в латексные чулки. «Эльвира!» – с замиранием сердца догадалась она.

В следующую секунду заскрипела дверца ящика.

– Так-так, – удовлетворённо сказала надсмотрщица, глядя сверху вниз на сложенную в три погибели Лайку. – Что тут у нас? Непослушной сучке сегодня не спится, и она решила прогуляться? Где ты раздобыла ключ, маленькая негодница?

– Я… – сдавленно пискнула Лайка. – Госпожа Эльвира, пожалуйста…

– Отвечай!

– Я… нашла.

– Нашла? Какая чушь!

– Нет, правда!

– Хорошо, я с этим разберусь, и с этой глупой Куклой тоже… Где он?

– Вот… – Лайка протянула ключ. – Простите меня, госпожа!

– Давай его сюда. О, чёрт! Проклятая неряха, где ж ты его прятала?! Это тебе дорого обойдётся! Ладно, поговорим об этом завтра или, лучше – ПОСЛЕзавтра. А пока посиди здесь и подумай над своим поведением! – Она схватила ключ, повесила его на пояс и сняла взамен оттуда же резиновый шар кляпа. Нагнулась и взяла рабыню за волосы.

– Ну-ка, поверни голову!

– Госп…

– Поверни голову, шлюха!!!

Упругая пощёчина обожгла девушке лицо. От унижения и резкой, обжигающей боли, по щекам побежали слёзы. Лайка торопливо повернула голову, открыла рот и приняла в себя упругий шарик. Сбруйка плотно обхватила голову, ремешок затянулся, на затылке щёлкнул замочек. Пару мгновений старшая рабыня удовлетворённо глядела на Лайку, поигрывая ключом на поясе, затем пригнула ей голову, заставляя девушку вложить ноги, руки и шею в нужные вырезы колодок, опустила запорную доску, затем с грохотом захлопнула дверцу ящика и заперла его снаружи на замок. Потом ящик сотряс удар – это Эльвира пнула его ногой и опрокинула набок. Лайка не сразу сообразила, что падает, и от неожиданности ударилась плечом и протестующе замычала. Простучали каблуки, хлопнула дверь камеры, и рабыни снова остались одни.

Запертая в своей тесной маленькой тюрьме, по-прежнему в корсете, в кандалах с кляпом во рту, Лайка медленно возвращалась к действительности. Левая щека горела. Изредка снаружи доносилось лёгкое пощёлкивание цепей – это Кукла время от времени пыталась переменить позу. Левая щека Лайки горела, кляп распирал челюсти, кожаные ремешки натирали уголки рта и лицо. Из-за тесноты корсета и неудобной позы дышать приходилось быстро и неглубоко. Мышцы скоро заныли, потом задеревенели. Пространства внутри ящика было мало, но лежать оказалось легче, чем сидеть. Эльвира в некотором роде облегчила девушке её участь. Лайка долго ёрзала, возилась, но потом усталость взяла верх, и она погрузилась в сон.

Markiza · 03.04.2008 13:13:03

Так и знала, что доиграется! Вот ведь балда!

#1 26.03.2008 15:29:35

Лика в неволе

#2 26.03.2008 17:51:25

Re: Лика в неволе

#3 26.03.2008 17:54:44

Re: Лика в неволе

#4 26.03.2008 18:04:10

Re: Лика в неволе

#5 26.03.2008 18:06:22

Re: Лика в неволе

#6 26.03.2008 18:20:35

Re: Лика в неволе

#7 26.03.2008 18:30:27

Re: Лика в неволе

#8 27.03.2008 09:53:33

Re: Лика в неволе

#9 27.03.2008 18:35:11

Re: Лика в неволе

#10 27.03.2008 21:37:23

Re: Лика в неволе

#11 28.03.2008 11:02:51

Re: Лика в неволе

#12 28.03.2008 11:32:08

Re: Лика в неволе

#13 28.03.2008 12:03:56

Re: Лика в неволе

#14 28.03.2008 16:58:14

Re: Лика в неволе

#15 28.03.2008 22:13:13

Re: Лика в неволе

#16 29.03.2008 12:57:33

Re: Лика в неволе

#17 31.03.2008 14:59:26

Re: Лика в неволе

#18 31.03.2008 16:04:00

Re: Лика в неволе

#19 31.03.2008 16:52:32

Re: Лика в неволе

#20 31.03.2008 16:54:06

Re: Лика в неволе

#21 01.04.2008 17:42:07

Re: Лика в неволе

#22 02.04.2008 11:20:25

Re: Лика в неволе

#23 03.04.2008 03:26:10

Re: Лика в неволе

#24 03.04.2008 08:09:15

Re: Лика в неволе

#25 03.04.2008 13:13:03

Re: Лика в неволе

Подвал раздела