Дом с привидениями (В. Бекарев)

Serge de K · 25.08.2008 16:11:50

ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ
В. Бекарев

Девушка бежала по стеклу. Ноги скользили, но она бежала – вся тоненькая, хрупкая. Мир, в которы она каким-то образом попала, состоял из тропинки, усеянной битым стеклом, и существовать можно было только одним единственным способом – это бежать, не останавливаясь, не сгибаясь, не вынимая из ранок осколки, бежать вперед, не оборачиваясь, бежать, крича и плача, но бежать.
– Хр! – В спину дышал страшный монстр. –
Еще немного и она будет пережевана этими челюстями!
«Это невозможно, – этого просто не может быть, думала Сара, чувствуя на затылке горячее дыхание».
Казалось, еще недавно окружающий мир вмещал в себя синее небо, белый снег, голос соловья, поступок доброго человека и отцовский ремень со страшной тисненой надписью по-немецки «С нами бог», а теперь все сузилось вот то этой тропинку и страшным соревнованием, где проигравшей грозит смерть за зубах чудовища. И тут на тропинку выполз до боли знакомый ремень, тот самый папин ремень, который столь часто гулял по Сариной попке.
Да-да, в детстве Сару пороли. В порку родители вкладывали всю силу своей любви к единственному, да – к тому же – позднему ребенку, любви, приправленной горечью несбывшихся родительских надежд и отчаянием.
– Уди, Сара перепрыгнула через него, а монстр споткнутся, дав девушке несколько секунд форы в страшном забеге.
– Это не я, этого просто не может быть, думала Сара. Если я все это вижу, значит это сон, абстрактный сон, надо просто не верить в него, надо проснуться!
Проснуться не получалось, монстр, запутавшись в ремне громко рычал от негодования. Стекло хрустело под ногами, больно вкалываясь в ступни.
– Раз болит, значит это не сон, а явь! – Думала Сара, – значит, я рискую умереть в своем абстрактном сне, среди кусочков стекла, которые вопьются в мое тело, запутаются в твоих волосах, разрежут кожу – вынут душу. И вдруг спасение! На поту вырос дом, с пустыми зияющими как глазницы темными окнами, увитый плющом. Дверь оказалась закрытой, и Саре пришлось испытывать ветки плюща на прочность, понимаясь на второй этаж.
«Хорошие, гибкие ветки, – думала она, прислушиваясь к шагам чудовища, настигающего несчастную жертву, интересно, а резал ли его кто-нибудь на розги!» Тут какая-то сила подняла девушку и швырнула в окно. Очутившись на четвереньках на полу, Сара не сразу поняла, почемеу так горит попка: оказалось, плющ был живым и наградил ее крепким ударом зеленой веткой пониже спины.
– Ничего, – Сара одернула задравшуюся полу ночной рубашки, бывали и хуже!
Девушка отдышалась и посмотрела вокруг. Обстановка в комнате, на первый взгляд, выглядела абсолютно незнакомой и состоял из огромной комнаты, заставленной старыми вещами. Девушка увидела здесь пианино с выбитыми клавишами, шкаф, стол, сундук, кушетку. Она увидела, что эта мебель побитая, пыльная, грязная. Казалось, какая-то злая сила собрала и перенесла в эту комнату веши, окружавшую Сару в далеком детстве.
Девушка не могла понять, где она находится. Она не знала этой комнаты, она никогда раньше не была в ней. Она никогда не слышала, что у кого-то может быть комната, в которую когда-то стащили кучу хлама сл свалки, а потом заперли на ключ.
– Интересно, как это может быть? – Девушка подошла к дверному косяку и нащупала в привычном месте выключатель. – Неужели сработает?
Под потолком загорелась лампочка Ильича.
Теперь обстановка потеряла зловещий вид и Сара стала угадывать давно забытые предметы из детства.
– Тут никто не живет! – Сара присела на продавленную кушетку, когда-то очень давно служившую не только для сна, но и для порки. – Такое ощущение, что здесь не было никого лет десять, не меньше!
Сара осмотрела ноги и с удивление не обнаружила порезов, пружины кушетки до боли знакомо скрипнули.
«Вот так они скрепили в такт ударам, когда я вертелась, наивно пытаясь спасти попку от жалящих ударов!» – подумала девушка. Она не могла сейчас припомнить, когда ее высекли в первый раз. Наверно, когда Сара была совсем маленькой, и ее за какие-то детские шалости или провинности. Конечно, родители шлепали по общепринятым местам, такое не воспринималось как что-то из ряда вон выходящее. Первая осознанная обида на мать за незаслуженное и жестокое наказание запомнилась ей на всю жизнь. Девушка испугалась сильно-сильно. Она поворачивалась и смотрела из стороны в сторону.
Была весна 1944 или 45 года, православный Троицк отмечал Вербное Воскресенье. Их квартирная хозяйка Дарья Никандровна Монетова, женщина набожная, взяла Сару с вечера с собою в церкву – на всенощную. Святость витала в воздухе. Во время молебна душа девочки парила под расписанным куполом, а плоть, привалившаяся к боку какой-то мягкой и теплой старушки, прикорнула в дальнем мало*людном уголочке.
Рассветало, когда Сару, сонную, Дарья Никандровна повела домой. Они шли по голой степи, взбирались на холм к городскому кладбищу, ветер то налетал и норовил свалить их с ног, то утихал; пахло весной.
В руке маленькая Сара несла пучок прутиков, усыпанных комочками пушистых почек; Сара представляла их себе птенцами, проклюнувшимися по весне на деревьях.
Дарья Никандровна, прямая и молчаливая, шагала рядом с ней, держа в вытянутой руке связку таких же вербных прутиков. Губы ее шевелились, изредка до слуха девочки доносились обрывки фраз, к которым Сара была уже давно привычна: "Господи Исусе… Пресвятая Богороди*ца… святые угодники… спасите и помилуйте рабу Божию…"
Мама то ли еще не спала – после бесконечного воскресного трудового дня, ведь не было в войну ни выходных, ни праздников, то ли уже не спала – собиралась на работу. Она переждала, когда хозяйка пройдет через "их" комнатку в кухню, а оттуда в свое узкое запечье, выволокла Сару на крыльцо, сняла трусики и наотмашь исхлестала, измочалила об Сару гибкие и упругие весенние прутики, спустив с них тонкую кожицу вместе с пушистыми почками-птенцами.
ОТ вновь пережитой обиды у Сара на глаза навернулись слезы. Девушка заметила окно, что верба, напоминавшая ту, из детства, разрослась до гигантских размеров. Сначала она скользнула по окну взглядом, лишь осознав, что это окно, что оно находится рядом со шкафом и бочками, и ничего больше, кроме этой мысли, а потом она сообразила, что может выглянуть из окна и посмотреть на весь мир. Наверняка, она заметит в нем какой-нибудь ориентир из другого, привычного для нее мира, по которому она уже сможет уйти отсюда, уйти к себе домой, запереться в своей комнате и истерично заплакать в подушку, переживая все события этого дня, резкое пробуждение, странную комнату-абскуру, синтезирующую все человеческие страхи и воспоминания из не столь далекого детства.
Тогда мать долго трудилась над Сариной попкой, вымещая свою смертельную усталость – от изматывающей работы и долгого безмужнего существования, свой страх – не свихнулась бы доченька по малолетству, не крестилась бы, ведь она была дочерью синагогального габэ, да и сама постилась в Судный день – последняя дань тысячелетним еврейским традициям.
Девушка подбежала к окну. На пыльном полу осталась цепочка ее следов – тоненькая ниточка, ведущая от того места, где она лежала, к тому, где она сейчас находилась.
О да! За стеклом незнакомый мир продолжался. Первое, что она осознала был дождь – его капли стекали ручейками по стеклу, – и она смотрела сквозь них. Сверху, это второе, что она осознала, сверху она смотрела на весь мир. Он расстилался перед ней, и она замечательно четко видела, что она не знает, где она. Мир за стеклом – это не Ташкент и не родной барак, куда отец Сары пришел с войны в ночь на 9 ноября 1945 года. Все, кто возвращались из Германии, везли узлы, чемоданы, коробки, ящики, контейнеры, вагоны, целые железнодорожные составы немецкого добра – одежду и обувь, музыкальные инструменты, мебель, картины, корзины, кар*тонки... Награбленное и "экспроприированное" именовалось "трофейным", попадало на толкучки, к перекупщикам и спекулянтам и какими-то неведомыми путями на прилавки государственных магазинов.
Отец за богатством не гнался и дорогих трофеев с собой не привез, но, тем не менее, Сариной маме досталась ручная швейная машина "Edelweiss", черная и лакированная, а дочке – двусторонняя губная гармошка "Weltmeister", а для себя отец привез широкий коричневый офицерский ремень, легкий, мягкий, изготовленный из тонкой хорошо обработанной кожи. Ремень венчала массивная металлическая пряжка с изысканной готической вязью – "Gott mit uns!" Как давно это было!
Мир за стеклом – это огромный сад. Девушка видела дорожки, газоны, цветы, кусты, мокрые деревья. Где-то за ними по периметру тянулась чугунная ограда, а дальше были лужайки – мокрые и грязные, – за которыми начинался лес; лес густой, черный, непроходимый. Она видела его опушку, где деревья стояли огромные, столетние, сказочные. Она сдернула какие-то крепления и распахнула створки окна. Холод, это единственное, что она ощутила, а потом ветер, который бросил ей в лицо дождевую воду. Холод от воды.
Девушку звали Сара. Она всю жизнь прожила в Ташкенте. Отец возвращаться на Украину не хотел.
Сара с легкостью овладела техникой игры на губной гармошке, научилась не только выводить на ней мелодии, но и, перемещая вдоль клеточек язык, выдувать из них аккорды сопровождения. Следующим достижением в эстетическом самообразовании стало чередование музыкальных проигрышей с распеванием частушек и куплетов, подслушанных у послевоенных попрошаек-инвалидов.
Она мечтала прожить всю жизнь хорошо и даже умудралась без блата поступить в университет мировой экономики и дипломатии и внимательно училась там. Весь мир для нее был разложен на аккуратных полочках, где, подчиняясь немецкому Ordnung’у, стояли коричневые папочки с правилами, целями и желаниями. Она точно знала, что любит, и что не любит. Она точно знала, кто ей нравится и кто ей не нравится. И, разумеется, она всегда знала, где находится, и как сюда попала. Таким образом, она оказалась совершенно неподготовленной к тому, чтобы очутиться где-то в незнакомом месте, совершенно не догадываясь, как она сюда попала и как вообще она могла бы сюда попасть.
Сара не плакала, это капли дождя текли по щекам, а когда рукой она как слезы стирала их, ветер кидал ей в лицо новые дождевые капли. Она закрыла створки.
Когда бьют ремнем – это больно, очень больно, вспомнила она свой первый печальный опыт, а сейчас, в этом сюрреалистическом кошмаре – может целую минуту, целый день, целое столетие – она не помнила ничего: ни как ее зовут, ни кто она, ни где она живет, ни целовалась ли хоть раз с мальчиком. Потом это страшное мгновение прошло – она вспомнила себя, она узнала себя, но в этом знании не было ничего, что помогло бы ей вспомнить, как она сюда попала, ничего, что могло бы ей помочь в этом стремлении.
«Попытайся вспомнить всю свою жизнь, – сказала она самой себе. – Ты помнишь свое детство?». Что за губы, что за брови!
Милку я прижал к груди.
А как доходит до любови,
Так говорит: – К другой иди!

Девочке не было еще и девяти лет, а Сара уже знала много подобных песенок и других, покрепче и посрамнее. Популярной среди народных песнопевцев долго оставалась серия нравоучительных историй с рефреном "С одной стороны и с другой стороны":

"С одной стороны и с другой стороны,
Как намажется помадой, станет хуже сатаны"
или
"С одной стороны и с другой стороны
Опасаться этих типов нынче девушки должны."

Безногие, безрукие, слепые нищие, поблескивая в полумраке общих железнодорожных вагонов своими военными наградами, передвигались на костылях или на самодельных колясках-платформочках – две-три сбитые досочки на четырех подшипниках вместо колес – иногда с мальчиком или с девочкой в роли поводыря, подголоска, сборщика милостыни, и пели приблатненными испитыми голосами свой безысходный послевоенный фольклор.
Как Сара им завидовала! Сара представляла себе: с трофейной гармошкой, зажатой во рту, она идет вдоль тесного и душного вагонного прохода; пассажиры прекращают свое постоянное жевание, затихают и слушают, слушают, слушают – Сару, а потом расстегивают и развязывают узлы, сумки, кошельки, и звонкий монетный дождь обрушивается из их щедрых пригоршней в ее потертую шапку-ушанку. Сара живет, где придется, в основном – на вокзалах и в поездах дальнего следования и ее никто не заставляет каждый день умываться, чистить по утрам зубы отврати*тельным порошком из круглой банки с противной бледносиней надписью "МЕТРО", ходить в школу, готовить уроки, заучивать наизусть дурацкие стихи:

В Казани он татарин,
В Алма-Ата казах,
В Полтаве украинец
И осетин в горах.
Он в тундре на олене,
В степи на скакуне,
Он ездит по столице,
Он ходит по стране.

В стихах долго и нудно говорится – все про НЕГО да про НЕГО, а в конце оказывается, что всего-навсего –
Он девочка, он мальчик,
Он юный пионер.

Так, с воспоминаниями из детства все в полном порядке, подумала она. «Ты помнишь, как ты вернулась из института?»
Нет. Она не вернулась из института. Она не помнила, чтобы возвращалась из института. Ничего нет. Она, наверное, села в троллейбус. Она, наверное, села на заднее сидение. Было так удобно. Она так устала. Она заснула в троллейбусе где-то на заднем сидении и теперь спит, подпрыгивая на ухабах, и видит сон, где она в дурацкой комнате смотрит в дурацкое окно на дурацкий мир, который пугает ее своей непонятностью.
Она сейчас… прямо сейчас… нет, вот сейчас… она проснется, размахивая руками и тупо глядя на кондуктора, который будет стоять и ждать, зажав в правой руке стопку мелких банкнот, а в левой – рулон билетов со счастливыми номерами. Сара села на пол, сверху было окно, справа – шкаф, слева – бочки, и стала ждать, когда проснется. Но это все никак не происходило. Минуты бежали тяжелые, ведь время ожидания – это бесконечная тягомотина. Вспомнился еще один скандал из детства. Намерения девочки не были тайной для окружающих; напротив, Сара делилась ими с товарищами и даже стала запугивать маму:
– Пойду с гармошкой по вагонам! – дразнила Сара ее в ответ на какие-то придирки.
– Ты слышишь, Ной, что он говорит? – услышав от Сары ТАКОЕ закричала мама. – Я тебе пойду с гармошкой по вагонам!
Почему-то маму особенно возмутило то, что с – гармошкой, как будто если без гармошки, то – пожалуйста… – я тебе пойду с гармошкой! – И мама замахнулась на Сару, но ударить не успела.
– Софа, – мягко начал отец, однако к концу фразы голос его отвердел настолько, что им можно стало забивать гвозди. – Мою дочь ты никогда не тронешь пальцем. Ты слышишь? Ни-ко-гда!
Редкий, если не единственный, случай, когда отец ТАК разговаривал с мамой.
– А теперья влипла по самое нехочу! – Сара сидела на полу, прижавшись спиной к стене, и от нечего делать смотрела по сторонам уже гораздо более внимательнее, чем в первый раз.
Все вокруг было очень грязным. Пыль пушистым слоем лежала на мебели, на вещах, на полу. Сара очень хорошо видела то пятно, которое осталось от ее тела, когда она спала, сжавшись в комок. Она внимательно осмотрела это пятно. От пятна к ней тянулась цепочка следов – она их оставила, когда подбежала к окну, но там была еще одна цепочка следов. Даже две. Одна на другой. Кто-то (может быть, она сама) вошел в дверь, прошел в центр комнаты (к тому месту, где она лежала), а потом ушел, сметая пылинки со своего пути.
Кто-то, кто не может быть ею самою, потому что она не может одновременно остаться спать на полу и в то же время уйти из комнаты. Кто-то, кто был совсем другим человеком. Кто-то, кто, возможно, принес ее на руках, осторожно положил на пол, поправил курточку на ее груди и ушел, оставив ее, Сару Гурвич, в этой комнате со старыми вещами и пыльной мебелью и отцовским ремнем, тем самым страшным ремнем, что он выбросил много лет назад. Кто-то, кто знает, как она оказалась здесь, кто-то, кто знает, как уйти отсюда, кто-то, кто, может быть, все еще находится в этом доме, и если она не будет сидеть здесь и ждать, когда до нее, наконец, дойдет, что она не спит и что она никогда не проснется в семнадцатом троллейбусе по дороге домой, то она может побежать по следам через весь дом и нагнать того парня, который это сделал. Наверняка, это окажется кто-то, кого она знает, и кто поможет ей выбраться отсюда.
«Помогите мне».
Она подбежала к двери и надавила ручку. Ручка не поддалась – дверь оказалась запертой.
– Черт! – крикнула Сара.
Она продолжала давить на ручку и дергать дверь.
– Черт! Черт! ЧЕРТ! – выкрикнула она.
Сара была, как сейчас говорят, "трудным" ребенком. Об этом, кроме родителей, говорила ее тетка с маминой стороны, сравнивая Сару со своей покладистой дочкой – ровесницей и двоюродной сестрой, и другая тетка, папина старшая сестра, она была отцу вместо матери, вырастила его после ранней смерти родителей; ко Саре она относилась как к внучке, хотя ее младшая дочь была почти на два года Сары моложе.
"Трудный ребенок", – говорили о ней Тарасенковы, у них они после войны снимали угол за фанерной перегородкой. "Трудный ребенок", – вторили им воспитательницы в детском саду, то же самое твердили нянечки и медсестры в железнодорожной больнице, где Сару долго лечили от двустороннего воспаления легких.
Потом Сара закрыла глаза и заплакала. Весь этот дурацкий мир просто бесконечный ночной кошмар. Вы все должны осознать это.
Сара начинала постепенно понимать, что с ней случилось. Кто-то принес ее в комнату, в незнакомый дом и запер на ключ. Она проснется, и тогда начнется все самое главное, самое интересное. Кто-то, кто запер ее, откроет дверь, войдет в комнату. Кто он? Или это кто-то абсолютно для нее незнаком?
Может быть, он ездит с ней каждый день в институт и следит за собой, чтобы его взгляд не оказался слишком жадным, может быть у него где-то (здесь) в темной комнате лежит стопка ее фотографий, там, где она покупает семечки у старухи, где она осторожно подкрашивает ресницы, где она смеется радостно и независимо в кругу своих друзей, уверенная, что ничего плохого не бывает. Маленькая дочь сводила с ума всех вокруг себя, и Сарая вопреки данному при ее рождении самой себе обещанию – не подымать на ребенка руку, нет-нет да и шлепала ей твердой ладонью по мягкому месту… – не хватало терпения.
"Трудный ребенок"… До сих пор она помнит, как мама в чем-то пыталась убедить ее, упрашивала, требовала, но девочка была непоколебима. Теперь не она сведила с ума весь мир, а наоборот, поняла она. И пока ты плачешь, упав перед закрытой дверью на колени и все еще держась за ручку двери, кто-то там, внизу, уже
проснулся, услышал твой крик и поднимается к тебе по ступенькам лестницы.
Сейчас придет отец, возьмет в руку ремень, и ты будешь кричать, биться и просить шепотом: «Не надо…» – Твое упрямство родилось раньше тебя! – кричала мама.
Отец безучастно читал газету. Помня его предупреждение, ударить Сару мама не решалась.
Наконец, отцовское терпение, вероятно, достигло предела. Сарин родитель и радетель отложил газету, встал, промаршировал к табуретке, на которой свернулся в спираль трофейный ремень с заклинанием "Gott mit uns!". В такт его шагам проскрипели хромовые сапоги отца и хлипкие доски пола.
Ремень рванулся с места, увлекая за собой отцовскую руку. Сара не успела ни увернуться, ни пригнуться, ни отклониться, только зажмурилась и вздрогнула…
Нарушив однажды заповедь, отец отменил ее вовсе, превратив свой военный трофей в орудие воспитания.
Будет больно, это уж точно…
При мысли о порке Сара почему-то успокоилась. Она продолжала сидеть у двери и думать, как же она влипла. «Ни в коем случае нельзя заниматься саможалостью, – понимала она, – но мне так плохо». «Ты можешь вылезти в окно или сломать дверь, только не сиди здесь, не плачь и не представляй, что будет с тобой, когда он до тебя доберется». Сара решительно вскочила на ноги и оглядела комнату. Она хотела найти что-нибудь большое и острое – топор, чтобы выбить им дверь, а потом мозги тому шизику, который притащил ее сюда. Она подбежала к книжным полкам и осмотрела их. Старые книги с чудными названиями, написанными готическим шрифтом.
Девушка заглянула под кушетку, осмотрела стол, открыла бочки. Они были пустые.
Она хотела посмотреть, что лежит в шкафу, но заметила что-то движущееся в окне. Сара присмотрелась внимательнее. Внизу двигалось какое-то чудовище. Тварь, похожая на динозавра из Юрского периода, жуткая смесь из птицы и крокодила. Сара со страхом прижалась к стеклу.
Монстр прыгал, цеплялся за ветки, карабкался по стволу – девушка услышала, как шуршит листва и трещат ветви.
«Если ты будешь стоять и продолжать смотреть в окно, то этот динозавр съест тебя, а потом срыгнет, как кот, и выплюнет твою кепку с клоком волос, прилипшим к ней». Сара отбежала от окна, она кинулась к двери, но никто ее еще не открыл. – Мама, – Девушка попыталась выбить ее плечом, но ничего у нее не получилось. – Спаси меня! Назавтра после порки мама Сару жалела, кормила чем-нибудь "вкусненьким", заискивала, рассказывала о своей любви к ней – до следующего скандала и очередного рукоприкладства.
Но мама не пришла. Только тварь царапалась где-то совсем рядом с окном. Третий этаж – это не настолько уж и высоко – ветви деревьев легко достают до карниза.
Сара подбежала к шкафу и открыла его. Ветки деревьев прямо перед окном раскачивались сильнее, чем предполагала сводка из метеоцентра Узбекистана. В шкафу не было ничего, кроме ковра. Обыкновенного, настенного ковра, который нельзя использовать даже в качестве савана, потому что он слишком мал.
– Помогите! Помогите! ПОМОГИТЕ! Ради Бога…– Сара кричала так, как в детстве, стараясь сократить отцовскую экзекуцию. Сара захлопнула створки шкафа с такой силой, что они вовсе не закрылись, а ударились и снова распахнулись. Сара не обратила на это внимания. Она встала с боку от шкафа и начала толкать его так, чтобы он закрыл окно. Ей было очень тяжело, но шкаф сдвигался. Тварь свистела и царапалась где-то рядом за стенкой.
Если ты не успеешь задвинуть или оставишь достаточно большую щель, то тварь выбьет стекло и протиснется в комнату. Вереща и вытягивая шею, она кинется на тебя и, откусывая пальцы на руках, которые ты протянешь вперед, чтобы защититься, будет пытаться добраться до шеи, головы. Оторвет руки, разорвет тело, засунет морду под твои ребра и всосет сердце, которое как аквариумная рыбка будет биться на языке у этого чудовища. Сара успела задвинуть шкаф. Тварь за окном разбила стекло, но ударилась о стенку шкафа. Шкаф задрожал как спичечная коробка и едва не упал на пол, а тварь там, за ним, забилась в истерике, не удержала равновесия и сорвалась с карниза. Сара сидела на полу и слушала, как что-то упало вниз и завозилось там, вереща от боли. Это был единственный звук, который можно было услышать в этом странном доме. Все остальное было тихо – удручающе тихо. Сара услышала, как тварь снова полезла на стенку. «Когда-нибудь это кончится?» – подумала девушка, чувствуя, что сходит с ума.
Тварь шуршала ветками. «Где я? Что происходит со мной?» Возможно ли, что нашелся парень, который бы похитил меня и спрятал где-то за пределами Ташкента? Возможно… Невозможно!.. Невозможно поверить, чтобы профессор Персиков снова перепутал яйца и где-то кто-то вырастил ящерку высотой в два метра. Невозможно, чтобы то, что рвалось ко мне в комнату, вообще существовало. Если я признаю его существование, то значит я сумасшедшая, если я не признаю его, то значит я просто дура. Господи, что мне делать? Отодвинуть шкаф, открыть окно и прыгнуть вниз, к нему в пасть? Позволить ему сожрать мое тело, а мою сумасшедшую душу выпустить летать над ним?
Надо сломать дверь и выйти отсюда.
Сара огляделась и заметила сундук, а рядом с сундуком она увидела крышку люка. До сих пор она его не замечала только потому, что за годы пыль ровным слоем осела на пол и скрыла щели между досками пола и люка, а теперь, когда она в истерике металась по комнате, пыль сдуло и люк четко обозначился ровным квадратом.
Сара подбежала к нему. Люк был совсем небольшой: метр на метр. Ручки, за которою можно было бы ухватиться, не было. Сара тихо заплакала – слезы потекли по щекам, – она руками гладила люк, точно надеялась, что от ее прикосновений сработает сказочный механизм и для нее откроется путь. Сара заметила не сразу, вроде бы почувствовала, но отогнала, как безнадежную надежду, а потом, когда это случилось еще раз, она улыбнулась сквозь слезы. Люк дрожал… и сдвигался. Медленно, но верно. Отходил в сторону. Тварь за окном добралась до карниза и ударилась о шкаф. Сара не обратила на это никакого внимания. Тварь с грохотом свалилась вниз. Люк ушел в сторону, и открылась достаточно широкая щель. Сара наклонилась, чтобы посмотреть вниз. Внизу визжала тварь, – наверное, она напоролась на старую ветку. Сара сначала ничего не увидела, но потом что-то белесое метнулось вверх к ней и прикоснулось к ее лицу. Сара с криком отшатнулась. Что-то острое едва не выцарапало ей глаз. Она с ужасом смотрела на люк. Нежно-белые пальцы высунулись из щели и вцепились в крышку люка, они пытались полностью сдвинуть ее в сторону, чтобы выпустить своего хозяина наружу.
«Если оно вырвется оттуда, изнизу, то только для того, чтобы полностью выдавить у меня глаза».
Девушка забилась в истерике. Она орала, она колотилась головой, она махала руками. Она плакала. Ей было страшно, страшнее чем в том, детском кошмаре, гениально описанном М. Горьким. К Сариному девятилетию старшая двоюродная сестра подарила ей книгу М. Горького "Детство". Книгой девочка зачитывалась, ее герои жили вокруг Сары, сама она перевоплощалась в них, проживал их жизни, заставлял их соучаствовать в переживаниях. А порки, учиняемые стариком Кашириным, предназначались и ей тоже. Хорошо подобранные и вымоченные розги оставляли в ее душе кровавые полосы. М. Горький надолго стал любимым автором, порки их породнили.
Теперь она боролась не за спасение от несправедливого наказания, она боялась за свою жизнь. Когда истерика прошла, девушка свернулась клубочком прямо на полу и уставилась на люк. Крышку уже сдвинули настолько сильно, что Сара увидела кого-то, мелькавшего в щели. Сара просто лежала и надеялась, что для нее все закончится быстро. А если нет? Если она почувствует прикосновение его пальцев на лице, когда он будет выдавливать ей глаза, а потом, сквозь боль, она почувствует еще: как ее кровь побежит по лицу, как его пальцы продолжат шарить, протыкая уши, вырывая язык, а главное – спускаясь ниже, ниже, все ниже, до самого низа, где чьи-то руки, которые она уже не увидит, полезут мять и ласкать ее тело, и, может быть, еще он будет при этом кусаться, вырывая куски мяса. «Не будь дурой, не допусти этого».
Сара встала на ноги. «Какая жалость, что я не Сигурни Уивер!» – Когда я вырасту, я обязательно стану писателем, – поделилась Сара с мамой мечтой. В течение всей жизни она напоминала ей эти слова. Сара подошла к люку. Белое, мягкое лицо с глубоко посаженными глазами и высоким лбом, обрамленным длинными, спутанными волосами. «Это же покойный дед Каширин! – Поняла она. – Неужели ты допустишь, чтобы это съело тебя?» Сара огляделась. Рядом с ней стоял сундук. Сара решительно распахнула его. Там внутри лежало ружье. Она взяла его – Сара никогда в жизни не стреляла из ружья, даже никогда не держала его в руках, но сунула дуло в щель между люком и полом и нажала курок. У нее мелькнула мысль, что ружье может быть не заряжено, что оно может быть вообще игрушечное или надо было нажимать какой-нибудь другой курок или другую кнопку. Выстрел показался ей похожим на взрыв. Сара отшатнулась. Кто-то вырвал у нее ружье. Оно исчезло там, в щели между люком и полом. Сара закричала.Она кричала и смотрела, как люк сдвигается в сторону и из черной щели вылезает белый, мертвый человек. Сара смотрела на него и кричала. Человек вспухший, желто-белый, с черными глазами и застывшей улыбкой мальчика-дауна. Мир, который он видел, наверняка, был не цветным. И он не хотел видеть его цветным.
Мертвый человек пошел к ней навстречу. Девушка кричала. Не замолчав, она кинулась бежать прочь. Все ее мысли осыпались и растворились в пустоте, которая захватила ее мозг. Инстинкты более древние, чем инстинкты размножения, получили управление над ее телом. Это были инстинкты коагулянта, инстинкты дрожащей капельки, плавающей в «первичном бульоне», капельки, которая просто хотела
просуществовать целым организмом как можно дольше и ничего кроме этой простой мысли; мысли дожить до завтрашнего утра.
Сара со всего размаха ударилась в дверь. Дверь осталась закрытой, а где-то сзади шел человек-даун, широко раскинув руки для непрекращающегося объятья.
Будет очень больно, обещаю…
Мягкие, рыхлые руки сдавят твою грудь, червивые пальцы вцепятся в горло, а почерневшие ногти раздерут кожу. И еще будет запах из детва: неисстребимое амбре из подвала, подгнивших овощей, крысиного помета, серой плесени, умершей мечты напугает тебя, очарует тебя, задушит тебя…
Твой крик прекратится, твой плач затихнет, твои судорожные движения остановятся! Ты успокоишься, ты затихнешь, ты угомонишься.
Тварь внизу завизжала и снова полезла на стенку.
Сара отошла в сторону, упала на пол и горько заплакала. Что это за мир? Что это за дом? Что это за комната? Как из нее выйти?
Она плакала и не слушала, как за стеной воет тварь, пытаясь добраться до нее и напиться теплой, парной крови девушки.
Потом, когда Сара успокоилась, она начала думать о люке и о ружье и отцовском ремне.
Все может быть и не так. Там, например, никого нет. Она спустится вниз. Найдет ружье. Выкинет его из люка наверх. Вылезет следом. А может быть, в этой комнате есть дверь, которая будет незапертой, и она – Сара – окажется свободной. Нельзя просто так выкидывать этот шанс. До чего же трудно сделать выбор. Сара встала и осторожно подошла к люку. Он был черным квадратом на полу, где в
пыли было уже множество ее следов. Сара встала на колени перед люком.
Черный квадрат.
Сара, зажмурив глаза, как в прорубь опустила в него голову. Она ждала, что кто-то (или что-то) оторвет ей сейчас голову, и она никогда больше не будет мучиться перед выбором.
Ничего страшного не произошло. Сара открыла глаза и попыталась привыкнуть к темноте.
Через какое-то время она увидела комнату. Вниз от люка вела лестница. Сара уставилась на нее. Спуститься вниз? Она не видела кто еще есть в комнате, она даже не видела размеры этой комнаты, и главное, она понятия не имела, где там внизу может быть ружье. Скорее всего человек-даун отшвырнул его в сторону, и оно просто валяется сейчас на полу.
Сара осторожно спустилась по лестнице. Уверенно встала и огляделась. Света, проходившего через люк, было очень мало, но его хватало, чтобы облегченно увидеть, что никого кроме нее в комнате больше нет.
Сара теперь уже совсем спокойно огляделась. Комната была меньше, чем та, наверху.
Много меньше. Внимательно присмотревшись, Сара увидела, что комната не пустая – она обставлена в том же странном стиле, что и верхняя. Старый – старинный – шкаф, кушетка, комод, темная рамка на стене, – возможно, картина или чей-то портрет.
Рядом с ним была дверь.
Сара кинулась к ней. Осторожно нажала на дверную ручку. Она легко повернулась. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и полоска света упала оттуда. Сара уставилась на нее. Полоска света показалась ей золотой.
Потом серебряной…
Медной…
Сара осторожно закрыла дверь и оглянулась в поисках ружья. Его не было видно.
Сара еще раз, намного внимательнее, осмотрела комнату. Теперь она как будто вся состояла из темных углов, в которых могло прятаться ее ружье и маленькое, зелененькое чудовище с остренькими зубками и шершавым язычком, сдирающим кожу.Сара беспомощно посмотрела по сторонам. Внезапно она увидела окно, в темноте состоящее из нескольких нечетких линий, соединяющихся в размытый силуэт. Сара подбежала к нему и распахнула тяжелые шторы.
Ничего не изменилось: света вовсе не прибавилось, потому что стекла были закрашены черной краской. Лишь там, где слой этой краски был чуть тоньше,
виднелись светлые – серые – пятна. Сара закусила губу. Она отошла в сторону и в который раз оглядела чертову комнату.
Полно темных углов. Ей надо будет открыть вон тот шкаф, посмотреть под кроватью, заглянуть за комод, и где-нибудь там наверняка будет сидеть человек с белой кожей. Он вытянет руку, схватит Сару за шею и притянет к себе, чтобы лучше видеть
в темноте выражение ее лица, испуг в ее глазах, полуоткрытый для крика рот.
Возможно, он наклонится к ней, чтобы поцеловать (в щечку), и тогда она будет плотно сжимать губы, а он дряблым языком проводить по ним и ждать, когда она не выдержит и, задыхаясь, приоткроет рот, и он тогда успеет, все успеет, все…
Сара размахнулась и едва не ударила по стеклу руками, чтобы разбить его и пустить свет в комнату, где жил человек-даун, но она остановилась. Успела остановиться, потому что ходить потом по этому дому, капая кровью, по меньшей мере глупо. Кто знает, сколько монстров вытянут шеи, навострят ноздри, прислушаются к ее шагам? Немереное число… Придется искать ружье в темноте, или выйти из комнаты в неизвестность просто так – не вооружившись. Сара встала на карачки и начала осторожно, внимательно осматривать пол рядом с лестницей, а потом, по кругу, дальше. У человека не было много времени, чтобы спрятать ружье; и если никто не пришел и не унес его, оно должно быть где-то здесь, и все, что требуется от Ани – это перестать бояться темноты, мышей, пауков и посмотреть где-нибудь в углу. Ружье оказалось рядом с кроватью. Длинная, вытянутая тень, Сара схватила его, а потом подумала, что сначала нужно было присмотреться внимательнее – длинная, вытянутая тень могла оказаться змеей, кусающейся серной кислотой или еще каким-нибудь опасным химикатом. Сара встала с колен, положила палец на курок и подошла к двери. Осторожно приоткрыла ее и выглянула в щелку. Она увидела пустой коридор. Только двери, двери, двери и ничего кроме дверей – словно она попала в очень странное место Алисы из Страны Чудес, пародию на родное общежитие, где прошло все ее детство. Ей вдруг вспомнилось маленькое семейное торжество. Пятый класс, как и все предыдущие, Сара закончила с похвальной грамотой. Родители устроили званный ужин. Мама испекла два торта – манный и шоколадный, и напекла коржиков с маком; в крохотной, почти карманной, комнатушке пахло выпечкой и крепко заваренным чаем. Гости приходили и уходили по очереди, в несколько заходов, потому что "посадочных мест", по словам отца, у нас почти не было, а угощать и угощаться стоя – "la fourchette" – тогда еще не научились.
Для каждой смены устраивалась прием по полной программе: демонстрация похвальной грамоты, чай с шоколадным тортом, авторское чтения собственного стихотворения "Отличник", опубликованного в городской газете "Вперед!", чаепитие с манным тортом, исполнение на губной гармошке "Неаполитанской песенки" из "Детского альбома" П.И. Чайковского, еще чай – с хрустящими рябыми от мака коржиками и, наконец, заключительное любование похвальной грамотой с лестными высказываниями в адрес хозяев дома и их талантливую дочку-отличницу.
К концу приема за дверью уже стояла следующая группа родственников, приятелей и знакомых. Выходящие и входящие гости сталкивались, приветствовали друг друга, на бегу обмени*вались новостями и взаимными пожеланиями.

Сара вышла из темной комнаты. Она не стала закрывать за собой дверь. Закрытые двери нервировали ее. Ей казалось, что за ними скрыты какие-то мрачные тайны: скелеты, монстры, убийцы. Саре абсолютно не хотелось окружать себя тайнами. Ей никогда больше не захочется окунуться в таинственность и романтичность. И вдруг в комнату извиваясь змеей вполз страшный кожаный ремень, до боли знакомый с детства. Последняя встреча с ним произошла в конце того знаменательного семейного торжества.
Поздним вечером заканчивался прием последней смены. И тут отец почему-то решил внести разнообразие в повестку дня. Он положил похвальную грамоту на подоконник, взял в руку трофейный офицерский ремень, высоко поднял его и громко, с показной театральностью – под Юрия Левитана – провозгласил:
– Дорогой ремень, поздравляю тебя с успешным окончанием пятого класса. Постарайся по*трудиться не хуже и в будущем учебном году.
Отец думал, что получилось смешно. Гости умолкли. В наступившей тягостной тишине жалобно мяукнула рыжая кошка Косулька, ей кто-то наступил на хвост, упала и звякнула чайная ложечка да заржала за окном слепая кобыла Рот Фронт. Отец продолжал стоять с высоко поднятой рукой, его пальцы сжимали конец широкого ремня, который заканчивался металлической пряжкой с надписью готическими буквами "Gott mit uns!" – "С нами Бог!" Застывшая улыбка все еще не покинула его лицо, а Сара опустила голову и сжала сведенные судорогой губы, стараясь не заплакать.
К отцу подошел маленький тщедушный счетовод дядя Яша. Он бы

Serge de K · 25.08.2008 16:14:11

(окончание)
В комнате никого не было. Девушка увидела шкафчик, и когда открыла его, то нашла в нем именно то, что ей было необходимо. Сара облегченно вздохнула.Она автоматически закрыла за собой дверь на крючок, как закрывала ее всегда дома. Потом она осторожно сняла свою куртку – каждое движение было очень болезненным, – а затем рубашку и свитер. Ее руки были сильно искусаны,
особенно сильно нижняя часть от локтя до кисти. Те участки кожи, в которые вошли зубы-иглы гаргулии, вспухли и покраснели, а сами руки просто горели.
Сара нашла в аптечке спирт, смочила вату и протерла ужаленные кожу. Если она нажимала на ранки слишком сильно, то из них выдавливалась кровь. Пальцы у Сары дрожали. Скоро весь кусок ваты пропиталась кровью и стал красным – тогда девушка оторвала новый.
Затем Сара достала йод. Сплошь смазывать поверхность кожи йодом нельзя, поэтому она нарисовала сеточку: этому приему ее научила двоюродная сестра, которую в свое время учили розгами по примеру деда Каширина из повести М. Горького. Когда девушка рисовала клетки на правой руке, было не удобно и линии получались кривые. Потом Сара осторожно забинтовала свои руки. Она сидела на полу на своих вещах, аккуратно накладывала бинты и тихонько плакала. После того, как Сара обработала укусы розовой твари, она очень осторожно оделась. Потом снова заплакала. Что же ей делать? Как суметь выжить? Как вернуться домой?
Пусть кто-нибудь придет и спасет ее. Все что она смогла – уже сделала, она не может больше. В книгах, которые читала Сара, всегда появлялся хороший парень, который брал героиню за руку и выводил из темноты. Только Стивен Кинг позволял
умирать хорошим героям, но ведь его можно и не читать, не так ли? Это не домашнее задание, в конце концов! Ну, почему Сара не заслужила такого же парня? Почему она одна осталась в этом кошмарном сне (или может, свихнувшейся реальности)? Сара устала. Она не может больше. Она В САМОМ ДЕЛЕ не может больше. «Господи, неужели мало, что я сама спаслась от трех монстров? Если скульптура
может ожить и напасть на меня, то почему входная дверь не может распахнуться и
впустить семерых богатырей? Я не могу сделать что-то еще. Господи, помоги! ПОМОГИ МНЕ!
Сара встала с пола. «Почему хорошие парни бывают только в книгах, а в реальной жизни они или пьют, или умирают от рака, или сбегают с другой?
Почему я не героиня доброго рассказа про дикую собаку динго, а живу в каком-то героиновом бреде писателя-маньяка? Почему я сижу и плачу здесь? Почему жизнь так несправедлива? Господи, ты должен знать!» Сара подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор, она даже не подумала, что там
уже мог кто-нибудь появиться, чтобы теперь выпрыгнуть из засады и убить ее, перекусив шею. Девушка вышла на лестничную площадку к тем двум розовым скульптурам. Что, может
быть, попытать счастья и подойти к другой гаргулье? А вдруг ей повезет, и та окажется просто статуей, поставленный здесь на всякий случай в расчете на
дурака?! Сара усмехнулась: «НИ ЗА ЧТО!»
Она посмотрела на ту тварь, которая пыталась ее убить. Монстр ожил, когда она подошла к нему вплотную. Если вдруг кинуться и попытаться проскочить мимо, пока он еще не успел очнуться и придти в себя? Если повезет, то она успеет убежать и спрятаться в какой-нибудь комнате или даже сразу выскочить в сад.
«Глупости, не дури, он не пропустит тебя».
В любом случае, монстр ожил только в (непосредственной) близи. Сара осторожно подошла к краю лестничной площадке, к ажурным перилам, которые не давали возможность спрыгнуть вниз, минуя розовых стражей. Девушка старалась держаться
на равном расстоянии от обоих монстров. Получилось так, что они стояли по краям, а она – посередине между ними и держалась руками за перила, смотря вниз. Туда спускались два лестничных полукруга и соединялись в одну большую, громадную, как в фильме «Титаник» с Леонардо Ди Каприо, лестницу, которая выводила потом в коридор первого этажа.
Сара подумала, что если бы у нее была веревочная лестница, то она смогла бы перекинуть ее через перила и потом осторожно спуститься по ней на первый этаж, обойдя гаргулий.
Девушка, медленно пятясь и непрерывно наблюдая за монстрами, вернулась с
лестничного пролета назад в коридор. Там она уверенно зашла в спальню и еще раз
осмотрела ящики старого комода и содержимое трюмо. Она искала веревку. Ее не
было. На всякий случай Сара посмотрела в ванной и в той, третьей, комнате, в которую до сих пор еще не заходила. В ней не оказалось ничего интересного, всего лишь запертый шкаф и умывальник. Девушка подергала ручки шкафа, но от этого
ничего не изменилось.
Сара посмотрела еще в темной комнате, но нашла только серый ключ. Девушка вернулась к лестничному пролету, она постояла в дверном проеме, изучая статуи.
Она сосредоточенно думала.
В конце концов, Сара нашла выход. Из спальной и той темной комнаты она взяла покрывала, простыни, пододеяльники и связала из них веревку. Наверно, именно по таким веревкам сбегают сказочные принцы из сказочных башен.
Она вернулась на пролет и осторожно подошла к перилам, каждую минуту ожидая услышать, как зашелестят кожаные перепонки у оживающих статуй. Сара спустила веревку вниз – она даже оказалась длиннее, ее конец свернулся там, как змея, на нижних ступеньках лестницы.
Сара растеряно посмотрела вниз. Ей абсолютно не хотелось спускать вниз таким образом, но другого варианта просто не было, поэтому девушка перелезла через
перила и начала осторожно скользить, крепко держась за веревку.
Перебирая руками, которые жутко болели, она спускалась к первому этажу. Розовые
скульптуры стояли неподвижно, но зато ужасно болели руки.
Сара сорвалась. Она не выдержала этой боли и просто… простыня выскользнула из
пальцев, и девушка, слегка прикасаясь к тряпочной веревке, полетела вниз.
Она упала неудачно, при падении согнув ногу и свалившись прямо на нее. Нога тут же откликнулась болью. От сильной боли Сара свалилась на бок и зарыдала, уткнувшись носом в пол. Но почти сразу же очнулась и испуганно подняла голову, чтобы оглядеться…
Никого не было.
Сара посмотрела вверх. Статуи стояли неподвижно.
Сара посмотрела вперед. Так и есть – чуть дальше, если пройти по коридору, была дверь; наверняка,
входная, потому что рядом Сара увидела гардеробный шкаф и чью-то куртку,
повешенную на дверную ручку этого шкафа. Сара, стоная, приподнялась и захромала к двери. Даже если откроются все двери и даже если сверху закричат гаргулии, спускаясь вниз, это ничего не изменит. Сара не остановится. Она подойдет к двери, распахнет ее и уйдет прочь.
Больше ничего не имеет значения. Все не так уж важно.
Сара доковыляла до середины коридора, потом до гардеробного шкафа, до входной двери, потом она распахнула дверь и вышла в сад. Ее ошеломила бесконечная зелень, осенний холод и серое небо, моросящее дождем.
Сара отшатнулась и отступила в дом. Там вдруг резко обернулась: не появилось ли
позади привидение, дышащее в спину перегаром из крови, мяса и костей. Никого не
было.
Сара еще раз посмотрела в дверной проем. Холод, зелень, дождь… Сара отвернулась,
увидела гардероб и распахнула створки шкафа. Он был полупустой – только
несколько грязных, порванных ботинок, зонтик в углу и старый плащ.
Сара решительно вытащила зонтик из угла и вышла из дома, аккуратно закрыв за
собой дверь.
Сара очутилась в саду.
Дождь барабанил в зонт, холод пробирался под одежду, асфальтированная дорожка
петляла между деревьями и выходила, наверное, к чугунным воротам, открывающимися
со скрипом, раздражающим душу. Сара пошла по ней.
Все вокруг зеленое.
Все зеленое.
«Все красное». Иоанна Хмелевская. Игра слов. Это ничего для тебя не значит. В
конце концов, на свете останешься только ты, убийца и тараканы.
Зеленое.
Зеленое с чем-то ассоциируется. Сара задумалась, шагая по дорожке. Ассоциируется
с чем-то уже виденным сегодня.
Зеленый парнишка! Он смело топал ей навстречу, широко улыбаясь. Сара вспомнила.
Ага, кажется, у тебя впереди флирт.
В какой-то миг границы раздвинулись, или, нет, наоборот, сузились до бесконечно
малых величин. Все люди – значащие единицы – перестали существовать, выпали из
видимого диапазона.
Мир стал очень ярким, пронзительно ярким, в нем поселились только два существа:
он и она. Изумрудный мальчик с широкой и открытой улыбкой, правильная девочка с
наивной верой в настоящую любовь.
Сара ждала свою любовь именно так: они идут навстречу друг другу, они видят
только друг друга, они прикоснутся скоро друг к другу.
Чувство дежа вю нахлынуло как океан. Она рисковала утонуть в нем. Воспоминание о
будущем. Сара, никогда до этого не видевшая изумрудного мальчика, тем не менее
помнила все: его лицо, его взгляд, его улыбку.
Она помнила даже его имя.
Его имя было иностранным. Оно состояло из двух букв.
Ра.
В честь бога солнца из Египта.
Она помнила, что прикасалась к нему, он прикасался к ней. Самые приятные мечты
были о его прикосновении.
Когда он подошел к ней, она уже была влюблена в него так сильно, что кружилась
голова.
Ассоциация исчезла, воспоминание оборвалось.
И Сара пошла дальше по дорожке, оглядываясь по сторонам. Зеленые кусты слева и
справа – вечнозеленые листья, которые не завянут даже зимой. Очень возможно, что
она – зима – скоро начнется. Здесь на дорожках ляжет белый снег, а там возле
крыльца кем-нибудь будут протоптаны тропинки. Кем-нибудь… Тобой! Потому что ты
задержишься здесь надолго.
Навсегда.
Сара завернула вместе с дорожкой за поворот и увидела беседку. Старую, с когда-то
белой краской, но теперь уже посеревшую и покоробившуюся. Сучковатые, корявые
ветви розы обхватили беседку точно лапы паука. От асфальтовой дорожки к беседке
вела узкая тропинка.
Сара почему-то – бессознательно – завернула на нее и поднялась по ступенькам.
Удивительно! В беседке стоял маленький, круглый столик, накрытый для раннего
ужина. Сара увидела салаты, закрытое блюдо и вино. Девушка подумала, что это
поразительно вовремя, и подсела к столу. Она обратила внимание, что стол
сервирован для двух персон.
«Замечательно! Если из леса ко мне выбежит полуголый Тарзан, то я смогу
предложить ему присоединиться ко мне и таким образом научу его пользоваться
вилкой».
Сара попробовала один из салатов. Он был острый и вкусный. Она посмотрела, что в
закрытом блюде, и там оказалась холодная курица с яблоками. Девушка налила себе
вина в бокал и подумала, что много пить в этот вечер нельзя.
Сара сидела в старой беседке, оплетенной крючковатой розой, ужинала, чувствовала
тепло от вина и холод от ветра. Она смотрела перед собой и видела мокрый
вечнозеленый кустарник и думала, что все не так уж плохо. Только желтые,
коричневые листья на земле. Только мокрые, не подметенные дорожки. Только
одиночество. Саре вдруг показалось, что именно это настроение является основным
для дома, в котором она сейчас находится. Легкое сочетание дождя, осени и
пустого бокала напротив – капли, вечнозеленые листья и холод. Чтобы не
чувствовать его, Сара наполнила второй бокал вином до краев и чокнулась с ним.
Ужин затягивался. Сара сидела в холодной беседке, зябко куталась в свою легкую
курточку и думала.
Начались ли уже поиски там, в Узбекистане, в Ташкенте, дома? Вряд ли… Сколько
времени прошло с того момента, как она пропала? Были ли свидетели ее
исчезновения? Возможно ли, что ее похитили? Возможно ли, что Вика и Жанна
видели, как ее запихали в черный лимузин, который потом исчез с сумасшедшей
скоростью в неизвестном направлении? Возможно ли, что они уже позвонили к ней
домой, чтобы предупредить родителей, что Сара, вероятно, сегодня задержится? Что
ее похитили, а мимо шли прохожие, делая вид, что куда-то спешат?
Сара поджала губы.
Если никто не видел, если похитители действовали профессионально («Давай,
поехали ко мне домой, чтобы переписать тебе Земфиру!»), то никто не хватится до
утра, а утром мама, готовя завтрак, будет все более нервничать, ожидая звонка от
подружки, у которой дочка, наверное, ночевала. Звонка не будет, и мама
переперчит салат, пересолит яичницу и уйдет на работу с чуть-чуть неаккуратной
прической. Где-то с двух часов дня, она начнет каждые тридцать минут звонить
домой и ждать, что трубку поднимет Сара. К шести часам она вернется домой и
спросит у Сашки: не приходила ли Анька, а когда младший брат растерянно пожмет
плечами, то она сядет (упадет) на диван и заплачет, спрятав лицо в руках и
вздрагивая всем телом, совсем так, как, как это делала она после суровой отцовской порки…
Сара съежилась. Они начнут искать ее не раньше завтрашнего вечера, когда мама
позвонит на работу отцу и скажет ему, что Сара так и не появилась. После этого
мама станет обзванивать всех ее подружек, и Жанна или Вика (кто-то из них)
скажет, что они втроем сели вчера в троллейбус и доехали до сто сорок пятой
школы, где Сара вышла и прошла до автобусной остановки – они это видели из окна уезжающего троллейбуса.
А вот дальше никто ничего уже не видел.
Смогут ли ее найти здесь? – в заброшенном доме, находящемся где-то посреди
сказочного леса и наполненного монстрами?
Нет, нет, нет, ты должна верить…
Сара встала, она подумала, что хорошо бы взять с собой оставшуюся еду – она еще
пригодится, но никакой сумки с собой не было, поэтому девушка тяжело вздохнула и
забрала с собой только бутылку с вином. Курицу и салаты она оставила птичкам,
или тому, что заменяет здесь птичек.
Девушка вернулась на основную дорожку и пошла по ней, надеясь вскоре выйти к
чугунным воротам. Дорожка петляла, делала столько изгибов, что девушка удивилась, зачем нужно
делать такой лабиринт – прямо как в Диснейленде. Чтобы совершать здесь чудеса на
виражах или для того чтобы прятать в нем сына, незаконнорожденного от белого
быка? Сара попыталась в качестве ориентира использовать дом, и выходило, будто
она, двигаясь по дорожке, огибает его. Девушка попыталась представить, с какой
стороны она окажется, и вроде бы получилось, что с той, куда выходило
закрашенное окно в комнате человека-дауна.
За поворотом дорожка, как впрочем и следовало ожидать, оборвалась. Сара вышла к
старому пруду.
– О, нет!..
– Господи, ну зачем мне эти сюрпризы?!
Сара увидела внизу, возле самой воды, белые скамейки, она спустилась к ним,
уселась и отпила из горлышка бутылки. Она держала раскрытый зонт над собой и
смотрела на воду.
Круги от капель дождя успокаивали ее. Сара пила вино и наблюдала за ними. Ей
просто необходимо успокоиться. Вода плескалась почти у самых ног.
Со дна к ней поднялись рыбы. Чудовищные, белые, пухлые с деформированными ртами
и глазами. Рыбы плавали, жадно глотали воду и наблюдали за ней, за Сарой
Гурвич. Девушка поежилась.
Рыбы бились у ее ног.
Девушкой овладела апатия – ей было абсолютно все равно, и она не пыталась
подобрать под себя ноги. Рыбы тыкались в ее кроссовки. Сара, почувствовав их
слабые толчки, подумала, что уровень воды, наверное, поднялся, потому что не
могла же она сесть так, чтобы ее ноги оказались в воде.
Сара отпила еще вина. Рыбы вращали глазами и пытались откусить обувь. Вода словно
прибывала, но Саре было все равно.
Девушка допила вино. Она зашвырнула бутылку, как могла далеко в озеро, встала и
пошла вдоль берега. Ей казалось, что там, с другой стороны пруда, продолжается
ее асфальтовая дорожка. Рыбы бились без нее на мелководье. Сара не обращала на
них внимания, ей было все равно.
Она обошла пруд, и ей все время чудилось, что рыбы плыли за ней, но девушка не оборачивалась. Она, в самом деле, вышла к продолжению своей дорожки. Там Сара, уже пьяная, пошла дальше. Она, как раскованные девочки на сцене, размахивала и крутила зонтиком, она свободной рукой дотрагивалась до веток живой изгороди и сбивала дождевые капли.
Развлекаясь подобным образом, Сара дошла до чугунной решетки. Дальше девушка решила идти вдоль нее прямо по мокрой траве: так она обязательно найдет ворота, точно не пропустит их. Она пошла так, как решила. Кроссовки стали совсем мокрые, промокли уже и носки, но Сара не чувствовала это. Она шагала, пела и искала выход. Она забыла, что где-то здесь в саду прячется жуткая тварь, одновременно похожая на крокодила и птицу, монстр-людоед. Белые рыбы почти все ушли назад, на дно, потому что к пруду спустился динозавр. Он прыгнул в воду и схватил пастью несколько пухлых, мокрых тел. Он сожрал их, дергая мордой, как огромная птица, а потом опустил голову, сделал несколько глотков мутной воды и как курица задрал голову, чтобы вода по пищеводу попала в желудок. Потом тварь встряхнулась и пошла вдоль берега, пытаясь поймать еще несколько рыб. Сара нашла чугунные ворота. Они были закрыты. Сара не удивилась. Тварь обошла весь пруд, но больше не смогла ничего поймать. Она задумчиво вскинула голову и посмотрела в глубь сада. Девушка перелезла через ограду. Она спустилась с той стороны чугунной решетки, подобрала заранее перекинутый зонтик, раскрыла его и пошла в лес. Тварь тем временем нашла беседку. Она минуту смотрела на нее из-за кустов, а потом прыгнула, продралась сквозь колючие розы и сожрала остатки холодной еды, которые лежали на столе. Мордой она случайно задела бокал, который Сара наполнила вином, чтобы не чувствовать себя одинокой, и он с хрустальным звоном разбился об пол, вино разлилось кровавой лужей. Сара стояла на опушке леса и с тревогой смотрела в чащу. Уже совсем стемнело, и она почти ничего не видела. Дождь все не давал надежды прекратиться, и она слышала, как его капли бьются об зонт – это был единственный звук, который она слышала. Немного, не правда ли? Девушка подумала, что правильнее вернуться в дом, по пути забрав оставшуюся еду из беседки, переночевать в доме, забаррикадировавшись в одной из пустых комнат, и уже утром выйти снова и на этот раз уже идти, идти до конца. Тварь обнюхала мокрые следы возле чугунной решетки, а потом с грустью посмотрела сквозь нее туда в лес, откуда иногда приходили пушистые животные, которые залезали в сад, а она их убивала и съедала, сплевывая потом пух, прилипший к языку. Сара развернулась и пошла в дом. Тварь ходила вокруг дома и заглядывала в окна. Ей все еще хотелось есть. Сара перед тем, как перелезть через решетку, снова перекинула зонтик. Одна из спиц уже сломалась и торчала как подбитое крыло птицы (вороны).Тварь продралась сквозь кусты к пруду и неожиданно прыгнула в воду. Но белых рыб не было – они все ушли в глубину и не возвращались .Сара совсем замерзла, и необходимость прикасаться к ледяному чугуну не радовала
ее абсолютно. Она перелезла назад в сад и пошла по одной из дорожек, лавируя среди клумб и газонов, надеясь, что сейчас, наконец, она выйдет к дому. Стало совсем темно. Дом казался какой-то огромной, черной дырой, впитавшей в себя весь свет; ничего дальше вытянутой руки не было видно. Сара шла и думала, что сейчас, черт, ей придется заглядывать в комнаты первого этажа, рискуя столкнуться нос к носу с жутким привидением, но перед этим она должна найти беседку и доесть то, что осталось от ее ужина. Разумеется, все будет холодным, даже ледяным, но это единственная еда, которую она сумела найти здесь. Вскоре она вышла к беседке – теперь в темноте это было всего лишь смутное пятно – белесая клякса посреди черной страницы ночи. Сара уверенно поднялась по ступенькам и зашла под крышу беседки, она встряхнулась, закрыла зонт и шагнула к столику, который она видела немного нечетко. Она растеряно остановилась. Расколоченные тарелки, раскиданные салаты – Сара попятилась – хрусталь разбитого бокала зазвенел под ее ногами. Девушка с ужасом увидела, что все куриные косточки, которые она, смеясь, оставила для «птичек», съедены…
Кто бы мог это сделать? Сара сжала ладони в кулаки. Ни одна птица не кричала в округе, был только шорох ветра и стук дождя. Для того, чтобы услышать что-нибудь еще, необходимо было уже подключать свою фантазию.
Сарина фантазия уже приступила к работе, отталкиваясь от осколков фарфоровых тарелок, от разбросанных листьев салата, от темной лужи вина на полу, она летела, широко раскинув крылья, и рисовала; рисовала зубастую морду, тихую поступь шагов, кровь, брызгающую во все стороны, и ошметки кожи и мяса на обрубках костей. Сара так и стояла, сжав руки в кулаки, и перепугано смотря перед собой, по сторонам – в темноту, в шуршащие кусты, в даль асфальтированных дорожек – где-то там истина. Он уже пил воду из пруда, у которого ты сидела, он уже нюхал траву, по которой ты ходила, он уже разбомбил беседку, в которой ты ужинала, и теперь остался последний эпизод – финальный. Ведь у каждой истории есть такой эпизод, не так ли? Ведь он обязательно будет и у тебя, не так ли? Вдруг с ивовых ветвей, окружавших беседку стали осыпаться листья. Казалось, чья-то невидимая рука превращает ветки в орудие для порки! Сара, поняв, для кого делаются эти приготовления, не выдержала, она закричала и кинулась со всех сил, не разбирая дороги. Она неслась к дому – почти летела, ей казалось, что сзади шуршит трава и ломаются ветки, потому что та тварь, которая так рвалась к ней в комнату на третий этаж,
теперь бежит сзади, раскрыв пасть и вытянув передние лапки. Сумасшедший режиссер, который станет экранизировать мой «Дом с привидениями», с помощью скоростных ЭВМ обязательно снимет компьютерную сцену, в которой динозавр прыгнет, и в прыжке – камера медленно поворачивается вокруг замершей сцены: девочка и зубастый раптор – настигнет ее. Когтями раздерет ей спину и зубами выдернет ей позвоночник. Она будет еще секунду-другую жить, и камера наклонится к ней, чтобы яснее различить смертельную муку в ее глазах; в глазах, которые
постепенно погаснут, и тварь тогда рыча раздерет ее тело. Режиссер будет показывать эту сцену издали, потому что цензура, естественно, не позволит ему показывать ее вблизи. Она побоится, что кто-то проснется среди ночи с диким криком, а человек, который будет лежать рядом, от ужаса не сможет пошевелиться – именно такое впечатление на него произведет крик любовника. Впрочем, это единственное, чего я добивался, – быть автором твоих кошмаров. Я люблю, я понимаю…
Сара выбежала к дому совсем не с той стороны, где была дверь. В стене, на которую она наткнулась, были только темные окна. Девушка помчалась вдоль них по мокрой траве, сквозь ветви кустов – капли с них осыпали ее одежду, она медленно промокала. Сумасшедшая, и одновременно рациональная мысль проскользнула в голове: «Когда я, наконец, попаду в дом, то в первую очередь переоденусь во что-нибудь сухое, иначе я простыну». Сара не сомневалась, что попадет в дом и
спасется от страшной твари, она даже близко не допускала мысль, что через несколько секунд может мертвой лежать где-нибудь в кустах, а динозавр кусками будет отрывать от ее тела красное, свежее мясо и пожирать его рывками, как хищные птицы в телепрограмме «В мире животных». Для Савры ее фантазия ни в коем случае не была допустимой реальностью, ни в коем случае не единственно возможной реальностью.
Сара обежала дом и выскочила к крыльцу. Рядом с ним ее поджидала тварь; вытянув голову, она смотрела в сторону девушки. УСары не оставалось времени, она со всех сил ударила по стеклу ближайшего окна и разбила его, порезав кожу на пальцах, тыльной стороне ладони. Разумеется, она это почувствовала – жгучая боль и щекочущее чувство от струек темной крови. Сара кое-как подтянулась, залезла на подоконник и свалилась в комнату, выбив из рамы оставшиеся осколки стекла. Попав в комнату, девушка едва не задохнулась в темноте. Уже был поздний вечер, уже начиналась ночь. В саду была звездная темнота, там был слабый свет, но здесь, в комнате, никакого света не было вообще. Только абсолютная, фотографическая темнота, черная краска без единого намека на белые вкрапления. Сара не осталась беспомощно лежать на полу, она вскочила и на ощупь побрела куда-то прочь, прочь, как можно быстрее прочь, прежде чем тварь появится темным силуэтом на светлом квадрате окна, прежде чем она спрыгнет вниз на Сару и вцепится в нее, как курица в насест, удобно устроится и опустит морду вниз, к теплому девичьему телу. Сара, вытянув вперед руки, шла, она несколько раз споткнулась обо что-то (кого-то), но не закричала, не упала, а, удержав равновесие, зашагала дальше. Через сколько-то секунд она наткнулась на стену и начала шарить по ней, оставляя
кровавые отпечатки, пытаясь найти ручку от входной двери. Она нашла какой-то
шкаф, она едва не упала на какой-то диван, она нащупала что-то, что повернулось
у нее под рукой, и Сара открыла дверь. Яркий свет из коридора ослепил ее, и она, как к богу, шагнула к нему.
Девушка оказалась в том самом коридоре, где был гардеробный шкаф, плащ на
вешалке и когда-то старый зонтик в углу – теперь он валялся в саду под разбитым
окном и, если тварь хотела, она могла сейчас в ярости топтаться по нему. Сара
побежала в глубь дома, потому что в комнате, из которой она вышла, уже
раздавались глухие удары – кто-то на что-то натыкался.
Сара подбежала к лестнице – вверх подниматься нельзя, там гаргулии, зато вправо и
влево отходили коридоры, а рядом в стене была двустворчатая дверь.
Сара колебалась секунду, а потом распахнула ее. Там была библиотека – много
стеллажей, тысяча книг, наверняка, большая часть из них – это Ник Перумов,
Святослав Логинов, Василий Головачев и самое главное Джон Толкиен. Он – король
сказочных фантазий, книги вокруг – перепевы его книг, они в шахматном порядке
лежат перед ним, а он седым библиотекарем, серебристым, мифриловым привидением
шагает по ним, переворачивая чужие страницы своей царственной мантией.
Сара закрыла дверь за собой, и сразу стало темно. Она на ощупь прошла к столу,
который заранее заметила, и удобнее устроилась за ним. Она собиралась провести
здесь всю ночь. Гэндальф Серый будет ее защищать.
Разумеется, у Сары сразу не получилось заснуть. Во-первых, болели и кровоточили
руки, во-вторых, ей было неудобно полусидеть-полулежать за письменным столом,
в-третьих, быстро и легко заснуть после такого напряженного дня, каким он был у
нее, просто невозможно, поэтому Сара сидела за столом, положив руки перед собой,
и смотрела куда-то вдаль.
Сквозь окна за спиной в библиотеку проникал слабый свет. Серый сумрак захватил
комнату. Сара видела (чувствовала) темные углы, черные силуэты стеллажей, гардины
в неестественных формах, и что-то еще, легкое, как воздух, странное, как
волшебная сказка, реальное, как четвертое измерение.
Сара встала из-за стола и медленно обошла комнату. По пути она задергивала шторы,
и в библиотеке темные углы ширились, росли, черные пятна увеличивались и
захватывали все пространство.
«О Господи! если бы рядом был еще человек! Если бы кто-то, кто сказал бы мне,
что все не так уж и плохо, кто-то, к кому можно было бы прижаться и реально
ощутить, как уходит в сторону одиночество, кто-то, с кем шесть дней, семь ночей
не покажутся беспробудным кошмаром».
Сара постаралась больше ни о чем не думать, она хотела просто закрыть все окна,
чтобы можно было включить настольную лампу, взять понравившуюся книгу – тихую и
безмятежную – успокаивающую, – а потом медленно заснуть, переворачивая очередную
страницу. И вообще было бы замечательно найти здесь диван, мягкую подушку,
включить торшер, который обязательно будет стоять в изголовье дивана, и заснуть
так быстро, что даже и не заметить этого.
Сара нашла диван.
Он стоял, зеленый и уютный, в глубине комнаты за стеллажами. Именно такой, как
она мечтала: мягкий матрас, красная подушка, торшер в изголовье. Сара прокралась
к нему, чтобы включить мягкий свет.
На диване лежал человек.
Сара едва удержала крик. Девушка метнулась в сторону, спряталась за стеллажами,
вцепилась руками в книжные полки и зарыдала. Сара не смогла бы объяснить почему:
от испуга, от неожиданности, от чего-то еще?
Сара немного успокоилась и выглянула из-за стеллажа, чуть-чуть, очень аккуратно.
Она присмотрелась к человеку, который лежал на ее диване. Свет от торшера падал
ему на лицо, и Сара могла очень хорошо его разглядеть.
Парень ее лет, может быть, чуть старше или чуть младше. Равнодушное лицо, плотно
закрытые глаза. Он лежал в неестественной позе. Сара присмотрелась, чтобы понять,
что именно в ней не так, и постепенно до нее дошло – поза была хотя и возможной:
ни руки, ни ноги не были вывернуты, – но неудобной, в такой позе живой человек
не стал бы лежать, в такой позе может находиться только манекен… или труп, а
спящий человек бы перевернулся во сне, он согнул бы руку или ногу, чтобы ему
было удобней, а не лежал бы, как вытянутый солдатик…
Так будет лежать тело в гробу, но не живой человек.
Сара осторожно вышла из-за своего стеллажа и медленно приблизилась к человеку,
дивану и торшеру, освещающему эту сцену.
Парень, лежащий на диване, был мертв. Он не дышал.
Сара опустилась перед ним на колени. Господи, до чего же ты жесток! Ты из гадости
не можешь просто помочь мне. Ты, издеваясь, играешь моей судьбой. Мне интересно,
когда я была семилетней девочкой и ходила в первый класс, ты уже тогда знал, что
через десять лет я буду стоять на коленях перед мертвым человеком и ненавидеть
тебя?..
Девушка кончиками пальцев осторожно дотронулась до лица парня. Кожа показалась
ей удивительно теплой, словно человек умер несколько секунд назад. Впрочем, она
ведь не патологоанатом и не знает, как быстро остывает тело человека…
Сара заплакала, но потом рукавом вытерла слезы. Она чувствовала, как ненависть к
Богу уходит из ее сердца и в образовавшейся пустоте возникает новое чувство –
чувство равнодушия. «Что бы ты не придумал еще для меня, – может быть, ситуация
будет еще хуже, – но ничего больше не вызовет резонанса в моей душе: ни гнева,
ни радости, ни удовлетворения. Этого ни за что не случится, потому что ты убил
мою душу. Ты переборщил в своей жестокой игре, и теперь я не способна что-либо
чувствовать. Я превратилась в биологическую куклу. Я нуждаюсь теперь только в
еде, туалете и новой одежде; если не ошибаюсь, то эта новая игра называется
дочки-матери. Я надеюсь, что она тебе понравится, иначе ты меня просто
выбросишь. Я останусь в этом – теперь – пустом доме, как остаются вечером куклы
в песочнице. Ты забудешь меня здесь. Я – кукла, этот дом – песочница, и впереди
вся ночь».
Сара перестала мучиться. Она вернулась к письменному столу и удобно устроилась за
ним, потом закрыла глаза. «Постарайся думать о чем-нибудь другом, о приятном, о
неожиданном, и ты сама не заметишь, как погрузишься в сон».
Но Сара не могла думать ни о чем приятном. Все ее мысли крутились вокруг
Гоголевского «Вия», Уэллсовского «Острова доктора Морро» и Конан-дойлевского
«Затерянного мира».
«Попытайся абстрагировать. Постарайся помечтать. Попробуй заснуть».
Все мысли, издевательски пугающие, вдруг изменились. Все ресурсы мозга вдруг
обратились к памяти. Сара испуганно открыла глаза – она что-то вспомнила.
Парнишка, который был в зеленом наряде, он подошел к ней. Они встретились, как
старые друзья – поцелуем, а потом она сама взяла его под руку, и они уже вместе
пошли прочь от троллейбусной остановки, они пошли в ту сторону, куда парнишка
шел с самого начала.
Сара мельком увидела удивленно приподнятые брови Жанны, увидела счастливую улыбку
Вики – Вика была рада за нее. Возможно, ее близкие подруги подумали, что она
встречается с этим симпатичным, изумрудным парнишкой, о котором она ничего до
сих пор не говорила, потому что готовила им сюрприз, одновременно приятный и
завидущий.
Абсолютно незнакомый парень, не отпуская Анину руку, повел ее куда-то, а она
пошла за ним так, как будто все нормально.
Почему она себя так повела?
Что же потом с ней случилось?
Как она попала в этот дом?
Увы, все, что помнила Сара, – это была уверенная улыбка изумрудного мальчика, не
дающая ответов ни на один из ее вопросов.
Сара откинулась на спинку стула. Что же ей теперь делать?
Она – одна.

Ей холодно. Вся одежда мокрая.
Ей больно. Порезы на руках все еще кровоточат.
Ей страшно. Там в глубине комнаты на диване лежит мертвый человек, который умер
совсем недавно, и, возможно, его живая душа все еще летает здесь. В любой момент
она может начать кричать от холода, боли, страха.
Сара должна заснуть.
Сара должна спать всю эту ночь, чтобы утром найти в себе силы бежать отсюда,
иначе она может погибнуть здесь – смерть отсюда видно слишком близко, так близко
смерть видно только в реанимационной палате, где врач на свою совесть принимает
решение ввести пациенту дополнительную дозу морфия, чтобы только облегчить его
страдания, но не вернуть к обыденной жизни. Впрочем, мы все слишком легко можем
оказаться в этой палате, не так ли?..
Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной, я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой.
Сара начла напевать себе под нос. Она может
столкнуть труп с дивана и удобно устроиться на его месте, возможно, оно все еще
теплым от его тела, но она не будет этого делать, потому что она добрая. Она
может пройти еще раз по комнатам в поисках постели, но не будет этого делать,
потому что она не прихотливая. Она может подняться по своей веревке на второй
этаж, чтобы в ванной обработать порезы, но она не будет этого делать, потому что
она не скалолазка.
Вместо этого она в который уже раз закрыла глаза, и теперь точно приготовилась
спать. Тварь, сидящая в комнате, вдруг подняла голову, она внимательно прислушалась –
ей показалось, что в соседней комнате она слышит скрип деревянных половиц от
множества ног. Как танк, она прыгнула на дверь и вышибла ее с петель.
Тварь немного колебалась, в ее несложном мозге было только желание найти и
уничтожить девушку, которую она преследовала в саду. Ей хотелось вцепиться
когтями в ее тело и разорвать его на части.
Она помнила, что девушка выбежала в коридор и, значит, спряталась где-то здесь,
но мертвецы, протащившие ребенка, перебили эту мысль, и тварь беспомощно стояла
посреди коридора, пытаясь сообразить, что ей делать дальше.
Тварь перебежала в оранжерею. Диковинные цветы, но
теперь только уже их гнилые останки, росли когда-то здесь, а там, в глубине, в
чугунных клетках жила она и еще несколько таких как она, там им каждый день
давали куски говяжьего мяса и, иногда, живых существ, которые испуганно блеяли и
мычали, пока они раздирали их.
Очень редко, всего несколько раз, вокруг клетки собирались люди, такие же
существа, как и та девушка в парке, пили коктейли из красивых бокалов и
смотрели, как твари пожирают точно таких же существ, как и они, кинутых к ним в
клетку.
Тварь вспомнила все это – золотое время – и покинула оранжерею.
Через разбитые стекла, которые когда-то служили прозрачными стенами, она вышла в
свой сад. Там словно старые друзья ее уже ждали удручающий холод, не кончающееся
чувство голода и желание снова жить в тепле, получая сочащиеся куски мяса и
иногда живых людей. Обычная теплая мечта животного, прожившего некоторое время в
клетке.
Из пруда выползла белая, двугорбая рыба с четырьмя ножками и слизкими глазами.
Она была большая как акула, но могла бы вырасти еще больше до размеров кита,
только в пруду, куда ее выпустили однажды, не было столько места. Каждую весну
она метала икру, из которой вылуплялись белые личинки – глазастые рыбешки, но в
течение года она вылавливала всех этих мальков и пожирала их, едва не давясь от
голода. И еще каждую ночь она вылезала из пруда и ползала по мокрой траве на
берегу. Иногда она видела ящероподобную тварь, но никогда не могла ее поймать:
тварь была слишком осторожной. Однажды они подрались, и тварь очень сильно
поцарапала рыбу, но не смогла ее убить, потому что рыба схватила ее за ногу и
едва не утащила под воду.
Тварь сейчас стояла на берегу и наблюдала за рыбой. Она знала, что рыба иногда
очень далеко отползает от пруда. Она надеялась, что когда-нибудь (сегодня) рыба
забудет о ней и отползет достаточно далеко от пруда. Но рыба была умнее, она
слушала и так знала, что тварь рядом, что минут двадцать назад мимо прошла большая толпа и что в лесу кто-то движется. Она знала кто это, потому что уже не раз видела, как они выходили из лесу, робко прячась в тени, пролезали между решеткой и спускались к пруду – у них были длинные, цепкие пальцы и громадные глаза. Они вылавливали ее рыбок и поедали их, жадно запихивая в свои маленькие рты их пухлые тельца. Они хорошо плавали и ныряли, но все-таки недостаточно хорошо, чтобы избежать встречи с ней, а она их просто заглатывала и прожевывала живыми, чувствуя языком их судорожные, агонизирующие движения.
Тварь спустилась к воде. Низко пригибаясь, она скользнула к рыбе. Та дернулась, развернулась и, раззявив пасть, попыталась отразить атаку. Она почти укусила тварь за ногу, но тварь была слишком быстрой – она выскользнула из слизкой пасти рыбы. Мгновенными, резкими движениями тварь перешла в наступление, она накинулась на голову рыбы и

#1 25.08.2008 16:11:50

Дом с привидениями (В. Бекарев)

#2 25.08.2008 16:14:11

Re: Дом с привидениями (В. Бекарев)

Подвал раздела