Вы не вошли.

#1 24.07.2007 09:50:46

ташка
Пользователь
Из Уфа
Зарегистрирован: 28.06.2007
Сообщений: 13

Мыльная опера-3

Из серии «Утопия»

Мыльная опера.
Часть 3.

Золотой венок

Евгений Венедиктович, немилосердно фальшивя, напевал себе под нос нечто, что по идее означало бравурный марш. Он так старался, что Машенька-старшая даже не рискнула морщить очаровательный носик. Поводом было не столько возвращение в родные пенаты (чего греха таить, не любил наш кабинетный трудяга ни переездов, ни неустроенности временного быта), сколько сразу три письма, доставленных на подносе с утренней почтой. Все три касались недавнего «раута» в имении Пал Платоныча. И каждое - одно краше другого, одно витиеватее другого, одно восторженнее другого - от соратников по нелегкому труду возвращения в быт и мысли сограждан принципов и идеалов великого Домостроя.
Излияния на свой собственный счет (хотя они тоже присутствовали) он скромно опускал (хотя… гм… приятно-с… приятно-с…). Не в них же дело! А в том, что все три автора, такие разные и такие в некоторой степени неожиданные, самым высоким образом оценили достижения их семьи на это славном поприще. Он еще мог ожидать письма от  Нила Евграфовича, но совсем уж не ожидал ни от графини Р., ни от купца Ипатьева… Конечно, главной героиней, бесспорно, была Машенька-младшая, которой все три автора без тени  сомнения отдавали пальму первенства как на прошедшем рауте, там и в будущем. Так сказать, авансом. Но героиня героиней, максимальное наслаждение Евгению Венедиктовичу все-таки доставляли восхваления правильности и истинности избранного пути, а также той принципиальной и верной позиции, которую занял он, как глава семьи.
Машенька-старшая тоже благосклонно приняла этот пункт посланий, который разнился по форме и велеречивости (в зависимости от автора) и был един по сути. А дело было в том, что…
Нет, конфликта, конечно же, не было. И Евгений Венедиктович даже без поддержки со стороны авторов писем, не сдвинулся бы со своих позиций. Тем не менее, когда во второй четверке девушек главная (как выяснится несколько позже) соперница Машеньки, Елена из семьи Гр-вых, начала кричать буквально со второй дюжины, мнения зрителей разделились строго поровну. Не помогло даже авторитетное мнение Нила Ефграфовича, который  явно указал на то, что крики девушки носят несколько демонстративный характер и вовсе не могут быть признаком ее слабости или невозможности продолжать порку.
Причем он даже вынужден был обратит внимание собравшихся на некоторое несоответствие между тем, как лежала на скамье девушка и тем, как звучал ее голос. Лежала она действительно отлично, нисколько не боясь упасть с намыленного ложа наказания, извивалась свободно сильно и даже ревниво следившая за ней Машенька-старшая вынужденно призналась сама себе: девушка более ловка и тренирована, чем Машенька.
Когда выяснилось, что половина за то, чтобы отказать  Елене в возможности показать свое искусство в  дальнейшем, а ровно столько же за то, чтобы продолжить, все взоры обратились к Евгению Венедиктовичу. Собравшиеся, люди достаточно опытные и внимательные, не без оснований полагали, что вопрос с Еленой - это вопрос с будущей соперницей Машеньки. Понимал это и Евгений Венедиктович, но Машенька-старшая получила еще один прекрасный повод гордиться своим супругом и главой семьи.
Совершив легкий поклон Нилу Евграфовичу и главе семейства Гр-вых (тот с деланно-равнодушным лицом сидел подле свой дородной супруги), Евгений Венедиктович прокашлялся и неожиданно сам для себя сказал ясно и коротко. (Неожиданно не в смысле решения, а в смысле - коротко и ясно…).
- Досточтимые дамы и господа, соратники! Не секрет, что один из главнейших устоев и идеалов нашего великого дела - это не только безусловная и абсолютная Власть главы семьи или дома, но и безусловное этой власти подчинение. Подчинение принципам и духу! А безусловное, истинное, полное подчинение немыслимо без искренней радости домочадцев иметь возможность к настоящему Искуплению! Мы видим эту радость, эту искренность у прекрасной девушки по имени Елена. Я даю свой голос… нет, право же - я настаиваю на том, чтобы она осталась на своем ложе искупления и показала нам всем, насколько мы были неправы, ошибаясь в мыслях о ее слабости или неполной понимании истинного значения нашей Идеи!
Благодарный тост главы Гр-вых - это конечно, позже. Равно как и милейшая улыбка его супруги, словно невзначай пожатая рука, фейерверк комплиментов обоим Машенькам и настойчивое приглашение погостить всенепременно и как можно раньше - у нас еще чудеснейшее имение в самой Тавриде, там чудесно! Вы сами увидите, насколько там чудесно!
Все это - потом, а Елена… Как и следовало ожидать, она поняла, что «из ничего» создала всем (и самой себе) проблемы и не только укротила укротила свой нежный, звонкий голос, но  и…
… Евгений Венедиктович видал у одного из вельможных друзей, за изящным, но стальным решетчатым забором, привезенную из Индии огромную черную кошку. Очаровательный перелив мускулов, непередаваемая грация движений и негромкий, то ли предостерегающий, то ли просто из глубины кошачьей души вырвавшийся рык. Вот примерно такой пантерой и показалась ему Елена на третьей и четвертой  дюжинах. Не потому, что играли на спине и возле лавки ее длинные иссиня-черные локоны.  Она больше не кричала и не стонала. Она двигалась, буквально отдаваясь прутьям и скорей не от боли, а от нахлынувших на нее чувств мелодично… рычала. Как сочетать «мелодичность» и «рычание», понять было трудно, но ощущения создавались именно такие. Именно чувственные -  некоторые дамы, наиболее впечатлительные и понятливые, даже изволили явно покраснеть, когда грудной стон-рычание девушки становились совершенно откровенными, да еще сопровождаемые таким извивом тела, что …
Да, мы уже говорили выше - двигалась она вообще непередаваемо. И лишний раз напоминать об этом  не будем - в присутствии Машеньки-старшей. Дядюшка Григорий свое мнение уже высказал, не очень смутившись как раз ее присутствием - но усатому забияке дамы прощали и не такое. Мы же, как люди культурные и цивилизованные, ограничимся лишь сутью сказанного: Е…!  Ну, е..ть!!!! трах… туддыт еттить… семь раз… обокнч… Ну, даеееет девка!!!

х   х   х

Почему Машенька позволяла Насте спорить с ней, сказать было трудно. Вообще ей иной раз казалось, что она полностью попала под влияние этой крепенькой, как лесной гриб-боровичок, полногрудой девки. Не во всем, конечно, но…  Но в некоторых делах Настя понимала даже поболее  милой маменьки - как вот сейчас, выслушав сетования Машеньки -младшей на некоторые недостатки фигуры. Да и говорила она вовсе не так, как привыкла слышать в таких (кстати, довольно редких в силу интимности случаях) от Машеньки- старшей. Маменька, понятное дело, никогда бы не позволила себе настолько прямо заявить, что «не городи дури, барышня! Очень у тебя красивая п…! И волосики курчавенькие, и  срамничок в самый раз, горошинкой! И губки с бархатцей…! Говорю, очень даже миленькая! Машенька зарделась, потом зарделась еще раз, а потом упрямо пождала губы: (не те, право дело! ну что за мысли, г-да читатели! Те вообще поджать мудрено!)))):
- Великие искусницы греческих гетайр знали травы, которые позволил делать их тугими и выпуклыми более, чем дано природой!
- Фу! Нашла у кого спрашивать! Чего твои  гетары понимают! У нас знаешь каки травы есть? Тебе и не снилось.... А насчет тугих… Вот  дурья башка у тебя, барышня! Нашла об чем печалиться. Луковицу пополам и свеженьким натереть! Почаще делать - и припухнут, и тверже станут! Как вот бог свят говорю!
- Лу-у-уком?- ужаснулась Машенька.
-Ох, мы же баре, мы же балованные, мы же  в рот миндальные конфетки кидаем… Чего там тебе, дышать на кого, что ли? Опять же это не перед ТЕМ, это просто для тугости…
Насчет того чтобы «перед ТЕМ», Машенька вообще была к беседе не готова. Даже мощный авторитет Насти не мог сдвинуть ее с точки приличия - залившись румянцем окончательно, Машенька отложила дискуссию до лучших времен. Даже про лук временно забыла, тем более, что  впереди ждали дела не менее важные, чем крепость и выпуклость… Ну вы поняли…
Сейчас нужно было думать о крепости других выпуклостей - каждый вечер Настя  своим  сильными руками  разминала ей спину и все тело, особое внимание уделяя как раз им. Так мяла, что Машеньке казалось - она все еще на лавке под розгами. Сожмет, пришлепнет, отпустит, ладонью как лопаткой кээк врежет! Потом пальчиками быстро-быстро (ночной ветерок называется», потом  снова - шлеп! Со стороны это гляделось, наверное, странно - Машенька-старшая, понаблюдав разок-другой за этим «костоправством», неуверенно заметила:
- Ты как будто тесто месишь…
- А как же! - откинула прядь со вспотевшего лба Настасья. - Правду изволите говорить, матушка-барыня. - Тесто и есть. К зиме сами велели, чтобы пирог был что надо! Покруче замесим, меньше подгорит!
Проверив это на себе, Машенька-старшая  охотно позволила Насте и дальше «месить тесто» - или шлепала ее не так рьяно, как дочку, или поопытней была, или еще что, но расслабленное блаженство Машенька-старшая испытала, словно после хорошей бани. Тем более, что дело действительно было в  бане. Истомленная, распаренная,  душевно исхлестанная в две руки вениками, нашлепанная и намассированная Настей, Машенька-старшая  устроила Евгению Венедиктовичу такую субботнюю ночь, что тот к двум пополуночи был едва живой.
Так и хотелось его самого отправить под крепкие ладошки Насти, но… Но вместо этого, не смущаясь аж четырьмя тройниками свечей, она решила использовать ладошки свои собственные. Нет, упаси боже, шлепать главу семьи она и в мыслях не держала (впрочем, оставим ее мысли и зад Евгений Венедиктовича в покое…), но ведь можно не только шлепать! К половине третьего Евгений Венедиктович вполне даже ожил, а к четырем, все-таки загасив подглядывающие свечи,  Машенька-старшая устроила ему  совершенно колдовское действо, в момент которого отвечать на сладостные возгласы супруга не могла.  Язык и очаровательный ротик были заняты совершенно другим делом, которое… Которое при здравом рассуждении вполне можно было счесть достойным ответом как раз на эти стоны и возгласы. Или их - на него? Ой, да какая разница…
Конечно, сразу доступ к телу Машеньки-младшей Настасья не получила. Это не было вопросом доверия - после «раута» дочери следовало отлежаться, прийти в себя. Давно знающий их семейство доктор А., приглашенный к Машеньке сразу после возвращения, пребывал в некоторой растерянности. С одной стороны, ничего такого ужасного на теле Машеньки он не обнаружил - да понятное дело, что пять дюжин розог, тем более вовсе не с плеча, не с такого уж сильного замаха, для крепкой девушки… Нет, не фунт изюму, но вполне сносно. Квас тоже не вызвал сильных последствий - от соленых розог рубцы вздувались и горели куда пуще. И всю внезапную (для такой вполне средней порки) слабость Машеньки доктор справедливо списал на нервы. Прописав успокаивающие капли и несколько притираний на тело, доктор откланялся. Он не было посвящен в состоявшийся раут  и потому совершенно искреннее не мог понять, что же так сильно могло взволновать его пациентку. Но душевные болезни были не его профилем, посему он дал несколько общих душеспасительных советов и был с почетом возвращен в присланную двуколку.
Справедливости ради отметим что и Настасья появилась возле Машеньки не сразу. Лишь на третий день по возвращению из имения Пал Платоныча  ее привез специально задержавшийся там слуга - трудно сказать, какие уж там дела не позволили Пал
Платонычу отпустить ее сразу же. Не ради же трех дюжин плетей, которые он ей дал самолично, стоило задерживать столь любезно сделанный лучшему другу, Евгению Венедиктовичу, чисто никчемный подарок!
Тем не менее,  в очередной раз исцарапав крепкие груди и живот о шершавый столб слева от сенного сарая ( порол ее Пал Платоныч именно там, длинным секучим арапником), Настасья уже на второй день порывалась ехать к новым господам и в конце концов предстала перед очами Евгения Венедиктовича и Машеньки-старшей.
Идея забрать Настасью родилась у обоих Машенек сразу - у одной от благодарности, у второй от любопытства, а глава семьи очередному милому капризу и не противился. Решить этот вопрос с Пал Платонычем тем более труда не составило - тот поначалу даже не мог взять в толк, о ком говорит гость и зачем ему понадобилась та девка. Но потом махнул рукой, дал согласие, и затем отмахал тридцать шесть  арапников (чтоб рука на память засела!) и забыл о том, что жила на свете такая девка-Настаха.
Машенька-старшая оказалась довольна и беседой (целых несколько минут!) и тем более - более тщательным личным осмотром  путем полного раздевания и ощупывания тела. Даже при касании свежих, еще не подживших рубцов от арапника, девка молчала, только слегка ежилась. И вскорости труд по притираниям, омовениям, причесываниям и прочим «…ям» Машеньки- младшей полностью лег на плечи Настасьи. Плечи были крепкие - такие девки под коромыслом не гнутся…
Но самым-самым главным было, конечно, не крепкое тело новой девушки и даже не просьба благодарной Машеньки забрать ее от Пал Платоныча. Мало ли хороших девок в своих именьях и мало ли что попросит в горячечных стонах пусть победившая, но все-таки еще не полноправная Машенька. Главным были буквально пара слов, которыми она ответила на вопрос Машеньки-старшей: зачем подсказывала и помогала дочери.
- Она в верном домострое толк понимает. Это когда не дуром, а по-отчески… Вот потому и помогла…
Молча слушавший вопрос-ответ Евгений Венедиктович аж крякнул, зашарив в поисках трубки и про себя решил - уж кто-кто а эта девка непременно попадет в его дом.
Так оно и вышло.
Однако зачем нам Настасья? Оставим ее в работе над Машенькой и вернемся к персонажу, который уже сыграл в нашей истории некоторую роль и явно намерен сыграть еще большую…

х   х   х

Итак, она звалась Елена.   Решение Евгения Венедиктовича, который фактически единоличным голосом вернул ей право на «состязание» и практически дал серебряный венок было для неожиданностью лишь отчасти. Уже очень давно Елена, (тогда, в те незапамятные времена годичной давности, еще не Елена, а Леночка) убедила себя, что победит любую соперницу. Это понимание пришло действительно год назад, когда на правах несмышленой гостьи, якобы державшейся за подол маменьки, она впервые попала на такое же действо Посвященных.
Даже Нилу Евграфовичу не пришло бы в голову, что неотрывное внимание юной девочки к тому, что происходит - не признак страха или волнения, а довольно холодный и относительно трезвый расчет. Она видела и подмечала все - и как мылится лавка, и где стоят «воспитатели», и как ведут себя девушки,  и даже то, с какой стороны на них плескают квас прислужницы. Не знал Нил Евграфович и той маленькой тайны, что уже целый год юная Леночка сама приходит в родительские комнаты с длинными пучками тугих прутьев,  иногда пугая своим появлением и маменьку:
- Ну как же, Леночка, тебя ведь только третьего дня пребольно секли!
Леночка молчала, упрямо протягивая розги и глава семейства, лишь для вида сдвинув брови,   охотно принимал их для немедленного использования.
Но чтобы лишний раз не отвлекать от хлопот по хозяйству дражайшую супругу и  маменьку,   они  с Леночкой стали все чаще проводить воспитательные часы в особой комнате. Леночка сама взяла за правило никогда не входить в эту комнату одетой - для чего пришлось выделить еще одну небольшую комнатку, где оставались ее платья и где находились запасные рубашки, сорочки и прочие вещички, которые бы тоже  не нужны, не будь в доме слишком много лишних глаз. Языки вырвать-то недолго, однако Гр-ва старшая была охоча до всяких приживалок и сенных девок - плодились они в доме быстрее, чем глава семьи выгонял обратно на птичники и прочие скотские дворы…
Как мы уже просветили читателя,  в эту комнату Леночка   входила совершенно и безусловно обнаженной, и весь путь до ложа наказаний, сразу же после поцелуя строгой руки, обычно проделывала на коленях. В этой комнате можно было вовсе не смущаться ни слов, ни жестов, ни движений тела - более того, чем больше она двигалась,  тем звонче постегивали по телу розги или короткий арапник, тем  выше взлетал ее голосок в сладострастных стонах наказания.
Что и как происходило у первой четверки девушек, Елену почти не волновало. Из коротких реплик отца она поняла, что там у нее соперниц нет. Разве что победившая Машенька, но…
- Но и она… Нет, не то! - категорично подытожил попытку «оценки» глава семьи.  - А вот ты…
- А ты была слишком хороша. Слишком! Что и вызвало такое недоразумение.
- Надеюсь, я буду за это примерно  наказана?
- Безусловно! Но дело не в этом…Не все еще могут понять, насколько ты поднялась выше остальных и я просил тебя не демонстрировать этого слишком явно… Ты ведь понимаешь, о чем я?
- Да…Да!
Елена убрала ладони, прикрывавшие ее лоно (разговор происходил в той самой комнате и она была, как известно, обнаженной и стояла на коленках) и неторопливо скрестила их над головой.  Слегка раздвинутые колени позволяли видеть все, что было нужно  - но даже плотно сдвинув их, девушка не спрятала бы предательски вспухших сосков на высокой, классических форм, груди.
- Вы об этом, папенька? - вопрос прозвучал  только тогда, когда она убедилась - ни возбужденное лоно, ни припухшие соски не остались незамеченными и непонятыми.
- Именно об этом. - сдержанно кивнул глава семьи. В этой сдержанности было для Елены больше укоризны и больше вины, чем даже   в «горячей порке», когда ее секли на ворохе крапивы розгами из кипящего ведра. Эта сдержанность и некоторая отстраненность лучше всяких слов говорили Леночке - ею недовольны… Она не получит сегодня ничего, кроме   ненасытного наслаждения болью - ничего, ни его рук, ни губ, ни ласк…
Она знала, что такие осуждающе-холодные решения он никогда не менял, как бы ему самому ни хотелось приникнуть к этому волшебному телу, как ни звало его это тело, мечущееся под прутьями или плеткой, чтобы потом метаться в стонущих огненных объятиях. Знала, но все призывно шипела   и стонала сквозь сжатые зубы, сидя на острой доске «злой кобылы»: - Мне… не нужен… ихний… венок… мне нужны… вы…  никто… не нужен… я хочу-у-у…
Лишь когда отдельные слова перешли в трудные, прерывистые стоны, а треугольник «ложа» (гм… сидения?)   потемнел от влаги, на тугие бедра прелестницы наконец-то легла острая плетенка арапника…

х х х

Наивный Евгений Венедиктович старался как мог.  Изо всех сил выискивая хоть какие-то причины для наказания Машеньки, как можно дальше гнал от себя мысль, что каждую субботу она идет к лавке вовсе не для того, чтобы позже встать с нее под золотой венок. Старательно поддерживая его в мысли правильного воспитания, как могла искала причины и Машенька -старшая. Захваченная вдруг непонятным чувством сплошных проступков, о которых раньше и не догадывалась,  сама каялась в явных и тайных грехах Машенька.  Хватало ума смолчать и Насте,   салфеточками отмачивая исхлестанное тело юной барышни - да ну их, со всякими венками… совсем заполосовали девку, а тоже мне - умные, баре, по-отчески! Тьфу ты…
Но это она скорее ворчала - не так уж чтобы и исполосовали. Отчаянно краснея и стесняясь, князь Сашенька принес Евгению Венедиктовичу где-то с корнем  вырванную страницу жизнеописаний некоего гарема.  В том гареме прекрасных дев секли через мокрую шелковую ткань, что не повреждало кожи - и в ближайшую субботу, прищуриваясь с непривычки, Евгений Венедиктович опустил розги вместо белого тела Машеньки на снежно-белое полотно шелка. Шелк изумительно обрисовал ее круглый зад, снежно-белым он был только на сухих краях, а мокрый на мокром  на теле Машеньки, он был еще прозрачнее, как будто его не было вовсе и эта картина… гм… Она была настолько неожиданна и настолько «гм», что на этот раз уже не Машенька-старшая, а сам Евгений Венедиктович устроил супруге ночь грез и стонов,  заездив свою прекрасную гурию до утомленного, радостного хрипа.
Это было так «гм-м!»,  что с перерывом почти что в полгода (после последнего внушения!) в супружеской спальне тоже раздался короткий стон розги и Машенька-старшая  отдалась ей со всем пылом и страстью, торопя вспышки боли - быстрее, быстрее, пусть сильнее, но быстрее, и снова - в жаркий поединок тел. Такой жаркий, каким он не был уже давно…
Наивная Машенька-старшая  проводила время с дочерью в специально оборудованном зеркальном зале - холодно-сдержанная танцовщица из столичной труппы до соленого пота гоняла дочку у горизонтального бруса, репетируя особо грациозные, по ее мнению, па. Холодно-сдержанной, несмотря на щедрую плату, она стала после того, как на второе или трете занятие Машеньку вывели к ней совершенно обнаженной. Интенсивность занятий не уменьшилась, но отказ Машеньки от совершенно явных намеков и прикасаний наставницы и вызвал эту отстраненность.   Между тем, оглядывая и ощупывая тело ученицы, наставница аж зубами скрипела: ох я бы ее!… Но отказ Машеньки был настолько категорическим и гневным, что  приходилось использовать язык по прямому назначению и радоваться, когда после ее наветов и замечаний на теле воспитанницы появлялось еще больше свежих полос.
Наивный дядюшка Григорий тоже порывался всячески помочь - но его по вполне понятным причинным не допускали ни в зеркальный зал на «искусство движений» (что его несказанно досадовало…), ни естественно в Машенькину спальню, когда ею занималась Настасья (ну, туда он кстати и не порывался. Не дурак. Иногда…).
Зато все, что мог, он делал в тех случаях, когда утомленный трудами или занятыми написанием текстов Евгений Венедиктович просил его «оказать посильную помощь» и дядюшка дорывался до розог и Машенькиного тела.
Первый раз его ужасно удивило и даже огорчило пояснение о мокнувшей в тазике шелковой простынке. Но когда он увидал, какой вид получался при ожидании порки, и при самой порке, в ближайшем магазине изысканных тканей была приобретена почти целая штука голубого и белого шелка. Две «спальные» девки дядюшки Григория поначалу подумали, что барин им такие гостинцы дарит, но тут же ощутили, для чего и как эти гостинцы пользуются. Одна, правда, была похитрей - ненароком одну простынку вроде как порвала, дядюшка Григорий щедро заменил на новую, даже не догадываясь, какой сарафан скроила себе потом страдалица, слегка привставая с табурета (ох и выдрал, старый черт!) за старательным шитьем…
Дядюшка Григорий старался истово, как мог и как умел. Простыночка мешала сделать только одно - самый разлюбезный ударчик «под самое-самое», но  и такой сладостный «брык» у Машеньки больше глаз не радовал - она стала действительно двигаться как-то по другому. Не сказать, чтобы хуже, нет - наоборот, грации у милой девочки куда как прибавилось, однако…
Однако неискушенный в словесных баталиях дядюшка Григорий, так и не найдя нужного слова «непосредственность», просто махнул рукой и стал старательнее махать розгами.
Пусть не такая наивная, но свято верившая в барышню Настасья тоже как могла вносила свою лепту. Не только ежевечерним массажем и прочими притираниями-увещеваниями-милованиями. Присаживаясь на корточки у изголовья скамьи, где лежала секомая барышня, она коротким шепотком подсказывала, насколько широко или наоборот узко изогнулась на скамье тело, насильно разжимала сомкнутые кулачки Машеньки, заставляя ее держать ладошки к лавке и создавать лишний «зацеп» при движении по этому противному мылу, прибирала с лица волосы,  пошлепывала по щекам, когда Машеньке становилось трудно отлеживать  пятый-шестой десяток (сечь стали уже без перерывов, на терпение и выносливость).  Про мыло даже говорить не надо - даже старая хозяйка Никодимовна, вообще никогда и ни на что не обращавшая внимания, стала ворчать -  ну куды им столько мылу! Ведрами ведь переводят! Жрут они его, прости господи, его, што ли…


х  х   х

С утра так завьюжило-запуржило, что несколько саней с гостями пробились только к обеду. Это не особо расстраивало остальных - Нил Евграфович для тех, кто успел вовремя, в качестве аперитива  перед главным блюдом приготовил две новинки. Была показана порка «суровым вервием» - старательно наряженный в боярский кафтан мужик, про себя кляня долгие рукава и жесткий воротник, столь же старательно и размашисто порол  тяжелой, в два пальца толщиной, веревкой трех домочадцев. В роли домочадцев выступали, как и положено, по возрастам - девочка от силы лет двенадцати, тоненькая, с двумя косичками, которая  отчаянно виляла и била задом, зажатая головой меж колен «боярина». Вторая, лет осмьнадцати,  была демонстративно выпорота тем же вервием на широкой деревянной скамье. И если первой дали всего дюжину ударов (толстая веревка даже при таком малом числе наделала на ее теле мрачных петель и полос), то вторая истошно причитала уже пот тремя дюжинами. Мужик не свирепствовал, но и не жалел - порол так, что тяжелый конец вервия приплющивал голый зад девки при ударах и при случайном рывке на себя мог вполне сдернуть ее оттуда…
Соответствовали и комментарии к действу, как то «Суровым вервием негоже по спине и пояснице бить, дабы не было нутряной беды», а также по плечам, потому как при сильном ударе дух занимает и поротая не может голосом прощения испрашивать…»
Третья порка с использованием «сурового вервия» (его суровость, мы совсем забыли привлечь внимание - заключалась во вплетенных в веревку прядях конского волоса) должна была состояться потом, на закуску - там предстояло домашнее наказание неверной жены, привязанной к кровати с широко разведенными ногами. Наличие среди приехавших гостей нескольких явно несовершеннолетних девиц исключило этот показ прямо сейчас, хотя на всякий случай уже было приготовлено и украшенное всяческими рушниками и перевязями «супружеское» ложе, а мужик был в готовности исполнить как долг экзекутора, так и долг супружеский… Причем последнее его привлекало больше - отчего он, собственно, так и старался.
Упорство гостей, пробивавшихся сквозь снежные заносы (точнее, их возниц, стращаемых всеми земными и небесными карами)  все-таки возымело действие. К обеду собрались все приглашенные и второе блюдо-новинка, припасенное премудрым Нилом Евграфовичем, пока осталось невостребованным.
Даже Евгений Венедиктович не догадывался, что там в двух увесистых кожаных саквояжах и отчего так испуганно выглядит еще одна девушка, ожидавшая своей очереди недалеко от властной руки Отца отцов Домостроя. Да и не до саквояжей ему было. Не волновало показанное даже дядюшку Григория, тем более что супружеское ложе пока осталось девственно заправленным и выровненным. Не волновало Машеньку-старшую, Настю и тем паче Машеньку-младшую.
Из всех названных в общем зале были только двое: Настя коротала время в провонявшей лаптями людской, кусая кулачки и прислушиваясь к тоненькому пиликанию музыки, что доносилась из главной залы. Когда начала истошно вскрикивать под «суровым вервием» вторая «показная» девка, Настя напряглась было, потом успокоилась - не Машенькин голос, да рано еще…
Не было в зале и дядюшки Григория - он выступал в роли посаженного отца, то есть должен был вывести в зал переданную ему одну  из двух виновниц торжества. То есть, конечно же, Машеньку. На этот раз ему не придется самолично показывать гостям ее умения и выносливость, послушание и веру в святость идеалов - двое в глухих масках, обнаженные по пояс, картинно подбоченившись, стояли у стены, не принимая участия ни в общем разговоре, ни в закусках, ни в легком вине.
Кто они и что они, никто не знал - да никого это и не интересовало. Достаточно было слова Нила Евграфовича о том, что эти двое «могут, умеют и моей властью - ДОПУЩЕНЫ».
Образовались, на этот раз совершенно явные, группки зрителей, которые не вели себя как на скачках лишь потому, что ставить какие-либо денежные ставки на девиц высокого происхождения было бы просто пошло. Ставки здесь были другие - связи, разговоры, будущий авторитет «а я что вам говорил?» и «мне доподлинно известно, что дочь Гр-вых  тренировалась нагая на морозе…». Как и в прошлый раз, явного перевеса в этих группках не наблюдалось - причем некоторым было глубоко все равно - Машенька или Елена, важно было само действо. А некоторые приставали к той или иной группе просто из вредности - как тот же Бернгардт, получивший от купца обидный отказ в поставках леса и в отместку примкнувший к группе Гр-вых.
Они даже расселись справа-слева от привычно восседающего на возвышении Нила Евграфовича - в центре каждой, как по уговору, оказались супружеские пары, окруженные самыми близкими соратниками. Гр-вых окружали  Н-ские, упомянутый баронет с «потенциальной невестой» (тьфу ты, орясина нерусская - новую ведь притащил!), еще несколько влиятельных особ. А возле Евгения Венедиктовича с Машенькой, тесно сплотившись и забыв возможные обиды, шумно сдвигали кресла графиня Р. с дочерью, Пал Платоныч аж с тремя спутницами - супругой, потом Лизой и младшей из дочерей, и многие другие ценители, которым так понравилась очаровательная непосредственность Машеньки.
… Зачем было ломать природу? Ну зачем вам были эти шелковые простынки, эта сухопарая балерина со своим занудными «па-де труа»? Зачем  заставляли Машеньку нараспев, глуша стоны, считать выданные розги? Зачем до волосочка тренировали движение бедер на полотне скамьи? Зачем натирала мозоли старательная Настя, массируя тело своей подруги-барышни? Эх, вы… пред зрителями очаровательно, восхитительно изысканно лежала не юная девочка, отчаянно боровшаяся с розгами, болью, стыдом и стоном, а вышколенная  фигурка для розог. Повторимся - она лежала прекрасно! Она двигалась изумительно! Она стонала превосходно! Она изгибала тело невероятно сладостно и ровно, она пела под розгами громко и звонко!
Но это была вовсе не она. Не та Машенька, которую так ждали истые ценители отчей порки, которые за каждой судорогой голого девичьего тела могли прочитать словно целую книгу порки, боли и искупления…
Это понял даже страстно обожавший свою Машеньку дядюшка Григорий, густо крякнувший что-в кулак на третьей перемене  и отошедший к занавешенному темным драпом окну.
Это чисто женским чутьем поняла Машенька-старшая, поняли Гр-вы, удовлетворенно переглянувшиеся на середине третьей дюжины. Это поняли скорбно покачавшая головой графиня Р. и даже ее дочка…
Понимала и Настя, уже заплатившая в темных сенях барского дома за право приникнуть к махонькой щелочке в дверях, торопила сопящего дворецкого, подмахивала навстречу - вот хрен ненасытный, давай быстрей… Я потом еще приду, только давай быстрей, мне туда надо…
Понимание росло, но…
Но по всем правилам, по всем внешним признакам все было в порядке установленного - обе девушки еще могли продолжать, еще могли терпеть, ни одна не показывала явной усталости или страха.
Три дюжины позади… И симпатии многих, чаша весов - все явнее, все ниже в сторону Елены, которая с первой же секундочки, с первой розги и не собиралась скрывать своих на стоящих неподдельных чувств. Уже на второй дюжине  она развела ноги, едва не обнимая ими полотно скамьи,  приподняла бедра,  почти без рывков приняла несколько розог и, вскинув голову, сквозь сладостный туман в глазах неторопливо, даже не в такт ударам, провела язычком при припухшим губам. Это было непристойно, это было вызывающе, это было… Да, совершенно бесстыдно, но…
Но все это было так чисто в своей непристойности, так бесстыдно в искренности, так вызывающе открыто, что никто возражать не стал - одна девушка старательно и послушно играла под розгами, а вторая старательно и открыто отдавалась им.
Понятно было, что они выдержат и четвертую и пятую дюжины- взмах руки Нила Евграфовича, и бадейки с розгами были заменены на припасенные заранее.  Поставили у изголовья.
В нос Машеньке ударил вроде бы знакомый запах… Точно! Пиво! Терпеть его не могла… Но она даже не догадывалась, что это имбирное пиво было бы невозможно взять в рот - даже если бы его любила - оно было горько-соленым и буквально огненным на вкус. Соль и заморский перец в маленьких огненных стручках…
Эту адскую смесь сейчас разбалтывали тяжелыми, насквозь промоченными прутьями те двое, в масках.
Короткий взгляд Нила Евграфовича в сторону Евгения Венедиктовича. Согласие. Такой же взгляд в сторону Гр-вых. Едва скрытое торжество в согласии.
Первый удар. Темнота в глазах, как со стороны чужой, тяжелый стон. Намертво, насмерть стиснутый зад. Ногти, впившиеся  в кулачки. Слева - животное и страстное мычание соперницы…
И свистящим шепотом, скользнувшим по залу, в напряженной тишине второго замаха розог:
- Машка, не играйся!
Мало кто услыхал этот отчаянный шепот в дверную, на пол-пальца открытую щель. Мало кто заметил, как за волосы отволок от двери Настю взбешенный таким предательством дворецкий. Мало кто вообще понял, что произошло и почему так изменилась Машенька.
Нет, она не закричала. Она не рычала, как Елена, не выставляла напоказ и под ужасные соленые прутья «самое-самое», она не виляла размеренными движениями, не прижималась ровненькими ладошками к скользкому полотну лавки. Она снова стала сама собой, снова забилось на скамье откровенно мучающееся,  ошпаренное розгами голое тело, снова зазвенел отчаянный от невыносимой боли голосок, снова кусочками отрывались слова-просьбы «Больно!», снова почти на грани падения билась на скамье, совсем по-настоящему, честно и откровенно принимая порку. Нет, не порку - Наказание, в котором искупала сейчас все эти никому не нужные тренировки, всю игру, всю заученную размеренность движений. И захватила, заворожила этим зрелищем всех - даже глава Гр-вых, нервно, почти до крови  прикусив губу, впивал каждое ее движение,  которых цуже нельзя было добиться от жадной на боль и страсть Леночки.

В этот вечер не расходились и не разъезжались долго. Вовсе не из-за метели, которая утихла давным-давно. Вовсе не из-за обещанных Нил Евграфовичем показных новинок. Даже пили как-то смирно, без гусарских выходок и лишнего словоблудия. Переглядывались, ласково трепали по зарумянившимся щечкам дочерей, торопились уважительно чокнуться с Евгением Венедиктовичем и припасть к ручке Машенкьи-старшей.
Гордо и величаво двигался среди своих соратников Нил Евграфович, пока и не помышляя о новинках и забытом «супружеском ложе». Та Машенька, тот цветочек, в который он так верил, исполнила его самое сокровенное желание - показала, что никакие ухищрения не скроют истинного духа и  сути правил, ради которых готовы бороться все они…
Он только на несколько минут вышел из зала, пройдя в пристроенный сбоку один их своих кабинетов. Там под присмотром здоровенных слуг дожидалась Настя.
- Ты чего же это, а? - приподнял пальцами за подбородок. - Ты знаешь, что за такое будет? Засеку ведь… насмерть засеку!
- А вы чего? - дернулась, упрямо в глаза глянула. - Сами же говорили, чтоб по-настоящему… А сами чего?
- А чего я? - опешил не от рывка, а от слов Отец отцов.
- Устроили тут… мыльную оперу… так непоправде было!
- А потом что, по правде стало?
- По правде! - с вызовом, все так же глаз не опуская.
Крякнул старый лис.
- Лексей!
- Я тут, ваше сиятельство!
- Кошель!
Загреб не глядя, протянул Насте монеты:
- Отдариваю! За смелость!
- Благодарствуем - низко, в пояс, денег не коснувшись.
- Отчего не взяла?
Хитер лис. Да правда, она завсегда правда:
- Неможно мне. У меня своя хозяйка. И отдарит, и накажет.
- Ну так иди к ней… Иди, чего стоишь столбом!
И не удержался все-таки, пришлепнул по круглому заду, когда мимо него скользнула из кабинета.

А-Викинг.


Просто Ташка

Offline

#2 25.07.2007 01:04:19

пара
Член клуба
Из самара
Зарегистрирован: 13.10.2006
Сообщений: 245

Re: Мыльная опера-3

мне понравилось.


Врeмя - это пeсок. Жизнь - это водa. Словa - это вeтeр... Осторожнee с этими компонeнтaми... Чтобы нe получилaсь грязь.

Offline

#3 26.07.2007 15:06:28

доктор Тим
Член клуба
Из Самара
Зарегистрирован: 08.05.2007
Сообщений: 535

Re: Мыльная опера-3

Спасибо, Ташка! Мне нравится Ваш стиль... Рад был бы с Вами познакомиться. Я - чем чёрт не шутит - могу появиться на Осеннем Балу. Вас туда не занесёт каким-нибудь тематическим ветром? Если "да", то захватите сборничек своего избранного с дарственной надписью. Для меня.


Будь собой. Остальные роли уже заняты. (Оскар Уайльд)

Offline

#4 14.08.2007 11:18:45

Serge de K
Член клуба
Из Самара- Mosсow)
Зарегистрирован: 17.12.2006
Сообщений: 2,483

Re: Мыльная опера-3

то захватите сборничек своего избранного с дарственной надписью. Для меня.

Док, а что же так скромно ? Сборничек...Ты уж Тайку на собрание сочинений раскручивай)))
   Тая, а вообще то должен быть по идеи и "Платиновый венок". Что же касается
опубликованной трилогии , то... Запутался в комплиментах и поэтому просто их их не
перечисляю. И как всегда жду чего то Нового))) Чмооооок))))

Offline

Подвал раздела

Под управлением FluxBB