Сущность мазохизма

globus · 17.06.2009 18:27:58

автор:

К. и Дж.Новик

--------------------------------------------------------------------------------

Несмотря на перемены в видах патологии, с которой имеет дело современный психоаналитик, существенная часть наших случаев фактически очень похожа на фрейдовские случаи после того, как он попытался преодолеть мазохистские явления различной интенсивности и распространенности в своей каждодневной работе. Случаи мужчин, цитировавшиеся в его статье о фантазиях об избиении (1919) "включали довольно большое число людей, которые должны были бы быть описаны как настоящие мазохисты". Кроме того, во всех опубликованных случаях Фрейда, за исключением Маленького Ганса, существуют ссылки на суициды (Litman, 1970); (Novick, 1984). Сложности в концептуализации и техническом совладании с мазохизмом привели Фрейда к пересмотру своих формулировок и, в конечном счете, к фундаментальным изменениям в психоаналитической метапсихологии.

Со времен Фрейда была накоплена обширная литература по теоретическим и клиническим проблемам мазохизма. Суть классического взгляда хорошо суммирована Fenichel (1945), Loewenstein (1957), Bieber (1966) и Ferber (1975). Maleson (1984) высказал мнение, что мазохизм приобрел "запутывающее множество значений" с "малой согласованностью или точностью при использовании этого понятия в наше время". Для Фрейда весь мазохизм, в конечном счете, был основан на эротогенном мазохизме. Связь эротогенного и морального мазохизма имеет место через фантазию об избиении; мораль для мазохиста представляет бессознательное, повторно сексуализированное желание быть выпоротым отцом. В этом случае "Эдипов комплекс оживает и открывается путь для регрессии от морали к Эдипову комплексу" (1924). Таким образом Фрейд снова подчеркнул свою более раннюю доктрину, что фантазия об избиении является "сущностью мазохизма" (1919).

Если утверждение Фрейда валидно, детальное изучение фантазий об избиении помогло бы нам более полно понять сложные явления мазохизма. В "Экономической проблеме мазохизма" (1924) Фрейд набрасывает генетическую точку зрения; Loewenstein (1957) использовал перспективу развития; и мы также обратимся к этой перспективе для изучения фантазий об избиении, чтобы пролить свет на линию развития мазохизма.

Большой находкой при нашем изучении в 1972 году фантазий детей об избиении стало то, что есть два вида фантазий - нормальная переходная и "фиксированная фантазия". Переходная фантазия чаще обнаруживалась у девочек, обычно спонтанно видоизменялась или без особого труда могла быть подвергнута интерпретации, тогда как фиксированная фантазия становилась перманентным фокусом психосексуальной жизни ребенка, и часто годы интерпретативной работы не оказывали на нее влияния. В этой статье мы используем развитие фиксированной фантазии об избиении в качестве модели для изложения аспектов линии развития мазохизма.

В качестве точки отсчета мы используем ранее не публиковавшуюся информацию из случаев 11 детей с фантазиями об избиении. Остальной материал взят из наблюдений за младенцами и детьми в возрасте, когда они начинают ходить (далее тодлерами), а также психоанализа детей, подростков и взрослых. Мы описываем эпигенез мазохизма какадаптацию к нарушенному окружению, защиту против агрессии и вид инстинктивного удовлетворения. Далее мы показываем, что мазохизм не только сверхдетерминирован, но и обслуживает другие функции Эго.

Младенчество

Обширная литература о мазохизме включает множество различных точек зрения; одним из важных разногласий является вопрос происхождения мазохизма на доэдипальной или эдипальной стадиях. В нашем исследовании в 1972 году мы описали материал из детского анализа и наблюдений, которые показали, что организованные фантазии об избиении были сформированы только постэдипально, в то время как решающие факторы могли быть усмотрены на более ранних фазах. В выборке из 111 случаев в Центре Анны Фрейд мы обнаружили, что "желание избиения, теория садистического полового акта и фаллические игры в порку можно было бы увидеть в некоторой форме у всех маленьких детей". Переходная фантазия об избиении, увиденная у некоторых девочек, возникла постэдипов период и представляла, как описал Фрейд, и регрессивные эдиповы стремления и наказание за них. В каждом примере классическую формулировку эдиповых конфликтов сопровождала динамика, ведущая к регрессии до фиксаций на анальной фазе, связанных с агрессией и желанием избиения.

Эта находка разительно контрастирует с историями детей, у которых была обнаружена переходная фантазия об избиении. В этой группе, несмотря на сообщения о различных патологических интеракциях в ранней жизни ребенка, тем не менее, существовали источники доступного удовольствия для обоих партнеров в диаде мать-дитя. Например, мать Эммы сказала, что она начала давать трехнедельному младенцу

твердую пищу. Подобные преждевременные требования имели место на протяжении всего младенчества. Преждевременно развившиеся позитивные отклики Эммы, однако, обеспечивали интенсивное удовлетворение ее матери, что возвращалось к ребенку в качестве любовной похвалы и удовольствия. Дериваты этого обоюдно приятного взаимодействия могут сформировать в отношениях переноса компонент приятной работы вместе, вследствие чего Эмма была способна получать удовольствие в анализе в возрасте 4 лет.

Несмотря на то, что нам следует быть чрезвычайно осторожными в прямом соотношении более поздних манифестаций с переживаниями раннего младенчества, важно упомянуть единодушный отчет терапевтов детей с фиксированными фантазиями об избиении, что лечение было трудным, безрадостным и не удовлетворяющим в течение длительного времени.

Нарушения в организации удовольствия между матерью и младенцем появлялись в историях всех детей с фиксированными фантазиями об избиении и были вновь созданы в более специфичных формах в трансферентных отношениях во время анализа. Клинический материал из детских анализов наводит на мысль о связях, образовывающихся на раннем этапе жизни, между опытом отсутствия удовольствия или неудовольствия и соответствующими возрасту потребностями младенца. Но в отношениях переноса взрослых пациентов множество трансформаций, которые имеют место в ходе развития, осложняют возможность выделить отклонения в раннем младенчестве.

Миссис С., высокая привлекательная разведенная женщина, обратилась к психоаналитику в связи с проблемами неразрешенного горевания об отце. Несмотря на внешнюю успешность, ей все труднее было примиряться с требованиями своей профессии, с потребностями своих трех детей и своей собственной социальной жизнью. На раннем этапе анализа Миссис C. описывала фантазию об избиении, которую она использовала для достижения оргазма. В этой фантазии она представляла, что отец говорит ей, что она плохая, кладет ее поперек колена и шлепает ее. Она осознавала свою фантазию только перед оргазмом и затем привычным образом снова ее забывала. В лечении фантазия обнаружилась в контексте сексуализированного удовольствия в совместной аналитической работе, сопровождаемой болью в нижней части спины. После интерпретации, что боль кажется тем состоянием, в котором она может испытывать удовольствие, Миссис C. вспомнила свою фантазию об избиении и осознала, что она "всегда" была у нее. Последующий материал сосредоточился на ее сверхстимулирующих отношениях со своим отцом и ее неразрешенных эдиповых конфликтах и невротических компромиссах. После того, как они были проработаны в переносе, процесс горевания мог быть успешно доведен до конца. После двух лет работы симптомы Миссис C. ослабли, она явно хорошо функционировала во всех областях и хотела закончить свое лечение. Несмотря на многие позитивные изменения аналитик не соглашался с этим, потому что фантазия об избиении была все еще центральной для сексуальной жизни Миссис С. Она энергично сопротивлялась всем попыткам соотнести любой аналитический материал с ее взаимоотношениями с матерью, особенно в переносе.

Во время своего анализа Миссис C. заметно поправилась, и аналитик проинтерпретировал это как самокормление, чтобы защититься от своих желаний и страхов, связанных с повторным переживанием отношений с матерью в переносе. Миссис C. отреагировала на это до сих пор не рассказанными историями о своем детстве, которые она считала "не относящимися к делу". Мать говорила ей, что она была "плохим едоком" с рождения, у нее были трудности с сосанием, и она не прибавляла в весе в течение первых четырех месяцев своей жизни. Эта история о ее собственной задержке в развитии позже была повторена, когда Миссис С. стала матерью и нашла отношения со своей собственной дочерью-младенцем неудовлетворительными и напряженными, результатом чего стала задержка в развитии, которая была диагностирована в четыре месяца. Работа над этим ранее упущенным материалом вновь оживил анализ и превратности ее ранних болезненных взаимоотношений с матерью возникли в переносе для того, чтобы быть понятыми как первое наслоение в образовании мазохистских отношений.

Помимо реконструкции ранних отношений мать-ребенок из аналитического материла, важную информацию несут иным образом полученные данные, поэтому мы будем исследовать здесь некоторый материал из наблюдений за младенцами, который имеет отношение к удовольствию и боли в младенчестве. С самого раннего периода жизни младенец обладает некоторой способностью к дифференциации через широкий спектр перцептивных модальностей, то есть, способностью проводить различие между собой и не собой через телесную границу кожи. Это происходит, когда кожа ребенка и матери соприкасается, и есть ощущение отдельных, смежных организмов. При нормальных обстоятельствах стимуляция младенцев происходит через множество каналов; но при нарушенных отношениях мать-ребенок происходит уменьшение возможных каналов. Может остаться кожный канал, так как он не зависит от психологической или эмоциональной синхронности, как, например, контакт глазами, разговор или улыбка.

Мы следили за развитием двух младенцев, которые стали дергать себя за волосы. Выяснилось, что развитие этого симптома поиска боли представляет собой адаптацию к нарушенным отношениям мать-ребенок. Оба ребенка были рождены у матерей-одиночек подросткового возраста; оба ребенка были диагностированы как отстающие в развитии к 4 месяцам, когда каждая из матерей прошла через период депрессии и отчуждения от их малышей. Хотя этиология задержки развития сложна и разнообразна, в ходе подробных наблюдений, анализа фильмов и интервью выяснились некоторые явные факторы. В фильмах о кормлении до 4 месяцев Николь пыталась вовлечь свою мать в социальную интеракцию между порциями еды. После каждой порции мать Николь буквально избавлялась от улыбки на лице Николь с помощью ложки до тех пор, пока шестая порция не стала сопровождаться хмурым выражением лица Николь. Это хороший пример того, что Tronick и Gianino (1986) назвали провалом в восстановлении несоответствия между матерью и дитем. В наших наблюдениях мы смогли увидеть следующий шаг, когда мать экстернализует свое ощущение неуспеха на ребенка: впоследствии мать дала понять, что она считает Николь неприятной девочкой. Вскоре депрессия матери совместилась с задержкой развития Николь.

Благодаря вмешательству персонала в учреждении, где они жили, успешное кормление было восстановлено, и Николь набрала вес. Но влияние продолжительного опыта асинхронии сохранялось. Tronick и Gianino обнаружили, что младенцы депрессивных матерей уменьшают свою вовлеченность в отношения с другими людьми и предметами и проявляет большее количество совладающего поведения, направленного на поддержание саморегуляции. Ребенок отказывается от сигнализирования матери о нужде в обеспечении комфорта. Николь начала дергать себя за волосы, растягивая их и закручивая, до тех пор, пока они не рвались и именно на макушке - том месте, где ее головка покоилась на изгибе руки матери, единственном оставшемся месте контакта с матерью. В течение многих месяцев это место было почти лысым; в 2 ? года волосы Николь были короткими и взлохмаченными на том же самом месте. Несмотря на отличный прогресс у матери и у ребенка, этот симптом существовал, появляясь в моменты, когда, например, няня не отвечала на вопрос Николь.

Выдергивание волос у Николь и другого младенца является примером поиска боли как адаптации к патологической ситуации. Поведение, связанное с поиском боли, представляет попытку заместить изъятия катексиса матерью. У Николь потребность в объекте доминировала над потребностью в удовольствии. Для детей с фантазиями об избиении или выдергивающих волосы безопасность находится в объекте, который скорее индуцирует боль, чем удовольствие. Существуют матери, которые по различным причинам не могут обращать внимание на потребности своих детей.

В нашей выборке детей с фантазиями об избиении мы обнаружили преобладание матерей, которые были неспособны абсорбировать (Ordel, 1974) или контейнировать беспомощность, нуждаемость и гнев младенцев, но обвиняли ребенка и экстернализовывали свои собственные инфантильные аффективные состояния. Tronick и Gianino считают, что успешное совместное восстановление матерью и ребенком расхождений переживается ребенком как "эффективность", и это может быть тем, что Winnicott (1953) и другие называли нормальной фазой всемогущества ребенка. Winnicott полагал, что ребенок нуждается в достаточно длительной стадии нормального всемогущества, прежде чем от него можно будет отказаться. Возможно, что растянутые периоды дискомфорта и неудовлетворенности, переживаемые в младенчестве всеми детьми с фантазиями об избиении, могут преждевременно нарушать их нормальную стадию всемогущества. Эти дети могут слишком скоро осознать свою зависимость от матерей, глубоко чувствовать свою неспособность влиять на сферу социальных контактов. Они поворачиваются в сторону патологических разрешений в качестве адаптации к такой дилемме, как это сделал 11-месячный ребенок, описанный Loewenstein (1957), чтобы проиллюстрировать "протомазохистский" маневр "соблазнения агрессора".

Вид вмешательства в диаду мать-младенец, описанный Brinich (1984) и Peter Blos (1985) в их обсуждении межпоколенной патологии, мог бы скорректировать такой паттерн; однако, в нашей выборке оказалось, что матери сами по себе переживали такие трудности в отношении активности, потребностей в зависимости и чувстве беспомощности, что они пытались разрешить это экстернализацией ненавистных, обесцененных частей себя на своих детей. Мать Абеля была холодной и раздражительной, эмоционально закрытой по отношению к своему плачущему ребенку, которого она рассматривала как вызывающего жалость своей беспомощностью. Мать Эрика отрицала свои собственные чувства кастрации и пассивности с помощью экстернализации этих аспектов репрезентации собственной самости на все свои мужские объекты: таким образом, ее муж и ее младенец Эрик виделись ей как поврежденные, безнадежные, бесполезные люди.

Младенцы, которые позже развили мазохистскую патологию, росли скорее в обстановке болезненной экстернализации, чем в отношениях, основывающихся на сензитивном взаимном восстановлении неминуемых моментов расхождений. Мы могли бы допустить, что экстернализация осуждения, неуспеха и обесцененных аспектов себя на ребенка служит в качестве главного и раннего способа отношений и может стать "базисным дефектом" (Balint, 1968), ведущим к развитию мазохистских структур. Мы предполагаем, что первый слой мазохизма должен быть найден в раннем младенчестве, в адаптации ребенка к ситуации, где безопасность есть только в болезненных взаимоотношениях с матерью. Glenn (1984) также нашел корни мазохизма пациента в отношениях с "родителем, ассоциирующимся с болью". Описание Valenstein "индивидов, чья привязанность к боли означает первичную привязанность к объектам, которые воспринимаются как связанные с болью" (1973, с. 389) приложимо также к пациентам из выборки 1972 года и к тем, кого мы наблюдали впоследствии. Их фантазии об избиении инкапсулировали и увековечили болезненные отношения с объектом не только исторически, это также проявилось в их цеплянии за несчастье на всех стадиях лечения.

Марк, на чью раннюю историю мы ссылались выше, был типичным в группе детей с фиксированными фантазиями об избиении в нашей выборке 1972 года. Его фантазия об избиении имела в своих истоках тяжелую патологию. Он попал к нам из-за частых вспышек гнева, периодов переполняющей тревоги, множественных страхов, а также из-за того, что его травили в школе. Как только он преодолел свою первичную тревогу, представилась картина хаотичного развития влечений. Импульсы всех либидинальных уровней сосуществовали: его тревоги часто были оральными в виде страхов быть отравленным или съеденным; он говорил: "в половом акте женщина ест мужчину". Анальная сексуальность манифестировалась в возбуждающей озабоченности фекалиями, задами и ковырянием в носу. У Марка, как и у других детей в выборке, был высокий интеллект и адекватное функционирование в школе. В ходе лечения, однако, вскоре стало ясно, что его восприятие реальности было нарушено, как относительно себя, так и касательно представлений об объекте. Марк - стройный мальчик, находившийся на лечении у полной женщины, жаловался, что он жирный. Его чувства о себе самом колебались между грандиозными иллюзиями всемогущества и ощущением жалкой никчемности.

Как и с другими детьми в выборке 1972 года, первые два года работы с Марком были отмечены непосредственной разрядкой желаний в действии. Его аналитик говорил: "Его поведение было диким и неконтролируемым, и были долгие периоды, когда я не могла наладить с ним контакт. Он, например, врывался в комнату с ружьем, которое стреляет пульками, орал: 'Так, я собираюсь убить вас!' и стрелял в меня пулями. В один момент он мог лежать на столе, слизывая сопли и рассказывать, что у него нет друзей, но в следующий момент он мог заорать на меня: 'Вы - жирная свинья и умрете за это!'" Однажды, когда слова обрели большую связь с чувствами, и спектр аффектов расширился до того, чтобы включать и удовольствие, Марк сказал: "Когда я чувствую себя хорошо, я чувствую, что все одиноки; когда я чувствую себя плохо, я со своей мамой".

Кажется, что потребность в боли является центральной в личности таких пациентов; она рано возникает в жизни, вызванная окружением или конституциональными факторами, как это предполагают некоторые (Olinick, 1964), существует на протяжении развития и может быть обнаружена даже на последней фазе анализа. Мэри была направлена на анализ после серьезной суицидальной попытки в подростковом возрасте. В течение своего шестилетнего лечения она окончила на отлично университет и потом получила полную стипендию для дальнейшего обучения на степень магистра, в чем очень преуспела. Аналитик в конце первого года анализа описывал ее как полностью зависимую от матери, проводящую выходные и каждый вечер в своей комнате, безмолвно сидящей за едой, а ее единственной активностью была перестановка мебели в своей комнате или она часами пыталась решить, на какую сторону стола положить карандаши. Ее физическое развитие было заторможено, и она выглядела как мальчик препубертатного возраста. В то время главное беспокойство заключалось в том, что она станет психотиком или убьет себя.

Через шесть лет анализа она выглядела очень женственно и привлекательно, у нее было много друзей, и она поддерживала длительные отношения с очень подходящим молодым человеком. Они договорились жить вместе и планировали пожениться. Она неоднократно противостояла мнению своих родителей, что привело к изменению в отношениях, которому они радовались. Во всех взаимоотношениях происходили положительные перемены, поэтому вскоре стал вопрос об окончании анализа, однако, оставалась одна проблема. Явной манифестацией проблемы были продолжающиеся трудности Мэри в поддержании приятных чувств, особенно с аналитиком. Когда суицидальный риск отступил, то стало очевидным, что фундаментальная патология Мэри была не в депрессии, а в лежащем под ней тяжелом мазохистическом расстройстве, которое имело отношение и к ее депрессии и к суицидальному поведению. Стало ясно, что ее суицидальная попытка была отреагированием фиксированной фантазии об избиении. Когда определяющие факторы лежащего в основе мазохизма Мэри были проработаны, она смогла испытывать и поддерживать удовольствие в течение более длительных периодов времени вне терапии. Она могла чувствовать гордость и радость от своих умений и компетентности и извлекать удовольствие из своей привлекательности и сексуальной активности. Конфликты, связанные с удовольствием, стали занимать почти все время анализа. Она чувствовала счастье и гордость от своих достижений до тех пор, пока не входила в дверь и тогда она чувствовала себя плохо и уныло. Мэри объяснила свою потребность чувствовать себя несчастной вместе с аналитиком следующим образом: "Когда я счастлива, то я чувствую, что я не с вами. Быть несчастной - значит быть как вы, быть с вами, сидеть тихо, в депрессии вместе с целым миром прямо здесь в этой комнате. Я говорю вам о чем-то забавном, что произошло на занятиях, и затем я думаю, о, вы должны были быть там, и я понимаю, что вас там не было, и я чувствую печаль и одиночество. Иногда я думаю о своем самоубийстве как о лучшем времени. Все были со мной и любили меня и жалели меня".

На протяжении всей этой статьи мы будем наблюдать трансформации в ходе развития вовлеченности ребенка в боль, но то, что мы описываем на самом раннем уровне, является наученным соединением (learned association). Клинический материал наших мазохистских пациентов поддерживает точку зрения Stern (1985), основанную на наблюдении за младенцами, что "данное состояние межличностной реальности имеет определенные межличностные инварианты, что и определяет направление развития. Совладающие действия происходят как основанные на реальности адаптивные действия". Как сказала Мэри: "Чувствовать себя плохо - это то, что я знаю, это безопасно, это пахнет домом".

Tronick и Gianino продемонстрировали стабильность ранних совладающих стилей детей, и Escalona (1968) показал, что неадаптивное поведение в младенческом возрасте имеет тенденцию сохраняться. Таким образом, соединение матери и неудовольствия ведет к ранней адаптации скорее по аутопластическому типу, чем по аллопластическому типу совладания с внутренними и внешними стимулами, которые устанавливают паттерн разрядки через Я, влияющий на все последующие фазы развития.

Период, когда ребенок начинает ходить

Исходя из перспективы мазохистской патологии, период, когда ребенок начинает ходить, является решающей в определении качества агрессивных импульсов и в фиксировании паттерна, с помощью которого можно иметь с ними дело. Нормальные задачи развития, проявления активности и желания тодлера обеспечивают возможность установить конструктивные защиты; устойчивое чувство Я, сопровождаемое чувствами эффективности, радости и безопасности; любовные отношения к постоянным объектам; и демонстрируемое увеличение Эго-контроля над моторной и когнитивной сферами. Все это зависит от адекватного слияния влечений. При обсуждении мазохизма концепции слияния, либидинизации и связывания (binding) часто используются взаимозаменяемо, даже Фрейдом. Нам кажется, что важно различать их, так как слияние указывает на трансформацию обоих влечений путем смешения, где агрессия нейтрализуется до некоторого уровня с помощью либидо, с результирующей энергией, доступной для других целей, таких как защитное формирование или сублимация. Либидинизация происходит при формировании мазохистской патологии, когда агрессивные импульсы или болезненные переживания становятся сексуализированными; трансформации другого влечения не происходит. Связывание является структурным подавлением прямой разрядки. Поразительной характеристикой всех детей с фиксированными фантазиями об избиении оказалась степень примитивного агрессивного поведения, вероятно неразбавленного либидо. В первый год своего анализа Марк разбрасывал игрушки по всей комнате, выбрасывал их с лестницы или из окна. Он стремился писать на стене, пытался вскрывать замки и папки. Иначе говоря, он старался разрушить комнату. Его неконтролируемое поведение провоцировало терапевта на обуздание, что приводило к горьким обвинениям в нападении. В его психическом мире доминировали фантазии о нападении и контрнападении, так как он наполнял свои сессии жалобами, что к нему пристают учителя, сверстники, его брат и родители.

Мэри представляла перемежающиеся состояния полного молчания и переполняющих переживаний всемогущего гнева. Ее фантазии характеризовались первичным процессом организации, и в ее снах доминировали образы неконтролируемого взрывного разрушения. Например, центральным образом в одном из снов было повторяющееся вновь и вновь закалывание мужчины до тех пор, пока он не превращался в кучку неразличимой плоти и крови. В более позднем сновидении комната, полная младенцев, расстреливалась из оружия до состояния беспорядочного месива. Позже в своем анализе, когда Мэри стала способна ассоциировать на такие сновидения, повторяющейся латентной темой стала анальная взрывчатость, которая бы разрушила ее мать, которая в реальности проводила чрезмерное количество времени, выскребая туалеты.

Как подчеркивала Furman (1985), мать выступает в качестве как вспомогательное Эго ребенка и тем самым защищает его от чрезмерной либидинальной и агрессивной стимуляции. Наши данные подтверждают находки других (Rubinfine, 1965; Orgel, 1974; Brinich, 1984) о том, что матери мазохистов казались менее, чем обычно, способными контейнировать агрессию своих детей и, таким образом, способствовать слиянию. В результате дети имели дело с неразбавленной через слияние, примитивной, всемогущей агрессией. Вместо того, чтобы контейнировать и модифицировать импульсы и тревоги детей с помощью своих собственных либидинальных вложений, каждая мать в выборке с фантазиями об избиении интенсифицировала агрессию ребенка телесной интрузивностью, стеснением нормального движения к независимости и автономности и вмешательством в удовольствие от грязи/беспорядка (messing) и исследования.

В дальнейшем, собственные конфликты матерей по поводу инстинктивных импульсов выявляются через экстернализацию на детей. С матерью Мэри это был пожизненный процесс, который продолжался даже во время лечения Мэри. Например, мать Мэри настаивала, чтобы члены семьи и гости всегда входили через дверь с обратной стороны дома и снимали свою обувь, чтобы предохранить поверхность ковровых покрытий от любой грязи, которую они могли занести. Она постоянно чистила, попрекая других за их неопрятность и грязь. Однажды Мэри "забыла" снять обувь, и ее захлестнуло чувство стыда, которое связалось через ассоциации с тем, что она испачкала штанишки как маленькая девочка. Во время первичного интервью, последовавшего вслед за суицидальной попыткой Мэри, единственной жалобой матери было то, что Мэри четырьмя годами ранее сопровождала группу девочек, швыряющих яйцами в заброшенный дом. Несмотря на пройденное время и недавнюю близость к смерти своего ребенка, в фокусе ее внимания был, как она назвала это, "вандализм" Мэри. В анализе Мэри рассказала о своем продолжающемся ощущении плохости в связи с тем происшествием и своем устойчивом страхе, что полиция все еще может за ней прийти.

У матери Миссис С. была история пламенных сексуальных отношений с мужчинами, которые были непозволительны в ее собственной семье. Миссис С. сообщила, что, будучи ребенком, она открыто мастурбировала. Хотя у нее не было воспоминания о реакции своей матери в то время, она описывала распространенную практику матери со смехом сообщать друзьям Миссис С. о "чрезвычайно неконтролируемой сексуальности в детстве". С раннего подросткового возраста Миссис С. была неразборчива в сексуальных контактах и подвергала себя сексуальной эксплуатации, о чем она подробно рассказывала матери. В анализе стало ясно, что сексуальное поведение Миссис С. в детстве и взрослом возрасте представляло интернализацию отсутствующего у ее матери контроля над импульсами; результатом стало то, что Миссис С. ненавидела себя и замышляла самоубийство. Мэри и Миссис С. как дети с фиксированными фантазиями об избиении, уже имели склонность к аутопластическим разрешениям стресса, которая была развита в младенчестве. Именно на этой стадии развития ранее использование тодлером своего Я для восстановления гомеостаза соединяется с материнской экстернализацией, что и создает механизм обращения агрессии против себя.

globus · 17.06.2009 18:29:35

Мы обнаружили, что все дети в нашей выборке обращались с собственной агрессией, посредством отрицания любых знаков враждебности между ними и их матерями, и сражались за поддержание идеализированного образа матери как любящего и совершенного. Это заключало в себе отрицание материнской кастрации, которую Bak (1968) считал важным фактором в перверсиях. Отказ сталкиваться лицом к лицу с несовершенствами матери был связан с всемогуществом мысли, тогда как материнские неудачи были отнесены к собственной агрессии мальчика. Марк чувствовал, что его пенис не был его собственным; если у матери его не было, то это потому, что он стащил его у нее. Он чувствовал, что его собственная дефекация была опасным агрессивным действием (результат его собственных желаний и материнской установки), и настаивал на том, что его мать не могла делать такой ужасной вещи как дефекация - он должен быть единственным человеком в мире, худшим человеком из всех, чтобы делать это.

Мы видим защитный аспект лежащего в основе мазохизма, выраженный в фантазии об избиении, как следующий за и усиливающий предшествующее повиновение угрожающему окружению. То, что было первоначально принятием материнских экстернализаций (аморальность, зависимость, агрессивность) для удержания объекта, становится активной интернализацией, используемой ребенком для поддержания образа любящей, защищающей, совершенной матери, защищенной от деструктивного гнева своего анального садизма. С точки зрения защиты мазохизм можно рассмотреть как попытку защищаться от деструктивных желаний каждого уровня развития, направленных против матери, использующих механизмы отрицания, смещения, интернализации и, через интернализацию, поворот агрессии против тела.

Действия всех этих защит можно увидеть в форме более поздней фантазии об избиении. Все фантазии об избиении имплицитно содержали наказание или явное заявление: "Я непослушный мальчик". Марк представлял, что его строгая тетя по линии отца входила в комнату; он снимал свою одежду, говорил: "Я непослушный мальчик" и затем она шлепала его. Несмотря на очевидность, вытекающую из материала мальчиков, которая демонстрирует, что их матери переживались как угрожающие объекты и тот факт, что матери часто были теми, кто наказывает в реальной жизни, бьющим в фантазиях обычно был отец или представитель отца. Здесь мы видим смещение агрессии с более пугающего, но более важного, первичного объекта на отца.

Излагая фантазию об избиении дети обычно останавливаются на моменте, когда их побили, как будто это был конец. Дальнейшая работа, особенно анализ трансферентных отношений, обнаруживает, что фантазия на этом не заканчивается и включает доэдиповы либидинальные и нарциссические цели - отсюда нежелание детей выявлять фантазию. В этом продолжении кто-то важный, часто женщина, сильно жалеет избитого ребенка и успокаивает его; во многих версиях к ребенку затем относились как к очень важному и особенному человеку. Один ребенок фантазировал, что после избиения следует извинение от обоих родителей, и мать мажет ягодицы успокаивающим лосьоном. В фантазии другого ребенка, после того, как его жестоко избили школьники, директор говорил ученикам на собрании: "Он выдающийся мальчик, с которым плохо обошлись. У нас никогда не было другого такого мальчика, который так много испытал". Анализы подростков, которые делали попытки совершить суицид, показывают, что этот фантазируемый отклик объекта является ключевым по отношению к суицидальным целям (Novick, 1984). Мэри представляла, что после ее самоубийства она будет парить вокруг, чтобы увидеть, как все жалеют о ней, как они чувствуют себя виноватыми, и обернет все их внимание на себя, чтобы удовлетворить все свои желания. Защитные усилия для освобождения отношений мать-ребенок от всемогущей агрессии с помощью смещения и оборачивания агрессии на себя являются вкладом ребенка в совместную попытку создания "диады рафинированного удовольствия (Novick, 1980).

Матери детей с фантазиями об избиении были психологически интрузивны посредством экстернализации. Они были также физически интрузивны, активно удовлетворяя свои собственные потребности через гиперкатексис тел своих детей в препубертатном периоде или подростковом возрасте. Anna Freud (1960) высказывалась по поводу увеличивающегося влияния нарушений родителей, если патология содержится не в мыслях, а смещается в сторону области активности. Например, одна мать постоянно проверяла анус ребенка и его фекалии на предмет следов глистов. Мать Марка вытирала ему попу до 11 лет; она перестала это делать только после трех лет аналитической работы с Марком, которая дала ему возможность сопротивляться ее вторжению в туалет. В своем анализе Мэри случайно проявила когнитивную неуверенность, которая заметно контрастировала с ее высоким интеллектом. Работа над этими состояниями позволила возвратить память о голосе, спрашивающем 'Ты уверена?' Эта фраза стала указателем на ее симптоматическую неуверенность на многих уровнях, но своеобразные ассоциации привели к реконструкции того, как мать обходилась с обучением ее туалету. Мэри пережила сильный шок узнавания, когда увидела, что мать постоянно спрашивала свою внучку-тоддлера, не должна ли она сходить в туалет. Когда ребенок говорил "Нет", мать Мэри говорила: "Ты уверена?" и затем заглядывала в памперс внучки, замечая Мэри: "Ты должна быть уверена."

При нормальном развитии развивающаяся репрезентация Я включает репрезентацию тела. Эта интеграция начинается с переживания удовольствия в своем теле, будучи на руках любящего объекта. Дети с фантазиями об избиении были неспособны достигнуть интеграции тела и Я. Они переживали свои тела как являвшиеся собственностью и контролируемые своими матерями, и поэтому от доэдиповой всемогущественной агрессия по отношению к матери и ее выражения защищались с помощью атак на свое тело. Миссис С. всегда стыдилась своей груди и у нее была такая антипатия к этой части своего тела, что она была неспособна к грудному вскармливанию своих детей. Когда это исследовалось в анализе, казалось, что не было реального основания для ее негативных чувств, так как развитие ее груди было нормально во всех отношениях. Позже в анализе через сны и ассоциации оказалось, что Миссис С. не чувствует, что ее грудь принадлежит ей. Отсутствие у нее гордости за свое собственное тело и ее неспособность кормить своих детей были способом выражения гнева и разочарования на неспособность ее собственной матери кормить грудью ее саму. Аутоагрессивное поведение у младенцев по сообщениям Cain (1961) и изучение суицидальных случаев подтверждает эту находку (Novick, 1984).

Дальнейшее влияние интрузивного паттерна взаимодействия способствует гиперкатексису рецептивной позиции у ребенка. Это затрагивает важный вопрос - отношение мазохизма и пассивности. Maleson (1984) замечает, что многие аналитики продолжают уравнивать эти два явления, как это первоначально делал Фрейд. Было бы полезно провести различие между пассивностью и рецептивностью. Мы видим пассивность как качество Эго, связанное в своих крайних патологических манифестациях с переживанием невнимания заботящегося о нем лица. Мальчик-подросток, который с младенчества страдал от родительской неспособности оказывать внимание его потребностям и чувствам, не показывал знаков мазохистской патологии, но все же демонстрировал чрезвычайную пассивность во всех областях своей жизни. Мазохисты высоко рецептивны и готовы принимать любые стимулы из внешнего мира, начиная от тонких изменений в настроении матери до того, что один гомосексуальный пациент описал как свое желание "траханья кулаком (fist-fuck)". Мазохисты очень активны в стремлении к боли и неудаче для частичного поддержания рецептивных отношений с интрузивным объектом. Например, Мэри в 19 лет выносила насмешки из-за того, что ее стрижка была настолько короткой, что она выглядела как школьник; через годы анализа она обнаружила, что ее стригла мать.

Мы обсудили пути, которыми агрессия тодлеров интенсифицируется из-за неудачи в отношениях мать-ребенок, чтобы способствовать слиянию и интеграции. В дальнейшем нормальные импульсы к сепарации и независимому функционированию, которые появляются на анальной фазе, переживаются как агрессия и матерью, и ребенком. Борьба за автономию сначала имеет место в сфере телесной активности; матери детей в нашей группе противились независимости и реагировали на нормальные притязания как на атаку. Эти дети потерпели крушение в борьбе за автономию и чувствовали, что их матери нуждаются в них только как в беспомощных анальных объектах. Мать и ребенок становились запертыми в интенсивных взаимоотношениях, которые переживались ребенком как отношения, в которых каждый партнер нуждается в другом для выживания и удовольствия. Ребенок не только боялся потерять мать, но и переживал вину главным образом из-за нормальных желаний отделиться от нее и функционировать независимо. Как сказал Марк: "Всякий раз, когда я делаю что-то хорошее без моей мамы, я думаю, что она умрет". Избиение в фантазии, сформированной позже, могло бы также быть рассмотрено, как наказание за желание отделиться от матери. В фантазии непослушание, после которого шло битье, обычно оставалось неопределенным, но мы часто обнаруживали, что фантазии следовали за приемлемым для возраста поведением, независимыми желаниями или достижениями.

Марк в 14 лет собирался отправиться в школьную поездку и беспокоился, что его мать опечалится и расстроится, что она и сделала. Он надеялся, что у него будет возможность флиртовать с девочками и, прежде всего он сумеет поговорить с девочкой, которая ему нравилась. Однако перед тем, как поездка должна была состояться, Марк начал фантазировать, что школьный руководитель будет бить его палкой за флирт, и он провел остаток времени, озабоченный своей фантазией о вреде любой социальной активности. Хотя это кажется очень похожим на наказание за Эдипово желание, последующий материал ясно указал, что флирт Марка представлял разрыв объектной связи с матерью, и он был наказан за свою измену.

Сходным образом другие соответствующие возрасту проявления активности на протяжении развития переживались как агрессивные атаки на мать и могли реализоваться только в условиях, которые препятствовали любому нормальному движению к независимости и отдельному функционированию. Например, в подростковом возрасте несколько мальчиков, включая Марка, не могли мастурбировать руками, а терлись своими гениталиями о простыни, оставляя грязь матерям, чтобы они увидели и убрали. Вместо получения удовлетворения в приватном акте, который исключает мать, генитальные импульсы разряжались в форме повторного создания анальной модели отношения к своим матерям. Зависимую рецептивность, которая является центральной в мазохизме, и фантазию о битье можно тогда рассмотреть как защиту от агрессии, относящейся к активности, сепарации и независимому функционированию.

Таким образом, адаптация ребенка к патологическим ранним взаимоотношениям в виде поиска боли продолжается на анальной фазе как первичная модель поведения привлечения и удержания объекта. Агрессивные импульсы анальной фазы связаны через защиту оборачивания агрессии против себя, что предотвращает разрушение объекта и позволяет разряжать агрессию по отношению к интернализованной ненавистной матери. На наш взгляд адаптивные и защитные мотивы мазохизма, которые лежат в основе фантазий об избиении, являются доэдиповыми; мазохистское поведение ребенка не является еще сексуальным удовольствием самим по себе, а способом, которым он пытается выжить и получить удовлетворение других пассивных либидинальных желаний. Клинические презентации всех детей выборки 1972 года были доэдиповыми. Они пришли на лечение, демонстрируя устойчивость способов функционирования анальной фазы, с возбужденной озабоченностью рассматриванием, запахами и вытиранием попы, мыслями о дефекации на людей и размазыванием. Один мальчик 9 лет все еще играл с фекалиями и прятал их, а несколько детей анально мастурбировали. Эго этих детей имело маленькую способность контролировать разрядку анальных импульсов; защитные системы были повреждены с преимущественным, а порой и исключительным использованием примитивных защит, таких как отрицание и разнообразные экстернализации, а также проекция. Отношения борьбы были нормой дома, в школе и в лечении. Очевидно, что эти дети несут на фаллическо-эдипальную фазу уже имеющуюся патологию; по этой причине они переживают ее иначе нежели нормальный ребенок. Фаллически-эдипальный период является критическим для сексуализации мазохизма.

Фаллически-эдипальная стадия

Природа детской теории, касающейся родительского полового акта, имеет чрезвычайное влияние на развитие мазохизма и более позднюю фантазию об избиении. Теории садистического полового акта универсальны, но у нормального ребенка они сосуществуют с другими теориями, в то время как для детей, которых мы обсуждаем, представление, что во время полового акта родители бьют или повреждают друг друга, является самой безопасной теорией, доступной им. Быть избитым представляет собой самую безопасную форму отношения к объекту в фантазии об избиении, поэтому теория садистического полового акта предпочтительнее более пугающих идей, таких как хаотические, неконтролируемые события (Niederland, 1958), взаимные увечья, кастрация и т.д. Этот взгляд согласуется с предположением Niederland, что теория садистического полового акта и фантазия об избиении служат для структурирования неорганизованных и ужасающих переживаний и представлений о первичной сцене. Для этих пациентов первичная сцена - это не реконструированная гипотеза или метафора для универсального исключения из родительской активности, а реальность, потому что родители пациентов с мазохистической патологией кажутся неспособными уберечь их от повторяющегося воздействия переполняющих переживаний. Действительно, часто оказывается, что сексуальность родителей навязывается. В преддверии начала анализа 13-летним ребенком родители оставляют дверь в спальню открытой; мальчик заходит и застает своих родителей во время полового акта, мать сверху; на следующий день, предшествующий его первой сессии, пациент сломал руку, играя в мяч. В анализе обнаружилось, что мать неоднократно подвергала его травматическим ситуациям, которые неизменно сопровождались самоповреждающим поведением. Furman (1984) отметила роль родительской патологии в подверженности травматическим ситуациям суицидальных пациентов.

globus · 17.06.2009 18:30:29

Фаллическое возбуждение этой фазы и желание участвовать в садистическом родительском половом акте превращает то, что было способом, ведущим к окончанию (a means to an end) в окончание само по себе. Подчиняться, страдать, быть избитым, быть униженным теперь представляет женственную (feminine) рецептивную позицию в родительском половом акте. Желание быть в этой позиции становится инстинктивным мотивом для мазохизма, толчком и сопровождением к фаллической мастурбации. На этой фазе происходит критическая трансформация, когда болезненное переживание в доэдиповой интеракции родитель-ребенок становится либидинизированным и представляет собой для ребенка участие в родительском половом акте.

К могущественным мотивам, ведущим к мазохизму на более ранних фазах, добавляется срыв нормальной эдипальной исключенности, переживания униженности и гнева. Имеет место что-то вроде тайного сговора между родителями на каждом этапе развития патологических отношений. Их вклад в неудачу разрешения эдипова комплекса ведет к поддержанию того, что мы назвали "иллюзией всемогущества". Этот дефект эго является важным фактором в характерно высоком уровне тревоги у мазохистских пациентов.

У детей с фантазиями об избиении содержание влечений со всех уровней либидинального развития доступен для сознания. Дети были уверены, что их импульсы не могут быть взяты под контроль ни ими самими, ни кем-то еще. Они были уверены, что их импульсы могут и будут удовлетворены; казалось, что противоречия реальности не влияют на эту убежденность. Марк в 13 лет был уверен, что его мать хотела иметь с ним половой акт. Одним из источников этой установки было отсутствие адекватной системы защит, что означало, что внутренний контроль был недостаточен; никто из этих детей не достиг стадии развития структурированного Супер-Эго. Внешний контроль также отсутствовал по той причине, что у этих детей все отцы были особенно неподходящими для того, чтобы служить сильными, защищающими объектами для идентификации. Два отца умерли, у двух отцов были психотические срывы, еще двое отцов служили в армии, когда их дети были маленькими. Другие казались не играющими позитивной роли в семье и были крайне зависимы от своих жен. Матери, наоборот, все были описаны как властные, доминирующие женщины, которые более или менее явно управляли жизнью семьи.

Существовал также высокий уровень родительского тайного сговора в удовлетворении неуместных желаний. Нескольким детям в этой группе разрешалось быть в родительской кровати до возраста 11 и 12 лет; другим помогали с туалетом до 7 или 8 лет; большинство детей контролировали дом своим недовольством и вспышками гнева, а в двух случаях существовала угроза того, что ребенок наносил серьезный вред сиблингу. Марк регулярно вытеснял своего отца из родительской постели, на что отец откликался депрессивным уходом. Когда Марк начал проявлять интерес к девочкам в подростковом возрасте, его отец стал сильно тревожным и затем объявил, что он гомосексуален, хотя это, по-видимому, не вылилось в какое-то действие. На протяжении своего детства настолько, насколько Миссис С. могла помнить, она проводила длинные вечера, лежа на родительской кровати и смотря телевизор, в то время как отец гладил ее тело. Она сообщила о своем представлении из детства, что мать уступила отца ей, сохранив других детей для себя. Rubinfine (1965) предположил, что такие родители неспособны ограничивать и контейнировать агрессию ребенка - пункт, в достаточной степени подтвержденный нашим материалом. Когда матери Альберта сказали, что твердость могла бы помочь контролировать его дикое поведение, она отказалась под предлогом того, что не хочет рисковать, расстраивая ребенка; в подростковом возрасте, когда отец стал раздражаться на возмущение Альберта тому, что отец выказывал свои притязания на жену, семья приняла решение о том, что Альберту и его матери следует вместе переехать на квартиру, оставив остальную семью.

И иллюзия всемогущества и либидинизация болезненных переживаний сохраняется в патологии взрослых пациентов. Так, например, одна невротичная женщина, которая проживала свою фантазии об избиении в многочисленных проблемных отношениях, сообщила о сновидении, в котором она выходит замуж за своего отца. Выражение ассоциаций обнаружило, что она все еще думает, что действительно могла бы выйти замуж за своего отца, и что никто не мог бы остановить ее от осуществления этого желания. Мужчине-аспиранту с фантазиями об избиении, когда он был ребенком, часто ставили клизмы. В течение многих лет в анализе он вспоминал клизмы с удовольствием и помнил, как за ним наблюдала его старшая сестра, что, как он себе представлял, было ее ревностью. Он сказал, что чувствовал себя особенным, потому что был единственным в семье, кто мог наслаждаться такими исключительными отношениями с матерью. Его желание клизмы от аналитика фигурировало как центральная тема переноса; только после многих лет работы он смог начать осознавать и переживать гнев, вызванный вопиющим вторжение матери в его тело. Когда он был в раннем подростковом возрасте, мать купила ему яркие пурпурные шорты, которые он описывал как символ их исключительных отношений. Только после проработки либидинизации клизм, он смог также вспомнить, что его доводили до слез другие мальчики из-за того, что он носил шорты "педика".

Переход к латентному периоду

Фантазии и тревоги о боли и страдании универсальны, так же как и желание быть избитым (Novick и Novick, 1972). С некоторым разрешением эдипова комплекса и формированием Супер-Эго дети продвигаются в латентный период. Только на этой стадии у некоторых девочек в нашей выборке всплывала переходная фантазия об избиении. Когда она появлялась, то явно представляла и эдипальные стремления в регрессивной форме и наказание за них, как это описывал Фрейд. Постепенное сексуальное возбуждение и мастурбация отделялись от фантазии и желаний, появлявшихся во все более дистантных формах. В нашем исследовании мы сделали вывод, что такая переходная фантазия об избиении была нормальным переходным компонентом послеэдипова развития у девочек и может быть более распространенным, чем обычно считается. Фантазия об избиении и женщин может возникнуть в период регрессии на постэдипальный уровень в лечении или вне терапевтической ситуации. Как описано выше в случае Миссис С., только с клиническими критериями стойкости и центральной позиции данной фантазии и соответствующих проявлениях в отношениях переноса можно провести различие между переходной и фиксированной фантазией.

В отличие от этого у детей, которые позже развили фиксированную фантазию об избиении, не было латентного периода, чтобы консолидировать развитие Эго, и они проводили эти годы или в отыгрывании доэдиповых и эдиповых садомазохистических импульсов или под ограничением деформирующих торможений и тяжелой навязчивой симптоматологии. Например, потенциально интеллигентная и творческая женщина с фиксированной фантазией об избиении, которая первоначально пошла в анализ из-за повторяющихся неудач в работе, сообщила, что в свои школьные годы она перестала учиться и проводила время, озабоченная фантазиями о надвигающемся разрушении, которое она сдерживала путем ритуального повторения магических фраз.

Половая зрелость и подростковый период

Появление фиксированной фантазии в группе нарушенных мальчиков совпало с началом полового созревания, во всех случаях сопровождаемого поллюцией. В 13 лет Марк сообщал о мастурбационной фантазии, в которой он сначала думал о раздевающейся девочке из класса; девочка превращалась в женщину и затем, когда его возбуждение возрастало, образ превращался в его мать. Когда он достигал оргазма, содержание переключалось на отца, который входил, хватал его и бил по ягодицам. Марк, который затем становился таким же высоким, как и его отец, чувствовал, что он был "Гитлером", способным убить отца. Он не только желал смещения своего отца, но и думал, что мать хочет, чтобы он сделал это. Изменения, связанные с половым созреванием, обычно накладывают отпечаток реальности на фантазии удовлетворения инфантильных импульсов. Только благодаря структурному развитию, стимулируемому годами анализа, дети в нашей выборке могли развивать фантазийную отдушину как альтернативу действию. Способность содержать импульсы в фантазии представляет собой достижение. Менее удачливые подростки отреагируют свои импульсы в самоповреждающем поведении или суициде.

Наши дети и взрослые использовали фиксированные фантазии об избиении для важных функций Эго и Супер-Эго, которые должны были бы развиться в латентный период, если бы эти пациенты смогли достичь латентной фазы. Эти функции заключались в контроле тревоги, стабилизации "репрезентативного мира" (Sandler и Rosenblatt, 1962) и защите от прямой разрядки влечений. Только у девочек переходная фантазия об избиении стала прогрессивным образом дистанцироваться от пугающих эдиповых желаний. Фиксированнаяфантазия об избиении, с другой стороны, представляла наиболее безобидную форму желания; вариации на тему часто затрагивали более угрожающие фантазии о суициде, самоувечье и смерти. У Абеля были фантазии о том, что его бьют старшие мальчики, поп-исполнители и футбольные игроки, но он также мастурбировал с фантазиями о том, что его пенис и яички сгорают или повреждаются другим образом. Дальнейшие мастурбационные фантазии включали в себя смерть и суицид. В действительности Абель совершил попытку суицида в позднем подростковом возрасте, через несколько лет после окончания анализа. В случае Абеля и других мальчиков с фиксированной фантазией мы могли видеть снижение тревоги от применения фантазии об избиении, поскольку фантазии о смерти или увечье вскоре начинали вызывать тревожную озабоченность и вели к ощущению переполняющего ужаса. Каждый мог бы сказать, что на месте страха быть разрушенным или поврежденным, они создавали доставляющую удовольствие фантазию об избиении, т. е. тревога стала либидинизированной.

На ранних фазах лечения таких детей часто было неясно, кто кого поддерживал в постоянном потоке экстернализаций, интернализаций и смешений с объектом. В коротком цикле ребенок мог стать и могущественным атакующим объектом и жертвой атаки. В фантазии об избиении, однако, существовала четкая дифференциация между собой и объектом. Субъект всегда был жертвой, и избивающий неизменно был человеком, который фигурировал в реальной жизни ребенка, часто отцом или кем-то, выбранным из представителей класса отца. Эти характеристики можно увидеть в фантазии мальчика о том, как два старших мальчика из школы удерживают его и бьют по ягодицам. В течение следующих двух лет фантазия осталась в основном прежней, в отличие от постоянно продумываемой, художественной продукции детей с переходной фантазией об избиении, где характеры брались откуда угодно, но не из реальной жизни. Мы бы предположили, что формирование фиксированной фантазии не только требует небольшого количества стабильности представлений, а также что она, по всей видимости, сама по себе делает вклад в поддержание стабильности обычного хаоса мира представлений этих детей.

Несмотря на позитивные изменения, в этих случаях "иллюзия всемогущества" казалась неизменной. После 6 лет лечения Марк оставался уверенным в том, что его желания смерти разрушат объект. Работа Lamb (1976), Abelin (1975), (1980) и других подчеркивали важность отца в доэдипальном развитии ребенка. На каждой стадии развития детей в выборке с фиксированной фантазией об избиении отцы терпели неудачу в выполнении своих необходимых функций. Как очень ясно описала Furman (1986) первичная роль отца - защитить и поддержать первичность отношений мать-ребенок. Отец Марка реагировал на беременность своей жены интенсивной ревностью, подтверждая патологические фантазии матери о влиянии нового ребенка на других членов семьи. Отец ушел в насыщенную профессиональную жизнь во время беременности жены и первого года жизни ребенка, периодически возникая только чтобы покритиковать то, как мать управляется с ребенком. Furman подчеркивает значение отца в период, когда ребенок начинает ходить, как источника дополнительной любви для ребенка и поддержки для Эго матери. Отец Марка был беспорядочным и неконтролируемым как его сын-тодлер; он скорее присоединялся к жене в экстернализации обесцененных анальных аспектов своей личности, чем гордился и поощрял появляющуюся у Марка автономию.

Когда Марк достиг половой зрелости и анализ помог ему достичь возможного эдипального уровня импульсов, у него не было любящих последовательных родительских отношений для использования их в качестве внутреннего ресурса в борьбе за контроль своих инцестуозных желаний. После каждого достижения, которое он переживал как агрессивную атаку на объект, ему немедленно нужно было выяснить, жив ли все еще аналитик. Именно по отношению к этой "иллюзии всемогущества" можно было увидеть продолжающееся отсутствие внутреннего и внешнего контроля, которое является одной из важных функций фантазии об избиении. Из материала этих детей, времени появления фантазии и содержания фантазии было очевидно, что избивающий в фантазии представлял желанного, идеального отца, сильного мужчину, который бы контролировал и ограничивал исполнение всемогущих, либидинальных и деструктивных желаний. Отцы всех этих пациентов были особенно неспособны быть сильными, защищающими объектами для идентификации. В фантазии избивающий был отцом или его заместителем, который всегда был могущественной, уверенной фигурой, наказывающей ребенка часто для того, чтобы удержать его от удовлетворения запрещенного желания. Фантазия Марка заключалась в попытке пойти в кровать с гостьей - женщиной средних лет; но прежде чем он мог сделать это, отец остановил его, схватил и стал бить. В реальности отец был пассивным, слабым мужчиной, который не удерживал его от посещения постели матери, когда бы он этого не пожелал. Таким образом, вместо интернализации представления о сильном отце для построения Супер-Эго и защиты от неприемлемых импульсов с помощью адекватных возрасту механизмов, таких как подавление, реактивное формирование, смещение и, особенно, сублимация, эти дети использовали фантазию об избиении для контроля и ограничения разрядки влечений и удовлетворения всемогущих желаний. Фиксированная фантазия об избиении функционировала на месте Супер-Эго, которое в норме формируется в латентный период.

Мы видели одинаковые последствия, к которым приходили различными путями представители женского пола с фиксированными фантазиями об избиении. Отцы девочек продолжали и интенсифицировали клевету на матерей и сами активно вовлекались в чрезмерно стимулирующие отношения со своими дочерьми, начиная с эдиповой фазы и дальше с тем результатом, что составной частью в мазохистской патологии у девочек и женщин был интенсивный бисексуальный конфликт и ярко выраженная зависть к пенису. Девочки, как и мальчики, были неспособны интернализовать автономное Супер-Эго. В добавление к этому опороченная мать не использовалась как женский эго-идеал. Мэри пришла на лечение в облике мальчика и рассказала о своих трех обетах - не иметь парня, не выходить замуж и не иметь детей.

Технические выводы

Фрейд писал Юнгу в 1909 году: "В своей практике я особенно озабочен проблемой подавленного садизма у пациентов; я рассматриваю это как наиболее частую причину неудачи в терапии. Месть доктору сочеталась с самонаказанием. В целом, роль садизма кажется мне все более и более весомой (цитировано Bergmann и Hartman, 1976б). В своей последней работе Фрейд (1940) вновь комментирует, что мы "особенно неадекватны", имея дело с мазохистскими пациентами. Мы можем заметить, что у Человека-Волка была фиксированная фантазия об избиении и он вполне может быть добавлен к нашей выборке (Blum, 1974).

Всем детям с фиксированными фантазиями об избиении требовалось много лет анализа. У некоторых изменение в явном поведении и функционировании было вполне заметно. Очевидные манифестации садомазохистических отношений со сверстниками или взрослыми исчезли; казалось, что они хорошо справляются и даже вполне независимо функционируют. Часто ближе к окончанию ребенок сначала давал понять и затем раскрывал существование фантазии об избиении. Анализ пробуждал развитие некоторых Эго-функций, особенно тех, которые необходимы для использования фантазии как канала для разрядки, и направлял некоторые из доэдипальных детерминант мазохизма. Образование фантазии об избиении в период полового развития достигалось на основе этих приобретений. Однако, интересуясь ходом дальнейшего развития, мы обнаружили, что некоторые из этих мальчиков страдали от психотических приступов в более позднем подростковом возрасте, попыток суицида и других сохранившихся привязанностей к покорным, зависимым отношениям со сверх могущественной матерью. Наши находки различных детерминант фиксированной фантазии об избиении и множества Эго-функций, которые она обслуживает, наводят на мысль о нескольких технических подходах, которые могут улучшить результат этих случаев.

Например, факт того, что фантазия об избиении находилась на службе важных Эго-функций предполагает, что интерпретация детерминант влечений не будет эффективной до тех пор, пока над патологией Эго не будет проделана соответствующая работа.. В особенности важен фокус на "иллюзии всемогущества", если пациент сможет интернализовать и переживать способность к контролированию разрядки влечений, необходимость в мазохистской фантазии может уменьшиться. Тогда работа может свестись к тем детерминантам, которые лежат в основе мазохизма, с особым вниманием к трем аспектам, подчеркнутых в этой статье, т. е. на адаптивные, защитные и инстинктивные мотивы. Тогда мазохистское поведение и фантазии пациента были бы рассмотрены как утроенная попытка (1) поддерживать доэдипову объектную связь со своей матерью; (2) защитить объект от своих деструктивных желаний; и (3) участвовать в садомазохистских сексуальных отношениях.

Как было замечено ранее, мать Марка реагировала на его подростковые продвижения по пути сепарации возрастающим дистрессом и, в конечном счете, депрессией. Без работы над отрицанием реальности ранее существовавших проблем Марка, связанных с оставлением, всестороннего анализа его всемогущих агрессивных фантазий не было достаточно чтобы помочь ему отделиться от матери. Когда он увидел ее интенсивную реакцию на отъезд брата в колледж, он не смог избежать распознавания ее собственных враждебных потребностей контролировать происходящее. Тогда работа могла вернуться к его желаниям способствовать ее контролю, таким образом поддерживая нарциссически удовлетворяющую иллюзию, что мать цепляется за него из-за любви.

Во время первых двух лет анализа Мэри, когда ей было от 18 до 20 лет, она была полностью зависима от матери, которая стирала ей, покупала одежду, стригла волосы и готовила. В это время большая часть работы была сосредоточена на страдании и гневе Мэри и многих способах, которыми она защищалась от переживания или выражения гнева на мать. Последовательный сдвиг в ее защитной системе, особенно инфантильной зависимости, дал ей возможность стать более активной и самодостаточной. После длительного периода работы Мэри сумела конфронтировать свою мать с ее интрузивным поведением. Мать реагировала плачем и ушла на несколько часов. Мэри в конце концов переехала в свою собственную квартиру, и когда она первый раз вернулась домой на выходные, мать удалилась на чердак и отказалась выйти поприветствовать Мэри. Накопление таких случаев пробило отрицание Мэри, и она начала на сессиях больше говорить о материнском "колдовстве (weirdness)". Когда она обратилась к отцу для поддержания реальности, он не подтвердил ее восприятие и поддержал рост ее здорового эго, но скорее дай ей понять, что они должны быть вовлечены в "некоторую игру мать-дочь". В этот момент она поняла, что вся семья годами участвовала в тайном сговоре, чтобы прикрыть патологию матери. Тогда Мэри переместилась в период удовольствия от своей независимой активности; она говорила о "строительстве стены" между ней и матерью, поэтому она смогла адресовать свои чувства подходящему человеку. Ранее она описывала свой ужас во время грозы, но на этой фазе лечения Мэри поняла, что это не она, а ее мать так пугалась. Самой Мэри на самом деле нравилось смотреть на молнии. После того, как было сделано это разграничение, стало гораздо легче работать над вкладом Мэри в установившуюся инфантильную связь.

Действующая доэдипова связь является самым большим тормозящим прогресс блоком. Чтобы разорвать связь пациент должен осознать не только свои внутренние конфликты, а также на патологию своей матери, особенно ее враждебную оппозицию прогрессивному развитию. Он должен будет не только повернуться лицом к своим деструктивным желаниям, но также отказаться от своего отрицания враждебности матери по отношению к независимости. Пока доэдипова связь между матерью и ребенком не будет разорвана, можно ожидать лишь небольших изменений в лежащем в основе нарушении пациента.

Работа над лежащими в основе мотивами должна сопровождаться работой над патологией Эго, такой как существующее всемогущее мышление и неспособность смешивать импульсы влечений. В ходе четвертого года анализа Мэри появился материал, который демонстрировал многие способы, которые она применяла, чтобы поддержать иллюзию могущества ее желаний. Если что-то, чего она хотела, не происходило, она убеждала себя, что она хотела не так сильно. Обычно, дойдя до угла улицы, она смотрела на светофор, желая, чтобы он сменил свой цвет; когда, конечно же, свет менялся, она переживала ощущение экзальтации в связи со своей властью. Эта работа подготовила почву для появления материала, проливающего свет на другие детерминанты ее переживаемого всемогущества. Они заключались в недостатке слияния ее агрессивных импульсов, что оставляло их свободными для необузданного гнева. Таким образом, любое гневное чувство в мысли, фантазии или сновидении немедленно вело к тотальной кровавой аннигиляции. В течение многих лет ее сновидения были наполнены образами повреждения, ужасной смерти и деструкции. После того, как была признана любовь к младшему брату, ей приснился ребенок, что привело ее к фантазии о том, что она говорит своему сердитому ребенку: "Все хорошо, я все еще люблю тебя".

Оглядываясь назад, глядя на время возникновения фантазии об избиении в детской выборке и последующие данные, становится несомненным, что лечение некоторых случаев в исходной группе было завершено преждевременно. Сами достижения, которые внесли вклад в способность к формированию фантазии, затмили продолжающееся действие мазохистической патологии, инкапсулированной в фантазии об избиении. Эта попытка разрешения потребностей всех уровней развития не могла выдерживать внутренние и внешние требования жизни. Таким образом, с данными пациентами вопрос об окончании лечения требует тщательного рассмотрения.

Заключение

Объясняя эволюционную линию мазохизма, мы стремились к выработке определения этого термина. Valenstein (Panel, 1981) заметил, что обсуждение мазохизма может легко "скрыться в море слов". Grossman (1986) изучал историю понятия и заключил, что у этого термина было только ограниченное применение. Maleson (1984) представляет широкую возможность для определения, которая включает в себя существующее употребление и относится ко всякому поведению, мыслям, фантазиям и симптомам или синдромам, характеризуемым субъективно переживаемой болью или страданием, которое кажется излишним, чрезмерным или спровоцированным. Данное определение требует прояснения, что такое излишняя или чрезмерная боль. Оно также ведет к той точке зрения, что выбор любого опыта или активности, которые могут включать боль, как, например рождение ребенка или самопожертвование, неизбежно мазохистский акт. Мы не обнаружили каких-то очевидных связей между женскими функциями и мазохизмом.

В добавление к своей ограниченности это определение игнорирует значимую разницу между нормальным и мазохистским отношением к боли. Для адаптивного развития ребенок должен учиться в некоторых пределах выдерживать боль. Парадоксально то, что мазохисты, активно ищущие болезненных и унижающих переживаний, находят обычные уровни реальной боли невыносимыми.

Но Maleson также предполагает узкое определение, которое бы ограничивалось состояниями физического или ментального страдания, где доказуема ясная связь с сексуальным, генитальным возбуждением. Переживание боли или страдания не является само по себе основанием к заключению, что поведение мазохистское, так же как об этом нельзя судить и по существованию генитального возбуждения. Мы думаем, что на основании той работы, которую мы описали в этой статье, можно прийти к более удовлетворяющему определению. Мазохизм является активным стремлением к психической или физической боли, страданию или унижению, что служит адаптации, защите и инстинктивному удовлетворению на оральном, анальном и фаллическом уровнях.

Мазохизм - это клиническая концепция, поэтому чтобы обладать какой-то ценностью, определение требует конкретных ссылок на наблюдение. Мы предполагаем, что банк данных определения является переносом и контрреакцией в аналитической ситуации. Существующий у пациента поиск боли или унижения будет выявлен из переноса, часто в едва различимых откликах на интерпретации. Контрреакция терапевта может обеспечить первый ключ к лежащей в основе мазохистской фантазии у пациента. Терапевт может почувствовать импульс быть саркастичным, нетерпимым или дразнящим. Менее тонкая реакция может принимать форму опозданий, забывания о назначенных встречах, засыпания, форсированного окончания и т.д. Эпигенетическое наслаивание мазохизма и его множественное функционирование появляется внутри переносных отношений и с ним нужно иметь дело именно в этом контексте.

Долго существовали споры о том, являются ли детерминанты мазохизма доэдиповыми или эдиповыми и касаются ли главным образом лежащих в основе конфликтов удовлетворения влечений или относятся к неадаптивной модели совладания с травматическими объектами. Это вопросы, которые были поставлены при обсуждении связи между мазохизмом и депрессией в 1984 году. Подробно исследуя развитие фантазий об избиении, мы в общих чертах попытались пролить свет на сущностные черты мазохизма. На наш взгляд в мазохизме различимы не только дериваты каждой фазы, но и поведение, направленное на поиск боли, которое начинается с младенческого периода и претерпевает изменения на каждой последующей фазе, включая эдипальную и постэдипальную. Постэдипально мазохистские импульсы организованы как сознательные и бессознательные фантазии, которые фиксированы, устойчивы к модификации опытом или анализом, служат множественным функциям Эго и принимают форму фантазии об избиении, хотя этого может не быть в содержании. В фантазиях субъект является невинной жертвой, которая через страдание воссоединяется с объектом, защищается от агрессивного разрушения и потери объекта, избегает нарциссической боли и достигает инстинктивного удовлетворения с помощью фантазии об участии в эдиповой ситуации. Суицидальная патология, мазохистические перверсии, некоторые формы ипохондрии и психосоматических болезней, а также моральный мазохизм имеют общую лежащую в основе структуру фантазии. На наш взгляд данная структура фантазии составляет "сущность мазохизма" (Freud, 1919).

#1 17.06.2009 18:27:58

Сущность мазохизма

#2 17.06.2009 18:29:35

Re: Сущность мазохизма

#3 17.06.2009 18:30:29

Re: Сущность мазохизма

Подвал раздела