"Лупный день"

Serge de K · 03.10.2007 22:12:41

(предисловие) Прогуливаясь в прошлые выходные по лесу воскресил в памяти один замечательный рассказик написанный почти год назад не менее , а скорее более Замечательной сказательницей А-Викинг ( Ташка, я знаю твое отношение к комплиментам, ну просто сорвался).
Так уж случилось, что сие произведение появилось только на одном тематическом
сайте, который в скором времени «приказал долго жить» .А посему я решил
восстановить справедливость, а заодно и напомнить, что рукописи все таки не горят

Автор - А-Викинг

Лупный день

Такие опята даже собирать было неинтересно – что ни пень, то сплошное одеяло из аккуратных светло-коричневых шляпок. Небольшие, толстенькие, едва слышно поскрипывающие под ножом, плотно ложащиеся в корзину – и вся «тихая охота» превратилась в старательное перетаскивание корзин к машине и обратно. Даже уходить далеко не пришлось – ткнулись радиатором в густой подлесок, заглушили мотор, прошли вниз по увалу от силы сто шагов и – ух ты! Началось!
Первый пень – «началось», а потом просто продолжилось… Данка вздохнула – собирать-то легко, а потом всю эту груду надо будет еще и переработать! Не, на фиг надо! Не на рынке же стоять потом возле банок и приплясывать: «Опята… Вкусные опята…»
Пораздавать сколько можно, вон пусть дядя Лева с тетей Люсей и перебирают… Все равно им на печке делать нечего, на огороде уже черная земля да проседи первого инея. Вон как тут, на левой стороне, где почти нет подлеска и густой ковер прелой черно-желтой листвы. А там что за пятно зеленое? Елка что ли такая низкая?
Наклонилась, продралась сквозь ветки, еще пару шагов и ух ты! Даже не поняла, что случилось раньше. То ли увидела и сообразила, что перед ней полянка зеленющей крапивы, то ли почувствовала такое знакомое, такое неожиданное и такой зовущее…
На краях этой полянки крапива стояла, как и положено в октябре – мрачно-коричневая, с сухими ломкими стеблями и мертво повисшими листьями. А в середине – ну совсем не по сезону: толстые стебли, сочные листья, даже на вид злые в своей замороженной на время пушистости.
Оглянулась – шаги слышались далеко в стороне. Хотела позвать, потом сердито покраснела: даже придумать ничего не получается! Еще раз глянула на крапивный остров, на покраснелое что-то слева… Еще пара шагов: ой как вовремя покраснела! В смысле не сама, но и сама то же. Ой да на фиг надо тут самой себе краснеть – вот же брусника! Вспо-о-омнила!!!Сегодня же! Ну как забыла! В этот день всегда первые морозцы, самый сладкий сок из брусники вышибает!
Вжикнула молнией на курточке… Прикусила губы – ох, не лишку ли делаешь, глупышка? Упрямо мотнула головой – растеклось по телу ожидание, горячее и нервное, отметаюшее и боль, и страх, и холод.
Махнула снятой курточкой у толстого ствола, сверху неряшливым ворохом полетели шапочка, смешная по осени тонкая косынка-шарфик, толстюче-уютный джемпер, самые настоящие в мире пятнистые военные «штаны» с кучей карманов и кармашков, светлой кишкой сплелись на них колготки - только сапожки надела снова, зябко переступив босыми ногами и как-то мимолетно отметив – лак на ногтях блеснул капельками темно-красной бруснички…
Когда он повернулся на ее шаги, даже опята захлопали вытаращенными глазами. И у них тоже, как у него, в глаза недоумение мгновенно сменилось немым, нет – кричащим восторгом: на фоне черно-желтой листвы, такая светлая, такая вся… Нет, не бесстыжая: маечка комком у подбородка, пугливо прижатая между грудей обеими руками, прикушенные губы быстрое движение к нему – нет, не обниматься, а на колени. Встала, аккуратно утопив сдвинутые коленки в прелую листву, медленно опустила с груди маечку и охрипшим шепотом сказала: - Сегодня же брусничник… Ну, день такой…Полное имя – Луп Брусничник.
Он разжал пальцы – мягко шлепнулся в опята тяжелый нож. Протянул ладонь, огладил волосы на зябко дрогнувших плечах:
- С ума сошла… Дома же можно… Иней кругом…
- Нету инея. И дома нельзя. В лесу надо. На бруснике. – она продолжала все еще шепотом, но упрямо поджатые губы и вспухшие бугорки сосков кричали: хочу!
Сейчас! Не мучай, не заставляй просить, уговаривать, сегодня же день такой, ну же…
Он даже не стал спрашивать, где тут искать бруснику – знает, раз говорит. Молча взял из сжатых пальцев скомканную маечку, молча убрал нож, молча прошелестел снятым с пояса тяжелым ремнем. Только легкий шелест листвы – когда поднялась с колен, повернулась и почти не спеша пошла впереди, все телом разгораясь от взгляда, что ласкал сзади - спину, бедра, ноги. Отступила, отшатнулась холодная волна промозглой сырости – словно и не голая девушка шла сквозь звенящий прозрачный лес.
А он даже и не понимал, казалось, что она голышом – так естественно и спокойно, таким жестом по волосам, таким изгибом тела под нависшей валежиной. И только у крапивы понял, когда нарисовалась золотистая на темно-зеленом, когда сапожки шмякнулись возле кучи одежды, которая смотрелась тут такой чужой и неестественной. И все тут было как взмахом ножа разрублено на две неравные части: чужое и пришлое – одежда, пятнистый комбез, нож, ее скомканная маечка и даже он сам. А по другую сторону – почти незаметная россыпь брусничника, золотые стволы сосен, светло-золотое тело на ждущем зеленом фоне, неспешный круг падающего листа и ее неспешный шаг к зеленому омуту.
Хотел что-то сказать, но вовремя задавил слова: всем нутром чувствовал - она знает, что делает. И мешать ей сейчас, это все равно что… Нервно сглотнул – а ее еще раз омыло теплой волной горячего взгляда, который читала и видела, даже не думая оборачиваться.
Вскинула руки к волосам – словно перед купанием, еще бы узлом закрутила! Вдохнула поглубже и…

Первые два-три шага играючи, на одном лишь горячем выдохе, вторые на холодном вдохе и шипящий, стонущий выдох-плач: до самой душеньки пробрали зеленые пушистые змеи, охотно охватившие ноги, бедра, приникшие к голым открытым грудям и по-змеиному быстро, метко, искрами огня лизнувшие между ног. Чуть было не остановилась, не замерла, пытаясь гасить охватившее до самых-самых плеч пламя. В такт размахам стеблей металась паническая мысль – боженьки, кака-а-ая жгу-у-чка! Никаким морозом не берет! Оо-о-й, мамочки, не могу, не хочу, прикрыться, хоть чем-нибудь, ну зачем ты пустил меня сюда-а-а…
- а-а-а… тихий стон привел в чувство, гордо вскинула и так поднятую голову, выше сплела над головой стиснутые руки и дальше, в зеленый жар, в ломкое пекло крапивных стеблей и яростными углями мерцающие листья. Даже не поняла, что островок позади, что уже все, что не надо убирать повыше лицо и щеки, что не сводит судорогой страха беззащитно оголенное тело – зеленый пожар сжигал и крутил тело, блеском тающих углей пробегал от грудей к животу, разгорался злым пламенем там, глубоко внутри, куда не надо, куда не наказывают! Коротким порывом ветерка остудило тело, испарину на лбу. Провела ладонями по щекам – вроде остудила или слезы вытерла? Не видит и ладно, надо же теперь к нему! Повернулась, снова руки вверх вскинула – над зеленым островом с горящей от ее тела просекой-тропинкой видели только глаза друг друга. Сквозь дымку инея (слезы это, врушка!) благодарно улыбнулась – понял, не мешает! Спасибо. Я иду к тебе.
И снова качнулись к телу, приникли стебли, взасос впились в груди листья, жадно сплетенными пальцами сразу трое, снизу, словно брали ее – грубо и сильно, жарко и без стыда. Остановилась, допуская их в себя, повела бедрами, медленно и сильно шагнула, истекая горячим соком на скрюченные от ее жара листочки.
Дошла. Молча протянула руку, отвернула лицо, не позволив стереть слезы боли и любви, повела за собой. Он попытался чуть в сторону, слева от зеленой лужи огня – упрямо дернула, потащила следом, словно прикрывая собой от крапивы: невысокая голая девчонка с буксиром из мужика в теплом пятнистом комбезе…
Вывела, почти вытолкнула к пологому скату, сплошь застеленному темно-зеленым одеялом брусничника. Хотела что-то сказать – голос не слушался. Сглотнула, сумела то ли прошептать, то ли попросить, то-ли приказать:
- Тут…лупи на Лупа…
- Сколько? – в его голосе хрипа было больше.
- Глупый…
Снова быстрое движение тела – ровненькая, аккуратная, почему-то вдруг снежно-белая среди темного малахита брусничных листьев. Вытянулась, выровнялась, подминая собой и рассыпая по бокам открывшиеся капельки крови-брусники.
Он наконец вспомнил про давно зажатый в руке, глупо и бесцельно болтающийся у земли ремень. Перехватил, мотнул на кулак, длины не меряя вскинул – сочное эхо впечаталось в шепот леса, отзываясь на впечатанный в зад ремень. Не шелохнулось, снежно-золотой статуэткой замерло обнаженное тело, прошептала наливающаяся полоса на бедрах: лупи на лупа… не играйся, глупый…
А он и не игрался. Здесь все было честным и открытым – как прозрачный лес, как голое зовущее тело, как сердитый шепот сосен, как бледный листик, размятый на теле ударом ремня, как тяжелый стон девчонки, которой так трудно и так сладко было извиваться на ледяном и горячем покрывале.
Она тоже не игралась. Тысячи мелких, упруго-толстеньких листиков брусники целовали тело, сожженное там, в крапивном островке, по одной слизывали раскаленные точечки ожогов, прокатывались капельками ягод по ягодам сосков, не жалели сока на живот и ноги. Она помогала им как могла – принимала удар, тесно сплетая бедра с листьями, впитывала животом и грудью морозную сладость земли, горячими губами прихватывала листики и дарила им длинные, звенящие от ремня стоны.
Повыше зада лег удар. Еще выше. Нет, не приняла, не согласилась, едва заметно приподняв бедра – и понятливый, такой свой в этом лесу ремень охотно вернулся к тугим полушариям, впился в них кожаным ртом, взасос протянул на горящем и бесстыжем горящий и бесстыжий, оглушительный поцелуй. Еще, еще! – металось, судорогой играло на зеленом белое, струнами ног среди ягод, сплетением рук среди листьев и наконец согласилось, поддалось. Пониже лопаток прошелся ремень, прижала к грудям локти, словно сгребла руками охапку брусники и сама не заметила, как поняли ее ноги – властным, бесстыдным, умоляющим рывком шире… еще шире…
… А вот почти и не всхлипывала. Вот! Гордо сопела в тонкую косынку, его неумелыми руками замотанную то ли на шее, то ли на носу. Ежилась на трясучем сиденье, которое вдруг стало таким неудобным и везде-везде колючем, отрешенно смотрела на проползающие мимо кусты и почему-то никак не могла вспомнить – они там вообще хоть слово друг другу сказали?
- А вот и неважно! – вырвалось вслух.
- Ты о чем?
- Да так, о своем… - смущенно улыбнулась в ответ.
Ловя поворот между валежинами, он мрачно буркнул:
- А я думал, что календарь неважно.
- ?!
- Я хоть и чурка городская… ну, тупо-цивилизованная и все такое… но даже я знаю, что до святого Лупа Брусничника еще как до Москвы раком!
- Я тебе дам раком! – замолотила по комбинезонной спине и счастливо уткнулась куда-то между воротником и свежей щетиной:
- Хотя что-то в этом есть… говоришь, Луп еще впереди?
_____________________
А-Викинг (или "просто Ташка")

доктор Тим · 04.10.2007 13:41:17

Серж, а куда сама Ташка-то делась? Мне бы очень хотелось ей лично сообщить: изящная вещица, получил удовольствие!

Serge de K · 04.10.2007 17:08:42

Серж, а куда сама Ташка-то делась? Мне бы очень хотелось ей лично сообщить: изящная вещица, получил удовольствие!

Куда, куда....Как последний раз мы с нею по виртуальному стакану залудили ( в "аське" ) так с тех пор и не встречал. То ли опять "в леса" ушла , а то ли по скандинавским скалам ползает и очереденой "свиток" своей саги дописывает

Кошка · 06.10.2007 16:29:49

Любовь...

Онако · 07.10.2007 11:27:07

Бесконечно красиво...
где мой нож, кому Я Зверь:(

#1 03.10.2007 22:12:41

"Лупный день"

#2 04.10.2007 13:41:17

Re: "Лупный день"

#3 04.10.2007 17:08:42

Re: "Лупный день"

#4 06.10.2007 16:29:49

Re: "Лупный день"

#5 07.10.2007 11:27:07

Re: "Лупный день"

Подвал раздела