История розги

globus · 23.05.2010 18:19:06

РОЗГА В ОДНОМ ИЗ ВОСТОЧНЫХ ГОСУДАРСТВ

{Перевод этой и последующих трех глав сделан А. 3-им.}

Деспотическое и полуварварское государство это с незапамятных времен
управляется плетью и розгой. Телесные наказания в многоразличных формах
назначаются за всевозможные преступления, причем различия в общественном
положении секомого в расчет здесь не принимаются. Розга в руках полицейских
все еще является основным инструментом, хотя и сами полицейские не изъяты от
того, чтобы провинившийся или провинившаяся не были избиты, как собака.
Нередки случаи, когда какой-либо несчастный крестьянин должен отправиться
пешком за тридцать-сорок верст в ближайшее полицейское управление для того,
чтобы передать там записку, в которой сообщается приказание подвергнуть
такого-то стольким-то ударам. Необходимо заметить, что такие "векселя, на
предъявителя" всегда оплачиваются, и даже нередко с высокими процентами.
Впрочем, населяющие это государство подданные не особенно-то
сокрушаются, ибо в крови у высокопоставленных и низших классов имеется к
розге, очевидно, особая закалка - ее переносят все. Ни одна из дам не
считает ниже своего достоинства хлестать по щекам горничных, но если
прислуга оказывается иностранно-подданной, то дело иной раз принимает
довольно опасный оборот. Так, например, одной из принцесс показалось, что
делавшая причесжу горничная-француженка оцарапала ей кожу головы. Недолго
думая, рассерженная барыня ударила девушку рукой по лицу. Француженка
схватила головную щетку и, не выпуская волос госпожи из своих рук,
основательно избила принцессу по щекам и ушам. Само собой разумеется, что
никто не должен был узнать, что ее высочество была избита своей горничной, и
таким образом аристократка промолчала и - мало того - путем денежных
подарков и красноречия убедила горничную в том, что происшествие должно
остаться в глубокой тайне между ними обеими.
В стране этой палка является последним доводом одного человека по
отношению к другому. Каждое высокопоставленное лицо или же особа, состоявшая
на коронной службе, пользуется правом по своему желанию избить кого угодно,
не делая различия между полом, ибо в описываемой стране женщины от избиений
не изъяты. Воспитание производится с помощью палки или розги при
благосклонном участии родителей или солдата. Если, например, какой-нибудь
крестьянин не может постигнуть тайн музыкального искусства или от природы
лишен всякого намека на слух, - его награждают побоями. Если солдат
недостаточно быстро сделает оборот по команде, если он придурковат или вовсе
глуп, он получает удары. За неповиновение работников, за самые
незначительные проступки прислуги, за недостаточно вежливое обращение с
господами, за все, решительно за все - бьют!
Недели, дня не проходит без того - рассказывает один из современных
писателей, - чтобы какого-либо офицера, студента, служащего не подвергли
телесному наказанию; за малейшую неосмотрительность приходится обнажать
плечи и ложиться под розги. Один из прославившихся и ставший бессмертным
поэт подвергся экзекуции в полицейском участке по приказанию самого
повелителя страны. Поводом к такой мере, как сообщили поэту, было то
обстоятельство, что розгами имелось в виду умерить несколько насмешливый тон
поэта. Упомянутый писатель далее повествует, как некий бедный крестьянин,
бывший в обучении у одного из столичных парикмахеров, не в состоянии был
выносить тяжелое обращение своего господина и решился под влиянием
безвыходного положения наложить на себя руки. Покушение не удалось:
самоубийца только ранил себя. Через некоторое время его, выписали из
госпиталя выздоровевшим и... высекли, чтобы "он научился жить". Раны,
образовавшиеся после порки, с таким же трудом поддавались излечению, как и
та рана, которую несчастный сделал себе на горле ножом, пытаясь свести счеты
с жизнью.
Но, как говорится, палка о двух концах, и утешительно, по крайней мере,
что время от времени приходится узнавать об актах мести. Так, например,
некий богатый господин приказал заказать для себя специальную машину для
порки; наказуемые вставлялись в этот аппарат и прикреплялись к нему, после
чего, благодаря особому приспособлению, деревянная палка приводилась особым
механизмом в движение, и жестокая экзекуция начиналась... Разумеется,
крестьяне этого самодура в конце концов, как говорится, взбесились, и в один
прекрасный день господин их очутился сам в машине и вынужден был испытать
все прелести ее на своей собственной шкуре.
Изумительный пример особого пристрастия этого народа к розге - то, что
замужние женщины считают доказательством любви со стороны своих мужей, если
последние телесно наказывают их. И если от времени до времени мужья не бьют
своих жен, то это означает, что к ним относятся невнимательно и равнодушно.
Все это наблюдается не только среди необразованных женщин, но и в высших
слоях населения. Одна из красавиц этой страны вышла замуж за француза и
после четырнадцатидневного блаженства новобрачная сделалась вдруг
неузнаваемой: настроение ее было в высшей степени подавлено. Путем
настойчивых расспросов супруг узнал наконец истинную причину горя своей
молодой супруги, "Разве могу я быть уверенной в твоей любви ко мне? -
сказала она. - Вот уж четыре недели, как мы поженились, а ты ни разу еще не
бил меня!"
Розга в ходу также в банях описываемого государства. Последние здесь
носят особый характер. Баня состоит из не очень высокой комнаты, в которой
помещаются: печь, различной высоты скамьи, устроенные в виде полок, и
большой бак для воды. Когда печь накаляется докрасна, ее поливают водою до
тех пор, пока вся комната не наполнится парами. Неизменным и главным
атрибутом этих бань служат березовые веники с листьями. Ранней весною
огромные количества их срезаются специально для банных заведений. Перед
употреблением веники эти погружаются на короткое время в воду, чем имеется в
виду сделать их более легкими и гибкими. После этого начинается процедура
поколачивания веником всего тела купающегося.
Бани, в общем, производят положительно неописуемое впечатление.
Представьте себе массу людей всякого возраста и... обоего пола вместе.
Мужчины, дети, мальчики, девочки, старики, юноши, молодые женщины, девушки,
старухи-все моются одновременно. Все, разумеется, одеты так, как полагается
быть одетым в бане, т. е. абсолютно голые. Все это смеется, разговаривает,
острит, обливает друг друга почти кипящею водою и угощается взаимными
поколачиваниями березовым веником. После купанья все в адамовом костюме
выбегают из жарко натопленной бани на улицу, где начинают валяться под
открытым небом в снегу.
Вот что рассказывает один из путешественников: "Когда я открыл входную
дверь, чтобы взглянуть внутрь бани, - мне, вследствие густоты наполнявших
помещение водяных паров, рассмотреть ничего не удалось. Точно так же, кроме
общего гула массы голосов, я не разобрал ни одного слова: слушалось только
пчелиное жужжание да похлопывание веников по голому телу".
Некоторые из правителей этой страны особенно отличались в области
рукоприкладства, причем за несколькими сохранилась репутация в высшей
степени изобретательный на придумывание утонченных мук. Один из них,
прославившийся преобразованием страны, как это всем известно, наказывал
впавших в немилость приближенных из благородного звания тем, что заставлял
их разыгрывать роль шутов. С момента отдачи подобного приказания опальный
становился несчастной жертвой и мишенью для насмешек со стороны окружающих.
Он пользовался правом говорить все, что ему вздумается, но в то же время
должен был быть готовым к тому, чтобы без всякого сопротивления
подвергнуться порке со стороны какого-нибудь барина, усмотревшего в остротах
шута личную обиду. Все, что бы ни сделал он, осмеивалось окружающими, его
жалобы, его стоны и вопли принимались за шутку, чем больше он поносил или
оскорблял кого-нибудь, тем одареннее считался он как шут и дурачок.
Особенной способностью и ловкостью обходиться со своими шутами отличалась
одна из давно уже скончавшихся правительниц; она проявляла при этом столько
комизма, что никто не мог удержаться от смеха. Один из малолетних принцев в
чем-то как-то провинился и получил приказание превратиться в курицу.
Коронованная мать приказала устроить большую корзину и предназначила ее на
роль насеста; затем она вложила на дно этого гнезда яйца и приказала
поставить его в одной из главных зал дворца и притом на самом видном месте.
Под страхом смертной казни наказанный принц должен был усесться в корзину и
кудахтать возможно громче курицей.
Наиболее жестокой в смысле экзекуций считалась другая правительница,
видевшая в порках любимое развлечение, которое, вернее, должно быть названо
страстью; она никогда не церемонилась и не считала зазорным своими
собственными руками наказывать провинившихся розгой. Очень часто под
влиянием скуки она принималась сечь прислугу, испытывая при этом огромное
удовольствие. При экзекуциях девушек мужская прислуга брала последних на
плечи. Время от времени и на долю придворных дам доставалось так
называвшееся "элегантное наказание", и все это предпринималось исключительно
для обоюдного развлечения. Рассказывают при этом, что правительница
заставляла фрейлин наряжаться в детские платья и вести себя, как подобает
малым ребятам. Сама же она разыгрывала роль матери и как таковая, "любя",
наказывала своих "девочек". Иногда она называла себя гувернанткой и задавала
своим "ученицам поневоле" настолько сложные и мудреные задачи, что разрешить
их ни одна из фрейлин не могла, в результате чего - порка. Фантазия ее
доходила до того, что иногда она одевалась римской матроной, окруженной
рабами, которых и наказывала розгами то сама, а то поручая избивать
наказанных бутафорским рабам.
И в сфере других развлечений у правительницы этой был особенный вкус. В
одной из летних резиденций своих она разгуливала в мужском костюме, в таком
же виде появлялась на охоте и предпочитала ездить верхом по-мужски. Дамское
седло ее было устроено таким образом, что по желанию всегда превращалось в
мужское. О нравах того времени вообще можно судить по следующему приказу,
разосланному правительницей знатным особам: "Ни под каким предлогом никому
из дам не разрешается напиваться пьяной; мужчины до девяти часов вечера
обязательно должны быть трезвы. Играющие в фанты или подобные игры дамы
должны вести себя при этом прилично. Никто из мужчин не смеет без разрешения
целовать даму, никто также не имеет права в обществе бить даму под страхом
исключения из придворного звания". Сколь красноречиво говорит за себя это
"быть тверезым" до 9 часов!
И даже князь, самый значительный после правительницы человек,
забавлялся обычно тем, что в комнате хлестал плетью прислугу, и камердинеры
должны были прыгать из одного угла в другой, чтобы избегнуть довольно
чувствительных ударов. Далее, он устраивал в компании с дворней ночные
оргии, и когда слуги наливались, то забывали вовсе, с кем сидят за столом, и
совершенно игнорировали своего повелителя, не обращая никакого внимания на
высокий титул его. Дело доходило до того, что князю приходилось напоминать
холопам о своем звании с помощью солидной дубинки...
Об одном из правителей некий биограф его говорит, что история
затрудняется подыскать ему подходящее прозвище. Она не знает, называть ли
его "коронованным Дон-Кихотом", "испорченным унтер-офицером" или "высеченной
розгами бабой".
Народ в этой стране буквально стонал при упомянутом только что
правителе от розги. Сам повелитель в высшей степени третировал своих
приближенных, последние вымещали злобу на подведомственных им чинах, а эти,
в свою очередь, вооружались палкой и подымали ее на слабейших. "Крестьянина
здесь бил каждый. Бил его барин, если только снисходил до этого, бил его
управляющий, бил надсмотрщик, били служащие и вообще все, кто имел счастье
именоваться некрестьянином. На ком мог вымещать злобу несчастный? Конечно,
на жене, детях и скотине, которых он колотил немилосердно!"
Вот уголок картины, наброшенный упомянутым выше биографом и историком.
А так как он сам принадлежал к верноподданным страны, то, следовательно, не
доверять ему нет оснований.
"Наоборот, "благородные" пользуются совершенно другой жизнью. Они живут
себе припеваючи в своих имениях вместе "с женами и детьми и бесчисленным
количеством крепостной челяди. Они поистине наслаждаются жизнью, им может
позавидовать каждый. В своих владениях, господа, вы являетесь ограниченными
властелинами, все дрожит, все трепещет при одном только звуке вашего голоса!
Если вы прикажете "всыпать" Жаку или Джону двести розог, то ваше приказание
исполняется бесприкословно, и спина несчастного через несколько минут
становится черной, как смола".
В тюрьмах этой страны заключенных порют безжалостно и часто бьют в
полицейских камерах для арестованных, но широкая публика об этом ничего не
знает. Последние сведения мы получили отчасти от господина М. Пернэ,
француза, проживавшего некоторое время в описываемой стране и попавшего под
"покровительство" полиции за показавшиеся начальству несколько
невоздержанными речи. Его заключили дотом в тюрьму, но по ходатайству
французского посла освободили и, не выслушав никаких объяснений, выслали за
границу. Находясь в тюрьме, он был заключен в камеру, отделявшуюся тонкой
перегородкой от соседнего помещения, в котором производились экзекуции
крепостных по приказанию своих господ. Таким образом, Пернэ имел возможность
довольно близко познакомиться с тайнами острога и получил ясное
представление о той роли, какую играло в тюрьме телесное наказание.
Между прочим, ему пришлось быть свидетелем экзекуции, совершенной над
двумя молодыми девушками, служившими мастерицами у парикмахерши древней
столицы. Госпожа их в числе прочих правил, введенных в ее мастерской,
запрещала "иметь провожатых", а обе девушки, вопреки этому, впустили к себе
двух своих возлюбленных. При порке присутствовала уполномоченная от
парикмахерши, которая просила сильнее заказывать провинившихся. Всего каждая
жертва получила сто восемьдесят ударов. Нередко в тюрьму управляющие
имениями доставляли крепостных, которые тут же и наказывались.
Красивая крестьянская девушка - рассказывает далее Пернэ - была
обручена и всячески уклонялась от ухищрений своего господина, который, не
обращая внимания на жениха, старался соблазнить ее. Потерпев неоднократные
неудачи, обозленный помещик обвинил в чем-то несчастную девушку и послал ее
в тюрьму. Здесь ее раздели донага и разложили на скамье; мужчины крепко
держали ее, а секший с таким усердием выполнял данное ему поручение, что
спустя три месяца девушка никак не могла еще придти в себя.
Писательница-англичанка, посвятившая интересующей нас в этой главе
стране особую книгу, рассказывает, как одна дама из великосветского
общества, воспользовавшись присутствием на маскарадном балу самого
правителя, стала нашептывать ему на ухо о том, о сем и, между прочим, зашла
в своей откровенности слишком далеко. По выходе из собрания за ней
последовал шпион, открыл инкогнито смелой маски, а на следующий день она
была приглашена к могущественному в то время графу N. Там ее усадили на
стул, который во время допроса внезапно опустился вместе с восседавшей на
нем дамой в расположенную под полом комнату, и здесь несчастную высекли
розгами, словно маленькую девочку.
Вскоре после объявления разорительной для описываемой страны войны к
состоятельным классам населения было выпущено воззвание, которым все
приглашались жертвовать в пользу раненых бывшее в употреблении полотно и
корпию. Среди прочих приезжих в день обнародования упомянутого воззвания
прибыла в древнюю столицу жена одного губернатора. Узнав о содержании
обращения, губернаторша передавала, что ей пришлось слышать разговор, из
которого ясно, что враги так дружно сплотились, что вскоре завоюют всю
страну, "и тогда, - прибавила в шутку от себя губернаторша, - запасы полотна
и корпии более вовсе не понадобятся". Об этом полном иронии замечании
любители донесли властям, и болтливую даму пригласили пожаловать в суд. На
допросе она не отрицала произнесенных слов, которые в глазах начальства
показались в высшей степени предательскими и рассчитанными на то, чтобы
лишить известного воинственного подъема отправлявшиеся на поле брани войска.
Суд приговорил губернаторшу к немедленному наказанию плетью, каковое
тут же и было приведено в исполнение, несмотря на то, что судейский двор был
переполнен посторонней публикой. Распоряжением начальства часть его
посредине была очищена от народа, и тут-то разложили обезумевшую от ужаса и
неожиданности даму. Экзекутор-специалист задрал юбки своей жертвы, и по
обнаженному телу засвистела плетка. Уже после двенадцатого удара заметны
были брызги крови. Тем не менее палач нанес положенное судом количество
ударов.
Нам известно, что в стране этой неоднократно наказывали телесно дам
самого высшего круга; по поводу подобных экзекуций в литературе приведено
множество фактов. В одной из германских газет, например, сообщалось, что три
красавицы-дамы прямо с бала правителя страны, в собственных экипажах,
разодетые в шелк, кружева и бархат, были отправлены в полицейский участок и
там наказаны розгами.
Объяснений при этом никаких дано не было; только на прощанье было
рекомендовано держать язычки за зубами. На другом придворном балу майордом
вдруг вежливо пригласил нескольких, непринужденно болтавших между собою
девиц следовать за собой и привел их в одну из отдаленных комнат дворца. Там
их заставили стать на колени, причем одна из служительниц высекла каждую
поочередно их же собственными атласными башмачками. После экзекуции
смущенных девиц развезли по домам.
Женскую прислугу секут здесь за самые маловажные проступки. Обычно дело
наказания поручается управляющему, который собирает нескольких приговоренных
к порке и обставляет дело так, что наказываемую "преступницу" держит на
своей спине другая "грешница", которую будут сечь вслед за первой.
Опубликованы также случаи массового наказания балерин казенной школы, а
нам лично рассказывали, как некий помещик время от времени наказывал розгами
своих дочерей, как равно и гувернанток последних. Далее сообщают, как у
одной знатной дамы существовал особый штат женской прислуги из шести
человек. Одевали всех их в высшей степени нарядно, уход за ними был
установлен самый добросовестный. За все это им вменялось в обязанность
смиренно и безропотно переносить всяческие наказания, налагаемые на них
госпожой и повелительницей. Так, например, их заставляли целовать розгу
перед и после экзекуции, самим раздеваться для порки, благодарить госпожу за
милостивое наказание и проч. Эта же дама точно таким же образом наказывала
своих пажей, несмотря на то, что в большинстве случаев это были мальчики
двенадцати-тринадцати лет.
Поистине с розгой здесь шутить не приходится!

globus · 23.05.2010 18:20:38

КНУТ

В описываемой стране имеется много орудий и инструментов наказания и
пытки, еще не упомянутых нами в предыдущем изложении. Один из таких
инструментов носит название plit; состоит он из куска железа, которое
сначала нагревается, затем вкладывается в нагретую в свою очередь железную
коробку, причем приговоренный к наказанию должен держать последнюю в своей
руке. Далее, существуют тиски для большого пальца, которые сжимаются до тех
пор, пока запресованные части не раздробятся вовсе. Для телесных наказаний
здесь в ходу палка, плеть и кнут. Плеть приготовляется из полос сырой кожи,
в окончание которых заложены маленькие свинцовые пульки. Главным же орудием
является кнут, перенятый описываемой страной от татар. Это наиболее ужасный
инструмент наказания, когда-либо выдуманный человечеством.
Описания кнута разнятся одно от другого. Суммируя все данные, можно
сказать, что он состоит по большей части из плотного, тяжелого кожаного
ремня, имеющего в длину приблизительно восемь футов; крепится этот ремень к
деревянной ручке длиною в два фута. Сам ремень имеет вид довольно широкой
ленты, согнутой таким образом, что стороны ее представляют собою два острых
края. Попадаются кнуты, обтянутые проволокой, заканчивающейся небольшим
крючком. При каждом ударе этим ужасным орудием острые края его до того
сильно раздирают спину наказуемого, что получается впечатление удара
обоюдоострого ножа; кроме того, палач никогда не поднимает со спины кнута, а
медленно протягивает его по коже, вследствие чего маленький крючок в конце
ремня обрывает каждый раз тонкие куски мяса.
Мотрайн описывает кнут, рисуя его в виде плети, сделанной из кожи
старого осла; ширина его приблизительно в один дюйм. До употребления кожа
вываривается в уксусе и обрабатывается кобыльим молоком.
Граф де Ланьи говорит: "Кнут состоит из толстого кожаного ремня,
нарезанного в виде треугольника; в длину он имеет от трех до четырех локтей,
ширина его один дюйм. Один конец - более широкий, другой уже и прикреплен к
ручке, имеющей два фута в длину".
Один из преобразователей-правителей страны ограничил количество ударов
кнута сто одним, но так как ни один из наказываемых такого числа не вынес,
то это количество приходилось постепенно понижать. В своем сочинении,
относящемся к 1852 году, барон Гартгаузен сообщает, что употребление кнута
во время его пребывания было совершенно оставлено. Наказанный незаслуженно
кнутом имел право получить из сумм суда по 200 рублей за каждый нанесенный
ему удар. Чтобы наказание было еще более чувствительным, преступнику
полагалось ложиться под кнут только в одной паре панталон.
Процедура экзекуции совершалась следующим образом. Приговоренного
укладывали на деревянную скамью животом вниз, руки и ноги его аккуратно
вытягивались и фиксировались к кольцам, прибитым в поперечные края скамейки.
Голова до того сильно прижималась к дереву, что у жертвы не было никакой
возможности кричать, что в значительной мере увеличивало болевое ощущение.
Правильное и умелое применение кнута требовало продолжительного изучения, а
также крепких нервов и мускулов. В палачи постоянно назначался один из
преступников, приговоренный к тому же наказанию, которое он выполнял после
своего помилования на других. После двенадцати лет службы его отпускали на
волю и препровождали на родину, но во время несения обязанностей палача его
содержали под строгим заключением и выпускали из камеры только тогда, когда
необходимо было произвести экзекуцию над приговоренным к телесному наказанию
преступником. В тюрьмах же опытные палачи подготовляли учеников и обучали
своему ремеслу будущих истязателей. Упражнения производились ежедневно, для
каковой цели применялась человеческая фигура из тряпок, набитая соломой или
конским волосом. Ученики посвящались во все тайны экзекуторского искусства и
получали от своего ментора указания по поводу того, каким образом возможно
наносить то ужасно сильные, то вовсе слабые удары.
Применение той или иной степени строгости находилось в зависимости не
только от квалификации совершенного жертвой преступления, но также - и,
пожалуй, более всего - от величины подарка, получаемого палачом перед поркой
в виде подкупа. Ученики обучались многочисленным комбинациям: как сечь по
бедрам, как угощать разбойника, как наказывать за мелкие преступления, как
вызвать немедленную смерть, заставить жертву вывернуть себе затылок, как
сечь так, чтобы преступник умер на второй или на третий день после
экзекуции, как для этого следует подводить плеть или кнут вокруг туловища и
таким образом наносить серьезные повреждения грудной клетке или
расположенным в животе важнейшим органам... Искусные палачи, в совершенстве
изучившие свое ремесло, показывали удивительные кунштюки, умея захватить
кнутом только кружок величиною с полтинник, не задевая при этом близлежащих
частей. Иные из них одним размахом своего страшного инструмента превращали
кирпичи буквально в пыль.
Госпожа L. пережила наказание кнутом. История ее жизни встречается во
многих описаниях. Она слыла одной из красивейших женщин при дворе
правительницы и была уличена в том, что принимала будто бы участие в
подготовлявшейся государственной измене, надеясь на защиту своего
возлюбленного, занимавшего пост одного из иностранных посланников. Согласно
первому приговору, L. была присуждена к отрезанию языка с последующим
колесованием, но правительница смягчила приговор, если это только можно
назвать смягчением, и заменила его наказанием кнутом и ссылкой. L. появилась
на эшафоте в полнейшем неглиже, но это только увеличило ее неописуемую
красоту. До последнего момента она была твердо убеждена в том, что кто-либо
из многочисленных друзей, восхищавшихся ее красотой и остроумием, неожиданно
явится к ней на помощь. Но ее умоляющий взгляд встречал повсюду либо
совершенно равнодушные, либо любопытствующие лица. Когда палач дотронулся до
ее одежды, она сделала попытку отстранить его. Напрасно! Через несколько
мгновений вся спина несчастной опухла, из ран струились потоки крови. После
наказания кнутом ей вырезали язык, и лишенная дара слова, она была
отправлена в дальнюю ссылку, чтобы там до конца дней своих влачить самое
жалкое существование. Несмотря на столь ужасные испытания, L. пережила их и
при следующем правителе была возвращена из ссылки - редкий случай, чтобы
женщина могла вынести такое наказание, во время приведения которого в
исполнение обычно умирали мужчины, отличавшиеся и большей выносливостью, и
более сильным строением организма.
Упомянутая нами уже выше писательница-англичанка в одном из своих
очерков сообщает о студенте, подвергнутом наказанию кнутом за избиение
своего профессора. Два раза этот юноша, отличавшийся недюжинным дарованием,
но и крайней бедностью, писал с большой усидчивостью сочинение на премию и
заслуживал последнюю, но ничего не получал, ибо один из профессоров ревновал
его к женщине и не нашел более подходящего способа, чтобы чем-нибудь
досадить своему сопернику. Студент сделал третью попытку, несмотря на то,
что жил при ужасных условиях и по целым дням буквально голодал. Не обращая
внимания на тяжелую жизненную обстановку, юноша усердно работал, так как вся
его будущая карьера находилась в зависимости именно от получения премии. Все
профессора признали его достойным награды, за исключением одного, голос
которого, к сожалению, являлся решающим. Ни за что не соглашаясь с
коллегами, черствый человек этот не остановился пред подлостью и набросил
тень на репутацию студента.
В порыве отчаяния несчастный юноша, сын существовавшей без всяких
средств к жизни вдовы, лишенный всяких надежд, набросился на своего мучителя
и побил его. Студента предали суду, доложили о его поступке правителю,
который лично распорядился наказать его кнутом. Согласно приказу, на
экзекуции должны были присутствовать все профессора и студенты университета,
и еще задолго до окончания трагедии многие из них впали в обморочное
состояние. Вскоре после первых ударов приговоренный скончался, но тем не
менее положенное количество плетей было нанесено его трупу.
В 1823 году к наказанию кнутом были присуждены семь татар, занимавшихся
в описываемой стране грабежами и убийствами. Приговором суда наказание
должно было быть приведено в исполнение именно в тех городах, где разбойники
совершали преступления. Таким образом, их сначала били в одном городе, а
затем в цепях доставляли для дальнейшей экзекуции в другой. Порка
производилась на рыночных площадях в присутствии сотен любопытных зрителей.
Преступников поочередно привязывали к позорному столбу с кольцом в верхней
части его; в последнее продевалась голова и фиксировалась при этом так, что
жертва лишена была возможности кричать. Затем руки и ноги также
привязывались к столбу, причем пластырь, наклеенный на раны после
предшествовавшей экзекуции, обязательно сдирался.
Приглашенный на место экзекуции татарский священник перечислял
совершенные присужденными к наказанию кнутом преступления, а также
прочитывал полностью состоявшийся над ними приговор. Такая лекция
продолжалась приблизительно полчаса. Ремень кнута был очень толст, почти в
руку взрослого человека. С таким инструментом после священника приближался к
своей жертве палач, и раздавался свист первого удара. Затем палач отходил
шагов на сорок назад и снова приближался к преступнику. Так продолжалось до
тех пор, пока положенное количество ударов не было отсчитано полностью. При
каждом ударе появлялись брызги крови, но, благодаря указанным выше мерам, ни
единого крика или стона не раздавалось. Вслед за первым наступала очередь
второго и т. д. Затем всех наказанных отвязывали от столба, обклеивали
пластырем и укладывали на повозку, где каждый ожидал окончания наказания над
своим товарищем.
Уже во втором городе один из них умер, никто же из остальных шести не
дожил до последнего этапа.
Другой род наказания называется здесь бегом "сквозь строй", под ударами
шпицрутенов. Чаще всего наказание это применяется в армии, хотя довольно
продолжительное время под шпицрутенами стонали жители одной из провинции
описываемой страны. После того, как приговор прочитывался перед собравшимся
на плацу или казарменном дворе полком, палач привязывал руки преступника к
стволу своего ружья; другой солдат шел впереди наказываемого и держал перед
ним также ружье, но штык последнего был обращен на подсудимого,
приблизительно на высоте живота его. Барабанный бой возвещал начало
экзекуции Преступник, голова которого была выбрита догола, начинал шествие
среди двух рядов солдат, образовавших собою длинную шеренгу с каждой
стороны. Каждый из этих солдат был вооружен длинным орешниковым прутом и
должен был нанести им удар своему провинившемуся товарищу, когда последний
поравняется с ним. Если наказываемый имел намерение ускорить шаги, чтобы
таким образом сократить время экзекуции, он натыкался на обращенный к его
телу штык; чтобы воспрепятствовать ему уклоняться в стороны, назначались два
солдата.
Крайне редко кому-либо удавалось пройти вдоль всей линии выстроенных с
розгами солдат; когда же несчастный впадал в обморочное состояние, его
отправляли в лазарет с тем, чтобы после поправки подвергнуть полному
количеству определенных судом ударов. Один из правителей установил наносить
при наказании шпицрутенами двенадцать тысяч ударов, но если приговором не
имелось в виду забить преступника до смерти, то назначалось только две
тысячи ударов.
Сектанство в описываемой стране являет собою удивительную главу в
истории религиозного фанатизма, и, таким образом, мы не должны удивляться
тому обстоятельству, что именно здесь сильно процветает флагеллянтизм,
пожалуй, в такой степени, какая в остальной Европе наблюдалась только в
средневековый период. Здесь существует, например, секта, последователи
которой носят название "мужей старой веры"; в определенное время мужчины и
женщины сходятся в назначенном месте, обнажают тело до пояса и, стоя босиком
на усыпанной мелким щебнем земле, хлещут друг друга до крови. Богослужение у
этих Хлыстунов совершается в виде дикой пляски, сопровождаемой свирепым
бичеванием. Посреди комнаты, играющей роль молельни, стоит сосуд с водой, в
котором смачивают руки и из которого пьют воду. Затем начинается пляска и
взаимное истязание, продолжающиеся до тех пор, пока люди не валятся без сил
на пол, бьются в судорогах и произносят бессвязные речи, почитаемые, как
пророческие слова. Ежегодно в Страстную Субботу у них установлен праздник в
честь Божьей Матери, во время которого избранная на роль жертвы молодая
девушка до того жестоко избивается сектантами, что на веки остается
изуродованной.
Другая секта основывает свое вероучение на словесном комментировании
девятнадцатой главы Матвея. Они убеждены, что весь мир переполнен одними
грешниками и что все населяющие землю люди должны вымереть, ибо достойны за
свое поведение только смерти. На брак поэтому сектанты смотрят как на
смертный грех. Но пока люди еще не вымерли, так сказать, с корнем, они
должны оставаться, по крайней мере, добродетельными, в полном отношении
безупречными и не употребляющими спиртных напитков. Сектанты призваны давать
живой пример всем братьям. У каждого из них имеется паспорт, подписанный
самим Иисусом Христом, чем гарантируется свободный пропуск в рай; при жизни
же они видят свое назначение в том, чтобы проповедовать ближним
необходимость прекращения всего рода человеческого. А если они вообще
существуют на свете, то только лишь для того, чтобы убеждать других в том,
что жизнь сама по себе представляется грехом. И если бы у них не было этого
священного призвания, то они давным-давно поголовно наложили бы на себя
руки.
Поскольку описанная "догма" совмещает это, упомянутая секта причисляет
себя к ортодоксальной церкви.

globus · 23.05.2010 18:22:43

РОЗГА В РОССИИ

"Полвека отделяет нас, - говорит Жбанков {Д. Н. Жбанков. "Когда
прекратятся телесные наказания в России". - Весь отдел "Розга в России"
составлен доктором медицины А. 3-им.}, - от того ужасного, мрачного времени,
когда большинство русского населения - крестьяне - находилось в рабском
состоянии, когда личность в России вовсе не уважалась, и телесные наказания
и всякие насилия и надругательства были бесконечно распространены повсюду и
над всеми: мудрено было прожить в России без битья". Рабство, угнетения и
позорные наказания развращали всех, не проходили бесследно и для высших
сословий, по всем гуляла властная рука, вооруженная розгой, кнутом, плетью,
палкой, шпицрутенами. Конюшни для крестьян, "сквозь строй" и дисциплинарные
батальоны для военных, эшафот - плети, шпицрутены и кнут для преступников,
бурса, корпуса и другие учебные заведения, не исключая и высших, для детей и
юношей, третье отделение с розгами для вольнолюбивых чиновников и державная
"дубинка" для вельмож; стыд и женская честь не признавались, и женщины - от
крестьянок до знатных дам - также наказывались позорно и публично. Как щедро
рассыпались позорные и ужасные по страданиям наказания, достаточно
свидетельствуют несколько примеров.
В гимназиях Киевского округа в самом конце 50-х годов пороли ежегодно
от четверти до половины всех учеников. В духовных учебных заведениях было
еще хуже, и били артистически, с наслаждением, пороли "на воздусях", под
колоколом, солеными розгами, давали по 300 и более ударов, наказанных
замертво на рогоже уносили в больницу; часто наказывали десятого, полкласса,
весь класс. Известный писатель Помяловский за время учения в семинарии был
высечен целых четыреста раз, и потом он часто спрашивал: "пересечен я или
еще не досечен?" Не этой ли распространенностью) розог в духовных училищах
нужно объяснить тот грустный факт, что наши духовные - эти представители
религии Милосердия и Любви - всегда отстаивали телесные наказания. В начале
60-х годов за них горячо ратовал московский митрополит Филарет, и его защита
позорных розог оказала большое влияние. Три года тому назад епископ
Витебский Серафим также писал: "А кто же не знает, насколько такие события,
как телесное наказание, расширяют и проясняют умственный кругозор
потерпевшего, разом снимая с действительности ее фальшивые прикрасы и
показывая размер способности пострадавшего к благодушному перенесению таких
жестоких испытаний?" Ведь эти слова - явное надругательство над здоровым
рассудком и лучшими чувствами людей, - но не для себя и не для своих хвалили
эти проповедники позорные и мучительные кары, иначе их благодушие заменилось
бы жаждой мести. Такое жестокое воспитание детей было прежде обычно и в
самых высших сферах; так, Ламздорф, воспитатель императора Николая I,
позволял себе бить его линейками, шомполами, хватал мальчика за воротник или
за грудь и ударял его об стену так, что он почти лишался чувств, - и это
делалось не тайно, а записывалось в дневники. Раз позор и страдания от битья
не признавались в высших сословиях, то что же проделывалось с низшими и
крепостными?
В самом конце 50-х годов сотни женщин ежегодно наказывались плетьми и
розгами, и многие из них публично на эшафоте. Солдатам и преступникам плети
назначались сотнями, а шпицрутены тысячами, и это было гораздо ужаснее и
мучительнее смертной казни; тело наказанных обращалось в рубленое мясо, и
они обыкновенно умирали или во время наказания, или вскоре после него
(свирепый палач мог убить одним-двумя ударами кнута или плети). И в то же
время Россия гордилась перед иностранцами, что у нас нет смертной казни.
Так, император Николай I, в виде акта милосердия, на рапорте о двух
приговоренных к смертной казни написал: "виновных прогнать сквозь 1000
человек 12 раз (т. е. они должны были получить по 12 000 ударов
шпицрутенами). Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне ее
вводить". Конечно, наказанные умерли. Наконец, с безответными крепостными не
стеснялись, их били кто, как и сколько хотел; недаром поэт сказал, что по
народным спинам "прошли леса дремучие". Били их помещики, полиция, бурмистры
и всякие управляющие; не отставали и дамы, изводившие побоями население
"девичьих", били по форме - на конюшне, били и походя; число ударов не
считалось, но помещики могли назначать от 1000 до 5000 розог, что часто
также бывало равносильно смерти. И как это повальное битье развращало всех
избивающих и избиваемых! Барыня читала чувствительный роман или молилась в
церкви, а на конюшне по ее приказанию нещадно драли "мужиков, баб и девок".
Крестьяне и сами били друг друга и восхищались сильными ударами;
старик-крестьянин с восторгом вспоминает о подвигах приказчика: "как хватит
плеткой тетку Дарью через плечо, так титька пополам, - долго в больнице
лечилась!". И ни тени злобы или возмущения в этом воспоминании. Что касается
самого властелина крепостного времени-барина, то его отношение к насилию
прекрасно выражено Некрасовым в словах помещика Оболта-Оболдуева:

Кулак - моя полиция!
Удар искросыпительный,
Удар зубодробительный,
Удар - скуловорррот!..

Этот царивший некогда кулак дожил и до настоящего времени, позорное
наследие перешло и к нам, и долго еще русскому обществу и народу придется
бороться с последствиями рабства и былых насилий.
Наступили шестидесятые годы, во многом напоминающие настоящее время, и
Россия вздохнула немного свободнее и оживилась; начался перестрой нашей
жизни: рухнуло крепостное право, даны другие необходимые реформы, личность
заявила свои права, и началась борьба с нашим позором - телесными
наказаниями, но с гнусным наследием и его защитниками, развращенными всей
прошлой жизнью, нелегко справиться, и до сих пор кулак и нагайка проявляют
себя.
Вот вкратце дальнейшая история телесных наказаний.

globus · 23.05.2010 18:23:30

Люди, ратовавшие за отмену крепостного права, подняли вопрос и об
уничтожении телесных наказаний, как совершенно несовместимых с понятием
свободного человека, и в конце 50-х годов образовался особый комитет по
этому вопросу. Но развращенность общества и привычка даже лучших людей к
этим позорным наказаниям сказались здесь: некоторые даже гуманные
представители власти недостаточно горячо боролись за отмену этих наказаний,
чем и воспользовались защитники истязаний во главе с митрополитом Филаретом.
Главные доводы этих защитников были таковы: телесные наказания, как
причиняющие боль, наиболее действительны для простолюдина, и отмена их может
поколебать уважение к власти; кроме того, розги - наиболее дешевое
наказание, и отмена их заставит построить много дорогих тюрем.
На указание горячего противника телесных наказаний Орлова, что
"святители всех вероисповедании постоянно защищали личность существа,
созданного по образу и подобию Божию", митрополит Филарет, нисколько не
стыдясь, ответил, что "по христианскому суждению, телесное наказание само по
себе не бесчестно, а бесчестно только преступление". Где и когда было
указано это Христом, Филарет не сообщил, - а впрочем, для чего только не
злоупотребляли учением самой чистой любви Христа: ведь и войны, и смертную
казнь подтверждают ссылками на учение Христа. В конце концов, защитники
розог и плетей победили благодаря тому, что то время было еще полно ужасных
привычек и духа насилия, царивших целые века в России, и вопрос о телесных
наказаниях разрешился неудовлетворительной полумерой.
Законом 17 апреля 1863 года отменены все тягчайшие телесные наказания,
но сохранены ужасные плети для каторжных и ссыльных, не исключая и женщин, и
розги, от 5 до 300 ударов, для малолетних ремесленников, крестьян, бродяг,
штрафованных солдат и заключенных в арестантские роты. Итак, область для
применения телесных наказаний осталась очень обширная и качественно, и
количественно: 300 розог и особенно 100 плетей не только мучительны, но и
угрожают жизни, а с другой стороны - главная масса нашего населения -
крестьянство оставлено под вечной угрозой позорного наказания. И притом
нужно особенно отметить, что с крестьян за одно преступление, часто
совершенно пустое, сдиралось сразу две шкуры: и телесное наказание, и - как
результат этого - лишение общественных прав, так как крестьянин, раз
высеченный навсегда лишался права быть избранным в общественные должности.
В таком положении дело оставалось 40 лет, постепенно отменялись
некоторые виды наказаний, увеличивалось число групп, освобождаемых по тем
или другим причинам от сечения, создались изъятые и неизъятые от позора, но
бывали и возвраты к старому, возможные при административном произволе. Целых
40 лет применялись телесные наказания, поддерживали грубость и зверство в
населении и позорили не только наказанных, но и совершавших это наказание, и
все русское общество, относившееся равнодушно к этому варварскому пережитку
рабства. И практиковались розги очень широко: так, нижних воинских чинов по
суду было наказано в 1872 г. 6799 человек, не считая большого числа
наказанных административно в дисциплинарных батальонах; телесные наказания в
армии начали сильно падать после введения всеобщей воинской повинности, и в
1893 г. телесно наказанных солдат было только 348, не считая опять-таки
высеченных в дисциплинарном порядке. Ссыльно-поселенцы в Сибири наказывались
усиленно; так, за 8 лет, в 1883-1890 гг., в Красноярском округе была
высечена 1/8 всего взрослого мужского населения. Про каторжан нечего и
говорить: их могут наказывать все каторжные власти по своему усмотрению, и
пользуются они этим правом безгранично. Все писавшие про Сахалин и другие
каторжные тюрьмы согласно говорят, что несчастных порют за все про все, и к
ним вполне применима специально русская поговорка: "Перевернешься - бьют,
недовернешься - бьют". И к ссыльным, и к каторжанам розги применяются в
очень больших количествах, опасных для здоровья; мало того, они в особых
случаях (побег) наказываются и плетьми, которые в умелых руках палача лишают
ягодицы наказанного всех мягких частей или совсем убивают. Наконец,
крестьяне по закону 1863 года могли быть наказываемы телесно только по
приговору волостных судов и не более 20 ударов розог, И волостные судьи из
бывших крепостных щедро приговаривали к розгам. В 80-х годах телесные
наказания в одних губерниях уменьшились, а в других еще более возросли. В
эти годы сильной реакции власть и охранительная печать находили, что деревня
совершенно распустилась и отбилась от рук, не признает властей и старших,
пьянствует и разоряется, плохо платит подати. Решено было создать для
деревни сильную власть, и законом 12 июля 1889 года были учреждены земские
начальники, долженствовавшие быть отцами для деревни и вернуть распущенных
крестьян к патриархальным временам. Земским начальникам было дано право
бесконтрольно утверждать или отменять приговоры волостных судов к телесному
наказанию; а так как большинство начальников было из военных, привыкших к
рукоприкладству, и так как они призваны были для возврата патриархальных
времен, которые немыслимы, по их понятию, без битья и порки, то они
принялись усиленно за насаждение розог. Громадное большинство земских
начальников не только утверждали все приговоры к розгам, но даже сами
заставляли волостных судей приговаривать к телесному наказанию, и розги
снова воскресли в таких волостях, где они не назначались судами уже много
лет. По имеющимся сведениям из нескольких губерний, в каждой было
приговорено к розгам в 1891 году от 1000 до 2000 человек, что на всю Россию
составит около 100 000 опозоренных сечением и лишенных тех немногих
гражданских прав, которыми так скудно одарено крестьянство. Вместе с тем
усилились всякие и незаконные избиения, мордобойство и рукоприкладство; эти
избиения обрушивались, главным образом, на низших - солдат и крестьян, но
усилилась кулачная расправа и в более высших слоях общества, ибо всякие
зверства, творящиеся где-либо в стране, не проходят бесследно и заражают
всех остальных. Все это напугало и администрацию, и общество. Министерство
внутренних дел увидало, что земские начальники превзошли все самые пылкие
ожидания в насаждении сильной власти, и издало в 1891 году циркуляр к этим
начальникам с предложением относиться с большой осторожностью к приговорам о
телесных наказаниях, тем более что подобная операция производит развращающее
впечатление на молодых людей. И несмотря на это откровенное признание
развращающего влияния розог, администрация нашла возможным еще 14 лет
сохранять эти позорные наказания и воспрещала всякие заявления и просьбы об
отмене их. Вызванная земскими начальниками страшная вспышка телесных
наказаний возбудила самые различные протесты со стороны самой избиваемой,
безответной крестьянской массы. Душевные заболевания и самоубийства
наказанных сейчас же после порки, а с другой стороны месть наказанных в виде
оскорблений начальства, поджогов, убийств, и бурные протесты против розог
целых селений ясно доказывали всем, что телесные наказания уже безвозвратно
отжили свое время и что применение их является жестокой несправедливостью
для наказуемых и позором для всей администрации и всего русского общества,
мирящегося с этим злом и бессмысленным насилием над народом. Тридцать лет
русское образованное общество малодушно проходило мимо этого позорного
явления и боялось быть заподозренным в неблагонадежности, так как розга
считалась чуть ли не одним из столпов, на котором покоилось русское
государство. И только теперь, в 90-х годах, когда грозные признаки появились
в самой деревне, общественная совесть проснулась, протесты, просьбы и
ходатайства об отмене телесных наказаний стали поступать отовсюду;
заговорила сильнее и печать. Несколько генерал-губернаторов настаивали на
уничтожении этих наказаний в их областях; более мелкие администраторы, и в
том числе вершители приговоров о розгах, некоторые земские начальники
фактически отменили розги в своих участках и высказывались против них в
печати. Кстати, следует отметить здесь, что в 1893 году была пробита еще
маленькая брешь в этой позорной крепости: вероятно, под влиянием одной
ужасной драмы, бывшей в Сибири после телесного наказания одной
"политической" женщины, были окончательно отменены телесные наказания для
всех женщин без исключения.

globus · 23.05.2010 18:24:08

Едва ли не самую видную роль в борьбе с сечением сыграло земство. Еще в
1872 году Херсонское, а в 80-х годах еще несколько земств возбуждали
ходатайства об отмене телесных наказаний, но главная земская кампания против
них происходила в 1894-1897 гг., когда почти все губернские и многие уездные
земства непрерывно высказывались и ходатайствовали об отмене этого позора.
Выступали на собрании и заступники розог. Главные их доводы два: первый -
дешевизна и быстрота наказания: "пришел, отсекся и ушел"; второй - нельзя
насиловать волю и желание крестьян; раз они сами на волостных судах
приговаривают к розгам, значит - они сами хотят "сечься". Это - обычная
уловка грошовых либералов: раз известная, хотя бы самая отвратительная и
незаконная мера им выгодна и желательна, они усиленно вопят против
вмешательства власти и отмены этой меры; в других же случаях, где им выгодно
давление власти, например в найме рабочих, они так же усиленно вопят за
вмешательство администрации. Против этого довода по существу должно указать,
что телесные наказания в последние годы назначались волостными судами почти
исключительно в тех участках, где этого хотели земские начальники. Что же
касается дешевизны, удобства и скорости розог, то защитникам их можно
ответить одним вопросом: почему они не ходатайствовали о введении этого
прекрасного наказания для себя и для всех сословий без исключений? Это было
бы и справедливо, и последовательно.
Земская борьба с розгами еще раз блистательно доказала всю
непоследовательность, растерянность и неумелость нашей бюрократии от низших
до высших учреждений и лиц. В одних земских собраниях вопрос этот сходил
благополучно, председатели собраний допускали его до обсуждения, а
губернаторы не опротестовывали ходатайств об отмене телесных наказаний; в
других губерниях губернские предводители дворянства с пеной у рта лишали
гласных их законного права говорить о насущной нужде населения - об отмене
розог, как будто это было потрясение основ; наконец, в третьих - губернаторы
видели в ходатайствах об отмене телесных наказаний политическое преступление
и вмешательство земства в общегосударственные дела. Министры делали внушения
предводителям дворянства за обсуждение этого вопроса, и, наконец, сам сенат
выносил противоречивые решения: в одних случаях он признавал за земством
право говорить об этом вопросе, а в других он отвергал это право. Вообще,
история телесных наказаний дает богатый материал для освещения отношений
бюрократии к насущным нуждам населения.
Некоторые, но немногие, губернские дворянские собрания также возбуждали
ходатайства об отмене телесных наказаний. Позже в 1900-1901 гг. подняли этот
вопрос и городские думы, которые нашли, что деревенский позор вредно
отражается и на городском населении, и что необходимо уничтожить эти
наказания, хотя бы в память сорокалетия отмены прародителя розог и побоев -
крепостного права.
Но это не все. В 90-х годах сознанием позора, вреда и несправедливости
телесных наказаний были преисполнены все, и все спешили внести свою
посильную долю в борьбу с этим злом. Лучшие органы печати постоянно отмечали
необходимость отмены этого зла; из них особенно нужно отметить медицинскую
газету "Врач", редактор которой, покойный профессор В. X. Манассеин, горячий
противник всяких насилий и несправедливости, неустанно и энергично боролся
против телесных наказаний и смертной казни. Откликнулся и Л. Н. Толстой в
своей горячей статье "Стыдно". "Разве об этом можно просить... Про такие
дела нельзя, почтительнейшие, просить. Дела, такие дела можно и должно
только обличать. Обличать же такие дела должно потому, что дела эти, когда
им придан вид законности, позорят всех нас, живущих в том государстве, в
котором дела эти совершаются. Ведь если сечение крестьян - закон, то закон
этот сделан и для меня, для обеспечения моего спокойствия и блага. А этого
нельзя допустить". И дальше он говорит: "Надо, не переставая, кричать,
вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться
для детей наказания к одному лучшему сословию русских людей есть позор для
всех тех, кто прямо или косвенно участвует в нем".
Что русское общество в последнее десятилетие сознало наконец этот свой
позор, доказывается общеизвестным фактом, что всевозможные специалисты,
самые разнообразные съезды и общества заговорили о телесных наказаниях,
писали доклады, заявляли ходатайства. Из обществ особенно работали в этом
направлении юридические с правовой точки зрения и врачебные с медицинской;
врачи рядом фактов и наблюдений доказывали весь вред телесных наказаний для
душевного и физического здоровья наказуемых; сумасшествие, тяжелые
физические заболевания и даже случаи самоубийства и смерти наблюдались после
сечения. И это за какую-нибудь драку, пустое воровство и прочие
незначительные проступки, за которые назначалось телесное наказание! Почти
ни один съезд также не проходил мимо этого вопроса: пожарный, ремесленный,
учительский, технический, горнозаводский, врачебные, совещания по
сельскохозяйственной промышленности и прочие, - все занимались им и
возбуждали соответственные ходатайства.
Особенное внимание на телесные наказания обратил Пироговский съезд
врачей, который четыре раза настаивал на необходимости отмены этих
наказаний. По поручению этого съезда, врачи Д. Н. Жбанков и В. И. Яковенко
собрали большой материал по этому вопросу и издали его особой книгой
"Телесные наказания в России в настоящее время". Сообщаем из этой книги
интересные статистические данные, полученные из официальных источников - 20
губернских присутствий. Оказывается, что, несмотря на энергичную борьбу
общества и общественных учреждений, несмотря даже на вышеупомянутое
признание самим министерством телесных наказаний развращающими, эти
наказания свирепствовали в России.
В 1896 году в 20 земских губерниях было приговорено к телесным
наказаниям 6780 человек, из них около половины действительно подверглись
этому поруганию. Стало быть, во всей России приговоренных было не меньше
20000 и наказанных не меньше 10000 человек, и эти несчастные, кроме того,
были обесславлены и лишены своих гражданских прав на всю жизнь! И это
позорище было так недавно, всего 8 лет тому назад! Но, во всяком случае,
общественное движение против телесных наказаний, хоть и не сразу, сказалось
сильно на сокращении их; имеющиеся у нас данные по нескольким губерниям за
1893 и 1900 годы показывают, что число телесных наказаний в них сократилось
в 2-4 и даже более раз. Однако рассчитывать на произвольное прекращение было
нельзя, нужно было бы ждать еще многие десятки лет, пока вывелись бы все
любители сильных ощущений на чужой счет, все защитники розог, все
проповедники насилий для безответного народа! Напомним епископа Серафима,
защищавшего телесные наказания в 1902 году. В этом же году было ужасное
административное сечение крестьян во время аграрных волнений в Полтавской и
особенно в Харьковской губерниях.
И все-таки телесным наказаниям подходил конец. Общественная борьба
оказала свое влияние, и правительству пришлось уступить, но, как и всегда
оно делает это, не сразу, а постепенно и с большим запозданием против
требований жизни. Сначала закон 2 июня 1903 года отменил тягчайшие виды
телесных наказаний для ссыльных, ссыльнокаторжных и ссыльно-поселенцев, а
именно бритье головы и наказание лозами, плетьми и приковывание к тележке.
Уничтожив страшные плети, закон сохранил для каторжан и ссыльных телесные
наказания в очень мучительной форме: ручные и ножные оковы на долгое время,
от одного до двух лет, и розги до 100 ударов. Наконец, через год совершилось
еще более великое и радостное событие: манифестом 11 августа 1904 года
отменены телесные наказания для корабельных служителей, малолетних
ремесленников, штрафованных солдат и моряков, инородцев и для всех крестьян.
К сожалению, манифест остановился и на этот раз на полдороге, и сохранилось
телесное наказание для различных заключенных и преступников-бродяг,
каторжных и ссыльно-поселенцев (ст. 952 и 443), и для них оно может
назначаться в огромных размерах-до 100 ударов розгами, размерах, дающих
большие мучения и часто опасных для здоровья и даже для жизни: сильный и
озлобленный палач 100 ударами может засечь до смерти даже здорового

человека, не говоря уже о различных больных.

globus · 23.05.2010 18:24:47

Приветствуя этот важный законодательный акт, мы высказали, что он
является хотя и крупной, но только полумерой, и что пока в нашем
законодательстве совершенно не вычеркнуто самое слово телесное наказание, до
тех пор не может быть и речи о полном его прекращении. Настоящие условия
русской жизни и неравноправное или, вернее, бесправное положение крестьян
мешают полному искоренению всяких законных и беззаконных насилий и побоев;
только при полном равенстве всех перед законом разовьется сознание своих
прав и обязанностей, уважение к личности каждого гражданина, и не может быть
надругательства и насилий над телом и честью сограждан. Наши опасения
оправдались очень скоро; не успели еще высохнуть чернила манифеста, как из
разных мест стали получаться вести о продолжающихся телесных наказаниях и
избиениях.
А какое обширное поле для применения всяких незаконных телесных
наказаний и избиений создала администрация на почве освободительного
движения! О многих из этих историй умалчивается, но и сообщенных фактов
вполне достаточно для освещения мрачной бездны насилий и господства розог и
нагайки... И что особенно характерно: подобные телесные наказания создали
"равноправие" - бьют всех без разбора сословий, состояний, возраста и пола,
бьют сельчан и горожан. Приведем несколько характерных фактов и начнем с
деревни. На Кавказе уездный начальник с эскадроном драгун произвел экзекуцию
над крестьянами селений Удмарма и Хамши, завладевшими землями помещика;
после 5-дневной (!) экзекуции крестьяне согласились "добровольно" возвратить
землю и возместить помещику убытки свыше тысячи рублей. В районе Аштарак
около Эривани, вследствие последних беспорядков, по представлению уездного
начальника назначена экзекуция; будет экзекуция и в других деревнях. То же
творилось и в центре, массовая порка производилась при аграрных беспорядках
в феврале 1905 года в Курской, Ярославской и Черниговской губерниях, и эти
противозаконные насилия производились не только для усмирения, но и при
производстве следствия, для получения сознания (настоящий древний застенок,
где пытали несознающихся в своей вине). На суде о крестьянах с. Романова
Дмитриевского уезда определенно установлено, что секли в школе и на площади
около церкви, в присутствии земского начальника и исправника, причем
последний собственноручно бил нагайкой, а земский, восседая на коне, на
указания крестьян, что теперь сечь нельзя, читал какую-то бумагу, что розги
отменены "для хороших людей", и что поскольку романовцы нарушили закон, то и
с ними будут поступать против правила. Многие после допроса выходили в
крови, секли даже старосту; когда приехал следователь, то при нем не секли,
а били кулаками и досками. Под влиянием угроз и сечения сознавались даже
невиновные. При таких исправниках и земских начальниках, считающих свои
усмотрения выше манифестов, еще долго телесное наказание будет царить на
Руси, и кулак искросыпительный будет делать свое грязное и неправое дело. А
раз производятся массовые избиения, о кулачной расправе с отдельными
крестьянами нечего и говорить. Два примера. В Новороссийске преданы суду
помощник атамана и два казака за истязание крестьянина, который умер от
побоев. Земский начальник Кашинского уезда предан суду за такое сильное
избиение крестьянина, что последний повесился, но был спасен. Этот факт
является еще одним прекрасным подтверждением того, что крестьяне ушли дальше
земских начальников в сознании позорности кулачной расправы.
Еще более поучительны города и городское население, которым приходится
теперь расплачиваться за то, что они так долго безучастно относились к
деревенскому позору; повторяем, зло, творимое в одной части населения,
никогда не проходит бесследно и для всех остальных. Теперь телесное
наказание насаждается повсюду в городах даже более часто и более усиленно,
чем в деревнях. Начались эти ужасные события - избиения нагайками, палками,
шашками, кулаками и прочее в конце прошлого 1904 года; всем памятны массовые
надругательства и избиения учащейся молодежи и публики в Петербурге и
Москве, земцев в Тамбове, молодежи в Пскове и Казани и учителей в Нижнем.
Настоящий 1905-й год - 1-й год ужасной кровавой эпидемии войны, всевозможных
насилий, казней, убийств и самоубийств - снова воскресил телесное наказание
по всей России, во многих городах и местечках центра и окраин и для обоих
полов, всех возрастов, сословий, состояний и национальностей.
Осуществилось ужасное равноправие на Руси! Производились эти экзекуции
и избиения во все месяца и во всякие дни, но обыкновенно они приурочивались
к большим праздникам и знаменательным дням - Пасхе, 19 февраля, 1 мая, -
очевидно, с целью умерить праздничное настроение и радостные чувства
населения. Обе столицы, большие города: Одесса, Варшава, Кишинев, Саратов,
Харьков, Киев, Ярославль, Томск, Казань, Нижний, Рига, Екатеринослав,
Тифлис, Баку, Ростов, Курск, Минск, Тула, Самара и другие, а также и более
незначительные губернские и уездные города Ревель, Кострома, Кременчуг,
Владикавказ, Сухуми, Тверь, Павловск, Таганрог, Орша, Гомель, Чернигов,
Смоленск, Вязьма, Балашов и множество других были свидетелями более или
менее ужасных нагаечных и кулачных расправ на улицах, в участках,
общественных зданиях и даже частных домах.
Героями этих историй и исполнителями являются уже не полуграмотные
волостные судьи, а представители высшей администрации и все чины полиции,
казаки, военные патрули, добровольцы-запасные и черносотенцы. Состав
действующих в избиениях черносотенцев очень разнообразный - от саратовского
учителя Арбайского, натравливающего казаков на гимназистов и дающего им
денег на новые нагайки, до работающих из-за водки и денег и даже до остатков
былого молодечества, жаждущих сильных ощущений, им все равно, "где бить,
кого бить".
Воспитанное под дамокловым мечом телесных наказаний простонародие не
только поставляет большой контингент для "черной сотни", но, что еще
ужаснее, поддаваясь общей заразе человеконенавистничества, начинает
устраивать самостоятельные кулачные расправы над пришлыми рабочими и ужасный
самосуд над врагами, хулиганами и публичными домами. Выращиваемые с особым
старанием целыми веками семена телесных наказаний, кулачной расправы и
грубой силы не могут быть вырваны сразу, и много еще трудов придется
положить на искоренение этого наследия рабства. Вот несколько примеров из
городских избиений: во Владикавказе и Сухуми осетины и матросы напали и
избили мирно гуляющих за городом и играющих в мяч горожан; в Одессе и
Харькове подверглись избиению публика и врачи, выходящие мирно после
научного заседания; в Пскове били и гнали по воде по берегу реки гулявшую за
городом учащуюся молодежь; в Павловске избивали и разгоняли обычную изящную
концертную публику, в Тамбове били невинных земцев, выходящих из собрания и
проч. Но особого внимания заслуживают Курск, Тифлис и Балашов. В Курске в
феврале полиция устроила побоище учащейся молодежи - малолетних детей.
Полицеймейстер скомандовал: "Резервы вперед! Бей!", пристав бросился с
криками: "Бей направо и налево!", и началось избиение нагайками, кулаками,
шашками; таскали за волосы, били головой о мостовую, топтали ногами,
лошадьми; многие избиты, до полусмерти. Заступавшихся взрослых прогнали и
били. Участвовавшая "черная сотня" потом похвалялась: "Вот бы и завтра так
славно поработать: и водкой угостили, и по рублю заплатили!", а помощник
пристава благодарил толпу: "Спасибо, братцы, толчок (т. е. толкучка)
выручил". В Балашове были избиты толпой в присутствии губернатора
собравшиеся в гостинице на совещание земские врачи, некоторые избиты до
полусмерти. Мало того, когда казаки вели на вокзал задержанных врачей, то
они избили нагайками как этих врачей, так и местного предводителя дворянства
Н. Н. Львова.
В своем официальном сообщении губернатор удостоверяет, что эти
несколько ударов нагайками не имели серьезных последствий. Наконец, не
избегло насилий и духовенство. В Тифлисе собравшееся на разрешенный съезд
грузинское духовенство было избито казаками; били нагайками на улице и в
семинарии, гоняли из спальни, всячески ругали и издевались. Грузинскому
духовенству пришлось безвинно пострадать за призывы некоторых русских
епископов и священников, которые зовут народ к кулачной расправе и
пугачевщине.
А сколько творится теперь избиений и телесных наказаний над отдельными
лицами, их нельзя и учесть. В Орше драгуны били нагайками лиц, мирно
проходящих по улице; в Кишиневе губернатор предал суду околоточного за
избиение арестованного; в Павлограде тюремный надзиратель избил девушку,
принесшую в тюрьму белье жениху; в Екатеринославле в участке били студента
нагайками, палками, досками, кастетами, ногами, пока у него не пошла кровь
горлом; в этом же участке девушка не могла встать после побоев; в Житомире
прокурор привлек к суду членов педагогического персонала духовного училища
за истязание детей и прочее, и прочее.

globus · 23.05.2010 18:25:29

Эта краткая ужасная история телесных наказаний в России приводит к
такому заключению, что телесные наказания, законные и беззаконные,
всевозможные избиения и изуверства могут прекратиться у нас только при
следующих условиях: 1) участие народа в управлении страной и прекращение
произвола и самовластия администрации; 2) полное равноправие всех русских
граждан, без различия пола, национальности и вероисповедания; 3) коренные
социально-экономические реформы; 4) правильно устроенная школа, доступная
для всего населения. Только при этих условиях личность будет уважаться и
сделается неприкосновенной во всех отношениях, только при этих условиях
всякий будет считать для себя позором сделать какое-либо насилие над другим,
только при этих условиях мы перевоспитаемся и избавимся от наследия прошлого
общего рабства: в одних - духа крепостника с кулаком зубодробительным, в
других - духа крепостного с согбенной выей.
Вот как в своем произведении "Очерки Бурсы" Помяловский описывает
наказание розгами воспитанника Семенова товарищами, подозревавшими его в
доносах к начальству, и наказание розгами, по приказанию инспектора,
воспитанника Тавли за то, что он сек Семенова.
"... Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный,
умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась "мала
куча", и не оттуда, где "жали масло".
- Братцы, что это? братцы, оставьте!., караул!.. Товарищи не сразу
узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот... повалили на пол...
слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой
тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу
человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а
потом едва слышный шопот...
- Десять... Двадцать... Тридцать... Идет счет ударов.
- Сорок, пятьдесят...
- А-я-яй! - вырвался крик...
Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело...
- Ты, сволочь, кусаться! - это был голос Тавли.
- Аи, братцы, простите!., не буду!.. ей-Богу, не буду!.. Ему опять
зажали рот...
- Так и следует, - шептались в товариществе...
- Не фискаль вперед! Уже семьдесят...
Боже мой, наконец-то кончили!
Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова. В классе было тихо, потому
что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами,
но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и
позора, кричал на весь класс:
- Подлецы вы этакие... Чтоб вам всем... - И при этом он прибавил
непечатную брань.
- Полайся!
- Назло же расскажу все инспектору, про всех... Неизвестно от кого он
получил затрещину и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые
захохотали, но многим было жутко... отчего? потому что при подобных случаях
товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и
крепко било их.
Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость и обида душили его; он в
клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл
себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет
стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера
оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жалко и
страшно слушать, как он шептал:
- Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя...
Надобно отдать честь товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в
эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на
глазах - благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них
напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не
пройдет и что великого сечения должна ожидать бурса. Тихо было в классе:
лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг
прекратились и настала мертвая тишина.
- Что с ним? - спрашивали ученики.
- Не случилось ли беды?
- Да жив ли он??
- Братцы, - закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на
которой сидел Семенов: - он пошел жаловаться!
- Опять фискалить! - раздалось несколько голосов. Расположение
товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. -
Смотрите, не выдавать, ребята!
- Э, не репу сеять! - слышались ответные голоса.
- А ты как же, Тавля?
- Я скажу, что хотел заступиться за него, и, пока отдергивал от его рта
чью-то руку, он и укусил мою.
- Молодец, Тавля!
Однако Тавля дрожал, как осиновый лист.
- А что цензор будет говорить? - он должен донести, а то ему придется
отвечать.
- А скажу, что меня не было в классе - вот и все!
В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась
дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли
тени по классу и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые
стены, грязные окна - осветились угрюмым и неприветливым светом.
Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих
событиях. Начались занятия; но странно: несмотря на прежесточайшие розги
учителей, по крайней мере, человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные
надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные
думали беспечно: "Авось либо и так сойдет!", а человек пятнадцать, на задних
партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их:
учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сечение не
заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего
не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой
деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот
элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент,
общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в
бурсе, является в оригинальных формах.

globus · 23.05.2010 18:26:22

Сидящие на Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости
цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не
шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались, как
умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: "следующему", Васенда толкает
Карася, Карась - Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает
дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так
перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав
бумаги и сделав комок, который называется жевком, пустил его в лицо спящего
товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: "После занятия я тебе
спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают", и опять
засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: "Дай
ножичка или карандаша", в другой: "Ей, Рабыня! (прозвище ученика) я ужо с
тобой на матках в чехарду"; в третьей: "Пришли, дружище, табачку понюшку,
после, ей-Богу, отдам"; а вот Хитонов получил безыменную ругательную
записку: "Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный-человек опасный;
рыжий-пламенный сожег дом каменный". Ответы и требуемые вещи идут по той же
почте. Дети развлекаются по мере возможности."<...>.
Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка
явился в класс Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату
и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная
оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены
сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в
каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова
отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату,
показались четыре солдатские фигуры - служители при училище: один из них был
Захаренко, другой Кропченко - на них была обязанность сечь учеников; двое
других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во
время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело
дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали.
Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у
парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем
телом... Наконец, инспектор остановился около Тавли. Тавля готов был
провалиться сквозь землю.
- К порогу! - сказал ему инспектор после некоторого молчания.
- Я... - хотел было оправдаться Тавля.
- К порогу! - крикнул инспектор.
- Я заступался за него... он не понял...
Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал
ему трепку; потом наклонил его за волосы лбом к парте, а другой рукой,
кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по
крепкой спине, потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал:
- К порогу!
Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу,
разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плечи и ноги его сели
Цепка и Еловый...
- Хорошенько его! - сказал инспектор.
Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в
тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел
заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку.
Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко.
Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а
это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью
истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже
восемьдесят. Тавля все кричал "не виноват!", божился Господом-Богом, клялся
отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на
инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения
местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия
чего-то страшного, необъяснимою. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы
только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос
его от крика начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: "Не виноват,
ей-Богу, не виноват... напрасно!" Но он должен был вынести полтораста.
- Довольно, - сказал инспектор и прошелся по комнате.
Все ожидали, что будет далее.
- Цензор! - сказал инспектор.
- Здесь, - отзвался цензор.
- Кто еще сек Семенова?
- Я не знаю... меня.,.
- Что? - крикнул грозно инспектор.
- Меня не было в классе...
- А, тебя не было, скот этакой, в классе?.. Завтра буду сечь десятого,
а начну с тебя... И тебя отпорю, - сказал он Гороблагодатскому, - и тебя, -
сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц.
Гороблагодатский грубовато ответил:
- Я не виноват ни в чем...
- Ты всегда виноват, подлец ты этакой, и каждую минуту тебя драть
следует...
- Я не виноват ни в чем...
- Ты грубить еще вздумал, скотина? - закричал инспектор с яростью.
Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с
ненавистью на инспектора.
Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал
панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но
секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра
сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских
тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке
инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: "не репу сеять!" и
остервенился в душе своей, и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог
ни стать, ни сесть после экзекуции".
Наказание солдата розгами один писатель описывает так: "Вместе с
батальоном был выведен на плац и Грицько Блоха. Он стоял за второй шеренгой
на левом фланге 8-ой роты. Руки его бессильно висели по обеим сторонам
туловища, голова далеко ушла в плечи, глаза жалко смотрели исподлобья;
полусогнутые плечи с упавшей грудью довершали жалкую, бедную фигуру Грицька.
При объезде батальона командиром Грицько старался принять бравый вид и
"зверем" смотрел на начальство, но у него из этого ничего не Вышло. Он тоже
было начал отвечать на приветствие командира, но из его горла вылетели
первые два-три звука, а потом горловые связки отказались повиноваться.
Когда батальон, по команде своего командира, образовал квадрат, то
Грицько очутился в середине его.
- От каждой роты по человеку, - громко скомандовал батальонный
командир. Четыре заранее выбранные солдата вышли вперед и подошли к Грицько.
Грицько еще ниже опустил голову на грудь и, изредка вздыхая, нервно
вздрагивал.
- Розги готовы? - прокричал кому-то командир. Грицько вздрогнул,
осмотрелся и застыл в позе человека, ожидающего удара.
- Точно так, ваше высокоблагородие! - ответил кто-то, громко
отчеканивая каждое слово.
- Выноси же, чего ждешь! Экие остолопы, - продолжал не то кричать, не
то командовать командир.
Какой-то солдат далеко не солдатским шагом тащил на плечах довольно
толстый пук прутьев.
- Как идешь? Тверже ногу... раз, два... тверже ногу... Как держишь
подбородок... выдерживай такт. Солдат старался принять к сведению и
руководству весь этот набор приказаний, но нога отказывалась повиноваться,
подбородок не убирался назад и, чем ближе подходил солдат к тому месту, где
находился Грицько, тем больше выходил из себя батальонный командир.
Четыре солдата, стоявшие вблизи Гринько, тоже держали себя не так, как
это подобает их солдатскому званию. Солдаты бросали взгляды по сторонам,
искоса посматривали на Грицько и часто "поддавали" ступни ног.
- Как стоишь? - вдруг набросился командир, увидя жалкую, беспомощную
фигуру Грицько, который при приближении солдата, несущего розги, еще более
съежился.
- Смирно! - заорал батальонный, подлетел к самому его уху.
- У, баба! Шкодить умеешь, а как дошел до дела - испугался. Эх ты,
паршивая сволочь. Выше голову! Смотри "зверем", смотри молодцом! Так! -
кричал командир над самым ухом Грицько, держа перед его лицом здоровый
кулак. Опытный глаз старого вояки давно подметил, что вызванные солдаты и
особенно Грицько теряют обычную стойкость и выдержанность; его и это
выводило из себя.
Грицько старался превратиться в "молодца". Он поднял голову, убрал
подбородок, выпрямил грудь, подобрал живот, расправил руки, но все это ему
очень плохо удавалось. "Что-то" давило его и "что-то" превращало его в бабу,
и он никак не мог совладать с собой.
- Да как ты смотришь? Смотри веселей, - продолжал орать батальонный
командир.
Постарался, было, Грицько посмотреть "веселей", вскинул на своего
командира глаза, но они, кроме горя и страдания, ничего не выражали. Это
окончательно вывело командира из себя, и на голову Грицько посыпался ряд
ударов здоровенных кулаков.
После того, как Грицько, по мнению командира, стал "веселый", он
обратился к батальону:
- Смирно! Батальон, на пле-чо!
Батальон дружно, отчетливо исполнил команду и продолжал стоять, держа
"на плечо".
Началось чтение приказа и постановление суда относительно наказания
Грицько Блохи. По окончании чтения приказа батальон взял "к ноге".
- Ну, ложись, чего стоишь? - обратился командир к Грицько.
Грицько, еле переводя дыхание, сбросил шинель и остался в одном нижнем
белье. Шинель была разостлана во всю ширину, и Грицько стал спускать
подштанники... Руки у него дрожали, и пальцы никак не повиновались. Кое-как
справившись с этим делом, Грицько задрал рубаху, обнажил тело, перекрестился
и довольно решительно опустился на шинель. Лицо его перекосилось, худые
обнаженные ноги дрожали, точно его сильно била лихорадка. Батальон оставался
неподвижным.
Что волновало людей этого батальона, я не знаю. Чувства, одушевлявшие
их как людей, скрыты были за солдатским мундиром, и их лица оставались
бесстрастными, точно каменные. Дисциплина сковала у них способность
отзываться на такие впечатления.
Обнаженное тело Грицько лежало на шинели, все туловище продолжало
нервно вздрагивать. Ожидание было мучительно.
- Садись на ноги, а ты на плечи, - приказал командир двум солдатам,
раньше вызванным из батальона. Солдаты уселись, придавив тяжестью своих тел
ноги и грудь Грицько, Грицько вцепился зубами в руки и... замер.
- Начинай, а ты считай! - отдал командир приказание двум солдатам,
оставшимся стоять.
Один из солдат взял розги в руки и бессмысленно смотрел куда-то вперед,
а другой переминался с ноги на ногу и, видимо, не знал, что ему делать. Оба
они были бледны, а по серьезным лицам можно было судить, что они в эту
минуту переживают нечто очень сложное.
- Ну!..
- Раз! - как-то неестественно громко вскрикнул солдат, на обязанности
которого лежало считать.
Розга взвилась вверх, застыла на одну секунду в пространстве и, сильно
рассекая воздух, изгибаясь в руках солдата, точно змея, опустилась на тело
Грицько и... впилась. Тело Грицько вздрогнуло, концы ног, оставшиеся
свободными, сделали конвульсивное движение, зубы, впившиеся в руку,
оторвались от посиневшей кожи, голова неестественно быстро поднялась вверх и
тотчас опустилась к земле с перекошенным от боли лицом. Раздался болезненный
стон. На теле остался красно-багровый след.
- Два! - тонким фальцетом как-то в бок продолжал считать солдат.
- Выжидай команду! - строго прокричал старый командир, завидя, что
солдат, секущий Грицько, незадолго до команды "два" приподнял розгу вверх.
Розга снова поднялась вверх и снова опустилась. Грицько не выдержал, из
груди его вырвался наболевший стон, перешедший в крик.
- О, мама! - на шож ты породила меня на Божий свит! Мамо! Мамо!
- Молчать, баба! - с презрением кричал командир. - Меняй розгу после
каждого удара, да смотри, не закрывай глаз... мерзавец! - обратился командир
к тому, кто сек. Солдат переменил розгу и, глубоко дыша, расставив ноги, с
испугом смотрел на два красно-багровые следа.
Напряженные, внимательные лица двух солдат, сидевших на туловище
Грицько, с устремленными в одну точку глазами, говорили о том, с каким
ужасом и отвращением они следили за тем, что делал каждый удар, и болезненно
ждали следующего...
- Три!..
И опять то же, но с некоторой разницей. При первых двух ударах рука,
опускавшая розгу, быстро отделяла ее от тела, теперь она этого не сделала.
Лицо солдата, производящего удары, сделалось теперь более бесстрастным.
Розга впилась в тело, показалась кровь. Грицько охватила теперь
нечеловеческая боль, и он во всю силу своих легких заорал:
- Оксано! Оксано!.. Мамо, мамо! О, мамочко моя!..
- Четыре!.. Пять!..
Розга делала свое дело. Кровь лилась ручьями, покрыв собою
сине-багровые следы. Грицько после нескольких ударов перестал взывать к
матери, этой утешительнице и страдалице всяких скорбей своих детей. Крик
"мамо!", "мамо!" перешел теперь в хрип.
Да! в этот ужасный момент ни одна мать не выстояла бы. Она бросилась
бы, как львица, к своему детищу и старалась бы защитить своим старым телом
тело своего сына и, быть может, тронула бы сердца этих людей.
Солдаты, производившие экзекуцию, "свято" исполняли свой долг. Им
приказали сечь человека, своего же брата-солдата, они секли. Никому из них
не могла бы прийти в голову мысль не исполнить приказание своего начальства.
Другим приказано было стоять "смирно" во время этой казни и любоваться
зрелищем, и они стояли "смирно". Никому: ни солдатам, ни офицерам, не могла
прийти в голову мысль, насколько была позорна и бесчестна роль бесстрастных
и пассивных зрителей этого злостного и позорного мучения. Никому из них не
приходила в голову мысль, что им, быть может, когда-нибудь придется, вместе
с опозоренным и обесчещенным ими же Грицько, защищать и проливать кровь за
"царя и отечество" от какого-нибудь врага!..
Один солдат продолжал считать, другой сечь, два других сидеть на теле
Грицько. Грицько!.. Ему было больно, нечеловечески больно. Он, в конце
концов, перестал кричать. Он не в силах был даже криком ослабить
впечатление, а только хрипел и корчился, извиваясь под ударами розог.
- Сто!.. - прокричал в последний раз солдат и облегченно вздохнул...
Розга в последний раз взвилась в воздухе и тяжело опустилась на тело
Грицько! Рука солдата, от непривычного движения, одеревянела, и ему пришлось
делать усилие, чтобы поднимать ее каждый раз. В последний раз розга после
удара вылетела из его руки, и солдат сконфуженно смотрел вокруг.
- Ну, вставай! - скомандовал командир.
Грицько с трудом поднялся. Ему было больно, стыдно. Еле застегнув
штаны, накинув на себя шинель, бледный, с страдающим лицом стоял Грицько.
Что он думал, да думал ли он вообще что-нибудь в этот момент?!
- Ну, ступай в казарму, да будь молодцом у меня. Смотри!.. - пригрозил
командир.
Грицько хотел, было, повернуться по всем правилам выучки, но у него
вышло это вяло, неуклюже...
- Как ворочаешься! - не удержался и в этот раз командир, заметив
неловкость поворота.
- Раз!.. Два!., тверже ногу! - кричал ему старый вояка.
Грицько шел, точно пьяный, и два солдата, бывшие при нем в качестве
конвоя, старались его поддерживать, но делали это так, чтобы этого не
заметил командир...".
Батальон, по команде своего командира, разошелся в казармы; туда
направился и Грицько Блоха, где и затерялся в серой солдатской массе.
Сделался ли Грицько "молодцом" или он не пережил такого поругания, а
наложил на себя руки, или как-нибудь свихнулся? - этот вопрос никого не мог
интересовать!..
Вот как другой писатель описывает наказание солдата палками.
"Мы ночевали у 95-летнего солдата, он служил при Александре I и
Николае.
- Что, дедушка, умереть хочешь?
- Умереть? Еще как хочу! Прежде боялся, а теперь об одном Бога прошу:
только бы покаяться, причаститься привел бы Бог. А то грехов много.
- Какие же грехи?
- Как какие? Ведь я когда служил? При Николае! Тогда разве такая служба
была, как нынче? Тогда что было? У! Вспоминать, так ужас берет. Я еще
Александра застал. Того Александра хвалили солдаты, говорили - милостивый
был.
Я вспомнил последние времена царствования Александра, когда из 100
человек 20 забивали насмерть.
- А мне довелось при Николае служить, - сказал старик и тотчас же
оживился и начал рассказывать:
- Тогда что было? Тогда на 50 розог и порток не снимали, 150, 200,
300... насмерть запарывали!
Говорил он и с отвращением, и с ужасом, и не без гордости о прежнем
молодечестве. А уж палками - недели не проходило, чтобы не забивали насмерть
человека или двух из полка. Нынче уже и не знают, что такое палка, а тогда
это словечко со рта не сходило. "Палки, палки!"
- Так вот, как вспомнишь про то время, - продолжал старик, - да век-то
отжил, помирать надо, - как вспомнишь, так и жутко станет.
Много грехов на душу принято. Дело подначальное было. Тебе всыпят 150
палок за солдата (старик был унтер-офицером и фельдфебелем, а теперь
кандидатом), а ты ему 200. У тебя не заживет от того, а ты его мучаешь - вот
и грех.
Унтер-офицеры до смерти убивали солдат молодых. Прикладом или кулаком
свиснет в какое место нужное, - в грудь или в голову, - он помрет. И никогда
взыску не было. Помрет от убоя, а начальство пишет: "Властью Божию помре". И
крышка! А тогда разве понимал это? Только о себе думаешь. А теперь, вот,
ворочаешься на печке, ночь не спится, все думается, все представляется;
хорошо, как успеешь причаститься по закону христианскому, да простится тебе,
а то ужас берет. Как вспомнишь все, что сам терпел, да что от тебя терпели,
так и аду не надо: хуже ада всякого...
Я живо представил себе то, что должно вспоминаться в его старческом
одиночестве, этому умирающему человеку, и мне вчуже стало жутко. Я вспомнил
про те ужасы, кроме палок, в которых он должен был принимать участие. Про
загоняние насмерть сквозь строй, про расстреливание, про убийство и грабежи
городов и деревень на войне (он участвовал в польской войне), и я стал
расспрашивать его про то. Я спросил его про гоняние сквозь строй.
Он рассказал подробно про это ужасное дело. Как ведут человека,
привязанного к ружьям, между поставленными улицей солдатами со
шпицрутенскими палками, как все бьют, а позади солдат ходят офицеры и
покрикивают: "Бей больней!" "Бей больней!" - прокричал старик начальническим
голосом, очевидно не без удовольствия вспоминая и передавая этот молодечески
начальнический тон.

globus · 23.05.2010 18:27:15

Сидящие на Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости
цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не
шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались, как
умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: "следующему", Васенда толкает
Карася, Карась - Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает
дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так
перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав
бумаги и сделав комок, который называется жевком, пустил его в лицо спящего
товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: "После занятия я тебе
спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают", и опять
засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: "Дай
ножичка или карандаша", в другой: "Ей, Рабыня! (прозвище ученика) я ужо с
тобой на матках в чехарду"; в третьей: "Пришли, дружище, табачку понюшку,
после, ей-Богу, отдам"; а вот Хитонов получил безыменную ругательную
записку: "Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный-человек опасный;
рыжий-пламенный сожег дом каменный". Ответы и требуемые вещи идут по той же
почте. Дети развлекаются по мере возможности."<...>.
Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка
явился в класс Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату
и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная
оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены
сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в
каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова
отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату,
показались четыре солдатские фигуры - служители при училище: один из них был
Захаренко, другой Кропченко - на них была обязанность сечь учеников; двое
других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во
время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело
дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали.
Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у
парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем
телом... Наконец, инспектор остановился около Тавли. Тавля готов был
провалиться сквозь землю.
- К порогу! - сказал ему инспектор после некоторого молчания.
- Я... - хотел было оправдаться Тавля.
- К порогу! - крикнул инспектор.
- Я заступался за него... он не понял...
Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал
ему трепку; потом наклонил его за волосы лбом к парте, а другой рукой,
кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по
крепкой спине, потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал:
- К порогу!
Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу,
разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плечи и ноги его сели
Цепка и Еловый...
- Хорошенько его! - сказал инспектор.
Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в
тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел
заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку.
Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко.
Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а
это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью
истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже
восемьдесят. Тавля все кричал "не виноват!", божился Господом-Богом, клялся
отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на
инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения
местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия
чего-то страшного, необъяснимою. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы
только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос
его от крика начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: "Не виноват,
ей-Богу, не виноват... напрасно!" Но он должен был вынести полтораста.
- Довольно, - сказал инспектор и прошелся по комнате.
Все ожидали, что будет далее.
- Цензор! - сказал инспектор.
- Здесь, - отзвался цензор.
- Кто еще сек Семенова?
- Я не знаю... меня.,.
- Что? - крикнул грозно инспектор.
- Меня не было в классе...
- А, тебя не было, скот этакой, в классе?.. Завтра буду сечь десятого,
а начну с тебя... И тебя отпорю, - сказал он Гороблагодатскому, - и тебя, -
сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц.
Гороблагодатский грубовато ответил:
- Я не виноват ни в чем...
- Ты всегда виноват, подлец ты этакой, и каждую минуту тебя драть
следует...
- Я не виноват ни в чем...
- Ты грубить еще вздумал, скотина? - закричал инспектор с яростью.
Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с
ненавистью на инспектора.
Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал
панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но
секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра
сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских
тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке
инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: "не репу сеять!" и
остервенился в душе своей, и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог
ни стать, ни сесть после экзекуции".
Наказание солдата розгами один писатель описывает так: "Вместе с
батальоном был выведен на плац и Грицько Блоха. Он стоял за второй шеренгой
на левом фланге 8-ой роты. Руки его бессильно висели по обеим сторонам
туловища, голова далеко ушла в плечи, глаза жалко смотрели исподлобья;
полусогнутые плечи с упавшей грудью довершали жалкую, бедную фигуру Грицька.
При объезде батальона командиром Грицько старался принять бравый вид и
"зверем" смотрел на начальство, но у него из этого ничего не Вышло. Он тоже
было начал отвечать на приветствие командира, но из его горла вылетели
первые два-три звука, а потом горловые связки отказались повиноваться.
Когда батальон, по команде своего командира, образовал квадрат, то
Грицько очутился в середине его.
- От каждой роты по человеку, - громко скомандовал батальонный
командир. Четыре заранее выбранные солдата вышли вперед и подошли к Грицько.
Грицько еще ниже опустил голову на грудь и, изредка вздыхая, нервно
вздрагивал.
- Розги готовы? - прокричал кому-то командир. Грицько вздрогнул,
осмотрелся и застыл в позе человека, ожидающего удара.
- Точно так, ваше высокоблагородие! - ответил кто-то, громко
отчеканивая каждое слово.
- Выноси же, чего ждешь! Экие остолопы, - продолжал не то кричать, не
то командовать командир.
Какой-то солдат далеко не солдатским шагом тащил на плечах довольно
толстый пук прутьев.
- Как идешь? Тверже ногу... раз, два... тверже ногу... Как держишь
подбородок... выдерживай такт. Солдат старался принять к сведению и
руководству весь этот набор приказаний, но нога отказывалась повиноваться,
подбородок не убирался назад и, чем ближе подходил солдат к тому месту, где
находился Грицько, тем больше выходил из себя батальонный командир.
Четыре солдата, стоявшие вблизи Гринько, тоже держали себя не так, как
это подобает их солдатскому званию. Солдаты бросали взгляды по сторонам,
искоса посматривали на Грицько и часто "поддавали" ступни ног.
- Как стоишь? - вдруг набросился командир, увидя жалкую, беспомощную
фигуру Грицько, который при приближении солдата, несущего розги, еще более
съежился.
- Смирно! - заорал батальонный, подлетел к самому его уху.
- У, баба! Шкодить умеешь, а как дошел до дела - испугался. Эх ты,
паршивая сволочь. Выше голову! Смотри "зверем", смотри молодцом! Так! -
кричал командир над самым ухом Грицько, держа перед его лицом здоровый
кулак. Опытный глаз старого вояки давно подметил, что вызванные солдаты и
особенно Грицько теряют обычную стойкость и выдержанность; его и это
выводило из себя.
Грицько старался превратиться в "молодца". Он поднял голову, убрал
подбородок, выпрямил грудь, подобрал живот, расправил руки, но все это ему
очень плохо удавалось. "Что-то" давило его и "что-то" превращало его в бабу,
и он никак не мог совладать с собой.
- Да как ты смотришь? Смотри веселей, - продолжал орать батальонный
командир.
Постарался, было, Грицько посмотреть "веселей", вскинул на своего
командира глаза, но они, кроме горя и страдания, ничего не выражали. Это
окончательно вывело командира из себя, и на голову Грицько посыпался ряд
ударов здоровенных кулаков.
После того, как Грицько, по мнению командира, стал "веселый", он
обратился к батальону:
- Смирно! Батальон, на пле-чо!
Батальон дружно, отчетливо исполнил команду и продолжал стоять, держа
"на плечо".
Началось чтение приказа и постановление суда относительно наказания
Грицько Блохи. По окончании чтения приказа батальон взял "к ноге".
- Ну, ложись, чего стоишь? - обратился командир к Грицько.
Грицько, еле переводя дыхание, сбросил шинель и остался в одном нижнем
белье. Шинель была разостлана во всю ширину, и Грицько стал спускать
подштанники... Руки у него дрожали, и пальцы никак не повиновались. Кое-как
справившись с этим делом, Грицько задрал рубаху, обнажил тело, перекрестился
и довольно решительно опустился на шинель. Лицо его перекосилось, худые
обнаженные ноги дрожали, точно его сильно била лихорадка. Батальон оставался
неподвижным.
Что волновало людей этого батальона, я не знаю. Чувства, одушевлявшие
их как людей, скрыты были за солдатским мундиром, и их лица оставались
бесстрастными, точно каменные. Дисциплина сковала у них способность
отзываться на такие впечатления.
Обнаженное тело Грицько лежало на шинели, все туловище продолжало
нервно вздрагивать. Ожидание было мучительно.
- Садись на ноги, а ты на плечи, - приказал командир двум солдатам,
раньше вызванным из батальона. Солдаты уселись, придавив тяжестью своих тел
ноги и грудь Грицько, Грицько вцепился зубами в руки и... замер.
- Начинай, а ты считай! - отдал командир приказание двум солдатам,
оставшимся стоять.
Один из солдат взял розги в руки и бессмысленно смотрел куда-то вперед,
а другой переминался с ноги на ногу и, видимо, не знал, что ему делать. Оба
они были бледны, а по серьезным лицам можно было судить, что они в эту
минуту переживают нечто очень сложное.
- Ну!..
- Раз! - как-то неестественно громко вскрикнул солдат, на обязанности
которого лежало считать.
Розга взвилась вверх, застыла на одну секунду в пространстве и, сильно
рассекая воздух, изгибаясь в руках солдата, точно змея, опустилась на тело
Грицько и... впилась. Тело Грицько вздрогнуло, концы ног, оставшиеся
свободными, сделали конвульсивное движение, зубы, впившиеся в руку,
оторвались от посиневшей кожи, голова неестественно быстро поднялась вверх и
тотчас опустилась к земле с перекошенным от боли лицом. Раздался болезненный
стон. На теле остался красно-багровый след.
- Два! - тонким фальцетом как-то в бок продолжал считать солдат.
- Выжидай команду! - строго прокричал старый командир, завидя, что
солдат, секущий Грицько, незадолго до команды "два" приподнял розгу вверх.
Розга снова поднялась вверх и снова опустилась. Грицько не выдержал, из
груди его вырвался наболевший стон, перешедший в крик.
- О, мама! - на шож ты породила меня на Божий свит! Мамо! Мамо!
- Молчать, баба! - с презрением кричал командир. - Меняй розгу после
каждого удара, да смотри, не закрывай глаз... мерзавец! - обратился командир
к тому, кто сек. Солдат переменил розгу и, глубоко дыша, расставив ноги, с
испугом смотрел на два красно-багровые следа.
Напряженные, внимательные лица двух солдат, сидевших на туловище
Грицько, с устремленными в одну точку глазами, говорили о том, с каким
ужасом и отвращением они следили за тем, что делал каждый удар, и болезненно
ждали следующего...
- Три!..
И опять то же, но с некоторой разницей. При первых двух ударах рука,
опускавшая розгу, быстро отделяла ее от тела, теперь она этого не сделала.
Лицо солдата, производящего удары, сделалось теперь более бесстрастным.
Розга впилась в тело, показалась кровь. Грицько охватила теперь
нечеловеческая боль, и он во всю силу своих легких заорал:
- Оксано! Оксано!.. Мамо, мамо! О, мамочко моя!..
- Четыре!.. Пять!..
Розга делала свое дело. Кровь лилась ручьями, покрыв собою
сине-багровые следы. Грицько после нескольких ударов перестал взывать к
матери, этой утешительнице и страдалице всяких скорбей своих детей. Крик
"мамо!", "мамо!" перешел теперь в хрип.
Да! в этот ужасный момент ни одна мать не выстояла бы. Она бросилась
бы, как львица, к своему детищу и старалась бы защитить своим старым телом
тело своего сына и, быть может, тронула бы сердца этих людей.
Солдаты, производившие экзекуцию, "свято" исполняли свой долг. Им
приказали сечь человека, своего же брата-солдата, они секли. Никому из них
не могла бы прийти в голову мысль не исполнить приказание своего начальства.
Другим приказано было стоять "смирно" во время этой казни и любоваться
зрелищем, и они стояли "смирно". Никому: ни солдатам, ни офицерам, не могла
прийти в голову мысль, насколько была позорна и бесчестна роль бесстрастных
и пассивных зрителей этого злостного и позорного мучения. Никому из них не
приходила в голову мысль, что им, быть может, когда-нибудь придется, вместе
с опозоренным и обесчещенным ими же Грицько, защищать и проливать кровь за
"царя и отечество" от какого-нибудь врага!..
Один солдат продолжал считать, другой сечь, два других сидеть на теле
Грицько. Грицько!.. Ему было больно, нечеловечески больно. Он, в конце
концов, перестал кричать. Он не в силах был даже криком ослабить
впечатление, а только хрипел и корчился, извиваясь под ударами розог.
- Сто!.. - прокричал в последний раз солдат и облегченно вздохнул...
Розга в последний раз взвилась в воздухе и тяжело опустилась на тело
Грицько! Рука солдата, от непривычного движения, одеревянела, и ему пришлось
делать усилие, чтобы поднимать ее каждый раз. В последний раз розга после
удара вылетела из его руки, и солдат сконфуженно смотрел вокруг.
- Ну, вставай! - скомандовал командир.
Грицько с трудом поднялся. Ему было больно, стыдно. Еле застегнув
штаны, накинув на себя шинель, бледный, с страдающим лицом стоял Грицько.
Что он думал, да думал ли он вообще что-нибудь в этот момент?!
- Ну, ступай в казарму, да будь молодцом у меня. Смотри!.. - пригрозил
командир.
Грицько хотел, было, повернуться по всем правилам выучки, но у него
вышло это вяло, неуклюже...
- Как ворочаешься! - не удержался и в этот раз командир, заметив
неловкость поворота.
- Раз!.. Два!., тверже ногу! - кричал ему старый вояка.
Грицько шел, точно пьяный, и два солдата, бывшие при нем в качестве
конвоя, старались его поддерживать, но делали это так, чтобы этого не
заметил командир...".
Батальон, по команде своего командира, разошелся в казармы; туда
направился и Грицько Блоха, где и затерялся в серой солдатской массе.
Сделался ли Грицько "молодцом" или он не пережил такого поругания, а
наложил на себя руки, или как-нибудь свихнулся? - этот вопрос никого не мог
интересовать!..
Вот как другой писатель описывает наказание солдата палками.
"Мы ночевали у 95-летнего солдата, он служил при Александре I и
Николае.
- Что, дедушка, умереть хочешь?
- Умереть? Еще как хочу! Прежде боялся, а теперь об одном Бога прошу:
только бы покаяться, причаститься привел бы Бог. А то грехов много.
- Какие же грехи?
- Как какие? Ведь я когда служил? При Николае! Тогда разве такая служба
была, как нынче? Тогда что было? У! Вспоминать, так ужас берет. Я еще
Александра застал. Того Александра хвалили солдаты, говорили - милостивый
был.
Я вспомнил последние времена царствования Александра, когда из 100
человек 20 забивали насмерть.
- А мне довелось при Николае служить, - сказал старик и тотчас же
оживился и начал рассказывать:
- Тогда что было? Тогда на 50 розог и порток не снимали, 150, 200,
300... насмерть запарывали!
Говорил он и с отвращением, и с ужасом, и не без гордости о прежнем
молодечестве. А уж палками - недели не проходило, чтобы не забивали насмерть
человека или двух из полка. Нынче уже и не знают, что такое палка, а тогда
это словечко со рта не сходило. "Палки, палки!"
- Так вот, как вспомнишь про то время, - продолжал старик, - да век-то
отжил, помирать надо, - как вспомнишь, так и жутко станет.
Много грехов на душу принято. Дело подначальное было. Тебе всыпят 150
палок за солдата (старик был унтер-офицером и фельдфебелем, а теперь
кандидатом), а ты ему 200. У тебя не заживет от того, а ты его мучаешь - вот
и грех.
Унтер-офицеры до смерти убивали солдат молодых. Прикладом или кулаком
свиснет в какое место нужное, - в грудь или в голову, - он помрет. И никогда
взыску не было. Помрет от убоя, а начальство пишет: "Властью Божию помре". И
крышка! А тогда разве понимал это? Только о себе думаешь. А теперь, вот,
ворочаешься на печке, ночь не спится, все думается, все представляется;
хорошо, как успеешь причаститься по закону христианскому, да простится тебе,
а то ужас берет. Как вспомнишь все, что сам терпел, да что от тебя терпели,
так и аду не надо: хуже ада всякого...
Я живо представил себе то, что должно вспоминаться в его старческом
одиночестве, этому умирающему человеку, и мне вчуже стало жутко. Я вспомнил
про те ужасы, кроме палок, в которых он должен был принимать участие. Про
загоняние насмерть сквозь строй, про расстреливание, про убийство и грабежи
городов и деревень на войне (он участвовал в польской войне), и я стал
расспрашивать его про то. Я спросил его про гоняние сквозь строй.
Он рассказал подробно про это ужасное дело. Как ведут человека,
привязанного к ружьям, между поставленными улицей солдатами со
шпицрутенскими палками, как все бьют, а позади солдат ходят офицеры и
покрикивают: "Бей больней!" "Бей больней!" - прокричал старик начальническим
голосом, очевидно не без удовольствия вспоминая и передавая этот молодечески
начальнический тон.

globus · 23.05.2010 18:27:55

Он рассказал все подробности без всякого раскаяния, как бы он
рассказывал о том, как бьют быков и свежуют говядину. Он рассказывал о том,
как водят несчастного взад и вперед между рядами, как сначала видны кровяные
рубцы, как они перекрещиваются, как понемногу рубцы сливаются, выступает и
брыжжет кровь, как летит клочьями окровавленное мясо, как оголяются кости,
как сначала еще кричит несчастный, потом только охает глухо с каждым шагом и
с каждым ударом, как потом затихает, и как доктор, для этого приставленный,
подходит, ощупывает пульс, оглядывает и решает: можно ли еще бить человека,
не убив до смерти, или надо подождать и отложить до другого раза, когда
заживет, чтобы можно было начать мучение сначала и добить то количество
ударов, которое какие-то звери решили, что надо ему дать. Доктор употребляет
свое знание на то, чтобы человек не умер прежде, чем не вынесет всех
мучений, которые может вынести его тело.
Как его, когда он не может больше ходить, кладут на шинель ничком и с
кровяной подушкой во всю спину несут в госпиталь вылечивать, с тем, чтобы,
когда он вылечится, додать ему ту тысячу или две палок, которые он
недополучил и не вынес сразу. Рассказывал, как они просят смерти, и им не
дают ее сразу, а вылечивают и бьют другой, иногда третий раз. И он живет и
мечется в госпитале, ожидая новых мучений, которые доведут его до смерти. И
его ведут второй или третий раз и тогда уже добивают до смерти. И все это за
то, что человек или бежит из полка, или имеет мужество, смелость или
самоотвержение жаловаться за своих товарищей на то, что их дурно кормят и
начальство крадет их паек.
Он рассказывал все это, и, когда я старался вызвать его раскаяние при
этих воспоминаниях, он сначала удивился, а потом испугался.
- Нет, - говорит, - это что ж, это - по суду! В этом я разве причинен?
Это по закону.
То же спокойствие и отсутствие раскаяния было у него и по отношению к
военным ужасам, в которых он участвовал и которых много видел и в Турции, и
в Польше.
Он рассказывал об убитых детях, о смерти голодом и холодом пленных, об
убийстве штыком молодого мальчика-поляка, прижавшегося к дереву. И когда я
спросил его, не мучает ли его совесть за эти поступки, он уже совсем не
понял меня. Это - на войне, по закону, за царя и отечество. Это - дела не
только не дурные, но такие, которые он считает доблестными, добродетельными,
искупающими его грехи. Мучают его только личные дела, когда он, будучи
начальником, бил и наказывал людей. Эти дела мучают его совесть; но для
очищения себя от них у него есть спасение: это причастие, которое он
надеется успеть принять перед смертью, и о чем он просил племянницу.
Племянница обещает, понимая важность этого, и он спокоен.
То, что он разорял, губил не повинных ничем детей и женщин, убивал
людей пулею и штыком, * то, что сам засекал, стоя в строю, насмерть людей и
таскал их в госпиталь и опять назад на мучение, - это все не мучает его: это
все как будто не его дела. Это все делал как будто не он, а кто-то другой.
Что было бы с этим стариком, если бы он понял то, что так ясно должно
бы было быть ему, стоящему на пороге смерти, что между ним, его совестью и
Богом, как теперь, накануне смерти, нет и не может быть никакого посредника,
так и не было и не могло быть и в ту минуту, когда его заставляли мучить и
убивать людей? Что бы с ним было, если бы он понял теперь, что нет ничего
искупляющего то зло, которое он сделал людям, когда он мог не делать его?
Если бы он понял, что есть один вечный закон, который он всегда знал и не
мог не знать, закон, требующий любви и жалости к людям? Страшно подумать о
том, что представлялось бы ему в бессонные ночи на печке, и каково было бы
его отчаяние, если бы он понял то, что, когда он имел силу делать добро и
зло людям, он делал одно зло? Что, когда он понял, в чем зло и в чем добро,
он уже ничего не может делать, как только бесполезно мучиться и каяться?
Мучения его были бы ужасны!
- Так зачем же и желать мучить его? Зачем мучить совесть умирающего
старика? Лучше успокоить ее! Зачем раздражать народ, вспоминать то, что уже
прошло!
Прошло? Что прошло? Разве может пройти то, чего мы не только не
начинали искоренять и лечить, но то, что боимся назвать по имени? Разве
может пройти жестокая болезнь только от того, что мы говорим, что она
прошла? Она не проходит и не пройдет никогда и не может пройти, пока мы не
признаем себя больными. Для того, чтобы излечить болезнь, надо прежде
признать ее. А этого-то мы и не делаем. Не только не делаем, но все усилия
наши употребляем на то, чтобы не видать, не называть ее.
А болезнь не проходит, а только видоизменяется, въедается глубже в
плоть, в кровь, в кости. Болезнь в том, что люди, рожденные добрыми,
кроткими, люди, освещенные христианской истиной, люди со вложенными в их
сердце любовью, жалостью к людям, совершают - люди над людьми - ужасающие
жестокости, сами не зная, зачем и для чего. Наши русские люди, кроткие,
добрые, проникнутые духом учения Христа, люди, кающиеся в душе о том, что
словом оскорбляли людей, что не поделились последним с нищим и не пожалели
заключенных, - эти люди проводят лучшую пору жизни в убийстве и мучительстве
своих братии, и не только не каются в этих делах, но считают эти дела или
доблестью или, по крайней мере, необходимостью, такою же неизбежною, как
пища или дыхание. Разве это не ужасная болезнь? И разве не лежит на
обязанности каждого делать все, что он может, для исцеления ее, и
первое-главное - указать на нее, признать, назвать ее ее именем.
Старый солдат провел всю свою жизнь в мучительстве и убийстве других
людей. Мы говорим: зачем поминать? Солдат не считает себя виновным, и те
страшные дела - палка, сквозь строй и другие - прошли уже; зачем поминать
старое: теперь уже этого нет больше!
Как зачем вспоминать? Если у меня была лихая болезнь или опасная,
трудно излечимая, и я избавился от нее, я всегда с радостью буду поминать. Я
не буду поминать только тогда, когда я болею и все тяжело болею, и еще хуже,
и мне хочется обмануть себя. Только тогда я не буду поминать. И мы не
поминаем только оттого, что мы знаем, что мы больны все так же. ч
Зачем огорчать старика и раздражать народ?! Палки и сквозь строй-все
это уже давно прошло. Прошло? Изменило форму, но не прошло.
Во всякое прошедшее время было то, что мы вспоминаем не только с
ужасом, но и с негодованием. Мы читаем описания правежей, сжиганий за ереси,
пыток, военных поселений, палок и гоняний сквозь строй, и не столько
ужасаемся перед жестокостью людей, но не можем себе представить даже
душевного состояния тех людей, которые это делали. Что было в душе человека,
который вставал с постели, умывшись, одевшись в боярскую одежду, помолившись
Богу, шел в застенок выворачивать суставы и бить кнутом стариков, женщин и
проводил за этим занятием свои обычные пять часов, как теперешний чиновник в
сенате; ворочался в семью и спокойно садился за обед, а потом читал
священное писание? Что было в душе тех полковых и ротных командиров (я знал
одного такого), который накануне с красавицей танцевал мазурку на бале и
уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием насмерть
сквозь строй бежавшего солдата-татарина, засекал этого человека и
возвращался обедать в семью? Ведь все это было и при Петре, и при Екатерине,
и при Александре, и при Николае. Не было времени, в которое бы не было тех
страшных дел, которые мы, читая их, не можем понять. Не можем понять того,
как могли люди не видеть тех ужасов, которые они делали, не видеть, если уж
не зверской бесчеловечности тех ужасов, то бессмысленности их. Во все
времена это было. Неужели наше время такое особенно счастливое, что у нас
нет таких ужасов, нет таких поступков, которые будут казаться столь же
непонятными нашим потомкам? Такие же дела, такие же ужасы есть, мы только не
видим их, как не видели ужаса своих ужасов наши предки. Нам ясна теперь не
только жестокость, но и бессмысленность сжигания еретиков и пыток судейских
для узнания истины. Ребенок видит бессмысленность этого. Но люди того
времени не видели этого. Умные, ученые люди утверждали, что пытки -
необходимое условие жизни людей, что это тяжело, но без этого нельзя. То же
с палками, с рабством. И прошло время, и нам трудно представить себе то
состояние людей, при котором возможно было такое грубое заблуждение. Но это
было во все времена, поэтому должно быть и в наше время, и мы должны быть
также ослеплены на счет наших ужасов.
Где наши пытки, наше рабство, наши палки? Нам кажется, что их нет, что
это было прежде, но теперь прошло. Нам кажется это оттого, что не хотим
понять старого и старательно закрываем на него глаза.
Но если мы вглядимся в прошедшее, нам откроется и наше настоящее
положение и причины его.
Если мы не будем говорить: зачем поминать, а посмотрим внимательно на
то, что делалось прежде, то мы поймем и увидим то, что делается теперь.
Если нам ясно, что нелепо и жестоко рубить головы на плахе и узнавать
истину от людей посредством выворачивания их костей, то так же ясно станет и
то, что так же, если еще не более, нелепо и жестоко вешать людей или сажать
их в одиночное заключение, равное или худшее смерти.
Если мы только перестанем закрывать глаза на прошедшее и говорить:
зачем поминать старое? - нам ясно станет, что в наше время есть точно такие
же ужасы, только в новых формах.
Мы говорим: все это прошло; прошло, и теперь уже нет пыток, нет
рабства, нет забиваний насмерть палками и др. - Но ведь это только так
кажется! Триста тысяч человек в острогах и арестантских ротах сидят запертые
в тесных вонючих помещениях и умирают медленной телесной и нравственной
смертью. Жены и дети их брошены без пропитания, а этих людей держат в
вертепах разврата, острогах и арестантских ротах!
Не нужно иметь особой проницательности, чтобы видеть, что л наше время
полно теми же ужасами, теми же пытками, которые для следующих поколений
будут так же удивительны по своей жестокости и нелепости. Болезнь все та же,
и болезнь не тех, которые пользуются этими ужасами. Пускай бы они
пользовались в 100 и в 1000 раз больше. Пускай устраивали бы башни, театры,
балы, обирали бы народ, только бы они делали это сами, только бы они не
развращали народ, не обманывали его, заставляя его участвовать в этом, как
старого солдата". С

globus · 23.05.2010 18:28:34

ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ МОНАШЕНОК В М.

В конце шестнадцатого столетия большая ветвь греческой церкви
отделилась от ортодоксальной или государственной и перешла под именем
"Соединенной греческой церкви" в лоно римско-католической веры. И так как
правительству необходимо было во что бы то ни стало поскорее устранить
возникший раскол, то был пущен в ход обычный механизм преследований,
угнетений и прочего.
Против католиков были обнародованы различные узаконения, которые в
конце концов и достигли желаемой цели. В 1839 году все униаты, как один
человек, подписали отмену прежнего решения и возвратились к ортодоксальной
церкви. Среди прочих, подписавших упомянутую только что отмену, находился
епископ С., который, чтобы доказать на деле свой религиозный пыл, взялся за
обращение монашенок города М. Сначала епископ этот пустил в ход проповеди,
но когда увидел, что последние решительно никакого впечатления не
производят, он с отрядом солдат подошел к монастырю и предложил монахиням
либо перейти в новую веру, либо последовать в дальнюю ссылку Монахини
избрали последнее. Вскоре их повели через город; Жители следовали за ними и
горькими слезами оплакивали судьбу несчастных женщин, которые успели во
время пребывания своего в монастыре оказать множество услуг и благодеяний.
За городом монахинь сковали попарно цепями, и, закованные по рукам и ногам в
кандалы, ярые фанатички брели семь дней пешком до города В , где в качестве
прислужниц были заточены в монастырь черных монахинь, представляющих собою в
огромном большинстве случаев солдатских вдов. Там вновь прибывшие встретили
и других монахинь-католичек, точно так же предназначенных для выполнения
всех черных работ. После первых двух месяцев пребывания была устроена первая
экзекуция монахинь города М., причем со стороны упомянутого выше епископа С.
последовало распоряжение, в силу которого упорные женщины должны были
подвергаться порке два раза в неделю и получать каждый раз по пятидесяти
ударов. Наказание производилось в помещении, напоминающем собою сарай, в
присутствии дьяконов, священников, детей, монашенок и всех обитателей
монастыря вообще. Нередко со спин жертв свешивались полосы кожи и мяса, а
после экзекуции пол монастыря увлажнялся кровью несчастных женщин. Но они не
жаловались и не плакали, а только усердно молились в глубине души. Дело
происходило зимой, а так как никакого топлива им не полагалось, то бедняги
буквально коченели, а раны их - последствие четырех экзекуций - подвергались
серьезному воспалительному процессу. После одной из порок, отправляясь на
обычные работы, одна из монашенок лишилась чувств и без сознания повалилась
на пол. Ее били до тех пор, пока она не пришла в себя; но при первой же
попытке свезти мусор на тачке несчастная снова упала и испустила дух. Другую
монашенку из этой же партии живьем сожгли в печи, третью настоятельница
монастыря поленом избила до смерти за то, что она соскоблила со скамьи пятно
ножом, что составляло проступок против орденских правил. Четвертая умерла
под плетью, на пятую обрушилась "случайно" груда дров, за которой стояла
одна из черных монахинь. Против тех, которые все-таки оставались преданными
своей вере, применялись вновь изобретенные пытки. Одна из них заключалась в
следующем. Монашенку заставляли приносить из реки воду; причем приказывали,
чтобы медный сосуд, предназначенный для этой цели, она всю дорогу несла в
совершенно вытянутой руке.
Река была далеко от монастыря, и очень часто несчастные женщины не были
в состоянии нести кувшин так, как было приказано. Стоило только чуть согнуть
руку, как следовавшие позади черные монашенки хлестали провинившуюся плетью,
выливали из кувшина воду на голову своей жертвы и заставляли снова
отправляться на реку за новой порцией.
После двухлетнего пребывания при столь тяжелых условиях в В. их
неожиданно перевеян в город П., где их ожидало еще больше работы и мучений.
При постройке дворца для епископа С. их заставляли исполнять самые тяжелые
мужские работы; говорить нечего о том, что обращение с несчастными было ниже
всякой критики, и этому, больше чем чему-либо другому, многие из них были
обязаны тем, что вскоре после пребытия в П. отправились в тот мир, где нет
ни печали, ни воздыханий.
Однажды утром на стенах монастыря была усмотрена надпись:

"Здесь не монастырь,
А каторга и галеры".

Решено было, что надпись эта сделана монахинями из М., которых
подвергли такой жестокой порке, что две из них скончались во время
экзекуции.
Такое жалкое существование несчастные влачили несколько лет кряду, и в
1845 году только четыре из всех "преступниц" в состоянии были волочить ноги.
Из остальных некоторые ослепли, некоторые были изуродованы, большинство же
умерло. Упомянутые только что четыре монашенки были приговорены к отправке в
дальнюю ссылку на север, но, воспользовавшись тем, что во время какого-то
праздника сторожа напились до бесчувствия, - убежали. В 1845 году они
перебрались за границу и под присягой рассказали о страданиях и муках,
перенесенных всеми монахинями города М. со времени преследования их со
стороны епископа С.

globus · 23.05.2010 18:29:12

ФЛАГЕЛЛЯЦИЯ В АФРИКЕ

Наказание плетью и розгами распространено почти на всем протяжении
Африки. О применении этих инструментов в древнем Египте мы уже упоминали
выше, но и теперешние египтяне твердо убеждены в непреложности восточной
пословицы: "Палка явилась с неба, как благословение Господа Бога", на
основании чего правители страны щедрой рукой рассыпают среди своих
верноподданных удары направо и налево. Правильное поступление податей в
Африке положительно немыслимо без того, чтобы в широких размерах не
применять бастонады, и всякий египтянин только стыдится, если на теле у него
не имеется следов перенесенной экзекуции: он с своей стороны сделал, значит,
все возможное, чтобы дольше водить за нос сборщиков податей, и только силой
ударов вытянуть с него следуемые деньги...
В 1828 году в Каире одного копта доставили к уполномоченному султана с
обвинением в уклонении от уплаты податей. В свое оправдание несчастный
ссылался на отсутствие каких бы то ни было средств, причем жалкие отрепья,
висевшие на его исхудалом теле, красноречиво говорили в пользу неисправного
плательщика. Тем не менее его тут же повалили на землю и угостили солидной
бастонадой. Душераздирающие крики нисколько не помогли, и палка продолжала
то подниматься, то снова опускаться на тело бедняги. Под конец боль стала до
того невыносимой, что избиваемый обещал уплатить подать. Только после этого
палач был остановлен, и копта в сопровождении солдата отправили домой. Но
жена встретила его далеко не ласково. "Дурачина ты, простофиля! - закричала
она на мужа. - Чуть только спросили у тебя деньги, - ты уже и рад стараться!
Извольте, мол; всего-то получил, наверное, каких-нибудь пять-шесть ударов!
Стыдись, тряпка! В будущем году тебя заставят платить налогу вдвое больше".
"Дорогая моя! - ответил измученный муж, - верь мне, что я терпел столько,
сколько мог. Посмотри только, в каком состоянии нахожусь я! Правда, деньги я
вот уплатил, но много труда стоило им добиться этого, ибо мне досталось, по
крайней мере, сто ударов".
Жена после этого успокоилась, а выраженные ею сострадание и похвала, а
также и сознание доказанного мужества и выносливости заставили забыть о боли
и, быть может, о потере уплаченных денег.
Впрочем, в Африке наказуются бастонадой не только плательщики, но и
сами сборщики податей, а также и шейхи деревень, являющиеся ответственными
за добросовестное выполнение общественных работ. И эти зачастую извиваются
под ударами дубинки.
Применяемые при телесных наказаниях плети изготовляются в Африке из
полос кожи носорога и в руках опытного палача являются страшным орудием.
Молодые египтяне еще в школьный период знакомятся со всеми "прелестями"
бастонады. Один из путешественников в разговоре со школьным учителем в Каире
заметил ему, что часто и много слышал о бастонаде, но ни разу ему не
пришлось присутствовать при экзекуции. "Сейчас можете лицезреть эту
картину", - сказал учитель, схватил первого попавшегося взрослого ученика и
избил его с чисто восточным умением. "Какое преступление совершил этот
мальчик?" - спросил путешественник. "Никакого преступления он не совершал,
но ведь вы выразили желание видеть, как у нас наказывают!"
Особенно усердно применяется розга в южных частях Африки; здесь секут
туземцев, секут пришлый элемент, секут в домах, секут по суду. Всякое
представление об идеальной красоте зиждется здесь на чрезмерной тучности, а
для достижения последней принцессы крови воспитываются исключительно на
молоке. Шпеке рассказывает, что ему пришлось видеть дочь короля с
привязанным ко рту сосудом с молоком, в то время как отец принуждал ее пить
молоко с помощью розги. Далее автор этот говорит, что все распоряжения
короля должны рассматриваться как благодеяния и подобающим образом
приниматься к исполнению, будь то денежные взыскания или же телесные
наказания.
Наказания в Мускате и Занзибаре иначе, как варварскими, назвать нельзя.
Вору либо рубят руку, либо по шею зарывают в песок на берегу так, чтобы
волны постоянно могли хлестать его. Арабы обращаются со своей прислугой
чрезвычайно строго и тяжело наказывают за каждый проступок. Чтобы понудить
слугу проворней исполнить поручение, господин его плюет на землю и говорит:
"Если здесь будет сухо прежде, чем ты возвратишься, я велю выпороть тебя". В
южной Африке у кафров и бетшуанов существует праздник, заключающийся в
бичевании, напоминающем собою избиение спартанских юношей пред алтарем
Дианы. Доктор Ливингстон присутствовал на таком празднестве и рассказывает о
нем следующее.
Уже с раннего утра все мальчики, имеющие принять участие в
торжественной церемонии, выстраиваются в ряд; все они раздеты догола и
только в руках держат нечто наподобие сандалий. Против них размещаютя все
мужчины данного города, точно так же в адамовом виде, вооруженные длинными
тонкими прутьями из гибкого дерева, известного под именем тогейоа. Мужчины
начинают отплясывать танец Коха, задавая при этом мальчикам вопросы: "Будете
ли вы почитать своих начальников? Будете ли вы добросовестно сторожить стада
свои?" И в то время, как мальчики отвечают на эти вопросы утвердительно,
мужчины набрасываются на них, и каждый выискивает себе жертву, которой и
наносит удар прутом. Мальчики защищают свою голову руками, и удары
обыкновенно приходятся на спину. Нередко кровоточащие раны достигают
восемнадцати дюймов в длину, и рубцы их остаются на всю жизнь. Это "избиение
младенцев" называется закаливанием мальчиков, способствующим хорошему
физическому воспитанию будущих воинов. И как только кому-нибудь из них
удается убить носорога, его считают уже мужчиной и разрешают вступать в
брак.
Если сын какого-либо начальника племени достигнет четырнадцатилетнего
возраста, то все остальные мальчики такого же возраста назначаются
товарищами родовитого юноши, причем за ними учреждается особый надзор. В
отдаленном уголку леса для них строят особые хижины, в которых мальчики и
помещаются. Время от времени их навещают умудренные опытом старики, обучают
их танцам и посвящают во все тайны африканской политики и управления
страной. Каждый из юношей должен выучить какую-либо речь и уметь произносить
ее плавно и бегло. Подобное воспитание проводится с соблюдением
беспрекословной строгости, и розга при этом играет далеко не последнюю роль.
Еще много лет спустя на спинах товарищей принца крови можно заметить
красноречивые следы минувших истязаний. Когда сын правителя достигает
совершеннолетия, ему передается верховное командование всеми войсками
племени. Между юношами существует самая тесная связь, и все они обращаются к
сыну повелителя на "ты", считая его и друг друга товарищами.
В западной Африке с розгой также приходится считаться везде и повсюду;
она приобрела здесь права гражданства как среди туземцев, так и между
пришлым элементом. Первые миссионеры, появившиеся в Конго, были католические
патеры, и они-то и привезли с собой систему покаяния в гре?0ах путем
истязаний и самобичеваний. По странной случайности, туземцы отнеслись к
этому способу чрезвычайно радушно и ревностно. В законах жителей, населяющих
западную часть Африки, плеть также пользуется солидным весом. За грабежи или
порчу полей с давних пор виновный принуждался К основательной порке. Уличив
жену в неверности, муж пользовался правом прогнать неверную, но сначала
хорошенько "проучить" ее палкой. Это право распространялось также и по
отношению к соблазнителю. Если жены ссорились между собой, то муж
пользовался решающим голосом и нередко подкреплял свои заключения хорошей
порцией розог. Если со стороны жены поступает жалоба на то, что муж наказал
ее безвинно и отдал почему-то предпочтение другим женам, то дело доходит
обыкновенно до суда. Но так как судьи в огромном большинстве случаев сами
люди женатые, то чаще всего жалобщица признается сама виновной, а претензия
ее - необоснованной; в случае же неудовольствия обвинительницы по поводу
состоящегося решения, дело быстро улаживается с помощью волшебной палки
мумбо-юмбо...
Хотя в западной Африке детей вообще редко наказывают розгой, тем не
менее им приходится частенько переносить более тяжелые наказания. Обычный
прием при этом - втирание в глаза перца, и многие из непослушных знают всю
"прелесть" такого наказания. Операция происходит при душераздирающих криках
и воплях трепещущих в руках своих палачей жертв. Остается только удивляться,
каким образом сохраняется у них зрительная способность.
В Сиерра-Лионе, расположенной в западной части Африки, для отпущенных
на волю рабов учреждена колония, в которой плеть и телесные наказания вообще
занимают очень почетное место. А так как там существует твердое убеждение,
что "черные" без колотушек не работают, то нетрудно себе представить,
насколько часты и грандиозны экзекуции в Сиерра-Леоне. Несчастных заставляют
носить на своей голове тяжелые кирпичи, строительный лес, железные полосы и
прочий материал, употребляющийся при постройке бараков. Такую непомерную
тяжесть приходится таскать с берега моря на вершину горы, что составляет
расстояние в полторы английские мили. Работать заставляют негров с раннего
утра до позднего вечера, и стоит только кому-либо из нескольких
надсмотрщиков заметить, что тот или иной негр делает свое дело не так
прилежно, как требуется установленными варварскими правилами, как немедленно
же раздается повторный свист бича. И даже один миссионер увлекся как-то до
того, что до смерти засек провинившегося в чем-то мальчика, причем еще в
1827 году за всякое нарушение законов официально полагалось телесное
наказание. Приговоренных к экзекуции привязывали к позорному столбу или к
тачке и били либо плетью, либо "кошкой" о десяти хвостах, а если эти
"свободные граждане Африки" не успевали исполнить многочисленных
обязанностей своих или же попадались в воровстве, то их попарно привязывали
друг к другу спинами и заставляли в таком положении работать под надзором
самых свирепых надсмотрщиков.
В своем сочинении "Двадцать лет жизни у одного из африканских
работорговцев" капитан Кано описывает гарем одного из таких промышленников в
Рио Понго Армонд. По его словам, жены пользуются старостью и беспечностью
своих повелителей-мужей и вволю стараются доставлять себе удовольствие вне
стен гарема. Случается так, что две или три из них обзаводятся одним
любовником, вследствие чего возникают споры, оканчивающиеся очень часто
настоящей войной, во время которой, впрочем, соперницы действуют так, что
редко наносят друг другу серьезные повреждения. Мужчины также вмешиваются в
обострившиеся не в меру конфликты и посылают друг другу форменные вызовы. В
назначенное время дуэлянты появляются на поле чести, причем каждого из них
сопровождает наиболее близкий друг, который либо оплакивает поражение своего
приятеля, либо торжествует вместе с ним победу. Противники вооружаются
плетью из воловьего хвоста, острые тройные ремни которой могут наносить
неимоверные по силе удары. Затем оба раздеваются догола и вынимают жребий;
несчастный, которому приходится быть первым в роли пассивного, занимает
определенное положение и приготовляется к восприятию заранее обусловленного
количества ударов. Затем наступает очередь второго, и он также подвергается
экзекуции, причем свидетели решают, кто из них во время порки вел себя
мужественнее и был в состоянии выдержать "лучшие" удары с большим
хладнокровием. Израненные спины остаются лучшим доказательством героизма и
храбрости.

globus · 23.05.2010 18:29:55

ФЛАГЕЛЛЯЦИЯ В АМЕРИКЕ

В нашем распоряжении имеется очень мало сведений о нравах коренных
жителей Америки, и положительно невозможно сказать, применяются ли у них по
суду телесные наказания. Мы можем только констатировать тот удивительный
факт, что среди индейцев существуют самые возвышенные и идеальные мысли, о
которых только может мечтать человечество. Пророчество, моление,
монастырское уединение, исповедь у специально назначенного для этой цели
исповедника, бессмертие души и надежда на будущее блаженство - при этом вера
в волшебство и в целесообразность живой жертвы, которая приносится идолам
их, - глубочайшие мысли и безотрадное суеверие-все это совмещалось у
населяющих Новый Свет народов. Покаяние посредством телесного умерщвления
плоти получило широкие права гражданства в Мексике, а также отчасти и в
Южной Америке. У мексиканцев неожиданно появился бог, называемый
Кетцалькоатль (в буквальном переводе - зеленая змея), белобородый мужчина с
высоким лбом, в чужестранной одежде. Он явился законодателем самого строгого
умерщвления плоти во искупление грехов; он первый начал бичевать себя
колючими ветками кактуса и агавы, но в то же время запрещал подчинившимся
его влиянию людям человеческое жертвоприношение. Во время пребывания его в
Анагуаке здесь царило слепое повиновение, но законодатель покинул Анагуаку и
отправился в пустыню Холула и управлял там народом, проявляя при этом
необычайную мудрость; через некоторое время он переправился далеко отсюда, и
больше о нем никто никогда ничего не слышал.
Таким образом, для нас остаются Соединенные Штаты, и здесь именно мы
имеем в виду проследить развитие телесных наказаний.
Первые колонисты северных штатов принесли с собой непоколебимую веру в
непогрешимость розги, а также в значительной степени и религиозную
нетерпимость, вследствие которой, собственно говоря, они и покинули свою
родину. Они явились основателями позорного столба, который существует и по
настоящее время, сохранив за собой данное ему сначала назначение. Квакеры
считаются первыми американцами, испытавшими на себе всю "прелесть" телесных
наказаний; как и в Старом Свете, экзекуции сыпались на них в изобилии и
производились иногда у позорного столба, иногда же применялась позорная
тачка. Проповедники и радетели телесного умерщвления плоти подвергались
сильному гонению; не щадили и принадлежащих к этой секте женщин и девушек и
отдавали их в руки палача, который немилосердно плетью и веревками избивал
своих клиентов. Достаточно было выразить хотя бы в самой слабой степени
сострадание приговоренному к телесному наказанию, чтобы самому тут же лечь
под розги и быть безжалостно избитым тем же экзекутором. Кто давал у себя
приют какому-нибудь квакеру, тот подвергался наказанию плетью; кто защищал
квакеров или принимал от них на хранение принадлежащие им вещи, того также
секли немилосердно.
В 1657 году против квакеров был опубликован следующий закон: "Кто из
жителей Бостона так или иначе устроит, чтобы квакер поселился в городе,
подвергнется штрафу в сто фунтов стерлингов и до уплаты этих денег
заключается в тюрьму под стражу. Кто принимает у себя в доме и угощает
человека, зная, что последний - квакер, платит за каждый проведенный у него
гостем час штрафных сорок шиллингов и, пока не внесет этих денег,
арестовывается в тюрьме. Ко всем тем, кто поучает квакеров и проповедует
среди них, применяются те же законы, какие введены для лиц, приезжающих
из-за границы, а именно: за первое нарушение закона, если преступник
мужчина, отрезается ухо, и наказанный заключается в тюрьму до тех пор, пока
не изыщет средств для того, чтобы быть отправленным из пределов колонии;
уличенные во второй раз в том же преступлении подвергаются отрезанию второго
уха и тюремному заключению на тех же основаниях, что и в первый раз. Если
виновной окажется женщина, то она подвергается сильному наказанию розгами и
всему тому, чему провинившийся в первый раз мужчина. Рецидивисты, попавшиеся
в третий раз, будь то мужчина или женщина, караются просверлением языка с
помощью раскаленного железа и последующим заключением в тюрьму с применением
тяжелых принудительных работ до т ех пор, пока на их собственный счет не
явится возможность выслать их за границу".
И до сих пор в Америке применяются позорный столб и наказание розгами,
применяются часто и в сильной мере, причем точка зрения ортодоксальных
партий как нельзя более ярко и характерно выражена в приводимых ниже словах
губернатора Плимута, который выразился так: "По моему глубокому убеждению,
квакеры - это такой народ, который необходимо было бы вовсе стереть с лица
земли. Ни к ним, ни к женам и детям их нельзя иметь сожаления, а тем более
оказывать им милость".
В штате Делавар имеется три позорных столба: один в Довере, один в
Джорджстауне и один в Нью-Кастле, причем американцы считают их лучшим
карательным методом для наказания за несерьезные преступления. Одна из
выдающихся в этих штатах газет в следующих выражениях расхваливает
исправительное влияние, оказываемое применением наказания у позорного
столба. "Если не позволит нам время и в газете не окажется достаточно места,
мы будем пропускать бесполезные расхваливания целесообразного и неоценимого
исправительного метода, иначе говоря - наказания у позорного столба. Успехи
последнего слишком красноречиво говорят сами за себя, причем отсутствие в
судебных камерах подсудимых, известных под именем "старых знакомцев", т. е.
рецидивистов, идет рука об руку с ежегодным уменьшением количества
совершаемых у нас преступлений вообще. Таким образом, позорная площадь и
позорный столб не нуждаются в рекламе, ибо результаты прекрасного влияния их
на преступников и преступниц - налицо".
Позорный столб в Нью-Кастле состоит из платформы, поднятой над землей
футов на шесть; в четырех футах над ней прикреплена гвоздями доска, в
которой проделано три отверстия: одно для головы и два для рук наказуемого.
Доска эта устроена таким образом, что верхняя часть ее может быть, по
желанию, снята, а снимают ее перед тем, как фиксируют в отверстиях голову и
верхние конечности преступника, после чего ее опускают снова на место. При
этом у тучных людей образуется столь значительное давление одной части на
другую, что нередко возникает опасность удушения во время экзекуции. Посреди
платформы устроены блоки, посредством которых подлежащие наказанию попадают
наверх. Порка производится с помощью девятихвостовой "кошки" и в большинстве
случаев не очень жестоко, ибо члены магистратуры стесняются, очевидно, своей
ролью при наказаниях и никогда палача не поощряют. Впрочем, на долю
наказываемых не всегда выпадает подобное счастье, и местная газета сообщает,
например, об одной совершенной по суду экзекуции, во время которой величие
закона слишком сильно торжествовало на спинах преступников. После того как
приговоренных привели на позорную площадь, начался обряд раскаяния в грехах
и преступлениях. К самой экзекуции было приступлено ровно в 1 час дня. В
первую голову к столбу подвели нескольких подростков-негритят,
приблизительно лет пятнадцати, обвинявшихся в воровстве. Они были
приговорены к 20-30 ударам, и, хотя последние Заносились палачом самым
добросовестным образом, юноши не издали ни единого стона, и только заметно
было, С каким мужеством удерживались они от внешнего проявления болевого
ощущения. Далее были наказаны несколько взрослых негров за кражу ржи, и
полученные каждым из них сорок ударов особого впечатления на них, очевидно,
не произвели. Затем настала очередь ирландца, который, находясь в
пансионате, попался в присвоении не принадлежащих ему вещей; пока под плетью
белая кожа его принимала красную окраску, несчастный кричал самым ужасным
образом, надрывая душу всех присутствующих при экзекуции. Последним подошел
к позорному столбу немец, уличенный также в воровстве; этот заливался
горючими слезами еще до начала экзекуции, объясняя их больше всего выпавшим
на его долю позором. Во время же наказания он вел себя безупречно и не издал
ни одного жалобного звука.
Следующий случай, имевший место несколько лет тому назад, красноречиво
говорит о том, что розга продолжает играть некоторую роль также и в
американских школах.
В одной из общественных школ Кембриджа, в штате Массачусетс, молодую
девицу-ученицу обвинили в ужасном преступлении: во время урока она шепотом
подсказала попавшей в затруднительное положение товарке. Учительница тут же
приговорила ее к наказанию розгами. Девушка сопротивлялась так сильно, что
пришлось позвать на помощь смотрителя училища и двух младших учителей. Трое
мужчин эти набросились на девушку и смяли ее; двое крепко держали ее руками,
а смотритель вооружился кожаным ремнем и в присутствии всех учителей и
учащихся школы отсчитал преступнице сорок ударов. О случае было доведено до
сведения властей, смотрителя отдали под суд, но присяжные оправдали его.
Комитет общественных училищ собрался на особое заседание, но в конце концов
было решено поставить на происшедшей истории крест, так как телесное
наказание является частью школьной дисциплины. Произошли выборы нового
комитета, члены которого единогласно подписали постановление "вывести
телесные наказания из обихода всех школ, находящихся в Кембридже".

globus · 23.05.2010 18:30:25

ЭКЗЕКУЦИЯ РАБОВ

Лишь только история телесных наказаний коснется рабов и торговли ими,
как открываются самые мрачные картины. Особенно возмутительные вещи творятся
с рабами в Америке, где господствует специальная точка зрения, в силу
которой держать рабов в повиновении возможно только чрезвычайной суровостью,
и где рабовладельцам даровано законное право применять к своим невольникам
телесные наказания. В 1740 году обнародовано было в Америке законоположение,
имевшее в виду защитить интересы рабов; в нем, между прочим, говорится
следующее: "В том случае, если кто-нибудь отрежет невольнику язык, выколет
ему глаза, жестоким образом обварит его кипятком, будет жечь ему тело или
лишит какого-нибудь органа, либо наложит на раба тяжелое наказание, за
исключением экзекуции плетью или розгами, или будет бить его кнутом,
предназначенным для лошади, или дубиной, либо закует его в цепи, - тот
подвергается денежному взысканию в сто фунтов стерлингов".
В своде гражданских законов Луизианы мы находим следующее место: "Раб
должен вполне и беспрекословно подчиняться воле своего господина. Последнему
разрешается наказывать первого, но не применять при этом особых жестокостей;
вообще возбраняется причинять невольнику такие повреждения, которые
сопряжены с опасностью для жизни, инвалидностью и потерей
работоспособности".
Несмотря на подобные ограничения, засекания рабов до смерти являются
далеко не редкими фактами. Так, из ежедневной прессы известно, что в 1850
году, например, помещик Симон Сутер был приговорен к пятилетнему заключению
в тюрьме именно за то, что после жестокого наказания один да его невольников
отправился к праотцам. Экзекуция над этим несчастным негром началась с того,
что он был привязан к дереву и получил солидное количество палочных ударов.
Когда руки господина устали работать палкой, продолжение истязания было
поручено негру и негритянке, также рабам этого не в меру жестокого
американца. Затем пошли другие пытки: избитого прижигали железом, смачивали
водой и посыпали красным перцем. Далее его привязали веревками к колоде и
снова били палкой и каблуками. Истязания продолжались до тех пор, пока
несчастный не отдал душу Богу. Привлеченный к суду и приговоренный к
тюремному заключению, Сутер остался приговором недоволен и перенес дело в
высшую инстанцию, которая, утвердив первоначальное решение суда, пояснила
апеллятору, что ему, собственно говоря, полагалось как убийце быть
приговоренным к смертаой казни.
На полицию в Бостоне была возложена обязанность забирать в кутузку всех
"цветных", встреченных на улице в неурочное время, или в так называемые
"послеполицейские часы". Наутро таких заключенных выпускали на свободу, но
предварительно отсчитывали им библейские тридцать девять ударов. Низшие
полицейские чины за исполнение подобных обязанностей экзекуторов получали
особый гонорар. Точно так же в полицейских управлениях производились порки
тех невольников, которые являлись сюда для этой цели по приказанию своих
господ с особыми препроводительными записками, в которых излагалась воля
господина,
В виде доказательства необходимости применения к невольникам телесных
наказаний Обенштедт рассказывает следующий анекдот. Некая дама из Нью-Йорка
проводила зиму на юге и наняла для услуг невольницу; в одно прекрасное утро,
когда госпожа поручила ей какую-то работу, та вздумала уклониться от
выполнения. Сколько ни уговаривала ее барыня, она все кричала: "Нет, нет! Я
не исполню вашего приказания! Не желаю! Принуждать вы не смеете меня! Я не
боюсь даже того, что вы прикажете высечь меня!" Дама оказалась
мягкосердечной, не высекла упрямицы и не послала ее для этой цели в полицию.
В Виргинии вместо плети прибегают при телесных наказаниях к кожаному
ремню и к особой палке; этим имеется в виду не обезображивать спины
невольника рубцами и таким образом не обесценивать его. Плеть из воловьего
хвоста, бывшая прежде сильно в ходу, признана была под конец негодной, ибо
она до того сильно исполосовывала кожу и вырывала мясо клочьями, что
рыночная цена рабов сильно понижалась, коль скоро где-либо на теле их
замечались следы прогулок этого варварского инструмента. Упомянутая выше
палка, явившаяся на смену воловьего хвоста, представляет собою длинную
тонкую деревянную линейку, снабженную массой маленьких отверстий; американцы
говорят, что по своей идее она, в смысле успешности, ничем не отличается от
кожаного ремня. Такой линейкой можно избить человека буквально до смерти, и
тем не менее на коже решительно никаких следов истязаний заметно не будет.
Зачисление негров в ряды союзников, принимавших участие во время
американской войны в сражениях с неприятелями, послужило печальной
иллюстрацией тех тяжелых телесных наказаний, каким в тот период подвергались
черные невольники. Один из полковых врачей расположенного в Мичигане отряда
говорит, что из шестисот черных новобранцев, которым он произвел телесный
осмотр, два процента имели на своем теле следы перенесенных ими тяжелых
телесных наказаний. "У многих имелись настолько значительные рубцы от бывших
рваных ран, что в отверстие углублений свободно можно было вложить два
пальца", говорит этот врач. В одном случае он констатировал тысячу рубцов,
каждый из которых имел в длину от шести до восьми дюймов. Другой офицер
повествует, что из пятнадцати рекрутов решительно у всех оказались следы
ударов плетью и что многих новобранцев пришлось признать для военной службы
негодными, вследствие тех недостатков, которые явились следствием либо
повторных телесных наказаний, либо укусов собаками, либо ножерых ран,
выстрелов и контузий тяжелыми предметами, вроде дубинок, производивших
переломы и раздробление костей.
В большинстве случаев экзекуции рабов производились следующим образом.
Невольника клали ничком, руки и ноги его привязывали к специально для
этой цели предназначенным железным кольцам, и, придав ему таким образом
наиболее "удобное" положение, мучители начинали порку, производя ее с таким
усердием, что мышцы обнажались от покрывающей их кожи. Еще более жестокой
пыткой было закапывание несчастных в яму, в которой они оставались от трех
до четырех недель, если только смерть раньше не избавляла их от
нечеловеческих мучений.
Если желательно было усилить наказание, то практиковался следующий
способ: в образовавшиеся от ударов плетью раны насыпался перец либо в раны
наливался растопленный воск или сургуч, который удалялся оттуда опять-таки с
помощью плети. Один из рабовладельцев имел обыкновение в виде наказания
черных надрезывать им своим охотничьим ножом пятки, другой самодур вложил
негра в пресс, употребляющийся на бумагопрядильных фабриках, и так сжал
несчастного, что тот вскоре отдал Богу душу. Как объяснил позднее этот
изверг, он имел в виду лишь напугать негра, но в раже завел дело слишком
далеко... Один из проповедников, заглянув случайно в сарай своей соседки,
увидел там подвешенную к балке за руки женщину; последняя была наполовину
обнажена, по спине ее струилась кровь, во рту торчал кляп. Оказалось, что
такому наказанию подверг невольницу помещик только временно: он прервал
экзекуцию, отправился позавтракать, провел несколько времени среди своей
семьи и затем снова возвратился в сарай для продолжения истязания
подвешенной невольницы. Мало того, желая научить своих трех
сыновей-подростков обращению с неграми, он позволил им поупражняться над
бедной жейщиной, и в результате несчастная представляла собой ком
израненного и изрубленного мяса и производила крайне удручающее впечатление.
Особенно много страдали занятые на плантациях "цветные" женщины и
девушки от любви и ревности. Надсмотрщики пользовались над рабочими обоих
полов почти неограниченной властью, и та девушка, которая так или иначе
уклонялась от нежностей, подводилась обыкновенно надсмотрщиком под
какой-либо проступок и безжалостно избивалась, нередко даже до полусмерти.
Что касается ревности, то на этой почве несчастные невольницы нередко
претерпевали адские муки. Само собой разумеется, гордые американки ни за что
не хотели мириться с мыслью, что "подлые твари" обращают на себя внимание их
мужей. Обыкновенно попавшую под подозрение или уличенную девушку отсылали в
официальное "заведение для экзекуции", где боль несчастных в значительной
мере увеличивалась доставшимся на их долю, благодаря публичности порки,
позором. Очень часто при наказаниях присутствовали сами разгневанные барыни,
не гнушавшиеся подходящими словами и примерами подбадривать палачей к
применению наибольшей строгости.
Положение невольников в Вест-Индии точно так же заставляет сожалеть о
судьбе этих несчастных. Надсмотрщики с точностью выполняют все инструкции
своих господ, составленные с жестокостью и изощренностью. Наряду с
экзекуциями при помощи плети и розог здесь существуют и другие пытки,
как-то: клеймение раскаленным железом, отрезание ушей, вырывание ноздрей,
сожжение живьем и т. д. Иногда рабов секут, обмазывают медом, заковывают в
цепи и подвешивают под палящими лучами жгучего солнца... Несчастные,
вследствие укусов насекомых и хищных птиц, страдают до тех пор, пока смерть
не прекращает ужасных мучений. Один из миссионеров, стараясь обратить
какого-то негра в христианство, нарисовал ему все ужасы ада, ожидающие тех,
кто не принадлежит к церкви. "Нет, отец, неправда! - возразил невольник. -
Подобные наказания созданы не для нас, негров, они - для белых, которые
беспощадно мучают своих черных братьев". И когда в Вест-Индии произошел
известный бунт невольников, негры сильно отомстили своим палачам за все их
жестокости.
Не лучше, чем в Вест-Индии, обстояло дело и в других европейских
колониях. Испанцы в Южной Америке обходились со своими невольниками
относительно недурно, но зато французы, португальцы и голландцы обращались с
неграми в высшей степени жестоко. Повсюду для европейских дам и креолок
плеть, розга и бамбуковая палка играли роль прекрасного средства для
приятного препровождения времени. Если же невольницы хотя бы слегка задевали
за струны ревности своих повелительниц, то дело принимало крайне тяжелый
оборот: либо несчастную забивали до смерти, либо госпожа переставала
истязать ее тогда, когда руки ее от усталости отказывались более работать
плетью. Некоторые любительницы усаживали провинившихся негритянок в удобное
для себя положение и щипали их в одно из наиболее чувствительных мест до тех
пор, пока жертва не впадала в обморочное состояние.
Последняя массовая экзекуция, коснувшаяся негров, произошла в 1865 году
вследствие невольничьего восстания на Ямайке. Говорят, что первые полученные
об этом сведения были преувеличены, но все же путем расспросов специально
командированной на Ямайку комиссии удалось констатировать тот факт, что в
упомянутый период женщин и мужчин жесточайшим образом секли только за то,
что они имели несчастье принадлежать к черной расе. В течение трех недель
вся местность была объявлена находящейся на военном положении, а за это
время то здесь, то там без всякого суда и следствия, не выслушивая
объяснений и возражений, власти производили какую-то бешеную вакханалию;
обоего пола и разного возраста негры безжалостно избивались,
расстреливались, вешались и прочее. В своем донесении лейтенант Адкок
говорит следующее: "Утром приказал высечь четверых и повесить шестерых из
взбунтовавшихся негров, в обеденное время, имея при себе тридцать человек
команды произвел рекогносцировку. Возвратился в 4 часа дня с пленными.
Девять человек приказал высечь, шесть негритянских хижин сжечь дотла.
Относительно группы захваченных в плен-человек 30-60-созвал военный суд.
Некоторых из них еще до разбора дела распорядился высечь. Один из
подсудимых, что-то вроде священника или учителя, был приговорен к пятидесяти
ударам, другому всыпали сто, остальных восемь частью повесили, частью
расстреляли".
В Моран-Бее временный генерал-губернатор устроил подлинный ад. Основным
правилом у него было: "Сначала избить, а затем только разобрать дело по
существу". Один несчастный негр скрежетал во время экзекуции зубами и в
наказание за это был... повешен. Некоторых избивали сначала девятихвостовой
"кошкой", а затем заставляли пробежать сквозь строй (наказание
шпицрутенами). Солдаты отпрашивались у офицеров как будто в отпуск, на самом
же деле устраивали на несчастных негров настоящие охоты, точно это были не
люди, а дикие звери.
Закончим эту главу отчетом о казни, постигшей двух рабовладельцев.
8 мая 1811 года А. В. Лодж, член государственного совета в Тортоле, был
приговорен судом под председательством Спенсера Персиваля к смертной казни
за то, что он до того сильно избил плетью принадлежавшего ему негра, что тот
во время экзекуции испустил дух. Такое жестокое наказание было назначено за
кражу одного мангустана {Местный фрукт.}. Считаем нелишним заметить, однако,
что подобное обхождение с черным должно быть названо пустяком в сравнении с
теми жестокостями, которые позволял себе этот джентльмен по отношению к
своим невольникам. Пожалуй, казнь этого господина должна считаться
единственным фактом такого рода, происшедшим когда-либо в Вест-Индии. В
данном случае преступник действительно заслужил доставшуюся на его долю
участь. Во всех остальных примерах привлечения рабовладельцев к суду в
огромном большинстве случаев фигурируют оправдательные приговоры, несмотря
на то, что сплошь и рядом их уличали весьма веские свидетельские показания.
Подобный же случай имел место в Южной Африке. Мистер Гебгард, сын
одного из миссионеров-проповедников, был привлечен к суду. Дело разбиралось
в Капштадте 21 февраля 1822 года. Согласно обвинительному акту, Гебгарду
вменялась в вину убийство невольника во время наказания его розгами. Судьи
вынесли смертный приговор, который был приведен в исполнение 15 ноября того
же года. На казни присутствовало невероятное количество публики.

globus · 23.05.2010 18:31:04

ФЛАГЕЛЛЯЦИЯ ВО ФРАНЦИИ

Во французском уложении о наказаниях розга занимает относительно
незначительное место. В прежние времена и небольшие сравнительно
преступления карались смертью, изуродованием или изгнанием. Зато в домашнем
кругу, а также и в школе телесные наказания пользовались большим почетом.
Таким образом, розга и плеть, заботившиеся о воспитании детей, особенно
наиболее непослушных из них, постоянно бывали заняты своим делом. В
исправительных заведениях, в домах для умалишенных, в тюремных больницах
женщин и девушек били часто, били беспощадно. В своих мемуарах госпожа де
Жанлис передает потомству, что ее мать до страсти любила применять розгу, и
"когда, - говорит писательница, - я замечала, что розга свищет менее
хлестко, нежели обычно, и опускается на тело не с прежней силой, я сейчас же
думала тревожно о том, здорова ли мама".
Душевнобольные в специальных заведениях очень часто подвергались тяжким
экзекуциям; у Вольтера на эту тему имеется талантливый рассказ. В 1723 году
из Китая во Францию возвратился патер Фуке, иезуит. В Поднебесной империи
священник этот провел двадцать пять лет и все время слыл там одним из
деятельнейших миссионеров. В конце концов он разошелся во мнениях с другими
иезуитами-миссионерами и возымел намерение принести на них жалобу его
святейшеству, самому папе. В качестве свидетеля патер Фуке привез с собой
одного китайца, которого хотел секретным образом провести с собой в Рим.
Предварительно же он остановился в Париже. Здесь иезуиты узнали о планах и
намерениях Фуке, причем последний был об этом также осведомлен. Не долго
думая, он отправился на курьерских в Рим, и досточтимым отцам иезуитам
достался в руки один только китаец. Этот несчастный ни слова не понимал
по-французски. Добродушные отцы распорядились изготовлением ордера на арест,
сославшись на то, что имеют необходимость привести в дом заключения
душевнобольного. Полицейский чиновник не замедлил явиться со стражником,
чтобы, во исполнение приказания, забрать сумасшедшего в дом для умалишенных.
В указанном месте он встретил человека, который совершенно иначе кланялся,
чем французы, говорил непонятные слова ревучим голосом и корчил чрезвычайно
удивленные рожи. Выразив "сумасшедшему" сожаление, полицейский приказал
связать ему руки и в таком виде доставил в Шарантон, где несчастного два
раза в день "угощали" солидными порциями розог. Удивлению китайца, само
собой разумеется, не было пределов: он решительно ничего не понимал и
находил поведение французов в высшей степени удивительным, чтобы не сказать
более. Три года прожил несчастный на хлебе и воде среди безнадежно
умалишенных и охранявших их сторожей, думая все время, что французы
подразделяются на два сорта людей: одна половина из них танцует, в то время
как другая хлещет пляшущих розгами и плетью.
В своих сочинениях Вольтер часто упоминает о розге, и именно в тех
местах, где хочет высмеять отцов-иезуитов. И Фенелон в известной труде,
посвященном воспитанию, высказывает свое мнение относительно телесных
наказаний вообще. О том, какого мнения придерживался по данному вопросу
Руссо, мы будем говорить далее.
В мемуарах прославившейся госпожи Буриньон, которая особенно много
страдала от видений религиозного характера, очень часто упоминается о
наказаниях розгами, и лишь только находившиеся в ее исправительном заведении
дети уклонялись от наказания, их считали заколдованными или одержимыми
бесом, причем в результате их окружали особой заботливостью и состраданием.
Били во Франции совсем маленьких детей, и, по уверению гувернанток и
бонн, телесные наказания развивали мышцы и укрепляли кожу подрастающего
поколения. Сами
С гувернантки тоже не забывались, и к ним родители вверенных их
попечению детей нередко обращались с многозначительной фразой: "Берегитесь,
сударыня, или же нам придется отправиться с вами в Нидерланды {Игра слов
"Нидерланды" в дословном переводе означает: "Нижние области".}", - что
говорило красноречиво об угрожающей экзекуции.
Во всех французских школах при монастырях розга, в применении к молодым
девушкам, подолгу без употребления не залеживалась, что, разумеется,
объясняется флагеллянтизмом, игравшим среди монашенок довольно выдающуюся
роль. Святые сестры с энтузиазмом и восхищением наказывали точно так же
своих учениц, как это проделывали святые отцы по отношению к своим кающимся
детям.
В школах для мальчиков также недостатка в ударах не было, причем "школа
добрых отцов святого Лазаря" безусловно должна была получить в этом
отношении пальму первенства. Мало того, что эти "добрые отцы" щедрой рукой
награждали своих учеников розгами, - они подвергали экзекуции и тех, кого им
поручали наказывать, и тех, с которыми вообще они дел никаких не имели.
Никогда не было отказа в исполнении просьбы, изложенной хотя бы в письме
следующего содержания: "Господин М. М., свидетельствуя свое уважение патеру
X., покорнейше просит угостить подателя сего двадцатью ударами". Само собой
разумеется, что при письме прилагалось также и соответствующее
вознаграждение за хлопоты и труды. А так как упомянутая только что школа
помещалась в центре столицы, то в конце концов в этой семинарии образовалось
настоящее коммерческое предприятие для приведения в исполнение телесных
наказаний. Родители посылали сюда неучтивых и выбившихся из повиновения
сыновей, опекуны - своих непослушных опекаемых, учителя - наименее
успевавших учеников, и т. д. И раз только к письму или словесной просьбе
прилагались деньги - сделка была окончена, и наказание приводилось в
исполнение без рассмотрения вызвавшего его преступления. Сколько ударов
указывалось, столько и отсчитывалось. К тому же у святых отцов имелся
постоянно такой обильный запас различных экзекуционных инструментов и
сильной прислуги, которая умела обращаться с последними, что никому из
"заказчиков" нечего было бояться отказа. Не обходилось здесь и без
комических приключений и совпадений. Молодые люди, которым поручалось
передать письмо в монастырь Св. Лазаря, не зная о содержании его, в свою
очередь перепоручали это дело другим, и в результате несчастные жертвы
случайности в награду за свое добродушие и услужливость переживали под
розгами довольно неприятные минуты и ощущения.
Для покинутых любовниц святые отцы нередко играли роль мстителей и
блестяще выполняли дело наказания легкомысленно относившихся к любви и
верности возлюбленных.
У Беранже имеется песенка, относящаяся к иезуитам и к наказаниям ими
учеников:

"Вы откуда, чернецы?"
"Из-под земли, вот откуда!"

И каждый стих заканчивается:

"И так мы бьем, мы все бьем
Красивых мальчиков красивые части тела".

То, что общественное мнение касательно телесных наказаний изменилось с
тех пор, когда "добрые отцы" Святого Лазаря упражнялись в телесных
наказаниях, ясно вытекает из случая, опубликованного в 1832 году. Аббат
Луизон, председатель одного из воспитательных заведений в Болонье, был
предан суду за то, что подверг наказанию плетью десятилетнего мальчика
Алексея. Президент судебной палаты, где рассматривалось дело, пожелал
узнать, каким именно образом была сделана послужившая для экзекуции Алексея
плеть. На этот вопрос подсудимый ответил, что плетка состояла из семи тонких
веревок с узелками на конце каждой из них. Когда же президент заявил аббату
Луизону, что, согласно показаниям школьных товарищей потерпевшего, каждая
веревка по толщине своей напоминала вставку для пера, а каждый узел был
величиной с добрую вишню, - подсудимый возразил, что свидетели стояли в
значительном отдалении от Алексея, ясно видеть не могли, были сильно
испуганы, и от страха предметы показались им значительно больше натуральной
величины. Прокурор выразил желание поглядеть на плетку, но аббат уклонился
от исполнения желания его, вследствие чего после десятиминутного совещания
был вынесен следующий приговор: так как подсудимый телесно наказал мальчика,
не имея на это никакого права, он приговаривается к штрафу в сто франков, к
двадцатидневному тюремному заключению и уплате судебных издержек.
Последней женщиной, наказанной плетью по суду во Франции, была графиня
де ла Мотт, принимавшая участие в краже пресловутого ожерелья, в свое время
заставившего о себе много говорить. История этого ожерелья относится ко
временам Марии Антуанетты и настолько всем известна, что мы не находим
нужным повторять ее здесь. Графиню приговорили привязать за шею к позорной
тачке и в обнаженном виде подвергнуть наказанию плетью. Затем постановлено
было выжечь на обоих плечах ее по букве В (воровка) и после всего этого
подвергнуть пожизненному заключению в тюрьме Сальпетриер. После произнесения
приговора графиня разразилась целым потоком брани и оскорбительных выражений
по адресу королевы и парламента, а во время совершения операции клеймения
сопротивление ее было настолько велико, что палачу еле-еле удалось
справиться с ней и исполнить свое дело.
Беззаконное наказание плетью и розгами женщины имели место в Париже и в
позднейшие времена. В ужасный период Французской революции, когда мясники,
хулиганы, бродяжки и всякий уличный сброд вообще взяли в свои руки власть
над страной, а также позднее, когда владычество перешло на сторону так
называвшейся "золотой молодежи", розга, разумеется, отдыху не имела. Во
время первого периода наблюдалось желание группы известных парижанок собрать
выгнанных из монастырей монашенок, чтобы затем подвергнуть их позорной
экзекуции. Наиболее известным случаем этого рода является дело девицы
легкого, но революционного поведения Тариан де Мерикур, высеченной публично
и притом самым жестоким образом шайкой женщин. Со стыда и ярости несчастная
лишилась рассудка и прожила еще двадцать лет в доме для умалишенных в
Шарантоне. Если ей удавалось избежать бдительного надзора сторожих, она
срывала с себя одежды и пыталась наносить себе столь же позорное наказание,
которое выпало на ее долю со стороны озверевшей толпы.
Когда наступил период реакции, ужасы со стороны "золотой молодежи" были
нисколько, кажется, не меньше. Партия эта, состоявшая из знатных
развратников, чистопробной интеллигенции, модных дам и профессоров теологии,
дошла до того, что с помощью картечи разрывала людей на части, закалывала
безоружных пленных и арестованных и подвергала телесному наказанию молодых
девушек. Женщин привязывали обыкновенно к "дереву свободы", раздевали догола
и секли плетью или розгами. Одну молодую барышню, почти подростка,
пятнадцати лет, самым издевательским образом наказали на улице розгами
только за то, что она поцеловала труп своего отца. Антитеррористы Парижа
окружали по вечерам помещения, в которых происходили собрания якобинцев, и
всячески издевались над последними. Так, они бросали в окна камни и нападали
на членов клуба, когда они выходили после заседания на улицу. Особенно
излюбленной мишенью для мести служили при этом женщины, которых они называли
"фуриями гильотины". Где бы ни показались эти особы, их сейчас же избивали
плетью, причем крики жертв террора еще более возбуждали злобу и ужас
якобинцев.

globus · 23.05.2010 18:31:38

ФЛАГЕЛЛЯЦИЯ ВО ФРАНЦИИ (Продолжение)

Французская литература последнего столетия особенно богата рассказами и
фактами из области телесных наказаний, вызвавших большое сочувствие среди
представительниц прекрасного пола. В большинстве случаев женщины сами так
"или иначе принимали здесь участие, о чем свидетельствуют приводимые ниже
примеры. Так, в Италии, равно как и во Франции, властвовал обычай, в силу
которого дамы избивали своих знакомых в постели в день "Избиения младенцев".
В этот день дамы имели право мстить за все оскорбления, нанесенные им
друзьями в течение целого года. Они заранее условливались ходить группами и,
нагрузившись различными орудиями наказания, с раннего утра отправлялись на
охоту. И горе было тому, несчастному, кто не сумел как следует запереться в
своем доме! Женщины нападали на него и оставляли свою жертву только после
того, как основательно наминали ей бока. Помимо этого, праздник превращался
еще в день избиения реальных младенцев Согласно обычаю, рано утром
начиналась порка детей, коей имелось в виду "запечатлеть в памяти
подрастающего поколения имевшие место при Ироде избиений".
Щедрой рукой досталось наказание на долю некоего хирурга по приказу
своей пациентки, французской принцессы. Врач этот был избит немилосердно.
Принцесса, позднее супруга Генриха IV, имела большую склонность к
политическим интригам. Во время гражданской войны Лиги она сделала попытку
обложить город Ажан податью в свою пользу. Попытка эта не удалась, и
принцесса вынуждена была спасаться бегством. При вполне понятной спешке
невозможно было озаботиться приобретением дамского седла, и беглянке
пришлось много миль проскакать, сидя на лошади за спиной правившего
всадника. Преодолевая массу опасностей, им удалось, наконец, счастливо
добраться в Узун (Овернь), но утомление, вызванное долгим путешествием и
неудобным положением на седле, не прошло для принцессы бесследно: у нее
развилась сильнейшая лихорадка, разбитость и ломота. Приглашенный хирург
быстро справился с взятой на себя задачей; несмотря на высокое знание своего
дела, врач этот отличался крупным недостатком: он не умел держать язык за
зубами. Повсюду слышались шутки хирурга относительно лечения и курьезов с ее
высочеством. Принцесса узнала о распространяемых на ее счет слухах и
положила конец выведшим ее из себя инсинуациям путем назначенной врачу
экзекуции. И все это по праву сильного!
Из архивов французского окружного суда извлекаем преинтереснейший
случай, относящийся к акту мести знатной дамы во времена царствования
Людовика XIV. Маркиза дю Тренель и госпожа де Лианкур проживали вблизи
Шомона; каждая из дам из кожи лезла вон, чтобы перещеголять свою соперницу и
выставить другую перед обществом в невыгодном для нее свете. Война велась во
всех смыслах обесточенная, и в конце концов маркиза пришла в отчаяние и
решилась на крайние меры. В сопровождении штата своей прислуги она
подкараулила госпожу де Лианкур, приказала вытащить несчастную женщину из ее
экипажа и... высекла розгами. Госдожа де Лианкур обратилась с жалобой в суд,
который вынес приговор, гласивший: Маркиза дю Тренель должна попросить у
потерпевшей на коленях прощения, обязуется уплатить двадцать тысяч рублей
штрафу за бесчестье и подвергается ссылке в места, расположенные вне
пределов суда, постановившего настоящий приговор. Довольно высокая плата за
удовольствие угостить свою соперницу порцией "березовой каши"! Несчастные
слуги поплатились еще хуже: несмотря на то, что они являлись только
исполнителями приказаний своей госпожи, их отправили на галеры.
В другом случае двух дам знатного происхождения уголовный суд
приговорил к тяжелому наказанию за то, что они, воспылав завистью к красоте
дочери мелкого арендатора и заподозрив в ее лице опасную для себя
конкурентку, приказали высечь ни в чем невинную девушку розгами. О графине
Дюбарри также рассказывается, что за какое-то нанесенное ей оскорбление она
прибегла к наказанию обидчицы розгами. Ей показалось, что маркиза фон Розен
подтрунивает над ней; когда же она рассказала о своем горе королю, то
Людовик, находясь в хорошем расположении духа, успокоил ее тем, что сказал:
"Ведь маркиза еще дитя; самым подходящим наказанием может послужить для нее
розга". Этот ответ короля дал графине Дюбарри повод вообразить, что ей
даруется право отомстить маркизе именно розгой. Воспользовавшись первым
визитом маркизы, Дюбарри, не долго думая, основательнейшим образом выполнила
акт мести. Маркиза фон Розен принесла жалобу королю, но Дюбарри в свое
оправдание сослалась на то, что, наказывая телесно маркизу, она точно
следовала инструкции, полученной ею от его величества. Интересно далее
утверждение многих придворных, которые уверяли, что Людовик во время
экзекуции находился в укромном местечке и с удовольствием наблюдал за
процедурой порки маркизы.
Придворный шут герцога Феррарского, Гонелла, приехал во Флоренцию,
чтобы здесь сыграть свою свадьбу. Возвратившись после свадебного
путешествия, он позволил себе по адресу своей госпожи неуместную шутку,
которая обошлась ему слишком недешево. Уверив герцогиню, что молодая жена
его страдает глухотою, он убедил затем последнюю в том, что герцогиня глуха
и ничего ровно не слышит. Во время представления супруги шута ко двору между
обеими дамами, одной, знатной, и другой, низкого происхождения, произошел
чрезвычайно комичный разговор, ибо каждая из них, будучи уверена в том, что
ее собеседница одержима глухотою, говорила обычные при дворе и представлении
комплименты, буквально надрывая при этом глотку. Окружавшее обеих женщин
общество еле-еле удержалось от хохота и с необычайными усилиями старалось
придать своим физиономиям серьезное выражение. Когда герцогиня узнала сущую
правду, она не подала вида неудовольствия, но в глубине души решила
отомстить шуту.
Как-то утром она приказала позвать шута к себе; когда последний вошел в
комнату, дверь за ним была заперта на ключ, причем его окружила целая банда
женщин, вооруженных прутьями, иного обещавшими уже при одном поверхностном
взгляде на них. "Ну-с, каналья! Сейчас тебя будут наказывать! Я научу тебя,
как шутить с такими дамами, которые по своему общественному положению стоят
неизмеримо выше твоей жены!" - сказала герцогиня. Шут упал на колени,
сожалел о своем поступке, слезно просил прощения и умолял до наказания
выслушать еще одну просьбу. Получив разрешение и не вставая с колен,
придворный шут сказал: "Высокоуважаемая госпожа, и вы, почтенные дамы! Имею
честь попросить только об одном: пусть первый удар нанесет мне та из вас,
которая когда-либо и каким бы то ни было образом совершила поступок против
чести". Само собой разумеется, что герцогиня не пожелала начать лично
экзекуцию и приказала сделать это кому-либо из пожилых дам, но эти последние
решительно отказались выполнить приказание. Молодые девушки, невзирая на
строгий этикет, расхохотались, прутья полетели в угол, и Гонелла был спасен.
Точно такой же хитростью избавился от опасности французский поэт
Клопинель: за сочиненные им сатирические и неприличные стихи, посвященные
прекрасному полу, фрейлины двора Карла Красивого порешили наказать
невоздержного на злые шутки поэта розгами, но находчивость спасла его так
же, как и Гонеллу.
У Брантома описан случай, в котором некоторая принцесса фигурирует в
качестве судьи над иезуитом, достойно ею наказанным. Дело в том, что Филипп
II Испанский вздумал вступить во второй брак со своей племянницей, дочерью
Максимилиана II и вдовой Карла IX, короля французского, Принцесса отвергла
предложение короля Филиппа II, после чего последний вместе со своей сестрою,
матерью принцессы, обратился за содействием к одному из отцов иезуитов,
славившемуся своей ученостью, образованностью и эрудицией. Но иезуит этот
тщетно пустил в ход всю силу своего красноречия: принцесса оставалась
непреклонной. Когда повторные попытки иезуита слишком надоели принцессе, и
когда тот, несмотря на предостережения ее высочества, продолжал убеждать ее
согласиться на предложение Филиппа, - принцесса приказала высечь его плетью,
и высечь притом самым жестоким образом.
В одном издававшемся в Германии иллюстрированном журнале был напечатан
рассказ, главным действующим лицом которого является некая парижанка.
Эксцентричная особа эта держала при себе монашенку, исполнявшую роль не
только духовника, но и палача, ибо два раза в неделю аккуратнейшим манером
наказывала розгами свою госпожу, разумеется, с полного согласия последней.
Дама принадлежала к высшей парижской аристократии, и потому разоблачения о
подобной жизни ее произвели огромное впечатление во всех слоях населения
Парижа и далеко за пределами его. Кто мог бы подумать, что наутро по
возвращении со светского бала, красавица босиком и в одной сорочке
пробиралась по длинному, вымощенному кирпичом коридору в домашнюю часовенку
свою, где поджидали уже вооруженные пучками розог святые сестры...
Раздавалось приказание улечься на холодных ступенях алтаря, и начиналась
далеко не бутафорская экзекуция... Обратный путь в свои роскошные хоромы
парижанка, по приказанию монахинь, должна была проделать ползком на коленях.
В заключение настоящей главы приводим описание одного французского
"Клуба розог", почерпнутое нами из старого французского романа. Клуб этот
был основан незадолго до владычества террора, причем дамы, состоявшие
членами этого веселого кружка, с очаровательной элегантностью угощали друг
друга ударами розог. Экзекуции предшествовал обыкновенно допрос особым
комитетом, и если последний находил свою сестру виновной в каком-либо
проступке, то приговор немедленно приводился в исполнение: подсудимую
раздевали и наказывали определенным количеством ударов березовыми прутьями.
Если отнестись к упомянутому выше роману, и в частности к упоминанию о
столь оригинальном клубе с доверием, то состоявшие членами клуба дамы самого
высшего общества без всяких церемоний наказывались розгами от рук своих
товарок по убеждению. Аристократки эти изображаются в романе учредителями
новых веяний, они, по словам автора, задавали в обществе тон, изобретали
моды, некоторые из которых имели большое сходство с костюмом нашей
прародительницы Евы.

globus · 23.05.2010 18:32:36

РОЗГА В ГЕРМАНИИ И ГОЛЛАНДИИ

Рассмотрев телесные наказания во Франции, мы переходим к прочим
государствам континента: Голландии, Германии, Австрии и Польше, в каждом из
которых телесные наказания носили свой собственный отпечаток, имели свои
особенности и обычаи. Как в Германии, так в Австрии, Голландии и Польше
существовали позорные плацы или площади, воздвигались позорные столбы,
процветали тюрьмы и другие исправительного характера учреждения. Не менее
часто прибегали к розге в этих государствах и в домашней обстановке, причем
плетка не была в загоне также и среди представителей педагогического и
юридического мира.
В различных городах Германии позорный столб водружался на рыночных и
базарных площадях; преступников обыкновенно раздевали, причем экзекуцию
производил специально для этой цели содержавшийся палач. Орудием наказания
служили березовые розги, число ударов доходило иногда до семидесяти. Среди
зрителей преобладающий элемент составляли представительницы прекрасного пола
всех возрастов, которые взирали на процедуру наказания с нескрывамым
удовольствием. Розга в домашнем применении была так хорошо известна им, что
они не ощущали ни малейших укоров совести, когда наблюдали за взмахами ее в
публичном месте.
В Австрии, Голландии и Германии родители нисколько не церемонились даже
с вполне взрослыми детьми своими и частенько наказывали их розгами дома либо
отправляли на известный срок в специальные исправительные заведения.
Особенно могучим лекарством считалась розга от влюбчивости в период полового
созревания и, разумеется, чаще всего тогда, когда предмет любви так или
иначе приходился родителям не по нраву.
Сын одного из именитых купцов столицы Голландии, Амстердама, безумно
влюбился в дочь бургомистра. По целым неделям он буквально не прикасался к
пище, не пил, не спал и временами походил на человека, лучшим местом
пребывания которого может явиться сумасшедший дом. Озабоченный состоянием
сына, отец юноши приглашал знаменитейших врачей города, но все предписания
последних никакого влияния на здоровье молодого человека не оказывали. В
один непрекрасный для юноши день отец его нашел случайно письмо,
адресованное сыном даме своего сердца. Все стало купцу ясно, диагноз
немедленно определился, а вместе с ним изменился и способ лечения больного.
Врачей в дом более не приглашали... Юношу отправили в исправительное
заведение, где несколько добрых порций "березовой каши" совершенно избавили
молодого больного от не менее "молодой мечты любви"...
Воспитанники учебных заведений находились с розгой в самых близких,
хотя и далеко не дружественных отношениях, причем на недостаток в количестве
ударов никто из них пожаловаться не мог. Чаще всего били по рукам, хотя
доставалось и другим участкам молодого тела. До конца прошлого столетия в
Гронингене существовал обычай, в силу которого пред каникулами ученики
должны были прыгать через обруч, в то время как учитель награждал их ударом
розги по тому месту, откуда у всех людей обыкновенно растут ноги. Иногда
учитель с расставленными ногами становился у ворот школы и проделывал ту же
самую церемонию, т. е. награждал проскальзывавших через "тоннель" учеников
ударами розги.
Что касается древних германских законов, то по отношению к телесным
наказаниям их можно было смело назвать щедрыми. Тюрьмы и исправительные
заведения щеголяли целым арсеналом орудий такого сорта, как плети, палки и
березовые прутья. В смысле постановления приговора о телесном наказании
судьи и члены магистратуры пользовались вполне неограниченной властью. В
исправительных тюрьмах, главный контингент обитателей которых составляли
несчастные женщины, очень часто томились лица совершенно невинные,
попадавшие сюда либо по капризу знатных мира сего, либо из особых
соображений бессердечных родственников. Экзекуции над женщинами полагалось
производить женщинам, причем разрешалось снимать только верхнее платье. На
самом же деле в огромном большинстве случаев наказывал тюремный сторож,
предварительно совершенно обнажая свою жертву.
Телесному наказанию в Германии сплошь и рядом подвергались не имевшие
оседлости бродяги и те приезжие, которые по недостатку материальных средств
были лишены возможности отправиться на родину. Усердные экзекуции
назначались также виновным в преступлении против шестой доведи. Иллюстрацией
этого служат старинные вышивки, на которых увековечены сценки наказания
женщинами стоящих пред ними на коленях рыцарей. В песнях нибелунгов из
древнегерманского эпоса поется, как божественный супруг, рыцарь Зигфрид,
наказывал телесно свою супругу Кримжильду за то, что она выдала тайну,
которую он ей под секретом рассказал. Далее, княгиня Гудрун была привязана к
железной кровати и избита ветвями терновника по приказанию озлобленной
королевы за то, что осмелилась отказаться выйти замуж за отвратительного
внешностью королевича.
Как мы уже упоминали выше, иезуиты благославляли применение розги, в
особенности как средство для наказания молодых девушек. Здесь уместно
упомянуть о Святой Кресценции, которая безгранично верила в могущество
розги. Испытав плодотворное влияние розги на себе, она советовала всем
широкое применение ее. Как-то раз к ней за Советом обратилась одна из ее
двоюродных сестер, семнадцатилетняя красавица-дочка которой была влюблена в
красавца-соседа. Святая Кресценция попросила прислать молодую девушку к
себе, а уж средство у нее имеется. "Великолепное средство", - сказала она.
Лишь только Мариела - так звали юную красавицу - вошла в дом своей святой
родственницы, как последняя предстала пред ней с огромной розгой в руках.
Через несколько минут гостья украсилась синяками и кровоподтеками. Помимо
этого, матери влюбленной девушки преподана была инструкция повторного и
более частого применения предпринятого Кресценцией лечения вплоть до
достижения Мариелой девятнадцатилетнего возраста. Несчастной девушке ничего
другого, кроме повиновения решению святой родственницы, не оставалось, и,
когда мать ее не имела времени или сил лично заняться "лечением", "больную"
отправляли для систематических экзекуций к родственницам...
В школах при церквях и монастырях били щедро и часто. Известные
аугсбургские монашки, известные под именем "Монашек в сапогах", вследствие
того, что зимою должны были надевать на ноги маленькие сапоги, содержали
школу для мальчиков, в которой обучались ученики в возрасте от восьми до
десяти лет. Если кто-либо из них должен был быть наказан, то его заставляли
влезать головой в отверстие печи таким образом, что нижняя часть туловища
вместе с нижними конечностями оставалась снаружи. Затем наказуемого
раздевали и основательным образом обрабатывали розгой.
В немецких гимназиях исполнение телесных наказаний поручалось так
называемому "синему человеку", но в школах, находившихся в руках самих
иезуитов или их последователей, экзекуция производилась непосредственно
"господином учителем". В огромном большинстве случаев подобные школы
учреждались для совместного обучения мальчиков и девочек, и последних так же
часто секли, как и первых. В свое оправдание иезуиты обыкновенно говорили,
что розга представляет собою "необходимую, существенную составную часть
целого". И если считать только что приведенное положение исходной точкой
иезуитских понятий, то частое злоупотребление розгой ничего удивительного
собой представить не может. Случаи с патером Мареллем в Баварии и одним
аббатом из Гента произвели большой переполох и долго считались
сенсационными. Аббат этот был одержим форменной страстью к раздаче ударов
направо и налево. Очень часто он бил учеников вверенной ему школы
собственноручно, а если, вследствие какой-нибудь причины, присутствовать в
том помещении, где происходила экзекуция, не мог, то уж во всяком случае
заглядывал в окошко. Святые отцы безумно радовались случаю пустить розгу в
ход и, мало того, любили при этом отпускать специальные шуточки. Ударить
один раз розгой по руке обозначалось выражением "положительная степень".
Порка по седалищным частям называлась на их условном языке "сравнительной
степенью", форменная же экзекуция, произведенная по всем правилам
иезуитского искусства, нашла название "превосходной степени".
Любовное отношение к порке, развитое и вскормленное иезуитами,
мало-помалу явилось достоянием семьи, и очень часто экзекуция в превосходной
степени доставалась детям не только в школе, но и дома. До этого периода
телесное наказание во многих германских государствах, особенно в гессенских
владениях, рассматривалось как политическое преступление. Неожиданно в
высший государственный совет Пруссии было внесено предложение об
обязательном введении телесного наказания, но оно отвергнуто большинством
голосов.
Некий субъект, содержавшийся недавно в одной из тюрем Германии, описал
после своего освобождения различные роды и виды новых методов, введенных в
деле телесного наказания. Многие из них по своей натуре представляются
настолько жестокими, что не слишком зверское применение плети является по
сравнению с этими новыми методами буквально благодеянием. Малейшие уклонения
от существующего в тюрьме режима карались публичным выговором. Присутствие
всех тюремных служащих или же лишением известных свобод и преимуществ,
изредка допускающихся а домах заключения. Далее следовал карцер, сокращенная
пища, доходившая до хлеба и воды, лишение постели, кандалы и - как крайняя
мера - специальный стул. Стул этот представлял собою нечто вроде деревянного
кресла; преступник усаживался на него, причем шея, грудь, живот, верхние и
нижние конечности стягивались особым кожаным ремнем. Благодаря давлению
последнего, происходила задержка в кровообращении, что влекло за собой
чрезвычайно неприятные ощущения. Случалось, что провинившихся заставляли
сидеть на таком стуле шесть часов кряду, пока изо рта, носа и ушей их не
показывалась кровь. Крики и стоны несчастных невозможно было в таких случаях
выносить.
Хотя Польша и не существует уже больше как отдельное государство, тем
не менее поляки сохранили особый отпечаток, ярко характеризующий как их
национальность, так и особую манеру этого народа жить. Воспитание детей и
содержание прислуги не обходится без телесного наказания, которое занимает
при этом удивительно видное место. В те времена, когда все крестьяне были
крепостными, жестокие порки являлись чем-то понятным, само собой
разумеющимся, и много трудов стоило "барам" отучиться от веками присвоенного
им преимущества. Когда был обнародован царский указ о даровании свободы и
крепостные, почуяв свое право, уклонялись от производства работ, польские
помещики все-таки прибегли к экзекуциям. Один из шляхтичей выразился так: "С
нашими рабами уже просто и выдержать нельзя, они от рук отбились с тех пор,
как вообразили себя свободными людьми. Прежде чем уехать из дому, я приказал
хорошенько высечь десятокдругой мужчин и женщин: пусть они на своей шкуре
почувствуют, что я еще их господин и повелитель. Недавно я, вообразите себе,
застал повара на кухне в обществе других дворовых, и он объяснял им их новые
права! Само собой разумеется, я приказал хорошенько наказать этого каналью
плетью!"
Богатые поляки содержали огромный штат дворни и поддерживали известную
субординацию исключительно при содействии плети, розог и других подходящих
инструментов. Каждое отступление от заведенного порядка, каждое не
пришедшееся по вкусу блюдо наказывалось жестокими порками. В определенный
день и час накануне Пасхи хозяйки-польки имели обыкновение наказывать весь
штат прислуги. Всех дворовых собирали в одно помещение, сюда являлась барыня
с плетью в руках и, не делая никакой разницы между полом, возрастом и
положением, била по очереди всех своих верноподданных. Что касается девушек,
то и они не избегали экзекуций, с той только разницей, что их наказывали не
прилюдно, а каждую в той комнате, в которой она жила.

globus · 23.05.2010 18:33:27

НАКАЗАНИЯ В ВОЙСКАХ

Долгое время среди наказаний в войсках телесные занимали первое место.
Древние римляне послужили примером для других наций, что мы ясно видим из
сочинений Ливия, Полибия и Тацита, Большинство европейских народов
производило в позднейшие времена наказания в войсках с помощью палки, причем
неоспоримым является тот факт, что в период Тридцатилетней войны величайшие
полководцы представляли собой также и самых завзятых палачей.
Первыми, кто отказался от телесного наказания в войсках, явились
французы, сохранив в армии только тюремное заключение и смертную казнь. В
своде военных постановлений у французов имеется не менее сорока пяти
преступлений, караемых смертной казнью; двадцать шесть проступков влекут за
собой тюремное заключение от пяти до двадцати лет, с прибавлением или без
оного так называемого le polet, т. е. пушечного ядра, прикрепляемого к ноге
или туловищу с помощью особой цепочки. Девятнадцать преступлений караются
принудительными работами или галерами, но не свыше трех лет содержания или
заключением в специальных работных домах.
Приводимые ниже примеры ясно показывают, как высоко оцениваются во
французских войсках наказания: за дезертирство полагается три года и
упомянутое выше ядро. Преступник должен тащить за собой на цепи ядро в
восемь фунтов весом и работать, зимой восемь часов, а летом - десять часов в
день. В нерабочее же время он содержится в одиночном заключении в отведенной
для него камере, повторное дезертирство полагается десять лет "с ядром", же
побег совершен с поста, то к означенному сроку прибавляется еще два года.
Если лицо военного звания я инициатором бунта, то ядро - двойного веса. За
непослушание в мирное время виновные наказуются шестимесячным тюремным
заключением. За угрозы начальнику - год тюрьмы с закованием в цепи; если же
преступление это было совершено при наличности оружия в руках, срок
заключения удваивается. Десятью годами закования в цепи или смертной казнью
карается нанесение начальнику оскорбления действием; за промотание казенной
аммуниции - два года на цепь, за продажу или залог оружие - пятилетнее
содержание на цепи.
Вот только некоторые наказания, введенные во французской армии.
Пруссии существует два типа, или разряда, солдат, ййовобранец вступает
в первый разряд, причем ни офицер, ни унтер-офицер не могут ни бить, ни
оскорблять его бранными словами. Если же по приговору военного суда нижний
чин переводится во второй разряд, то его уже можно и бить, и вообще
применять к нему различные строгости, в зависимости от совершенного им
преступления или проступка. На войне удары наносятся плоской частью клинка
палаша, если экзекуция предпринимается по приговору суда, то производит ее
обыкновенно унтер-офицер с помощью особых небольших палок либо в караульном
помещении, либо в палатках и непременно в присутствии всех сослуживцев
наказуемого. Приведение наказания в исполнение в частном помещении без
свидетелей строжайше запрещается.
Каждый командующий офицер имеет право наложить на подведомственного ему
нижнего чина, переведенного во второй разряд, телесное наказание по своему
усмотрению, но количество ударов все-таки ограничивается сорока. Преступника
обыкновенно не раздевают совершенно, а оставляют в нижней рубашке и тиковой
куртке. Если переведенный в разряд штрафованный ведет себя хорошо, то он
может быть с соответствующими почестями снова переведен в первый разряд; во
время церемонии восстановления его в потерянных правах, над ним развевается
полковое знамя, и при всех товарищах ему возвращаются все внешние отличия в
форме.
В прусских кадетских корпусах телесное наказание строжайше запрещено
законом; каждое оскорбление действием почитается здесь оскорблением чести.
Лет тридцать-сорок тому назад потсдамских кадетов в возрасте от одиннадцати
до четырнадцати лет наказывали еще изредка розгами. Один из генералов,
пытавшийся наказать воспитанника кадетского корпуса в Берлине, в котором
содержатся мальчики от четырнадцатилетнего до восемнадцатилетнего возраста,
встретил решительное сопротивление. Кадет убежал в спальную комнату,
вооружившись предварительно своей шашкой. Когда дверь в дортуар была
выломана, отчаянный юноша ранил первого подвернувшегося лейтенанта в руку,
причем и самому генералу достался меткий удар по голове, повредивший кожные
покровы. Другой кадет, которого собирались наказать, вырвался из рук
палачей, выбросился через окно на улицу и тут же на мостовой скончался от
сильных ушибов и сотрясения мозга.
В Австрии, как и в России, также практиковались телесные наказания в
войсках, со шпицрутенами и палкой во главе. При назначении наказания
количество ударов находится здесь в зависимости от состояния здоровья
преступника, но выше пятисот никогда не доходит. При наказаниях шпицрутенами
выстраивается сто человек солдат, причем наказуемый в самых крайних случаях
пробегает сквозь этот строй шесть раз.
Телесное наказание, равно как и шпицрутены, могут быть назначены только
простому солдату; при экзекуции наказуемый обычного своего платья не снимает
Бьют в Австрии не концом палки, а продольной частью ее, причем сама палка
должна быть не толще ружейного ствола и хорошо обстругана.
У богемцев, венгерцев и валахов телесное наказание практикуется очень
часто.
В Венгрии каждый офицер может по своему произволу назначать любому из
солдат телесное наказание. Стоит только показаться с расстегнутой пуговицей,
поздно явиться на службу или вывести недостаточно хорошо убранную лошадь,
как офицер тут же заставляет солдата улечься и отдает приказание выпороть
провинившегося. Только что произведенный офицер и тот может за малейшую
оплошность наградить нижнего чина "березовой кашей". Рассказывают, что некий
начальник пожурил подведомственного ему молодого гусарского лейтенанта за
то, что во вверенной ему части замечается отсутствие надлежащей дисциплины.
Лейтенант извинился и попросил разрешения применять телесные наказания в
более обширных размерах, чем это обыкновенно практикуется. "Через месяц я
восстановлю полный порядок", сказал он. Разрешение было дано, и лейтенант
сдержал данное генералу обещание. Но за все это время у него не было ни
одной покойной минуты, ни один день не проходил без экзекуций, и все-таки в
конце концов в команде начала царить образцовая дисциплина.
В бельгийской армии, со времени воцарения короля Леопольда, применение
палки совершенно в войсках оставлено.
В Португалии провинившихся солдат наказывают саблей. Капрал
набрасывается на виновного и плоской поверхностью клинка бьет его по спине.
В данном случае требуется только осторожность, но и известная опытность, ибо
подобный удар так сильно отзывается на всем организме, что нередко
следствием его является чахотка или подобные заболевания; сначала может
показаться, что наказанный остался невредимым, но рано или поздно, особенно
при неумелом ударе, более или менее опасные явления все-таки сказываются.
Свод военных постановлений североамериканских Соединенных Штатов вовсе
исключает телесные наказания; тем не менее нечто подобное имеется и там, а
именно "ядро и цепи", представляющиеся чрезвычайно болезненными. В военное
время то здесь, то там прибегают также и к палочным ударам.
В течение долгого времени после 1689 года в английской армии телесное
наказание являлось одним из главных за всякие военные преступления и
проступки. Военные суды сначала пользовались правом назначать наказания в
любом размере, и нередко солдат запарывали до смерти. В конце последнего
столетия очень часто постановлялись приговоры, в силу которых виновные
присуждались к пятистам и даже восьмистам ударам.
В своем сочинении "Заметки о военных законах" сэр Чарлз Нейпир писал в
1837 году, что за сорок лет до появления его книги в свет ему приходилось
присутствовать на таких экзекуциях, где преступники-солдаты получали очень
часто от шестисот до тысячи ударов и исключительно по приговору полкового
суда, причем нередко солдат выписывали из госпиталя для того, чтобы дать им
недополученное ими сполна количество ударов, невзирая на то, что раны от
первой порции не успели как следует залечиться. У офицеров и унтер-офицеров
были постоянно в руках тростниковые палки, которыми они угощали солдат
направо и налево за малейшую со стороны последних неосмотрительность, очень
часто поставленную в вину совершенно напрасно. В 1792 году сержант Грант был
присужден к двум тысячам ударов за то, что допустил переход двух гвардейских
барабанщиков на службу в Ост-Индийское общество. Да, в блаженной памяти
времена никаких границ при назначении телесных наказаний, как мы видим, не
существовало, и военный суд мог засечь и засекал солдата до смерти!
В 1811 году в парламенте возникло первое движение против применения в
войсках телесного наказания, по крайней мере, в мирное время. Сэр Фрэнсис
Бердетт предложил вниманию Палаты Общин случай, в котором один солдат, член
городской милиции в Ливерпуле, был приговорен к двумстам ударам за то, что
вместе с товарищами пожаловался на плохую выпечку хлеба и затем написал по
этому поводу язвительные стихи. Наказание было после понижено на полтораста
ударов, т. е. всего назначено было пятьдесят. На запрос последовал ответ,
что приговор состоялся не за сочиненные солдатом стихи, а за то, что
обвиняемый явился подстрекателем опасной шайки пьяниц, сославшихся на плохой
хлеб только чтобы поднять бунт. Даже сам осужденный находил назначенное ему
наказание весьма скромным. На этом и закончилась первая попытка, но в
следующем году сэр Фрэнсис возобновил свое ходатайство, причем самым
энергичным образом настаивал на уничтожении в армии телесных наказаний. Хотя
его предложения и были отвергнуты, они тем не менее имели чрезвычайно
благотворное влияние, и герцог Йоркский внес предложение об ограничении
чрезмерных злоупотреблений с применением "кошки". За исключением тяжких
преступлений, количество ударов, назначаемых компетенцией полкового суда, не
должно было превышать трехсот, и одно это обстоятельство необходимо было
считать большим шагом вперед.
В 1851 году один солдат был приговорен в Динапоре к тысячи девятистам
ударам (1900!) плетью, причем сэра Эдварда Пачета упрекали в
слабохарактерности, ибо он уменьшил наказание до 750 ударов. В 1829 году
военные суды имели право назначать не более трехсот ударов, в 1832 году и с
этого числа была сбавлена целая сотня. В 1847 году количество понизилось до
пятидесяти, а в 1859 году преступления в войсках были подразделены на
различные категории, причем самые тяжкие из них карались телесным
наказанием, и то только в тех случаях, когда в лице преступника правосудие
имело дело с рецидивистом.
В 1876 году парламенту было доказано, что телесные наказания 1)
являются бесчеловечными; 2) обесчещивают человеческую личность, 3) не имеют
никакого исправительного явления; 4) препятствуют правильному вступлению в
войска новобранцев. Основания эти взяли верх над старыми предрассудками, и
телесные наказания в мирное время в английской армии окончательно
уничтожены.

globus · 23.05.2010 18:34:32

НАКАЗАНИЯ В ВОЙСКАХ

ВОЕННЫЕ НАКАЗАНИЯ. ЭКЗЕКУЦИЯ ЗОМЕРВИЛЛЯ

Инструментом для выполнения телесных наказаний являлась в британской
армии кошка о девяти хвостах. В "Военном Словаре" Джемса этот инструмент
рисуется "плетью девятью веревочными концами, снабженными узлами, корой
наказывались солдаты и матросы, - иногда кошка была только о пяти концах".
Предание приписывает это изобретение Вильгельму III, ибо до его прибытия в
Англию применявшаяся в войсках плеть состояла только из трех концов. Военная
"кошка" представляла собою оружие, имевшее приблизительно восемнадцать
дюймов в длину, с десятью такой же длины концами, каждый из которых был
снабжен пятью или шестью узлами, которые были до того вытянуты и
запрессованы, что концы их производили впечатление роговой поверхности.
В "Автобиографии рабочего" Зомервилль поделился с читателями теми
сведениями, которые он приобрел в области применения плети в то время, когда
был простым армейским рядовым. В 1832 году он был судим военным судом за
недостойное солдата поведение в день 28 мая, когда он без соизволения сошел
с лошади, состоя учеником кавалерийской школы, и не захотел, несмотря на
приказание, снова забраться на седло". Мы считаем излишним касаться здесь
справедливости вынесенного Зомервиллю вердикта: несколько времени тому назад
вопрос этот явился предметом чрезвычайно интересных обсуждений.
Военный суд признал подсудимого виновным и приговорил к "двумстам
ударам, причем время и место приведения приговора в исполнение вполне
зависит от усмотрения командующего его частью офицера". Наказание состоялось
в день произнесения приговора, после обеда. Полк построился в четыре колонны
и занял дворовые стены кавалерийской школы. Для офицеров была отведена
особая площадка. Тут присутствовали полковой врач, госпитальный сержант и
два лазаретных служителя-санитара. У находившегося здесь же сержанта был в
руке зеленый мешок (в нем хранилась пресловутая "кошка"), и, кроме того, по
"кошке" в руке удержали кузнец Симпсон и полковой барабанщик. Рукоятки
плетей были сделаны либо из дерева, либо из китового уса; они имели в длину
два фута. Концы веревок были так же длинны, как в обыкновенных плетках, но
по толщине они были в три раза, по крайней мере, ужаснее первых. На каждом
конце имелось по шести твердых узлов. Тут же находились заранее
приготовленные скамья и стул; на них стояло ведро воды, лежали несколько
полотенец, предназначенных для наложения на спину преступника, и чашка, из
которой обыкновенно наказываемому дают испить водички, если он впадает в
бессознательное или обморочное состояние. К одной из стен была приставлена
лестница, и с нее спускались несколько крепких веревок с узлами. Когда
Зомервилля ввели во двор, один из офицеров прочитал приговор и затем сказал
ему: "Сейчас вас будут наказывать. Раздевайтесь!" Зомервилль не заставил
повторить приказание и разделся до брюк включительно, после чего был
привязан руками и ногами к упомянутой выше лестнице таким образом, что грудь
его и лицо были прижаты к ней, а сам он лишен был возможности пошевелиться.
Стоявший за Зомервиллем с карандашом и бумагой в руках сержант, обязанность
которого должна была, между прочим, заключаться в ведении счета ударов,
скомандовал: "Симпсон, исполняйте вашу обязанность!" "Обязанность"
началась... "Кошка" два раза закружилась над головой и отвесила удар, затем
веревки ее были быстро проведены палачом через пальцы своей левой руки (для
удаления приставших к концам кожи, мяса и крови), снова инструмент засвистал
над головой, опустился на несчастного т. д.
Далее рассказчик говорит: "Симпсон после приказания вооружился кошкой,
хотя я сам этого, разумеется, не видел; помню только, что вскоре ощутил
оглушающее чувство боли между лопатками, пониже затылка; боль эта пронизала
все тело до кончиков пальцев на руках и ногах включительно; по сердцу же она
резанула меня словно ножом. Сержант-майор закричал "раз!", а я подумал, что
Симпсон сделает очень хорошо, если теперь ударит не по тому же самому месту.
Второй удар пришелся несколько глубже, и я сейчас же решил, что первый в
сравнении с этим должен считаться нежным и приятным... Третий удар пришелся
по правому плечу, четвертый - по левому. Плечи же мои оказались настолько же
чувствительными, как и все тело, и мышцы мои дрожали с головы до ног. Время
между одним ударом и другим проходило для меня в смертельном страхе, и
все-таки оказывалось, что каждый удар наступал слишком быстро. Пятый
пришелся снова по спине; это был ужасный удар, и когда сержант воскликнул
"пять!", то я мысленно стал считать и сказал себе, что мною пережита лишь
сороковая часть общего количества, доставшегося на мою долю. После двадцать
пятого удара сержант закричал: "Стой!". Симпсон отошел в сторону, его место
занял молодой барабанщик. Он нанес мне несколько ужасных ударов по ребрам;
вдруг раздалось чье-то приказание: "Выше, выше!". Боль в легких ощущалась
еще сильнее, нежели прежде была она на спине; мне все казалось, что вот-вот
они вовсе лопнут. Я поймал себя на том, что с губ моих срываются звуки
страдания; чтобы не выказывать стонами малодушия, я зажал язык между зубами
и сделал это с такой энергичностью, что почти прокусил его. Кровь с языка,
губ и еще откуда-то из внутреннего органа, разорванного, очевидно, под
влиянием нечеловеческих мучений, едва не задушила меня. Лицо мое совершенно
посинело. Всего пока я получил пятьдесят ударов, самочувствие было таково,
будто всю жизнь я провел в муках и терзаниях, причем то время, когда жизнь
была для меня праздником, представлялась мне сном давно прошедшего
времени...
Снова Симпсон принялся за обработку моего тела. По всем вероятиям, ему
показалось, что он - мой друг и приятель, ибо удары стали гораздо слабее и
менее остры: они походили на тяжелый груз, опускающийся на мою кожу. Сержант
снова произнес: "Симпсон, исполняйте свою обязанность", после чего удары
пошли посильнее, но, как мне показалось, и потише. Трудно передать, как
тяжело протекло то время, пока сержант просчитывал в третий раз двадцать
пять! Затем явился снова барабанщик, и, когда этот довел количество ударов
до сотни, распоряжавшийся экзекуцией офицер крикнул: "Стой! Довольно! Он еще
молодой солдат!"
Преступника освободили от веревок, наложили на его спину мокрые
полотенца и отвели в лазарет. Там стали прикладывать мокрые холодные
примочки, но от них заметного улучшения не наступало: по целым дням
Зомервилль не был в состоянии сдвинуться с места, и при перекладывании
примочек служители принуждены были поднимать несчастного.
При восшествии на престол Англии первого короля Георга один из солдат,
попавшийся на улице с дубовой тросточкой в руках 25 мая, был предан суду как
государственный преступник. Дело в том, что ношение тросточек считалось для
солдат эмблемой приверженности Стюартам и ненависти к Ганноверскому дому. И
даже такие солдаты, которые уличались в ношении не палок, а только дубовых
листьев, засекались почти до смерти. Правда, не только военные, но и
штатские наказывались за то, что День реставрации праздновали таким именно
образом, и нередко мирные граждане то подвергались телесному наказанию, то
заключались в тюрьмы, то присуждались к уплате чувствительных денежных
штрафов.

globus · 23.05.2010 18:35:17

ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ ВО ФЛОТЕ

Английский флот существует уже добрых тысячу лет, десять столетий гордо
развевается его флаг, несмотря на войны и штурмы, и весь этот период
начальство секло матросов, и секло самым щедрым образом! И если
девятихвостовая "кошка" не могла пожаловаться на бездействие на суше, то уж
на море она могла смело считаться составной частью, элементом жизни моряка.
В армии существует один только закон, применяемый полками, да еще особые
наказания в различных корпусах. Что касается флота, то здесь считаются
действительными все законоположения, изданные с 1749 года и предназначенные
для самых тяжких преступлений, и, кроме того, обычные наказания, цель
которых заключается в приведении в повиновение беспокойного и
противоречивого духа матросов, набранных во всех странах принудительным
образом и сошедшихся для служения под английским флагом. Помимо этого, в
разное время издавались приказы, приказания и дополнения, относящиеся к
исправлению прежних законов в смысле смягчения наказаний и особенно смертных
приговоров, не составлявших во флотской среде Англии большой редкости.
В конце прошлого столетия система телесных наказаний у моряков была
куда более развита, нежели в сухопутных войсках; капитан судна, по своей
власти, являлся и судьей, и присяжным заседателем. Ни один король не мог так
свободно распоряжаться спинами своих верноподданных, как капитан самого
незначительного военного суденышка над находившимися у него на борту
матросами. Одного только желания капитана достаточно было для того, чтобы
содрать кожу со своего матроса, и при этом ни одна душа - за исключением,
разве, судового врача, - и дерзнуть не могла обратить его внимание на
совершаемое беззаконие. Мэрриэт рассказывает о капитане маленькой канонерки,
который приказал всыпать своему матросу пять дюжин ударов за то, что тот
плюнул на палубу. Такие факты встречались сплошь и рядом, и их вовсе не
следует относить к фантазии авторов или историков. Боцманы не разлучались
обыкновенно с бамбуковыми палками, у младших офицеров постоянно находились в
руках линьки, которыми они "подбадривали" людей при работе. Не брезговали
также концами толстых веревок, и нередко можно было видеть, как молодой
безусый гардемарин наказывал старого и опытного, но не имеющего чина моряка.
Подобные факты считались вполне обычным явлением, о возмущении и речи,
кажется, тогда быть не могло.
Тридцать три года тому назад во флотилии Лорда Винцента по воскресеньям
происходило приведение наказаний в исполнение. "Оживлению" при этом,
казалось, и конца не было: по звонку колокольчика, в одном месте секли
розгами, в другом дрались на рапирах, там делали выговор, здесь вешали...
Точно так же, как преступников на суше водили по городу и наказывали
плетью привязанными к тачке, так и матросов наказывали по "флотилии", с той
только разницей, что наказание последних было несравненно тяжелее. Если,
например, моряк был приговорен к тремстам ударам "по флотилии", к команде
которой он принадлежал, и эта флотилия состояла, скажем, из тридцати судов,
то на каждом из последних приговоренному отсчитывалось по десяти ударов. Для
приведения такого приговора в исполнение бралась длинная шаланда с
укрепленной на ней платформой. В шаланду усаживали преступника и с ним
вместе помещались офицер, боцман, его помощники и орудия наказания.
По особому сигналу все суда флотилии снаряжают шлюпки, в которых
помещаются принаряженные матросы, в полной форме офицеры и вахтенные под
ружьем. Шлюпки собираются вокруг упомянутой выше шаланды, и все люди входят
на платформу, чтобы быть свидетелями экзекуции своего товарища по мундиру.
Сначала прочитывался приговор, и после того, как обвиненный получит
установленное "количество ударов, его освобождают от веревок и накладывают
на спину и плечи одеяло. Прибывшие для присутствия при порке ялики
привязываются к шаланде с платформой, причем вся процессия направляется к
другому ближайшему судну флотилии, которое, в свою очередь, снаряжает
экспедицию для торжественного лицезрения продолжения наказания преступника.
Таким образом приговоренный направляется от судна к судну, пока назначенное
приговором количество ударов не будет сполна нанесено ему. Необходимо
заметить при атом, что в данном случае для матросов играет роль не
количество ударов, а, разумеется, позорный для человеческого достоинства и
мучительный по характеру способ наказания. Ибо не успеет во время
передвижения шаланды уняться боль и остановиться кровотечение, как
безжалостная "кошка" снова впивается в тело несчастного и вызывает близкое к
обмороку чувство боли. К концу наказания болевое ощущение становится уже
просто невыносимым, и в результате перенесший его человек превращается на
всю жизнь в жалкого инвалида.
Один удар "кошкой" во флоте равняется, по словам военных, нескольким в
армии, и говорят, что двенадцать ударов "на воде" хуже переносятся, нежели
сто на суше. Обстоятельство это находится в зависимости, главным образом, от
того материала, из которого моряки приготовляют свою страшную "кошку", хотя
и указанный выше способ приведения наказания в исполнение тоже играет здесь
далеко не второстепенную роль. Мокрая "кошка" делается из веревок толщиною в
палец; каждая из веревок имеет пять футов в длину, из которых три фута
представляют собою обыкновенной конструкции веревку, другие же два фута
сплетены и связаны тщательным образом в солидные узлы.
В армии палач (чаще всего барабанщик) стоит во время экзекуций на одном
месте, поднимает "кошку" над своей головой и затем из всей силы опускает ее
на спину наказуемого; во флоте же выполняющий обязанности экзекутора боцман
отходит на два шага от преступника, взмахивает "кошкой", делает шаг вперед
по направлению к своей жертве, нагибается, чтобы развить более сильный удар,
и после того с размаху ожигает обнаженное тело преступника. Мэрриэт
упоминает об одном боцмане, который наказывал левой рукой, до того
изощрившейся в манипуляциях с "кошкой", что при каждом ударе узлы веревок
вырывали кусочки мяса. Когда наступала очередь его заместителя и он бил уже
правой рукой, то, естественно, обжигалась другая сторона спины несчастного
матроса, вследствие чего вообще невыносимые страдания превращались в двойную
пытку.
Правда, теперь миновали уже дни былых порок, производившихся без
зазрения совести, и в настоящее время, согласно английским законам, ни один
матрос не может быть наказан телесно иначе, чем по суду, в состав которого
входят капитан и - два лейтенанта. Распоряжением высшего адмиралтейского
совета строжайше воспрещается поспешное приведение приговора в исполнение, а
также ограничивается количество присуждаемых ударов. Таким образом,
положение матроса значительно улучшилось; кроме того, капитанам судов
вменено в обязанность доносить о всех случаях телесных наказаний, каковые
сведения попадают и в газеты. А последние, как известно, не церемонятся:
того и гляди, - рассуждает капитан, - попадешь бойкому борзописцу на зубок,
начнет он тебя цыганить на все лады, прослывешь в обществе человеком-зверем!
В результате - значение "кошки" с течением времени дискредитируется все
больше и больше. Так, в 1854 году к телесным наказаниям прибегали
исключительно в случаях неповиновения начальству и других тяжких проступках,
да и то "кошка" могла применяться только к рецидивистам. В 1858 году
относительно наказания воспитанников морских корпусов были обнародованы
новые законоположения. Юношей этих вообще не разрешалось подвергать
телесному наказанию с помощью таких мучительных орудий, как "кошка", плеть и
прочее. Самое серьезное, дозволенное для наказания орудие, это - обычная
школьная розга ("березовая каша"), причем число ударов ни под каким видом не
должно было превышать двадцати четырех. Офицерам, кроме того, вменялось в
обязанность прибегать к телесному наказанию только после того, как уговоры и
другие виды карательных мер оставались безрезультатными. Короче, -
говорилось в приказе, - в лице розги желательно видеть более всего
устрашающее средство.
В 1880 году заседавший в североамериканских Соединенных Штатах конгресс
пришел к заключению о необходимости полного изъятия телесных наказаний во
флоте, но, необходимо признаться, результаты этой меры оказались далеко не
теми, какие мечтали получить противники телесных наказаний, защищавшие
матросские спины на упомянутом выше конгрессе.

globus · 23.05.2010 18:36:47

О ДОМАШНЕМ СЕЧЕНИИ ЗА ГРАНИЦЕЙ

Если мы согласимся с тем толкованием, которое приводят раввины о
падении рода человеческого, то нам придется не спорить и против того, что
удары как наказание ведут свое начало еще со времен рая на земле. Раввины
говорят, что когда Адам сказал: "Женщина дала мне плод с дерева, и я съел
его", - то этим самым он хотел выразить: она дала мне почувствовать! Иначе
говоря: она так энергично била его, что он "ел", принуждаемый к этому! И,
как мы знаем, довольно нередко встречаются такие жены, которые присваивают
себе право поднимать на своих мужей руку!
Один из судей короля, лорд Мансон, изменил свои политические взгляды;
чтобы выказать ему высшее презрение свое, жена этого господина привязала
супруга-хамелеона к ножкам кровати и с помощью своих прислужниц до тех пор
била его, пока он не дал торжественного обещания исправиться. И за столь
целительное наказание леди Мансон удостоилась получить от высшего судейского
учреждения выражение искренней признательности и благодарности.
С другой стороны, большинство законодателей относилось слишком
легкомысленно к тем мужьям, которые вводили телесное наказание в род
домашнего обихода. Довольно часто подымался вопрос: имеет ли муж вообще
право бить свою жену, и ответ всегда сводился к тому, что все находится в
зависимости, главным образом, от поведения жены. Принято полагать, что жена
создана для того, чтобы быть помощницей своему мужу, ангелом-утешителем его;
вести она должна себя обязательно хорошо, порядочно и честно; она обязана
всецело подчиняться авторитету своего супруга и считаться, так сказать,
верноподданной его, своего владыки. Но если она представляет собою
совершенно противоположный тип, когда уж наступает очередь за розгой, причем
с такой особой необходимо обращаться так, как советует поэт:

Раз она не исправляется, бей ее по голове,
Не позволяй втирать себе очки!
Бери все, что ни попадется под руку:
Плеть, кочергу или тросточку,

Не брезгай также и бутылкой;
Не стесняйся, швырни ее об пол!
Развей свои мышцы, закали сердце,
Точно железо, медь, сталь или камень.

С успехом можно следовать также совету одного из римских оракулов. К
некоего мужа была чрезвычайно капризная и своенравная жена. Он отправился к
оракулу и спросил его: что делать с тем платьем, в котором завелось много
моли? "Выколоти его хорошенько", - ответил оракул. "Да кроме того, -
продолжал вопрошающий, - у меня есть жена, а у нее имеется масса капризов.
Что мне сделать с ней?" "Выколоти и ее", - ответил оракул.
У арабов существует предание, по которому Иов однажды угрожал своей
жене тяжелым телесным наказанием. В предании этом говорится приблизительно
следующее: когда Иов находился в ужасном положении и был в чрезвычайно
угнетенном состоянии духа, причем язвы на его теле источали такое зловонье,
что ни один человек не мог приблизиться к нему, - его жена самым
добросовестным и усердным образом ухаживала за ним и кормила своего
несчастного мужа трудами рук своих. В один прекрасный день пред нею предстал
дьявол, напомнил ей о былых днях ее благосостояния я обещал вернуть ей все
ее прежние богатства и блага, если только она упадет пред ним на колени и
попросит его, дьявола, об этом. Искусить Еву ему когда-то удалось почти без
труда, но жена Иова не так быстро поддалась льстивым и медоточивым речам
дьявола. Она отправилась к своему мужу, рассказала ему обо всей этой истории
и попросила посоветовать, как ей именно в данном случае поступить. Иов
пришел в такое бешенство, что поклялся по выздоровлении отсчитать ей сто
ударов. В заключение он воскликнул: "Поистине, сатана наказал меня болячками
и напастями". Тогда Господь Бог послал архангела Гавриила, который взял Иова
под руку и помог ему стать на ноги. У ног Иова начал струиться источник,
воду которого он пил и в котором сам выкупался и освежился. Болезнь исчезла,
к Иову вернулись и прежние богатства его, и его дети. А чтобы он мог
сдержать свою клятву, заключавшуюся в обещании телесно наказать свою жену, -
ему было приказано нанести ей один удар пальмовой веткой, на которой
находилось ровно сто листьев.
Выше мы приводили уже несколько мест из Священного Писания, в которых
так или иначе упоминается розга; считаем нелишним коснуться еще некоторых
выдержек из книг Соломона и Иисуса Сираха, которые, как известно, очень
часто напоминали в своих трудах о розге и ее роли в детстве и юности.
"Кто не противится наказаниям, тот вырастет умным, тот же, который
норовит остаться безнаказанным, будет дураком".
"Умный сын ничего не имеет против того, когда его наказывает отец,
глупец же не повинуется и всячески избегает порки".
"Кто избегает наказания, тот познакомится с бедностью и позором; кто
охотно подвергается наказанию, тот будет возвеличен".
"Глупость внедряется в сердце мальчика, но розга выгоняет ее оттуда
подальше".
"Не упускай случая наказать мальчика".
"Если у тебя имеются дети, то воспитывай их и сгибай их спину с самого
раннего возраста".
"Кто любит свое дитя, тот держит его под розгой, и только при этом
условии он дождется от своего чада утешения и радостей. Кто же, наоборот,
относится к своему дитяти мягкосердечно, тот болеет его ранами и пугается
всякий раз, когда ребенок заплачет. Избалованное дитя становится таким же
своенравным, как дикая лошадь. Не давай детям воли с раннего возраста, не
извиняй их глупости. Гни дитяти своему шею, пока оно молодо, трепли ему
спину, пока оно мало, и тогда оно не станет упрямым и неповинующимся тебе".
Магометанам было повелено телесно наказывать своих жен тогда, когда
последние проявляют признаки неповиновения власти мужа, но законодатель
нашел нужным прибавить при этом, что бить следует с опаской, жестокости не
проявлять и не вызывать ударами каких-либо опасных явлений. По всем
вероятиям, пророк Магомет одобрил такую систему на основании личного опыта,
и в результате мы находим в Коране следующие слова: "Но тех жен, которых
нужно опасаться вследствие их противоречивого характера, которые бранятся,
тех отводите в отдельное помещение и там наказывайте".
Во Франции и других государствах континента розга считалась самым
подходящим инструментом для наказания строптивых, а также блудливых жен, и в
относящихся ко временам седой старины стихотворениях и новеллах встречаются
весьма назидательные примеры и указания на "телесное воздействие",
применявшееся мужьями по отношению к своим женам.
В одном из городов Германии не так давно проживал врач-немец, который
при каждом удобном случае угощал свою супругу "березовой кашей". Он был в
высшей степени ревнив и дотого часто прибегал к розге, что несчастная
женщина, по совету своих друзей, в конце концов вынуждена была начать дело о
разводе, которого и добилась.
Отец Фридриха Великого положительно славился теми строгими телесными
наказаниями, которыми щедро наделял всех живших с ним под одной кровлей.
Молодому Фридриху очень часто доставались палочные удары. Вот что писал
принц своей матери в декабре 1729 года. "Я нахожусь в большом отчаянии. То,
чего я так сильно опасался, наконец осуществилось. Король забыл совершенно,
что я - его сын. Сегодня утром, как обыкновенно, я явился в его комнату.
Лишь только отец увидел меня, он схватил меня за шею и самым жестоким
образом избил своей тростниковой палкой. Напрасно я употреблял
нечеловеческие усилия к самозащите. Он был взбешен донельзя, как говорят,
вышел совершенно из себя. В конце концов он, очевидно, устал работать
тростью и, только благодаря этому, выпустил меня. Повторяю, я нахожусь в
ужасном положении и готов на все. Честь не позволяет дольше выносить
подобное обращение со мной и я вижу, что - будь что будет, а этому
необходимо пожить конец!"
Принц выказал особое внимание одной барышне из Потсдама, Дорисе Риттер,
а король, заметив в этом что-то неладное, приказал палачу высечь несчастную
девушку и заключил ее на три года в смирительный дом, где "арестантку"
заставляли весь день выколачивать пеньку. Впрочем, в позднейшие годы образ
мыслей Фридриха кореннным образом изменился, особенно в отношении строгости
его отца: нередко он хвалил эту строгость, равно как и ту простую до
крайности систему воспитания, на которой он рос в доме своего отца.
В целях воспитания дамы Нового Света, как об этом свидетельствуют
факты, никогда не брезгали телесными наказаниями. Когда испанский генерал
Квезада приехал в Новую Гранаду и явился с визитом к вождю племени, то
последний находился в ярости и испытывал сильные боли; и то, и другое
явилось следствием телесного наказания, приведенного над ним в исполнение
девятью его женами. Причина такого отношения жен оказалась следующая: супруг
их накануне провел вечер в обществе нескольких испанцев, причем вся компания
занималась обильным жертвоприношением Бахусу. Когда он вернулся, нежные
супруги уложили его в постель, дали ему хорошенько выспаться и отрезвиться,
а утром разбудили... основательной поркой, произведенной самым беспощадным
образом.
У мормонов мужья частенько-таки поколачивают своих жен, впрочем, все
сведения о жизни этого "народа" в интересующем нас направлении можно черпать
из периодической печати; более точных и достоверных источников в нашем
распоряжении не имеется.

globus · 23.05.2010 18:37:59

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ДНЕВНИКА АРИСТОКРАТКИ

Ниже мы помещаем выдержки из дневника леди Франциски Пэноер из
Буллингемского замка в Херфордшире.
"15 декабря 1759 года. Милорд возвратился из Лондона вполне
благополучно; пробыл он в путешествии три дня, ехал на курьерских. Когда мы
были молоды, не было еще таких "курьерских", т. е. скорой пассажирской
почты, но, по всем вероятиям, дети наши сумеют гораздо скорее сообщаться со
всем светом и преодолевать самые значительные расстояния, нежели их предки.
Недавно милорд рассказывал мне, например, что скоро появится в обращении
особая карета, которая путь от Лондона в Бат отмахает в два дня.
Милорд осмотрел в Лондоне все, что так или иначе заслуживало быть
осмотренным. Побывал он и в Ranelagh, где обыкновенно гуляет масса знакомого
народу, развлекаясь разговорами и играющим тут оркестром музыки. Был он и в
театре и любовался игрой мистера Гаррика в "Макбете". Мистер Гаррик человек
небольшого роста, но это не мешает ему быть чрезвычайно остроумным и
приятным джентльменом. Милорд побывал в фойе и удостоился там чести быть
представленным миссис Причард, которая произвела на него впечатление
обаятельной красавицы и в высшей степени любезной женщины. Он приобрел ее
портрет в роли леди Макбет: артистка изображена на карточке в красной
атласной накидке, надетой поверх белого платья с длинным шлейфом. Ее парик
отличался длинными локонами; башмачки ее на высоких каблуках снабжены
бриллиантовыми пряжками. Я спросила у милорда, такая ли теперь мода, но он
не мог ответить на мой вопрос: ему известны лишь сведения о мужском туалете,
и, воспользовавшись своим пребыванием в Лондоне, он сшил себе великолепный
гардероб настоящего денди.
Для меня и для дочерей он привез в числе своих вещей пакет с материями,
но тем не менее ему не известно, какова теперь мода на дамские вещи. Миссис
Бодингемс, новая француженка-гувернантка, была в прошлое воскресенье в
церкви в новомодной белой шляпе из мочала; шляпа эта - совершенно плоская,
украшена она исключительно маленькими розового цвета розами. Рюши на ней
выделялись своей необычайной величиной, и я услышала случайно, как наша
докторша сказала, что это - по последней моде. По моему мнению, все это
чрезвычайно парадно, но я не потерплю, чтобы мои дочери в чем-либо подражали
этой особе, которая ни слова не говорит по-английски и ничего другого не
знает, как только вычурно одеваться в господские платья и в то же время на
различные манеры бить своих воспитанниц. В конце концов, она замаскированная
католичка! Пожалуй, даже якобинка! Кто может знать истинную правду! Да
избавит нас небо от всяких напастей.
Примечание. Я намерена попросить милейшего доктора Аубрея прочитать
проповедь, посвященную тщеславию и чванству особ, находящихся на положении
служащих и подчиненных.
1 января 1766 года. Новый год я начала с того, что произвела ревизию в
помещениях для прислуги: все ли у них в порядке. Новую горничную я нахожу
далеко не достаточно почтительной. Я поговорила с ней довольно серьезно на
эту тему и сказала ей, что, если она не приобретет необходимых в обращении
манер, я ее высеку. "Побейте меня, миледи, - возразила она, - с тех пор, как
я оставила школу, меня еще не бил никто"! Тут я подумала, что, очевидно, в
доме леди Комбермер, где она до меня служила, была прескверная школа для
горничных. За завтраком я выругала Марию за то, что она вела с домашним
учителем слишком интимный разговор. Правда, он прекрасный молодой человек,
но ему необходимо указать настоящее место его.
Примечание. Не забыть бы взять у милорда черный бархатный костюм: нужно
посмотреть, не удастся ли портному исправить его. Костюм выглядит,
необходимо признаться, довольно печально.
После завтрака я заинтересовалась уроком танцмейстера, обучающего
барышень новым реверансам и поклонам. По-моему, выходит довольно элегантно и
почтительно. Затем я усадила девушек в выпрямитель ног и плеч и вышла из
дому.
Обошла деревню и навестила моих бедных. Жена Проберта обращается со
своими детьми слишком своенравно, позволяет им ходить без шапок и без
плотной опоры для позвоночника. За то я изрядно выбранила ее и сказала, что
пришлю ей для ребятишек более целесообразное платье. Была у Годжесов -
пренеприятнейшая семейка. Мать больна, дочь не хочет назвать имя отца своего
ребенка. Разумеется, я без обиняков сказала ей все, что о ней думаю.
Казалось, она взволновалась; велела ей взять себе от меня старое полотно.
Сильно опасаюсь того, что наполовину вина лежит на нас.
Примечание, Необходимо написать по этому поводу Георгу: своей матери он
скажет всю правду.
Если бы госпожа Годжес, когда ее дочь была девочкой, наказывала ее
розгой, как это практиковала я со своими дочерьми и как должна поступать
каждая благородная мать, - то теперь ей нечего было бы стыдиться.
За обедом у нас был доктор Аубрей; он хвалил кушанье и делал мне
комплименты по поводу моего нового красного платья. День нового года провели
хорошо, с удовольствием. Дети отличались в школе послушанием и отвечали на
все вопросы очень бойко и правильно. Двоих девочек велела завтра наказать
розгами: во время молитвы они вели себя неблагопристойно. А так как
учительница у нас новая, то при экзекуции буду присутствовать лично.
2 января. Как было мною решено, отправилась в школу и по дороге
встретила доктора Аубрея. Ученицы оказались все в сборе, учительница
выглядела несколько испуганно. Прекрасная молодая девушка, но мне кажется,
что она слишком красива для такой должности. Доктор Аубрей вошел в школу
вместе со мной, причем уверял меня, что неоднократно присутствовал при
телесных наказаниях в женских училищах. Ему, говорит, нравится наблюдать,
как "краснеют девочки". "Это результат благопристойной скромности", - сказал
он.
Две девочки, которым предстояло понести наказание, были уже
подготовлены к нему учительницей. Они упали на колени и просили простить их.
Меня очень радует, что они с учтивостью перенесли экзекуцию, которую
произвела я сама, имея при этом в виду научить неопытную еще учительницу
правильному применению розги. По окончании порки я зашла в ее комнату, но не
обрадовалась тому, что увидела там. Банка с вареньем, бутылка апельсиновой
воды, новое ситцевое платье, слишком, кстати сказать, элегантное, и первая
часть "Клариссы Гарлоу", засунутая под сиденье стула. Повела я с ней по
этому поводу серьезный разговор и пыталась дать ей понять, что чтение
романов представляется при занимаемом ею положении далеко не подходящим
занятием.
Дома застала леди Катервуд с сыном. В высшей степени симпатичный
молодой человек, и мне кажется, что он довольно недвусмысленно посматривал
на мою старшую дочь. Рассказала миледи, как и где провела время; по ее
мнению, без щедрой раздачи березовой каши ничего поделать нельзя. В ее школе
все идет очень хорошо, она затрачивает на нее много времени и денег. Сын
леди Катервуд вел все время оживленную беседу с Марией и водил ее показывать
ливрею и новую карету, в которой он с матерью приехал. Милорд говорит, что
на нашей ужасной дороге с глинистым грунтом карета долго не продержится.
Молодой человек очень много говорил с дочерьми о развлечениях и
удовольствиях Лондона, пожалуй, даже больше, чем следовало бы, рассказывал о
театрах и тому подобных увеселительных местах. Такому знатному юноше можно в
конце концов простить кое-что. Они привезли нам приглашение на бал, который
должен состояться в день совершеннолетия мистера Горация.
30 января. Милорд был сегодня утром крайне груб. Я оставалась в постели
дольше обыкновенного, так как испытывала сильную головную боль. Он
выразился, что солнце никогда не должно озарять старую женщину с ночным
чепцом на голове. Я могла бы возразить ему, что старик без парика, с красной
ермолкой вместо волос на голове выглядит также не очень-то презентабельно.
Но по опыту я знаю, как важно держать язык за зубами, когда милорд находится
в минорном настроении духа. Как бы то ни было, приходится согласиться с тем,
что его слова дышат правдой: дама, голова которой обернута в тряпки, с
лицом, покрытым помадами и притираниями для поддержания тейнта,
действительно производит неважное впечатление...
Позднее явилась мадам Годжес и сообщила, что ее дочь родила мальчика и
чувствует себя крайне ослабевшей. Просила чего-нибудь подкрепляющего. Я
распорядилась дать ей все необходимое, но в очень строгом тоне заявила ей,
что напрасно она получше не воспитала своей дочурки. Сильно напугало меня
известие о младшем сыне: горничная говорила в людской, что отцом
новорожденного является наш сын Георг.
31 января. Много думала о том, что услышала вчера от Гарри; сразу не
могла решиться, что бы такое предпринять. Поступлю так, как поступала моя
добрая матушка: либо отправлю домой горничную, либо задам ей порку. Быть
может, все это и правда, но нельзя же допустить, чтобы в людской говорили о
слабостях моего сына и о грешной чванливости крестьянской девушки. Мне будет
очень жаль расстаться с ней: судьба ее в доме родителей довольно жалкая.
Заставила ее придти ко мне и самой сделать выбор: либо порка, либо
немедленное изгнание из деревни. Она избрала самое благоразумное: делайте,
мол, со мной все, что вам заблагорассудится. Я велела ей придти завтра в мою
комнату в 12 часов дня. Она сказала, между прочим, что молодая Годжес сама
жаловалась на Георга, когда, узнав о постигшем ее горе, пришла в ужас от
стыда, испуга и позора. Вся эта история делает меня буквально несчастной,
никак не могу отважиться поговорить по этому поводу с милордом: он и так
сильно зол на Георга за его расточительность.
2 февраля. Случилось нечто ужасное. Эти строки я пишу у постели Гарри,
который получил серьезный урок за свое любопытство. Вчера, в назначенное
мною время, горничная явилась ко мне в комнату. Я приказала ей взять из
шкафа с розгами моей свекрови одну розгу и принести ее мне. Затем я велела
ей стать на колени и просить у меня прощения за свою болтливость. Со слезами
на глазах она исполнила мое приказание. Она должна исправиться, и поэтому я
задала ей солидную порку. Девушка эта обладает красивыми, округлыми формами;
в общем, она очаровательна, и уже очень давно, не исключая и моих
собственных дочерей, которые вообще-то худы, как щепки, - в моих руках не
было такого восхитительного тела. С самого раннего детства ее никто больше
не бил, и поэтому она под розгой здорово кричала. Еще прежде, нежели я
покончила с экзекуцией, мне послышался под окном сдержанный смех; тут же
вбежала Шарлотта и сказала: "Это голос Гарри"!. Я не успела еще сделать ей
выговор за ее глупое замечание и непрошенное появление, как снаружи раздался
треск разбитых стекол и шум от падения тела на землю. Мы бросились к окну и
увидели, что на земле, весь в крови, лежит мой Гарри. Без оглядки помчались
мы вниз, и я совершенно позабыла о горничной и ее наказании. Дорогой мой
мальчик сказал, что он догадывался о том, что должно происходить в моей
комнате; он подставил к окну садовую лестницу и хотел по ней забраться
кверху. Вследствие неровности почвы лестница сорвалась у него под ногами, и
Гарри полетел вниз головой, ударившись об оранжерею, которую милорд недавно
приказал устроить для редких цветов своих. Милорд, когда узнал о
происшествии, пришел в ярость: ему было безгранично жаль своей оранжереи, о
мальчике же он и не подумал; мало того, он заметил ему, что, собственно
говоря, "негодяя следовало бы хорошенько проучить березкой". К счастью,
кости остались целы, тем не менее руки у моего любимца здорово изрезаны
осколками стекол.
17 февраля. Слова милорда оказались не шуткой или простой угрозой:
сегодня утром он привел вчерашнее обещание в исполнение и угостил Гарри
хорошей порцией березовой каши. Предварительно он распорядился пригласить в
качестве зрительниц дочерей, но Шарлотта колебалась исполнить его
приказание, вследствие чего милорд сильно озлобился и посулил наказать также
и ее. Гарри вел себя очень хорошо, на коленях просил прощения. Милорд был в
высшей степени суров, и каждый удар острым уколом отражался в моем сердце,
но я не осмелилась вмешиваться, я молчала.
10 марта. В доме Катервудов состоялся бал, и мне кажется, что появление
моих дочерей произвело большую сенсацию. Новые украшения для прически, о
которых позаботился мой брат, прибыли как раз вовремя; благодаря своей
новизне, они возбудили всеобщее любопытство. Волосы Шарлотты были зачесаны
спереди в виде большой подушки, сзади же из них была устроена пряжка, на
которую были посажены бабочки. Прическа Марии была несколько ниже; спереди
было устроено нечто вроде гнезда с птенчиками, над которыми кружилась
птичка-мать. На мне было платье из парчи, унаследованное от моей матушки,
причем кружевную отделку его носила еще моя бабушка, когда ей пришлось
стоять подле королевы Анны во время коронования последней. Девушки были в
платьях из розовой и голубой тафты; каблуки на их сапогах были дотого высоки
и так посажены, что ходить им, бедняжкам, было очень трудно. Танцмейстер и
учитель музыки из Герефорда ежедневно являлись к нам и обучали их новым
танцам и игре на арфе. В Катервуде Мария танцевала менуэт с молодым
наследником, и все по этому поводу приносили мне свои поздравления. Шарлотта
спела песню, которую мистер Поп написал специально для арфы, и пение ее всем
понравилось. Дорогая девочка моя обладает чудесным голоском. Милорд говорил,
что на балу все было очень "хамбуг", каковое слово мы слышим впервые. Звучит
оно, правда, неважно, но так как его ввел мудрый Эгестерфильд, то поневоле
оно должно быть комильфо.
6 июня. В Америку снаряжается экспедиция, начальство над которой
принимает генерал Джемс Цольф. Человек он маленького роста, слабенький, но,
очевидно, "большой" генерал. Мария находится в большой грусти, ибо молодой
Катервуд назначен его адъютантом и через четыре дня отправляется в Лондон.
Милорд смеется по поводу ее красных от слез глаз и побледневшего лица; тем
не менее он будет радоваться больше всех, ибо, хотя Катервуды происходят и
не из столь знатного рода, как мы, все же они обладают громадным состоянием,
а деньги нам нужны дозарезу!

8 июня. Мои надежды не обманули меня: почтеннейший Гораций Катервуд
явился к нам и по всем правилам просил руки нашей дочери. Приехал он вместе
со своей матерью, прислав предварительно с верховым адресованный Марии букет
цветов при записке, которую она прежде всего дала мне и просила разрешения
прочитать ее. Я заметила, что милое дитя мое было в высшей степени
взволновано, хотя и делало усилия, чтобы сдерживаться. Когда же ее
возлюбленный вошел с матерью в комнату, она приняла его с тем достоинством,
которое подобает нам, Пеноэрам. Молодой человек в прекрасных выражениях
говорил о своей любви и о будущем, упомянув при этом, что немедленно же
после окончания войны должна состояться его свадьба с Марией. Милорд
положительно счастлив и поддразнивает Шарлотту, говоря, что младшая сестра
выйдет раньше нее замуж. Она так небрежно относится к этому поддразниваныо,
что я решительно не понимаю ее.
9 июня. Побывала в Катервуде, чтобы попрощаться с нашим будущим зятем.
Мария вела себя вполне достойно и произвела на милорда и его супругу
прекрасное впечатление. Милорд подарил ей бриллиантовое кольцо, а миледи -
красивые, старинные жемчуга; от жениха она получила два веера: чудный
турецкий и не менее дорогой китайский. Мне мой будущий зять также сделал
великолепный подарок: маленького негритенка, обученного обязанностям пажа.
Теперь это - последнее слово моды в Лондоне; леди Катервуд привезла с собой
двоих; они подают ей шоколад и постоянно стоят за ее стулом. Мне кажется,
что мальчики сделались ей в тягость, и она сочла более удобным разлучить их.
Мой новый паж был прежде на службе у леди Ярмут и ознакомлен со всеми
тонкостями светской жизни.
2 августа. Проснулась вследствие донесшегося до меня неудержимого
хохота. Оказалось, что в библиотеке были милорд, Гарри и Цезарь, который
копировал им леди Ярмут. Я сама с трудом удержалась от смеха, когда увидела,
как негритенок корчил свое лицо в тысячи складок и делал рукой такое
движение, точно угрожал королю кулаком. Этот чертенок уверяет, будто леди
Ярмут награждала короля пощечинами; он бесподобно подражал королю, который
после оплеух тер свое лицо руками и делал попытки успокоить милостивыми
словами не в меру расходившуюся фаворитку. Нет, я не позволю ему больше
делать подобные представления! Неужели можно допускать, чтобы наш
возлюбленный монарх подвергался насмешкам и критике, и где же? Под нашей
крышей! Я немедленно распорядилась, негритенка привели в мою комнату, и
горничная усерднейшим образом наградила его под моим личным наблюдением
порядочной порцией березовой каши. Будет теперь знать! Никогда до сих пор
мне не приходилось видеть, как наказывают черных. На его коже почти ничего
не видно, но зато крики мальчишки ясно говорили о том, что горничная
исполнила мое приказание вполне добросовестно. Наверное, здорово болела у
нее рука после экзекуции над негритенком!
20 сентября. У нас случилось большое несчастье! Вот уже в течение
многих дней я не была в состоянии взяться за перо: один нервный припадок
следовал за другим! Наша дочь Шарлотта сбежала с учителем! Милорд вне себя:
ведь Шарлотта была его любимицей. Он клянется, что с этих пор ничто не
разжалобит его: пусть она умирает с голоду, - он ни гроша не даст ей. Они
находятся в Бате; несчастная девочка написала мне и просила о прощении. По
моему - мнению, Цезарь способствовал их побегу. Я его допрашивала и
несколько раз сильно била, стараясь добиться признания, но мальчишка нем,
как рыба. Боже мой, что скажет леди Катервуд? Бедная Мария! Чем кончится вся
эта история?
15 октября. Леди Катервуд в Бате и прислала мне оттуда чрезвычайно
милое и любезное письмо. Она видела Шарлотту и имела с ней очень серьезный
разговор. Шарлотта сказала ей, что оба они намерены работать и ни в какой
помощи не нуждаются. Такое мужество с их стороны в высшей степени обрадовало
и продолжает радовать меня. Леди Катервуд добавляет в своем письме, что
случившаяся история на ее сына никакого влияния не окажет, что несколько
успокоило милорда.
27 октября. Не успели еще успокоиться после известия о смерти генерала
Вольфа, как всех поразил факт кончины его величества короля английского.
Скончался он 25 октября. Сегодня мы были в Герефорде, где был совершен обряд
объявления о восшествии на престол нового короля. На улицах была густая
толпа гуляющих; мы также вышли из экипажа и с Цезарем в арьергарде прошлись
пешком по городу. Милорд в великолепном настроении духа; ему все кажется,
что с восшествием на престол Англии нового короля он может надеяться быть
причисленным к придворному званию.
24 декабря. Еще один год на исходе! Канун нового года я встречаю в роли
одной из счастливейших женщин. Я снова увидела дорогое для меня дитя, причем
отец, как мне кажется, несколько смягчился. Быть может, в данном случае
имеет большое значение состоявшееся в действительности назначение его ко
двору, благодаря которому ему придется жить больше в Лондоне, нежели в
Буллингеме. Нет сомнения, конечно, в том, что его в высшей степени
раздражает то обстоятельство, что его дочь будет называться просто миссис
Гибсон вместо того, чтобы выйти замуж за какого-нибудь лорда и получить
соответствующее звание и положение. Но...(молодой супруг нашей дочери с
таким терпением и сдержанностью выслушал все обрушившиеся на его голову с
нашей стороны упреки, он так трогательно повинился в происшедшем, что дольше
мы не могли оставаться жестокими. Во время нашего отсутствия молодые будут
жить в Буллингеме, а с течением времени нам, без сомнения, удастся подыскать
для нашего зятя что-либо подходящее и создать ему подобающее положение. Из
Америки получаю утешительные известия. Гораций Катервуд был тяжело ранен, но
поправился и в начале будущего года возвращается домой. Вскоре после его
приезда состоится свадьба. Я думаю и даже уверена в том, что это хороший
признак: в то время, как я пишу настоящие строки, со всех колоколен
старинных церквей раздается веселый перезвон рождественских колоколов. Да,
это наверное добрый признак!"

globus · 23.05.2010 18:38:39

ВОСПИТАНИЕ В АНГЛИЙСКОЙ ШКОЛЕ ДЛЯ БЕДНЫХ СТО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

Нижеследующее изложение является точным, нисколько от истины не
уклоняющимся отчетом о наказаниях, производившихся сто лет тому назад в
Англии в одной из частных школ для бедных. Действительное название города и
фамилия благородной семьи, содержавшей эту школу, заменены другими именами:
таково было желание дамы, сообщившей нам приводимую жиже историю.
"Школа для бедных в Ост-Боркгеме являлась собственностью господ
Ройстон. Леди эти снабжали школу необходимым, руководили решительно всем,
держали под своим непосредственным наблюдением педагогический персонал и
всеми силами старались способствовать поддержанию всех тех законов, которые
были заложены в основу нашего воспитания. Чтобы судить об их ретивости,
необходимо заметить, что они собственноручно и охотно, а леди Мария в
особенности, помогали приводить в исполнение наказания. Одна только леди
Мариори не имела привычки лично наказывать нас, хотя ей доставляло
удовольствие присутствовать при экзекуциях, производимым ее прислугой. Я
неоднократно сама видела, как эта госпожа хладнокровно следила за процедурой
наказания, от выполнения которой несчастная прислуга уставала положительно
до изнеможения. Шутка ли! Высечь столько голосящих и стонущих
детей-мальчиков и девочек! Я должна прибавить при этом, что леди имели
обыкновение наказывать оба пола совместно, что доставляло им, очевидно,
особое удовольствие. Школа помещалась от замка леди на расстоянии одной
мили; господское здание представляло собою одно из великолепнейших строений
графства, и из окон училища мы, ученицы и ученики, могли видеть грандиозные
фронтоны, стены которых были украшены фамильными гербами этого именитого
рода. Два раза в год нас водили в замок, где мы представлялись нашим
господам. Там нас принимали в большой зале и угощали вином и сладкими
пирожками; миледи вели с нами дружеские беседы и рассказывали постоянно
некоторым из нас о тех должностях, которые приготовлены для оканчивающих
школу. Нас определяли на места горничных, субреток и т. д., причем тело наше
и до сих пор ноет еще от прелестей этой жизни.
В обществе миледи мы чувствовали себя отвратительно - они нагоняли на
нас чувство страха: ведь они часто приказывали бить нас, и как раз тогда,
когда я впервые явилась в училище, они присутствовали во время общей
экзекуции. Тогда наказанию были подвергнуты сразу все сорок учащихся. Порка,
выполненная прислугой наших господ, была тогда задана жесточайшая.
Наш палач в юбке носил имя Жоаны; она часто высмеивала меня за то, что
я плакала под розгой, и как-то раз сказала, что это все цветочки, ягодки
впереди, и я почувствую их, если судьбою мне суждено занять место у миледи
Мариори - вот настоящий сатана; несмотря на ее кроткое и нежное выражение
лица, это зверь, а не человек. "Погоди, - сказала она, - поживешь подольше,
узнаешь побольше"!
Признаться, перспектива была не из заманчивых, но все леди пороли тогда
(это было в 1763 году) своих прислужниц, хотя я уверена,, что в те времена
горничные были куда лучше, нежели теперь. Наша школа помещалась на
изолированной полянке и занимала удивительно красивое положение; вокруг нее
были расположены длинные сады. Миледи заботились о сорока сиротах своих
крепостных, одевали нас, кормили и заботились о том, чтобы со временем все
воспитанники и воспитанницы могли, как говорится, выйти в люди. Мы носили
особую форму, которая выглядела очень скверно, но - что делать? - форма была
избрана самими миледи. Рубашки шились из грубой холстины, которая до
невозможности раздражала кожу, и в носке такое белье было положительно
невыносимо. Сверху нас наряжали в серые фланелевые кофты и желтые юбки,
кушаки синего цвета, юбки шились до колен и снабжались оборкой, которая, как
и обшлага на рукавах, была огненно-красного цвета. Свою выдумку миледи
мотивировали тем, что хотели придать своим воспитанницам такой отличительный
признак, который сразу выделял бы их из среды всех прочих крестьянок. Нас
заставляли также носить корсеты, но изготовлены были последние из кожи,
отличались необычайной длиной и плотностью и в довершение всего затягивались
безжалостным образом: миледи строго наблюдали за тем, чтобы мы ходили так,
словно проглотили аршин.
Дополнительным прибором служили белые косынки-пелеринки, которые плотно
охватывали плечи и пристегивались булавками; благодаря этому, по словам
миледи, "получались красивые фигуры". В качестве головного убора нам
выдавались маленькие ситцевые шапочки с твердым донышком и с заложенными в
складочку бортиками; наша барыня строго следила за этими шапчонками, причем
некоторые из гладильщиц нередко подвергались наказанию розгами, если миледи
замечала у кого-нибудь из нас на голове недостаточно элегантно выглядевший
экземпляр подобной "шляпы". Иногда наказание варьировалось: плохо
выглаженные шапчонки и платки прикалывались к платью провинившейся прачки,
которая должна была в таком виде несколько часов кряду простоять на стуле в
столовой, где ее видели не только собравшиеся сюда мальчики, но и все
находившиеся или проходившие по двору. Такое наказание считалось более
тяжелым и позорным, нежели сама розга.
Воспитывали же нас и образовывали так хорошо, что во всех домах мы были
самыми желанными прислугами - нас брали нарасхват. И летом, и зимой
полагалось вставать в нашей школе в шесть часов утра; на умывание и туалет
более получаса тратить не разрешалось. Затем мы съедали по куску хлеба,
выслушивали утреннюю молитву и отправлялись в класс. Затем наступало время
завтрака, после которого занятия возобновлялись до одиннадцати часов, потом
снова кусок хлеба и четверть часа отдыха. После перемены - занятия в классе
до двенадцати часов, потом обед и отдых до двух дня. Затем до пяти часов
снова классы, в шесть часов ужин, вечерняя молитва и в восемь - по постелям.
Особенным событием дня был так называемый "час наказания",
приходившийся на промежуток времени от четырех до пяти часов после обеда. К
этому времени обязательно появлялись наши миледи и приводили с собой
обыкновенно гостей, которым показывали свое детище, т. е. нашу школу.
Изредка - и это бывало тогда, когда вместе с ними были мужчины - дамы были в
хорошем расположении духа, на лицах у них сияли улыбки; зато временами они
были не в меру раздражительны и вымещали на нас ту злобу свою, которая
накопилась у них в течение дня дома. Обе миледи научились одеваться у своих
кузин на французский манер, и нередко мы видели их в таких платьях, которые
напоминали нам костюмы фей. Мы положительно разевали рты, глядя на эти
удивительные перья и цветы, на изумительные бриллианты и другие безделушки,
на душистые веера и прочее. Всему этому мы безгранично поражались.
Все записанные в штрафной журнал мальчики и девочки вызывались на
середину класса, миледи сами определяли размер наказания, а леди Мария и ее
двоюродная сестра из Парижа, мадемуазель Бургуан, с достоинством и
терпением, достойными лучшей участи, выбирали розги. Леди Мариори приводила
с собой свою горничную, которая должна была, как я уже говорила, приводить
наказание в исполнение. И сколько раз на ее долю доставались выговоры и
ругательства, если дамы замечали, что она стоит не на высоте своего
призвания! Как сейчас помнится мне одна сценка: леди Мариори подбежала к
своей горничной и наградила ее несколькими сильными ударами розги в нашем
присутствии за то, что она вела себя при экзекуции "недостаточно элегантно".
Мадемуазель Бургуан с особым удовольствием занималась бы лично экзекуцией -
она только недавно была выпущена из французского пансиона, но обе другие
дамы не хотели предоставить ей подобное преимущество, и француженке
приходилось ограничиваться только ролью менторши. Она то и дело предлагала
различные новшества, относившиеся именно к способу выполнения экзекуций, и
мы вовсе не были благодарны ей за них... Она именно ввела у нас вместо розог
тонкие прутики из китового уса, которые, правда, не производили такого
ужасного впечатления, как старомодная розга, но вызывали гораздо больше боли
и оставляли неимоверно большие и упорные рубцы. Барышня эта отличалась
неописуемой элегантностью; к нам она появлялась в умопомрачительных
туалетах, в бархатных платьях, в шелковых нижних юбках и в атласных
башмачках на высоких каблуках. Прическу она носила настолько высокую, что
голова ее выглядела настоящей елкой.
Миледи наказывали не только нас, девочек, но и мальчиков, а уж леди
Мария и молодая француженка никогда без этого из школы не уходили. Что же
касается леди Мариори, - то она брезгала этим занятием, ибо, по ее словам,
"ей было тоскливо смотреть на наказываемых мальчиков".
Мадемуазель Бургуан ввела в нашей школе много новых порядков и обычаев.
До ее прибытия в замок миледи нас наказывали короткими, быстрыми ударами,
без всякой систематичности и методы. Она научила французскому способу:
продолжительным, равномерным, острым ударам со счетом; количество их с
приездом этой миловидной особы также в значительной мере повысилось. До
самой процедуры порки мы, по ее системе, должны были стать на колени и
произнести следующую фразу: "Не пожелают ли миледи наказать меня
столькими-то ударами того наказания, которое они мне назначили". При этом мы
не смели не только хныкать, но даже заикнуться о недовольстве. Приезжая
барышня была скорей всего не француженкой: по ее поступкам ей следовало
называться настоящим татарином. Никогда в жизни мне не доводилось видеть
второго такого человека, который так охотно и с такой любовью относился бы к
розге.
После наказания розга привязывалась крепко-накрепко к нашим спинам, и в
таком виде мы обязаны были расхаживать весь день на людях. Теперь, когда не
принято больше телесно наказывать детей, странно даже рассказывать о таких
печальных фактах недавнего прошлого, но в дни моей юности существовала, к
сожалению, именно такая система воспитания.
Всякая миледи наказывала своих прислужниц и пажей розгой, милорды били
камердинеров и конюхов просто палкой. Никому и в голову не приходило
наказывать детей как-нибудь иначе, и даже взрослые дочери награждались
своими матерями розгой, не смея при этом выражать свой протест: ведь в те
времена воля матери была законом, чтобы не сказать более. Не думаю, чтобы
такая система повредила нам. Порой мне кажется, хотя, быть может, это
воображение старухи, что при теперешнем так называемом свободном воспитании
нельзя встретить лучших женщин и матерей, нежели в те дни, когда матери
управляли детьми, главным образом, с помощью розги"!

globus · 23.05.2010 18:40:57

ШКОЛЬНЫЕ НАКАЗАНИЯ

Царь Соломон сказал: "Кто пренебрегает розгой, тот враг своему сыну,
тот же, кто любит своего сына, время от времени наказывает его", и этот
афоризм постоянно оставался неоспоримым. Учителя постоянно считали розгу
какой-то панацеей и не могли себе представить воспитания без этого
инструмента.
Первый педагог, прибегавший к телесным наказаниям, был, как показали
нам наши исследования, Тоилий. Он именно наказывал Гомера, вследствие чего
получил от своих современников прозвище Homeromastix. За свою плодотворную
деятельность джентльмен этот дождался небольших почестей: по приказанию
короля Птоломея он был распят на кресте. Гораций называет своего учителя,
также большого приверженца "березовой каши", "бьющим Орбилиусом".
Квинтилиан крайне недружелюбно относился к применению розги среди
школьников, говоря, что такая мера наказания и чрезвычайно жестока, и
унижает человеческое достоинство, а Плутарх в своем труде "Сочинение по
вопросам воспитания" пишет: "Я придерживаюсь того мнения, что юношество
необходимо понуждать к занятию науками и свободными искусствами путем
наставлений и разумных бесед, отнюдь же не ударами и уколами, Такого рода
побудительная мера может считаться подходящей для рабов, а не свободных; на
последних она может произвести только одно впечатление: равнодушие и неохоту
к занятиям да, пожалуй, еще озлобление вследствие перенесенных болей и
страданий".
Один из древних философов, Суперанус, начавший учиться грамоте только
тогда, когда достиг тридцатилетнего возраста, был так непоколебимо убежден в
необходимости применения при воспитании юношества телесных наказаний, что
"не боялся ни розог, ни самых сложных задач, лишь бы только научиться тому,
чему учитель учил своих учеников. В публичных банях его нередко заставали за
нанесением себе самых тяжких телесных наказании". Как мы уже упомянули выше,
с Лойолой в пожилых летах обходились точно таким же образом, как и с этим
философом.
"Розги и палки, - пишет один из ученых педагогов, - являются теми
мечами школы, которые Господь Бог после грехопадения дал в руки учителям,
чтобы ими наказывать безбожников. Они являются также скипетрами школы, пред
которыми юношество должно склонить свою голову".
И у языческих народов, которые никогда не слышали о царе Соломоне,
розга в роли воспитательного средства занимает довольно высокое положение.
Перуанцы очень усердно секут своих детей, а коренные бразильцы потчуют своих
малышей бастонадой. Караибы прибегают к розге. Систематически же,
методически вернее, розга употребляется в европейских школах. В германских
школах усердное применение ее наблюдалось в течение довольно солидного
промежутка времени. Палач, т. е. лицо, производившее экзекуцию, носил
прозвище "синего человека", причем в Германии секли не только воспитанников
младших классов, но и взрослых учеников, даже юношей восемнадцатилетнего
возраста. Некоторые профессора предпочитали выполнять экзекуцию
собственноручно, в большинстве же случаев порка поручалась упомянутому выше
"синему человеку", лицо которого во время наказания было покрыто маской, а
на плечах была накинута мантия из синей материи, под которой и был спрятан
инструмент для порки. Наказание приводилось в исполнение в коридоре,
расположенном перед классными комнатами, и непременно в присутствии всего
преподавательского персонала, причем при окончании гимназии немногим
счастливчикам удавалось похвастать тем, что они избегли знакомства с "синим
человеком"...
Некий шваб-учитель рассказывает, что во время своей педагогической
деятельности, продолжавшейся двадцать один год, он назначил в одной из
больших школ 911500 палочных ударов, 121 000 ударов плетью, 209000 раз
назначал заключение в карцер, 136000 ударов линейкой, нанес 10200 оплеух и
оставил учеников на занятия "после обеда" 32700 раз. Кроме того, необходимо
присчитать сюда еще следующий перечень: 700 учеников стояли у него на
коленях на горохе, 6000 душ выстаивали коленями на острой палке, 5000
учеников должны украсить свою голову дурацким колпаком и 1700 человек должны
были держать розги.
Воспитание школьников во Франции производились по такой же методе.
Равизиус Текстор, ректор парижского университета, об обращении с мальчиками
пишет следующее: "Если учеников замечали в лености или во лжи, если они
пытались освободиться или уклониться от прямых обязанностей своих, если они
выражали неудовольствие на тяжесть школьного режима или вообще жаловались на
свое положение - их жестоко наказывали телесно. Розга и плети не переставали
быть в ходу до тех пор, пока гордая душа не смирялась, пока она не
становилась мягкой, как масло, и податливой, как горох. А если кто-либо из
учеников старался смягчить сердце учителя слезливыми словами, то такой глас
оставался гласом вопиющего в пустыне".
В Англии учеников секли розгами во все времена и периоды. В средние
века частенько ученики прибегали к заступничеству святых и умоляли
изображения их о смягчении сердца не в меру свирепых и расходившихся
учителей. Один ученик, пытаясь избежать рассвирепевшего учителя, ухватился
за могильный памятник Святого Адриана, но, не взирая на святость места, был
схвачен своим ментором и тут же жестоко наказан им. Первый и второй удары
прошли безнаказанно, при третьем же Святой Адриан напустил паралич на руку
учителя и простил последнего лишь после того, как он попросил извинения у
наказанного им ученика. Другая легенда повествует о том, как один ученик
взмолился об избежании наказания у гроба святого, но учитель заявил ему, что
выпорет его даже тогда, когда сам Спаситель будет просить за него! При этих
словах на гроб святого спустился красивый белый голубь, который так склонил
свою голову и так замахал крылышками, словно выражал какую-то просьбу...
Гнев учителя моментально исчез.
Почти с уверенностью можно сказать, что в прежние времена мальчиков
наказывали не за плохое поведение, леность, невнимательность или
неповиновение; нет, их драли на основании укоренившегося убеждения, что
учеников необходимо пороть. Эразм свидетельствует, что именно благодаря
этому тезису он подвергался телесным наказаниям. Он был любимцем своего
учителя, который, благодаря успехам и способностям мальчика, предвещал ему
блестящую будущность, но все-таки бил его для того, чтобы увидеть, как
отнесется Эразм к чувству боли, как перенесет порку. Результаты такого
воспитания были очень плачевны: розга портила ученика совершенно; здоровье
портилось, настроение духа становилось самым подавленным, занятия были
невмоготу и подчас становились бесповоротно противными.
Розга при воспитании считалась настолько необходимым атрибутом, что к
принцам, кожу которых нельзя было раздражать, прикомандировывали специальных
"товарищей для наказания", и на них-то, несчастных, самым безжалостным
образом вымещались наказания за проступки их сверстников царской крови.
О таком "товарище для наказаний" рассказывает Лесаж в своем труде
"Жизнь Жиль Блаза". В своей автобиографии дон Рафаэль говорит, что в
двенадцатилетнем возрасте состоял в товарищах у молодого маркиза Легарье;
последний сильно отстал в своем развитии и вообще придавал образованию очень
мало значения. Одному из учителей пришло на ум сделать дона Рафаэля
ответственным за грехи своего "повелителя", и он так усердно выпорол
товарища маркиза, что Рафаэль был вынужден сбежать, ни с кем решительно не
попрощавшись.
Яков IV, король Шотландии, и Карл I, король Англии, имели в детстве
подобных "товарищей для наказания", но позднейшим принцам в этом отношении
уже не повезло. Когда воспитатель спросил Георга III, как ему следует
обращаться с молодыми принцами, король, не задумываясь, ответил: "Если они
заслужат, прикажите выдрать их. Поступайте так, как вы привыкли поступать в
Вестминстере". Жаль, что не все "товарищи для наказаний" могли относиться к
экзекуциям так шутливо и с таким удовольствием, как один школьник, по
фамилии Смит; этот юноша не только оставался весел сам, ног и заставлял
смеяться других. "Опять Смит!" вызывал обыкновенно учитель; вздох и Смит
стоял готовым к восприятию наказания. Он принимал такую позу, словно хотел
стать на колени, затем выпрямлялся и с самой смешной гримасой говорил:
"Позвольте мне, господин учитель, подложить под колени носовой платок. Эти
брюки стоят моему отцу двадцать пять шиллингов, и он строго-настрого
приказал мне следить за тем, чтобы они не испачкались". Затем он снова
становился на колени и в то время, когда учитель свирепствовал и "сдирал с
него шкуру", самым невозмутимым образом говорил: "Пожалуйста, будьте так
любезны, бейте понежнее, да повыше, пожалуйста, повыше!" Мало того, во все
времена экзекуции он корчил такие рожи, словно вот-вот умрет, когда же
учитель прекращал избиение, он весело вскакивал, отвешивал поклон и
произносил: "Благодарю вас, господин учитель!"
Как именно заботились в Утоксетере о розге в шестнадцатом столетии и
каково должно было быть настроение у наказываемого, можно видеть в
"Приказах" основателя школы. Приказы эти состояли из семнадцати параграфов,
причем два из них, относившиеся к розге, гласили буквально следующее:
"Я хочу, чтобы все мои ученики любили своих учителей и почитали их,
наказание же за свои проступки принимали от них смиренно.
Я хочу, чтобы все мои ученики при поступлении ко мне жертвовали по два
пфенига в пользу бедного товарища, который по назначению учителя заботится
как о чистоте школы, так и о розгах".
Доктор Бусбей из вестминстерской школы, вследствие своего зверского
обращения с учениками, вошел буквально в поговорку, стал нарицательным
именем. Розга в его руках называлась решетом, которое отсеивало зерна
учености от отрубей. Об этом педагоге рассказывают очень веселенькие
истории.
Во время отсутствия доктора Бусбея один из учеников нашел в его
кабинете несколько слив и принялся за истребление их. Но прежде, чем
отправить первую сливу в рот, шалун во всеуслышание заявил: "Довожу до
всеобщего сведения, что по поводу моего рта и этой сливы совершается брачное
оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает
препятствие, вследствие которого рот и слива не могут соединиться брачными
узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". Доктор Бусбей слышал эту
импровизацию и решил расправиться с мальчиком по-своему, но отложил
наказание на следующий день. Утром он приказал всем мальчикам собраться,
взять в руки хорошо знакомый им инструмент и сказал: "Довожу до всеобщего
сведения, что по поводу этой розги и зада этого мальчика совершается брачное
оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает
препятствие, вследствие которого розга и зад не могут соединиться брачными
узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". На это сам провинившийся
закричал: "Я имею против оглашения". "На каком основании? - спросил учитель.
"Потому что оба не любят друг друга!" - ответил находчивый шалунишка.
Доктору понравилось возражение, и мальчик таким путем спасся от жесточайшей
порки.
Многие из заместителей доктора Бусбея унаследовали вместе с его
должностью и привычку к строгим наказаниям, и времена доктора Винцента были
ничуть не лучше, пожалуй еще хуже, чем "грозное владычество Бусбея". Он не
удовлетворялся обыкновенно практиковавшимися наказаниями и сплошь и рядом
прибегал к оплеухам и безжалостно щипал несчастных воспитанников. Против
такого режима восстал Солеман, грамогласно заявивший, что педагог, имеющий
право в определенных местах окрашивать кожу своих учеников в красный цвет,
не должен пользоваться и вторым правом: щипать пальцами до образования
синяков и кровоподтеков. Во времена владычества Винцента ученики начали
издавать журнал, окрестив его именем "Флагеллянт"; само собой разумеется,
что содержание статей далеко не пришлось по вкусу самодуру Винценту, и он в
своем гневе дошел до того, что решил возбудить против издателей уголовное
преследование. В это время появилась статья Сутгея, который не только еще
больше высмеивал Винцента, но и называл себя зачинщиком и виновником
упомянутого выше издания, так что обидившийся педагог должен был оставить
мысль о судебном преследовании оскорбителей-учеников.
Бывшая в употреблении в вестминстерской школе розга состояла не из
березовых прутьев, как это обычно наблюдается, а из четырех веток яблони,
прикрепленных к деревянной ручке. Из числа учеников младшего класса
избирались двое, носившие название розговых дел мастеров; в их-то
обязанности и входила постоянная поставка в школу розог. Изобретение этого
инструмента приписывается доктору Бекеру, состоявшему заведывающим
вестминстерской школой в период времени с 1454 по 1458 год. Им же были
созданы точные правила, коими необходимо было руководствоваться при
приведении экзекуции в исполнение.
Провинившегося школьника заставляли стать на колени перед специальной
скамьей с подставкой; затем его раздевали, и учитель приступал к порке,
нанося либо четыре, либо шесть ударов. В первом случае экзекуция называлась
"шваброй", при шести ударах ей присваивалось название "библейская порка" или
"библейские удары". В 1570 году вестминстерскую школу посетила английская
королева и обратилась к одному из молодых учеников со следующим вопросом:
"Знаком ли ты уже с пресловутой винтоновской розгой"? Не долго думая,
находчивый мальчик ответил ее величеству словами Виргилия: "Infidm, regina,
jres renovare dolorem".
Раз мы касаемся вопроса о флагеллянтизме в школах, нельзя не упомянуть
также о докторе Парре. Субъект этот был глубоко убежден в неоспоримости
влияния "березовой каши" и считал ее обязательным атрибутом воспитания и
обучения вверенного ему юношества. Поставщиком розог был у этого педагога
некий джентльмен, присужденный к смертной казни через повешение. Во время
казни веревка оборвалась, и преступник был сначала приведен к жизни, а затем
помилован. От этого-то любезного субъекта получал доктор Парр розги и, как
утверждают его ученики, принимал их с обязательной улыбкой удовольствия и
благодарности.
О Ван-Дейке рассказывают, что свои большие дарования он выказал еще в
раннем детстве, нарисовав на заду у одного из своих однокашников чрезвычайно
схожий с оригиналом портрет своего учителя. Как-то раз этот учитель пожелал
наказать розгами ученика, послужившего Ван-Дейку полотном. Каково же было
его изумление, когда на "казенной части" мальчишки он увидел свое
изображение! Изумление сменилось чистосердечным хохотом, и оригинально
разукрашенный мальчик был освобожден от наказания.
В Итоне розга также с давних времен считается в большом почете. Мы
говорим "считается" потому, что при приеме школы новым заведующим "капитан"
этого учебного заведения от имени всех соучеников преподнес ему элегантную
розгу из березовых прутьев, связанных между собой голубой лентой бантиком.
Обыкновенная розга состояла в Итоне из трех длинных березовых веток, причем
четвертая часть их протяжения была обернута бечевками. При взимании платы за
нравоучение к обычной цифре добавлялось еще полгинеи за розгу, независимо от
того, применялась ли она по отношению к данному ученику или нет. Понятие о
чести учеников Итонской школы ничего предосудительного в наказании розгами
не усматривало; наоборот, на неподвергшихся телесному наказанию учеников все
смотрели косо, и потому, во избежание нареканий товарищей, каждый старался
проштрафиться "с заранее обдуманным намерением". Несколько лет тому назад
наказанию розгами должен был подвергнуться молодой человек
восемнадцатилетнего возраста, пойманный в курении папироски. По наущению
своего отца, юноша уклонился от экзекуции и был исключен вследствие этого из
заведения.
В прежние времена днем наказания в Итоне была пятница, имеющая худую
репутацию дня злых предзнаменований.
Самым знаменитым флагеллянтом слыл в анналах Итонской школы доктор
Кэте, владычество его началось в 1809 году и длилось целых двадцать пять
лет. О его четвертьвековой деятельности в сфере страсти к телесным
наказаниям рассказывают массу потешных историй.
Как-то раз в школе должен был состояться торжественный акт конфирмации,
и каждому из учителей было предъявлено требование о доставлении списка
учеников его класса соответствующего возраста. Должно же было случиться так,
что один из учителей составил упомянутый только что список как раз на том
листе бумаги, на котором записываются обыкновенно ученики, подлежащие за
предосудительное, по понятиям школы, поведение телесному наказанию. Доктор
Кэте получил этот список, приказал сейчас же позвать к нему всех
поименованных в списке учеников и, не обращая внимания на их протесты и
разъяснения, поочередно выпорол всех самым основательным образом.
При оставлении школы один из учеников сказал доктору Кэте: "Прощайте,
доктор Кэте"!, на что последний возразил: "Как видно, ты хорошо знаешь меня,
но вот я никак не могу припомнить твое лицо!" - "Зато вы прекрасно знакомы с
другой частью моего тела, господин доктор!" - ответил дерзкий мальчик.
Еще двадцать пять лет тому назад в школе под названием "Госпиталь
Иисуса Христа" телесные наказания были в большом ходу и производились с
необычайной строгостью. Надзиратели пользовались правом пороть школьников
розгами и, само собой разумеется, пользовались этим правом вовсю и особенно
не церемонились с учениками младших классов. Вот что рассказывает об этом
Чарлз Ламб.
"Нередко меня стаскивали с постели, чтобы задать хорошую порцию
березовой каши. Случалось и так, что несколько ночей кряду меня заставляли
проводить без сорочки - и это в зимнее время; в таком костюме я должен был
ожидать, пока кому-либо из надзирателей благоугодно будет наконец обработать
мое тело кожаным ремнем. Всех таких, которым доставалось особенно много,
было нас одиннадцать человек, одиннадцать товарищей по несчастью. И если в
дортуаре после того, как все воспитанники улеглись по постелям, раздавался
чей-либо разговор (мы, одиннадцать, страха ради иудейска никогда не
осмеливались беседовать в ночное время), наказывали непременно почему-то
нас, а не действительно виновных в нарушении тишины в недозволенное время.
Так называвшиеся "юнги короля", т. е. мальчики, которые избирали себе
морскую карьеру и с этой целью поступали в училище мореплавания или
мореходные классы Виллиама Уэльса, обречены были на чрезвычайно тяжелую
жизнь. Так, например, чтобы приучить будущих моряков к обычным во время
плавания страданиям и невзгодам, Уэльс держал их буквально в ежовых
рукавицах. В школе царил вполне спартанский режим, наказания распределялись
направо и налево и выполнялись с ужасной жестокостью. Переносить их
начальство заставляло безропотно и терпеливо; молодые люди закаливались,
причем воспитанники старших классов получали право безжалостно распоряжаться
с маленькими учениками, которые боялись своих старших товарищей, как огня, и
дрожали пред ними, как пред лютыми зверьми. Репутация школы разнеслась
далеко за пределы ее, и все мальчишки, принадлежавшие к окрестному
населению, относились к питомцам Виллиама с большим уважением, а некоторые -
даже с трепетом. За побег из школы полагались различные наказания. За первое
дезертирство виновный подвергался заковыванию в кандалы. Попавшийся во
второй раз заключался в одиночную "камеру", которая по своей величине
равнялась ровнехонько росту преступника, и то в лежачем положении.
Заключенному полагался сенник и шерстяное одеяло; светом он пользовался от
свечки, стоявшей с наружной стороны оконного отверстия. Виделся он только со
сторожем, приносившим ему кушанье, да с палачом, который два раза в неделю
выводил его на прогулку и каждый раз производил над ним прописанную
начальством экзекуцию. Третий побег считался обыкновенно последним, ибо
произведенное в третий раз дезертирство влекло за собой торжественное
изгнание из заведения. С преступника срывали присвоенную этим кадетом форму,
облачали его в особую, "покаянную" рубашку, и вводили в актовый зал, куда
собирались также все учащиеся, учителя и служащие мореходных классов. Там
виновного медленно водили вокруг залы и в то же время секли розгами; затем
его отдавали на руки родным или друзьям, если таковые оказывались налицо. В
противном случае преступник сдавался в полицию через городового, постоянно
дежурившего у ворот заведения.
В "доброе старое время" телесные наказания производились не только в
низших и средних учебных заведениях, но и во многих университетах. У
некоторых профессоров и деканов порка считалась излюбленным занятием и
чрезвычайно приятным препровождением времени. Доктор Поттер, например,
читавший лекции в Тринити Колледж, наказал телесно студента, взрослого
мужчину, носившего на перевязи шпагу... В своих "Воспоминаниях о Мильтоне"
доктор Джонсон говорит: "Мне совестно все это рассказывать, но - что делать?
ведь это истинная правда: Мильтон считался одним из последних, так
называемых "отъявленных" студентов нашего университета. У него хватало даже
смирения и покорности, чтобы подвергнуться публичному телесному наказанию".
Нельзя умолчать и о том, что, по преданию, известному и по сию пору в
Оксфорде, доктор Джонсон сам, будучи студентом, подвергался телесным
наказаниям. Впрочем, как мы сказали выше, все это относится к области
преданий, а за факт выдавать последнее мы не можем. Не известно также, были
ли Мильтон и доктор Джонсон последними студентами, которых начальство
решалось угощать "березовой кашей", если вообще правда то, что их наказывали
телесно.
Слишком усердное применение розги в школах в то время заставляло
мальчиков пускаться на всевозможные хитрости, чтобы "изъять" учителей из
школы, т. е. устроить так, чтобы они не могли несколько дней являться на
занятия. Особенно часто этот прием практиковался перед Рождеством в деревнях
и местечках, И если мальчикам удавалось удалить учителя на три дня из сферы
его деятельности, то игра их считалась выигранной, и побежденный педагог
обязан был подписаться под соглашением, касавшимся продолжительности
каникул, часов, предназначенных для развлечений, и некоторых пунктов,
относившихся к наказаниям. Но если попытка учеников заканчивалась неудачей,
то они обязаны были подчиняться беспрекословно всем распоряжениям
торжествующего победу учителя и, кроме того, получали невероятное количество
розог, которые должны были сносить безропотно и терпеливо.
В отношении самих телесных наказаний вообще, применяющихся в школах
Англии в настоящее время, а также некоторых частностей их, мы встречаем
интересные данные в отчете одной из школьных экзаменационных комиссий.
Из числа пансионатов (закрытые учебные заведения) приблизительно в
шестнадцати-двадцати двух начальство прибегает еще к телесным наказаниям,
вообще же розга или палка употребляются чрезвычайно редко и уж во всяком
случае низший педагогический персонал не имеет права по своему усмотрению
назначать порку. Телесно наказуются только провинившиеся во лжи, замеченные
в неблагопристойном поведении, прибегающие к борьбе и выдающиеся своей
дерзостью и нахальством. В других случаях, требующих наказания
провинившегося, практикуются принудительные работы, денежные штрафы или -
что самое страшное для учеников - лишение карманных денег.
Во всех школах, содержимых за счет общественной благотворительности,
розга и палка процветают вовсю и гуляют по спинам учащихся буквально
ежедневно.
Мнения педагогов, выраженные в напечатанных отчетах и касающиеся
влияния телесных наказаний на наказуемых, различны. Некоторые говорят:
"Розга и палка являются для мальчиков истинным благом", в то время как
другие утверждают, что "телесные наказания и ненужны, и обесчещивают
наказанного". Третьи, наконец, уверены в том, что "значение школы сильно
поколебалось и совершенно погибает вследствие того, что палка изъята из
числа воспитательных приемов".
В общем кажется, что и учителя и ученики предпочитают хотя и острое,
так сказать, но быстрое телесное наказание заключению в карцер и
принудительным работам. Родители придерживаются категорически обратного
мнения, и многие частные училища и школы строго выполняют их желание, изгнав
розгу раз и навсегда из числа воспитательных приемов. Изредка, правда,
наблюдались такие факты, когда розга с триумфом водворялась на то самое
место, откуда была изгнана; это случалось тогда, когда система дружеских
увещеваний не приводила решительно ни к каким положительным результатам.
Один француз-писатель замечает, что в английских школах "существует
такой род наказания, которому мы отнюдь позавидовать не можем. Это -
телесное наказание, практикующееся у нас, французов, исключительно в
детских". Далее он говорит: "Употребление розги является одним из древних
английских обычаев, наследуемых из поколения в поколение. Иностранцы не
могут и представить себе той суровости и упорства, с какими английские
учителя придерживаются этого старого обычая, обесчещивающего наказуемого
ученика. Нам пришлось прочитать в сочинениях доктора Арнольда одухотворенные
дифирамбы, посвященные, телесным наказаниям, но они нисколько не убедили нас
в целесообразности или только терпимости розги. Нужно только изумляться
тому, с каким рвением английский учитель стаскивает штанишки с ученика, в то
время как непорочность и пуританство его языка запрещают ему даже громко
называть эту часть туалета"!

globus · 23.05.2010 18:41:52

В Шотландии тяжелые наказания применяются в школах с таким же точно
усердием, как и в Англии; разница замечается лишь в том, что инструментом у
шотландцев является пресловутый "ремень", приготовленный из довольно
длинного куска кожи и разделенный в окончании своем на маленькие полоски.
Один из преподавателей высшей школы в Эдинбурге, по фамилии Николь,
имел обыкновение наказывать сразу по полдюжине своих учеников. Провинившиеся
расставлялись в одну шеренгу; когда все было готово, Николь посылал к своему
коллеге, мистеру Крукшанку, посольство, которое, явившись к месту
назначения, докладывало: "Привет от мистера Николя; он приглашает вас
пожаловать прослушать его оркестр". Вслед за прибытием почетного гостя,
начиналась изумительная по быстроте и жестокая по основательности порка:
мистер Николь прохаживался взад и вперед мимо выстроившейся шеренги и
извлекал из своих жертв всевозможные звуки и тоны.
В сельских школах вместо ремней и розог учеников наказывали в прежнее
время кожей угря. В расположенных вокруг Эдинбурга деревнях такие
инструменты были в употреблении еще лет сорок тому назад; при этом,
рассказывают, что крестьянки одного села самым жестоким образом выпороли
кожей угря некоего горожанина, осмелившегося явиться к ним в деревню с целью
жениться. Такое наказание было вызвано древним обычаем, в силу которого на
дочках рыбаков могут жениться исключительно рыбаки.
Еще очень недавно законодательная палата была занята пересмотром
законоположения о домашних и школьных телесных наказаниях. Маркиз Тунзенд
внес в палату лордов биль, относящийся к проявлению больших забот о детях,
прислуге и учениках. Благодаря его предложению, был обнародован указ, в силу
которого каждый учитель или воспитатель, имеющий дело с учениками ниже
шестнадцатилетнего возраста, пользовался при телесном наказании
исключительно березовой розгой, причем сами телесные наказания не должны
назначаться за проступки, относящиеся к невнимательности или отсутствию
прилежания за работой. Всем хозяевам, содержащим прислугу, запрещается бить
последнюю; то же самое относится и к ремесленникам, обучающим детей тому или
иному мастерству. Последнее предложение маркиза нужно считать совершенно
излишним, так как обстоятельство это и без того было предусмотрено законом.
Биль породил массу оживленных прений, и в конце концов проект маркиза был
отвергнут подавляющим большинством голосов. При этом палата лордов
установила, что самый надежный инструмент, применяющийся шотландской
школьной дисциплиной, именно "ремень", в случае принятия предложения маркиза
Тузендского оказался бы на положении беззаконного, а так как шотландские
мальчики розог никогда не получают, то для них не было бы никаких телесных
наказаний, и учитель, и дядя, и тетка лишены были бы возможности наказать
упрямого и избалованного мальчишку...
В различных местах настоящего сочинения читатель имел уже случай
узнать, что прекрасная половина человеческого рода, при этом
представительницы решительно всех возрастов, вынуждена была смиренно
подставлять спину под розги.
В прошлом столетии в так называемых пансионах для молодых девиц
употребление розог было введено в повседневный обиход, и еще в 1830 году
барышни в полном смысле слова зачастую приговаривались своим учебным
начальством к довольно солидным экзекуциям.
Чтобы быть последовательными и возможно точными в смысле
хронологическом, помещаем ниже "отчет", касающийся воспитания в пансионах и
относящийся к концу прошлого столетия. Отчет этот заимствован нами из одного
письма, написанного двенадцать лет тому назад. О красноречивости и
доказательности его пусть судит сам читатель.
"Моя милая маленькая внучка! Собственно говоря, я не должна была бы
называть тебя больше "маленькой", ибо, как мне кажется, в настоящее время
двенадцатилетние девочки и те держатся вполне взрослыми дамами! Вслед за
этим письмом ты получишь от меня все те прекрасные вещицы, которые я тебе
обещала прислать тогда, когда ты поступишь и переедешь в пансион. Ах, моя
душечка, в мое время пансионы были вовсе не то, что теперь!
Теперь я хочу написать тебе все то, что ты и твои сестры так хотели
услышать от меня. Я хочу именно нарисовать тебе картину состояния пансионов
или воспитательных домов в дни моей юности. Письмо это, знай, написано не
мною лично. Нет, нет, нет, - я уже не в состоянии! Его написала по моей
просьбе Марта, моя прислуга. И хотя мне уже за восемьдесят, тем не менее,
благодаря Богу, память нисколько мне не изменила, я помню все чрезвычайно
отчетливо. В моем распоряжении, кроме того, имеется масса писем, относящихся
к пережитым мною временам, и эти письма многое, многое напоминают мне...
Да, душечка, с тех пор, как я явилась в пансион, прошло уже не более и
не менее, как семьдесят два года! Запомни, милая семьдесят два года! В ту
пору мне было ровно двенадцать лет. Мы знали тогда только одну школу,
которая помещалась в доме регента в Бате; таким образом, чтобы попасть в
этот город, нам понадобилась целая неделя (мы задержались несколько в
Лондоне). По настоящим временам экипировать отправляющуюся в учебное
заведение девушку решительно ничего не составляет, но тогда дело обстояло
совершенно иначе. Моя матушка вытащила из-под спуда все, что было в доме, и
с усердием, достойным лучшей участи, выискивала из старого хлама все, что
так или иначе могло быть пущено в дело. У матери моей был такой гардероб,
что вся округа не могла без зависти говорить о нем, и благодаря этому
приданое мое вышло на славу: ведь я считалась благородной девочкой! Всего
мне было дано шесть платьев; пожалуй, современные девицы найдут такое
количество ничтожным, но тогда - о, тогда оно казалось громадным. Дали мне и
белое ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде,
с короткой талией, которая должна была не доходить до плечей только на два
дюйма (более длинных носить тогда не полагалось). Юбки все были довольно
тесны и с одной стороны несколько подобраны.
Само собой разумеется, что я получила и много нижних юбок, отделанных
чрезвычайно красиво и почти похожих на те, которые ты взяла теперь с собой в
школу. При выходе на улицу в то время надевали длинный широкий шавль и
перчатки, причем последние были настолько длинны, что закрывали всю руку. В
мои времена женщины особенно изощряли свой вкус на перчатках. У меня было их
несколько пар, были белые, были и цветные, все были вышиты и украшены
накладными узорами из дорогих и красивых кружев. Такие перчатки стоили
обыкновенно довольно дорого. Волосы имели тогда обыкновение завивать
горячими щипцами в локоны; шляпы носили маленькие и надевали их на макушку
головы; украшений на них было бесконечное количество. Я уверена, что
теперешние барышни нашли бы их чрезвычайно некрасивыми, но, по моему
здравому рассуждению, наши шляпы вовсе не были так безобразны или неудобны,
не более, во всяком случае, нежели те вещи, которые под именем шляп носятся
на голове в настоящее время.
Впрочем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь; мода всегда
была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется. Ведь, не много вовсе
времени прошло с тех пор, когда дамы заставляли устраивать себе из волос
двухфутовые прически, надевая вдобавок сверху целые кареты, пароходы и
зверей в виде украшений. У моей матери, например, была четырехместная
карета, сделанная из дутого стекла, и эту шляпу она надевала только в
случаях исключительной важности. И, представь себе, милая моя, она
говаривала, бывало, что, к сожалению, моды в ее время стали удивительно
просты! Моя лучшая шляпа выглядела не наряднее, чем поставленное кверху дном
ведро для углей... Она была украшена тремя розового цвета бантами и
маленькими розетками на верхушке. В мое время в моде были еще фижмы, и меня
снабдили одним таким парадным платьем, ибо, говорили, "та школа, куда я еду,
считается весьма элегантной". Парадное платье это было сшито из белой парчи,
сплошь усеянное накладными бутонами роз и украшенное оборками из красных и
зеленых лент. Талия была вырезана очень глубоко, короткие рукава были
обложены широкими кружевами. Ах, те "фижмы" были тогда ни на йоту не хуже
этих ужасных кринолинов, которые носятся и до сих пор, несмотря на то, что
король Георг IV особым декретом приказал изъять их из употребления. Получила
я еще в приданое чулки различных цветов и несколько пар сапог, каждая из
которых по своему цвету соответствовала цвету платья. Моя бедная матушка
чувствовала себя положительно несчастной вследствие того, что мода на
ботинки с высокими каблуками более не существовала; она лично носила их до
самой смерти и говаривала, что ничего более удобного и целесообразного быть
не может. Но каблуки эти были тогда не в моде, и я носила только низкие, как
теперь на бальных туфельках.
Да, получила я еще и веера! Да, веера. Теперь молоденькой девушке
достаточно иметь один веер, мы же постоянно ходили с веерами, словно японки,
и мне дали один для улицы, один для употребления по утрам, один для вечера и
один для экстраординарных случаев. Снабдили меня еще и целой массой
безделушек ювелирного искусства, но все они выглядели точно так же, как и
теперь на выставках в магазинах: ведь мода на большие серьги и кричащие
украшения вообще возвратилась снова. Кроме того, я должна была взять с собой
множество полотенец и простынь, ножик, вилку, ложку и, наконец, кольцо для
салфетки с моим именем.
Для нашего путешествия из Гресхамбюрея в Лондон- всего двадцать четыре
мили, как тебе известно, - нам понадобилось в курьерской карете мистера
Бурнеста целый день. Дело в том, что мы должны были сделать крюк из-за
скверной дороги. Лишь на следующий день мы прибыли в Лондон и вечером
отправились в театр Друри Лейн. Ставили две пьесы: "Тайный брак" и
"Разоблаченная дева". Обе эти пьесы были тогда в большой моде.
Из Лондона мы отправились дальше в карете моего дяди прямо в Бат; для
этого мы употребили только два дня, что по тогдашним временам считалось
очень быстрым переездом. На второй день, вечером мы остановились у дома
регента. Обе мисс Померей, которым принадлежал пансион, представляли собою
двух шикарных дам; они пользовались прекрасной репутацией, ибо научали своих
учениц прекрасным манерам, уменью жить и держаться в обществе. Немедленно же
был осмотрен весь приведенный мною гардероб, причем все было одобрено,
забраковали только корсет, который оказался настолько свободным, что его
перешнуровали, и в конце концов я еле-еле могла дышать в нем; но мисс
Померей, видя мои страдания, заметила, что девицы не должны распускать свою
грудь так, как молочницы. Она никогда так не поступала, и мы, ее ученицы,
должны держаться так же стройно и прямо, как она. Каждое утро при входе в
классную комнату мы должны были делать нашим учительницам новомодные
реверансы, которым мы научились от нашего танцмейстера. Затем наши ноги
устанавливались на полку, выпрямитель привязывался к плечам и в талию
втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, чтобы
мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка опустить голову. А
кто укалывался, той грозило наказание, и - ах! - много розог досталось мне и
за это и за другие подобного же характера "преступления!". В то время частые
и обильные порки в школах уже прекращались, но лично мисс Померен
преклонялись перед влиянием розог и раздавали их направо и налево довольно
щедрой рукою. Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь (а ты, дорогая,
изумилась бы, если бы узнала, что в те годы называлось преступлением!) и
была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подойти к кафедре
учительницы и после глубокого поклона просить разрешения отправиться за
розгой. Разрешение давалось, и проштрафившаяся удалялась и сейчас же
возвращалась в класс, но уже без перчаток; в руках ее была подушка, на
которой лежала розга. Затем она становилась пред учительницей на колени и
предподносила ей розгу, которая тут же несколько раз прогуливалась по
обнаженным плечам и шее преступницы. У нас было два сорта розог: один из
березовых прутьев и другой из китового уса, обернутого в изрядной толщины
бечевку. Обе наносили очень чувствительные удары, но особенно трепетали мы
перед розгой второго сорта, которая звалась "зверем". Концы ее напоминали
собою полоски девятихвостовой "кошки" и глубоко врезывались в наше тело.
"Зверь" предназначался за самые серьезные преступления, именно: за
отсутствие почтительности по отношению к обеим начальницам. Их учебное
заведение было на особенно хорошем счету; нормой учащихся было тридцать
человек, и все мы, девочки, были из лучших английских семей. В те времена, о
которых я говорю, никто не удивлялся, если девицы оставались в школе до
восемнадцати-девятнадцатилетнего возраста, вплоть до тех пор, одним словом,
когда для них родителями подыскивалась подходящая "партия", либо замужество
старшей сестры освобождало ей место в семье и возможность выездов в свет. Но
возраст наш был не при чем: ни одна из учениц мисс Померей не могла избежать
наказания розгами, если оно было ей назначено одной из госпож наших
учительниц. Короче, в доме регента розга не бездействовала ни одного дня, и
самые ярые поклонники ее не могли быть недовольны господствовавшей в нашем

пансионе системой воспитания и "воздействия".
У нас были две или три степени серьезных наказаний. Первая степень
приводилась в исполнение в комнате мисс Померей только в ее личном и ее
горничной присутствии. Вторая степень состояла в публичных приготовлениях к
наказанию в присутствии всей школы, заканчивавшихся почти всегда прощением
провинившейся; третья степень это - приведение наказания в исполнение
"публичным порядком". По первому разу, когда мне пришлось выдержать порку в
комнате мисс Померей, я припоминаю всю картину экзекуции, словно последняя
совершилась вчера... Подумай, внучка, такая старуха, как я теперь, и такое
сильное впечатление, не стушевывающееся через несколько десятков лет! Я
получила торжественное приказание принести розгу в комнату госпожи нашей
начальницы, известную под именем "кабинета заведующей". Когда я явилась сюда
с "инструментом" в руках, здесь были обе мисс Померей. Я стала на колени,
старшая из мисс взяла из моих рук розгу и - как мне показалось - довольно
нежно, с любовью, если можно так выразиться, провела ею между своих пальцев,
как бы погладила ее. Затем она позвонила и приказала вошедшей горничной
приготовить меня. Горничная повиновалась и привычным движением через голову
сняла с меня платье и захватила мои слабые руки в свои грубые и сильные
лапы. Я страшно испугалась: ведь никогда до сих пор в жизни меня никто не
бил! И эти приготовления, и сама экзекуция так сильно подействовали на меня,
что со мной сделался сильнейший истерический припадок. Ах, впоследствии я ко
всему прекрасно привыкла! Мне не составляло ничего особенного ни видеть
розгу в употреблении на других, ни самой находиться под ее "ласками". Видела
я неоднократно, как в присутствии всей школы секли наполовину обнаженных
взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что? За малейшее невольное
уклонение от параграфов установленного в нашей школе режима. При всех
публичных экзекуциях полагалось надевать на наказуемую особое платье,
похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед
поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствования при наказании
товарок. Затем ее заставляли лечь на скамью, руки придерживались, а ноги
вставлялись в особое приспособление, плотно обхватывающее их. Помню, как
таким именно образом наказали одну девицу, которая назавтра покидала нашу
школу для того, чтобы сейчас же выйти замуж. Назовем ее, допустим, мисс
Дарвин. У нее была масса врожденных недостатков, и, представь себе, она даже
воровала. Она была одержима тем, что теперь подводится под понятие о
клептомании, но у нас никаких имен для проступков не существовало: украла,
значило в мое время - только украла, и делу конец! Как, почему, зачем -
такие вопросы в дни моей молодости не существовали, они никому на ум не
приходили.
Как-то раз после обеда мисс Померей сказала: "Сударыни, сегодня я
попрошу вас быть готовыми на полчаса раньше; поторопитесь одеться и будьте в
классе не в пять, как всегда, а в половине пятого".
Мы с недоумением смотрели друг на друга, а мисс Дарвин покраснела, но
ничего не сказала. Мы разошлись по своим комнатам. Скоро мы узнали, в чем
дело, ибо девушка, причесывавшая меня, исполняла также обязанности
поставщицы розог и в этот именно день связала несколько пучков на новый
образец, специально для сегодняшнего торжественного случая. В назначенное
время мы собрались в класс, и мисс Померей заняла обычное свое место. Мисс
Дарвин приказано было стать посредине комнаты, после чего госпожа наша
начальница посвятила нас в совершенное девицей преступление, равно как и
сообщила о назначенном ей наказании. Мисс Дарвин слыла положительно
красавицей; и рост, и фигура ее говорили о вполне развившейся девушке, и эта
барышня все время стояла перед нами так спокойно, словно наказание розгами
было чем-то самим собой разумеющимся. Она была очень нарядно одета, в
зеленом парчовом платье, в белой шелковой нижней юбке; масса драгоценных
безделушек украшали ее лиф. Мисс Померей позвонила и приказала явившейся
горничной: "Приготовь ее"!. Прислуга сделала реверанс и приступила к
разоблачению нашей подруги. Когда все было готово, на нее надели специальное
"штрафное" платье, о котором я упоминала выше; затем мисс Дарвин, стоя на
коленях, передала госпоже нашей начальнице розгу. После этого две
учительницы подвели ее к кафедре, к которой и привязали за руки и за ноги.
Розга в руке мисс Померей взвилась и с таким ожесточением опустилась на
нежное тело молодой девушки, что сейчас же на молочно-белом фоне
образовались красные полоски. Под конец наказания у несчастной мисс Дарвин
дрожали все суставы, лицо ее пылало и глаза метали искры. Став снова на
колени, она приняла из рук мисс Померей розги и передала ее учительницам.
Только после этой церемонии ей позволили удалиться в свою комнату, чтобы там
переодеться. Прислуга несла за ней корзину с ее платьем.
К удивительному наказанию прибегали у нас в пансионе для того, чтобы
смирить непокорных воспитанниц, "сбить с них гордость", как говорили наши
педагоги. Каждая ученица, замеченная в несоблюдении одного из правил,
относившихся к чистоте и опрятности - а правил этих была такая масса, что
немудрено было переступить одно из них! - должна была снять свое платье и
одеться в платье какой-нибудь воспитанницы сиротского дома. Это был наряд
так называемых "красных девиц"; он состоял из огненно-красного шерстяного
платья и белого передника. В общем, это было форменное безобразие, да и
удобством этот костюм похвастать не мог. В таком виде нужно было брать урок
танцев и гимнастики у мужчин-учителей; помимо этого, во время уроков
"красная девица" должна была стоять в классе на высоком стуле, чтобы все
могли ясно видеть ее во весь рост. Мне кажется, что подобные наказания
теперь больше не практикуются, дорогая Катенька, и с тобой отнюдь не будут
обходиться с такой строгостью там, куда ты теперь отправляешься. Что бы ты
сказала, например, если твой красивый, маленький ротик заклеивали бы
пластырем за то, что ты сказала несколько лишних слов? Такому наказанию
подвергали мисс Померей тех воспитанниц, которые говорили в недозволенное
время. Да, детка, вырезали две широкие полоски липкого пластыря и накрест
прикрепляли его через губы; в таком положении нас заставляли оставаться
несколько часов кряду. Пластырь брался такой солидной ширины, что однажды
чуть не задохлась одна из наказанных таким способом учениц; с тех пор... ты
думаешь, родная, прекратили такое варварское наказание? - нет, но брали
менее солидные полоски пластыря. Если кто-либо из нас пачкал свою книгу, то
виновной привязывали руки на спину! Да, жизнь наша была тяжела, но ведь мы
несли свой крест для того, чтобы из нас могли выйти в полном смысле слова
молодые приличные барышни! И если твои учительницы покажутся тебе строгими,
вспомни, детка, о том, что я написала тебе, и благодари Бога за все! Учиться
тебе придется, вероятно, много: наше воспитание было очень ограниченно, с
нынешними требованиями его и сравнить нельзя. Если мы хорошо танцевали,
бегло говорили по-французски, играли ловко в спинетт и правильно читали и
писали, то наше образование считалось законченным. Вот я, например, с таким
запасом знаний прожила всю свою жизнь, а ведь меня нельзя назвать скверной
женой или матерью только потому, что я не знала полдюжины языков и не могла
поддерживать серьезные разговоры с учеными людьми о высоких материях. Я
написала тебе длинное письмо, моя маленькая Катенька; быть может, оно
последнее, которое ты получаешь от своей бабушки: восемьдесят три года - не
шутка, родная! Если мне не придется увидеть тебя на ближайшие каникулы, не
забывай все-таки меня, вспоминай изредка о твоей горячо любившей тебя старой
бабусе, которая иногда рассказывала тебе о своих школьных годах. Тебя бить
не будут, моя милая, это уже не в моде. Марта ропщет: она говорит, что я
заставила ее много писать! Приходится сказать прощай! Прощай, моя дорогая!

Твоя любящая тебя бабушка."

#26 23.05.2010 18:19:06

Re: История розги

#27 23.05.2010 18:20:38

Re: История розги

#28 23.05.2010 18:22:43

Re: История розги

#29 23.05.2010 18:23:30

Re: История розги

#30 23.05.2010 18:24:08

Re: История розги

#31 23.05.2010 18:24:47

Re: История розги

#32 23.05.2010 18:25:29

Re: История розги

#33 23.05.2010 18:26:22

Re: История розги

#34 23.05.2010 18:27:15

Re: История розги

#35 23.05.2010 18:27:55

Re: История розги

#36 23.05.2010 18:28:34

Re: История розги

#37 23.05.2010 18:29:12

Re: История розги

#38 23.05.2010 18:29:55

Re: История розги

#39 23.05.2010 18:30:25

Re: История розги

#40 23.05.2010 18:31:04

Re: История розги

#41 23.05.2010 18:31:38

Re: История розги

#42 23.05.2010 18:32:36

Re: История розги

#43 23.05.2010 18:33:27

Re: История розги

#44 23.05.2010 18:34:32

Re: История розги

#45 23.05.2010 18:35:17

Re: История розги

#46 23.05.2010 18:36:47

Re: История розги

#47 23.05.2010 18:37:59

Re: История розги

#48 23.05.2010 18:38:39

Re: История розги

#49 23.05.2010 18:40:57

Re: История розги

#50 23.05.2010 18:41:52

Re: История розги

Подвал раздела