Мыльная опера- 2

ташка · 17.07.2007 20:15:45

Из серии «Утопия»

Мыльная опера. Часть 2.

Серебряный венок

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
(Продолжение последовало!)

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
Не только потому, что уже давно именно так, с открытыми глазами, приучила себя преодолевать страх первой, всегда самой жгучей и острой розги. И не потому, что последнее время стала ловить и даже как-то продлевать, растягивать эту волнительную секундочку ожидания, когда… Когда тянущая, сладкая и зовущая пустота вдруг возникала где-то внизу живота, растекалась по телу, заставляя чувствовать все-все: и гладкое дерево скамьи под животом и грудями, и ожидающее напряжение ног, и готовые к судороге ягодицы и даже пряди волос, волной скатившиеся со спины на одну сторону тела и лавки…
Она ощущала эти секунды как часы - так много успевало уместиться в этот огромный и сладкий, с привкусом страха и какого-то озорства, промежуток времени. Как много можно было успеть - увидеть, как то-о-оненькая тень замирает где-то вверху, как тонко и коротко подрагивает ее кончик, как эта «тень» примеряется то ли к спине, то к бедрам (повыше, пониже?), как начинает она свой стремительный бросок вниз, повинуясь строгой руке. Если бы кто сказал ей, что видеть это, уткнув лицо между рук - невозможно, она бы просто усмехнулась. Нет, не засмеялась бы в лицо - так не поступают воспитанные барышни. Но усмехнулась бы - со знанием истины и собственного превосходства. Она ВИДЕЛА все это… а потом еще можно было успеть чуть-чуть задержать дыхание, совсем чуть-чуть (не прикусить, нет!), а просто плотней сжать губы, а можно еще посмотреть на след сучка в лавке перед лицом, но лучше не смотреть, потому что надо видеть тень ожидания, нервное упоение первой розги и вообще…
Ой, совсем не туда пошли мысли! Уже отпрянула от лавки девка-советчица, уже вернулся на своей место с розгами папенька - нет, сегодня же не он! Сегодня же вовсе не дома, и наказывать будет дядя Григорий! Или не наказывать? Зачем мне все это нужно? Чтобы видели меня вот так, обнаженной и в струнку вытянутой на ужасно скользкой, холодящей тело и непривычно мокрой скамье? Кому видеть-то? Разве они нужны мне? Наверное, нужны, если там родители, но они ведь уже видели это сто раз… А зачем? А затем, чтобы им не было стыдно!
Вот, правильно! Я постараюсь! И пусть эта девка не задирает нос после своих плетей, и пусть не зыркают исподлобья графиня Наташка и купцова Агафья, там, когда их раздевали и готовили к выходу, пусть все хоть оближутся своими взглядами и желаниями - я покажу им, как надо!
Поэтому зажмуриваться было нельзя.
Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
Она хотела быть в полной готовности - и успела заметить, как… нет, взмаха прутьев над собой не видела. Просто краем глаза - как сжался левый кулак дядюшки Григория на ромашковом венке.
И вслед за этим - почему-то совсем другие, чем дома, непривычно стыдные и сладкие, непривычно острые, упрямые и тягучие мгновения долгого полета прутьев…
И вслед за этим такая уже знакомая, такая привычная и такая огненная боль прочертила голое тело…
Как ни готовилась, как ни ждала, как ни привычная была эта резкая боль, но наверное от волнения и напряженных нервов Машенька все-таки охнула. Почти неслышно, почти не двинувшись - бедра просто сами колыхнулись под тугими и мокрыми прутьями, (я не виляла, я лежу нормально!), почти не дрогнув плечами и головой - но наверное, другие девушки приняли первую розгу еще лучше и красивее, чем она. Гул одобрения прошелестел накатом по группкам кресел, коротко кивнул довольный началом Нил Евграфович, и почти сразу откуда-то слева послышался короткий стежок прутьев по телу.
- Не части! - ревниво откликнулся кто-то из зрителей, но что ответил поторопившийся «воспитатель», Машенька не услышала - она боролась уже со вторым стоном, который упрямо пробивался через рот к губам. Сквозь зубы шипяще втянула воздух - вот так, правильно, не наружу, а обратно - а ее шипение (котенок сердитый! -услышав такое шипение, бывало приговаривал дома Евгений Венедиктович) почти и не слышно в шипении розог, которые секут и справа, и слева и снова по ней.
Плотней прижалась к скамье - правда, лишь хотела прижаться - когда напрягалась, тело предательски повело в сторону. Запоздало вспомнила о проклятом мыле, инстинктивно «сыграла» бедрами, ногами и удержалась - вызывав восхищенный (иной раз и откровенно ревнивый) шепот тех, кто увидел ее движение - таким грациозным и хорошо «отмеренным» оно казалось со стороны. Занятая борьбой с телом, розгами и мылом, не могла улучить мгновение, чтобы приподнять голову и хоть краешком глаза посмотреть на родителей.
А если бы сумела, могла бы и заметить, как удовлетворенно кивал головой Евгений Венедиктович в такт размашисто-размеренным ударам дяди Григория: умничка, Машенька! Хорошо! Я бы даже сказал, очень хорошо! И Григорий, старый друг, не подводит - не частит, как тот крайний слева, не рвет на замахе, не протягивает пруты при ударе и не сечет по одному месту, равномерно прочерчивая полосы прутьев по телу Машеньки. Впрочем, Евгений Венедиктович делал небольшую ошибку, не обращая внимания на нервно поджатые губы Машеньки-старшей.
С ее опытом (уж сколько отлежала вот так, с девичества!) и знанием дочери, она прекрасно поняла сокрытый смысл того движения, которое вызвало откровенный восторг у самого Нила Евграфовича и завистливый кряк купца. Машенька просто не помнит о мыле, она никогда не пробовала вот так, в свободной позе и без привязи, держать строенную розгу! Было, конечно, и в один прут, и в три, и даже в пять, но там, дома, удерживаемая либо тугой веревкой, либо руками Машеньки-старшей (когда за плечи, чтобы видеть лицо дочки, когда за щиколотки), она могла гасить боль наказания движениями всего тела. И, право скажем - дочка умела двигаться.
Правда-правда, очень даже умела - вызывая иногда легкую ревность даже у Машеньки-старшей и в некоторой степени не только отцовский румянец и блеск глаз Евгения Венедиктовича. Но здесь такие сильные движения недопустимы - боюсь, Машенька не успеет это осознать - сейчас Григорий (его манеру сечь она знала!) наверняка хлестнет по самому верху ляжек, на переходе от стройных ног к круглому тугому заду Машеньки. Девушка, конечно же, отзовется «брыком» (Как бы ни ворчал Евгений Венедиктович при таком названии - Ну что это за лошадиные словечки! Вы же не кобылки у меня!, - но брык оставался брыком!) - резкий подброс вверх бедер, движение всего тела и потом попытка сильней прижаться бедрами, напрячь живот…
Машенька-старшая переживала зря и не зря. Манеру дяди Григория каждый пятый удар выстегивать «под заветное» (он даже называл это, специально подтрунивая над «брыком» и ворчанием по этому поводу Евгеши - «под сладенький хвостик» - Машенька, конечно же, знала. Считать даже не пришлось - как-то само уже вышло, что сильней сжала зад - не при ударе, а в самом замахе ожидания, сильней напрягла ноги, чтобы ненароком не попало в это самое вот сладенькое (ох, мастак был на это шутник-дядюшка!), и…
Зря и не зря. Как ни была научена Машенька, а три мокрых прута на замахе сильной мужской руки, стегая «под заветное», либо выбьют долгий стон, либо…либо тот самый клятый брык, который красив (ну чего таить!) дома, который мог быть красив и в своем непринужденном бесстыдстве и здесь, но… Но напряженный живот при малом касании лавки бедрами…
- Ух ты - не выдержал даже Нил Евграфович, легко и охотно зааплодировал Машеньке: как она удержалась на скольком полотне скамьи, никто так и не понял. Кончиками пальцев ног, грудями и лицом? Но удержалась-таки, чертовка! - снова ревниво восхитился купец и тут же охнул - нет, его Агафья пока лежала вроде молодцом, но та, что вторая слева, возле Машеньки, вдруг вскинулась всем телом на скамье, дернулась и сочно шмякнулась на пол, неловко перебирая в воздухе ногами под смешки и неодобрение почтенной публики.
Красный от стыда за неловкость дочери, глава семьи Н-ских хотел было прикрикнуть на нее, но устыдился порыва и с молчаливой злостью наблюдал, как она пытается снова лечь на место. Назначенный для нее экзекутор не помогал - это в правилах не оговаривалось, тут могли поступать как вздумается (уж дядюшка Григорий, распушив усы, не преминул бы.. да-с, не преминул бы Машеньку под животик, под грудки, под ножки ровные, и поднять, и уложить… гм… ). Легла не очень ровно, волосы вразброс, ноги чуть раздвинуты, руками в края скамьи вцепилась и все одно - почти что снова скользит - не улеглась! Глава Н-ских наконец нашел возможность выхода обиде и злости - грозно прикрикнул на сарафанную девку, что должна была стоять в изголовье: - Чего стоишь столбом? Выровняй, дура! Я тебе потом!
Пал Платоныч не стал пенять уважаемому гостю, что «ей потом…» всыпать может только он, как хозяин, тем более что понимал неловкость для Н-ских. Впрочем, заминка с одной из девушек была на руку (гм… не совсем уж на руку - по рукам не секли!) остальным - дочка купца даже голову набок повернула, глядя на свалившуюся с мыла соперницу. Передышка - это хорошо… А Машенька все-таки успела перекинуться взглядом с родителями, прочитав в глазах папеньки нарастающую гордость и в глазах маменьки - все еще явную, но уходящую тревогу. Молодец, дочка! Так держать! Или это уже дядя Григорий? Его любимые флотские словечки. Или кто это? Дядя Григорий ведь молчал - а, это та девка, снова волосы со спины убирала и снова «держаться». Ей-то какое дело…
Потом поняла, уже когда снова высоко-высоко замерли над ней прутья - она говорила не держаться, а держать! Что держать-ть…. М-м-м… Ой, боженьки, попа-аа…Розгами прошибло понимание и память - держать зад ближе к краю лавки, чтобы концы роооозог… оооох… Уже почти громко, уже почти стон, потому что дядюшка Григорий ошибся и попал с ударом не на вдохе, а на выдохе. Или я сама ошиблась? Куда держать? Правее? Снова сочно шмякнули по голому телу прутья и в этот звук почти неслышно для остальных вплелся другой, мокро-деревянный - концы розги действительно стегнули по краю лавки и - умница девка! - с одного удара превратились в лохмотики. Как жаль, что это был как раз последний удар первой дюжины!
Использованные на первой дюжине прутья сложили на отдельном столике - два из пучков розог оказались с хорошо размочаленными концами. Это означало, что «воспитатели» действительно расстарались и не филонили, выполняя столь ответственную работу. Нил Евграфович слегка укоризненным взглядом попенял двум другим на недостаточную силу ударов, хотя мог бы этого и не делать - судя по вспухающим до сих пор, наливающимся оттенками следам порки на теле каждой из девушек, секли их всех по-настоящему.
Первая дюжина означала перемену стороны - теперь экзекуторы становились справа, а сарафанные девки, не жалея, поливали наказанных маленькими порциями кваса. Хоть и не рассол, однако крепкий, на хмельных шишках настоенный квас отчаянно щипал и покусывал тело - голые и мокрые тела подрагивали, ерзали на мокрых лавках. Намыливать скамьи заново не было нужды - щедро натертое мыло смешивалось с квасом и потом наказанных. Даже просто лежать, отдыхая и тихо постанывая, было не так просто, как казалось со стороны. Кто-то из гостей уже оглянулся в поисках слуг с шампанским или чем покрепче, но было еще не время - легкий шампанский перерыв устраивался толь после второй дюжины ударов.
Она прошла на удивление быстро и легко. Впрочем, это только со стороны легко - хотя девушки уже явно приноровились к мылу, к темпу ударов, к силе розог и перестали нервничать из-за такого обилия чужой публики. Хотя, к слову сказать, купцова Агафья не особо нервничала с самого начала - батюшка завсегда порол дочек при всей семейной родне, а ее, этой родни, со всякими приживалками и картузными приказчиками, могло набраться до десятка. И каждый пялится куда не надо, а может и куда надо. Ну и пялься, эка невидаль, глаза видят, да зуб неймет! А может и не зуб… Хихикали вместе с сестрой, ожидая своей очереди и не очень-то прикрывая тугие телеса - хоть тут покрасоваться, а то на речку сходить и то под присмотром старой карги Ерофеевны…
Когда отсчиталась вторая дюжина и девушки уже почти совсем облегченно (не будем пока говорить - бессильно) расслабились на своих ложах мучений, Нил Евграфович первым поднял принесенный бокал. Приподнял его еще повыше, потом демонстративно еще выше.
Поняв его, почти хором раздались несколько голосов:
- .Выше розги, крепче дом!
Кто-то шутил, кто-то пересмеивался, кто-то все еще краснел от злости, кто-то не отрываясь поочередно откушивал глазами одно роскошное тело за другим, кто-то прятал нервное напряжение за светской беседой, кто-то укреплял полезные знакомства. Как, например, лифляндский баронет, уже трижды отвесивший учтивейшие комплименты купцу Ипатьеву.
Из них купец уловил только две вещи - баронет в восторге от фигуры Агафьи (Ну, знамо дело! Видал я твою поджарую «невесту»! В чем только дух держится!) и он же, баронет Бернгардт, очень заинтересован в поставках строевого леса, о чем не преминул бы еще раз сообщить в приватной беседе. Тема с Агафьей была купцу явно интереснее, но статус «вероятной невесты», которую притащил сюда этот полу-немчик, полу- еще кто, да еще с таким непонятным титулом, как баронет (кусок барона, что ли?) не располагал всерьез интересоваться Бернгардтом. Лес ему подавай… Подайте-ка лучше перцовки! Ну чего ты льешь в этот мизер? Вон туда плесни!
- Ну-с, половинка позади! - сказал кто-то чуть сзади и левее Евгения Венедиктовича, который как раз обменивался мнениями с подошедшим другом Григорием. Григорий не преминул тут же вставить ответное: - Половинки у них точно не впереди! Казарменный юмор в этой ситуации был встречен благосклонно - взгляды как по мановению обратились к пострадавшим «половинкам» на четырех скамьях.
А что касается половины… Тут было не так просто. По уложению, победившей признавалась та девушка, которая закричит или очень громко застонет самой последней - после двух-трех истошных «голосов» порка прекращалась и сдавшуюся отводили отдыхать. Но ведь без счета некоторых упрямиц можно было и забить… Поэтому уже давненько действовало неписанное правило - максимум разрешенного - пять дюжин. Кстати, именно эти пять в свое время позволили получить золотой венок графине Р.
Да-да, той самой графине, которая столько раз (мы помним истинную причину!) соскальзывала со скамьи и, тем не менее - подала голос на три удара позже, когда уже совсем без сил на пятой дюжине забилась, в голос закричала и сдалась ее вечная соперница. Они и сейчас были обе здесь - да-да, вы не ошиблись, разве вы не знали? (шепотом в уши друг другу, под взмах вееров или клубы трубочного дыма) - они с супругой Пал Платоныча терпеть друг друга не могут! Того и гляди, как с милой улыбочкой друг в дружку вцепятся, только клочья полетят!
Провидение (в лице старого лиса Нила Евграфовича) сейчас притушило костер старой вражды - дочери обоих находились в разных четверках. Но все равно, все равно… При каждом судорожном движении графини Натальи, при каждом ее сдавленном стоне супруга Пал Платоныча словно подталкивала ее взглядом, словно пинала, злорадно отметив, что с обеих дюжин прутья на теле Натальи были истрепаны полностью.
Оба пучка Машеньки тоже были признаны достойно использованными - причем дядюшка Григорий даже удивился сам себе (хорошо, хватило ума это удивление не облачить в громогласное недоумение) - вроде сек как обычно, а прутья в растреп… Хм… Неужто у Машуньки задница потуже стала? Сейчас уж не проверишь, пошлепав всей могучей пятерней… Ладно, это еще успеется. Только бы ненароком не обидеть племяшку: сечь-то стану как положено, однако же все дурехи гляди, как упрямо лежат! Даже на второй дюжине ни одна в громкий стон не пошла! Так себе, ойкают, подрыгиваются, а чтобы по-серьезному…
Ну ладно, вон Нил Евграфович к колокольчику потянулся. Пора и к делу, тем более не след надолго у Евгеши с Машенькой задерживаться - ради приличия еще с графиней парочкой слов, а потом…
А потом легкий перезвон серебряного колокольчика, почти одновременный взлет прутьев, «хоровой» хлест свежих розог по блестящему от кваса телу и… И темперамент, и опыт «воспитателей» все-таки был разным. Снова зачастил тот, что крайний слева, внезапно грудным контральто пробился стон купеческой дочки, почти сразу за ней неловко вскинулась и едва не сорвалась со скамьи юная графиня Наталья. Начиналось самое интересное - розги секли по уже битому, во вспухших полосах, телу, терпеть порку становилось с каждым ударом все труднее, все невыносимее, движения становились все более резкими и отчаянными, и…
Третий раз шепоток восторга прошелся «по вине» Машеньки - снова только лишь на грудях и коленочках удержалась, размашисто сыграв круглыми бедрами и гибкой спиной. Отлетели в сторону кусочки концов розог - пришлось менять прутья дядюшке Григорию, а в трудном, хотя и почти прикушенном стоне Машеньки послышалось что-то благодарное - не ему, нет. Девке, которая про напряженное пузо сказала - если бы не ее слова, точно бы быть на полу! Правее двинулась, розги задом поймала, краешки вразхлест, кончики вдрызг, а живот приподняла и рывком от боли ушла, от злого огня на голых бедрах.
Смена розог посреди дюжины шла в добрый зачет девушке - и даже Машенька-старшая успокоилась по поводу движений дочери. Поняла и заметила, как уловила Машенька нужное движение, его ритм и игру тела, да вот только… Ну, Григорий, я с тобой потом поговорю! Как же это так - третья розга и все в лохмотья! Даже дома так не секли! Нет, конечно, секли и похуже, но чтобы с пятого удара розги истрепались - это уж слишком…
А Григорий, словно винясь перед Машеньками, седьмую розгу уложил не по горящему заду, а по гибкой спине девушки. Сечь по спине разрешалось - но только не выше условной линии на пядь от лопаток. Причина предельно проста - в декольтированных платьях. Не дело, чтобы следы от розог показались в спинном вырезе! Домострой домостроем, однако светские условности… Не век же после порки им отлеживаться - может, кому-то уже через два-три дня на бал! Не лишать же девицу заслуженного удовольствия неловкими росчерками розог на нежной спинке!
Тут дядюшка Григорий, конечно, не промахнулся - розги оставили свои полосы ровно там, где разрешено. Лучше бы он «не винился» - Машенька ждала удара по бедрам, а рывок прутьев по спине столь же внезапно, как стон Агафьи, вырвал стон и у нее - пусть не длинный, пусть не громкий, но она застонала!
Она еще не знала, что теперь ей подвластно было все - хоть розги дядюшки Григория, хоть розги с двух сторон сразу, хоть та плеть, про которую говорила девка и которая «зад в клочья». Она еще сама не знала себя, свое упрямство и свою натуру, так щепетильно воспитанную папенькой и маменькой - нежданный, стыдный и недопустимый стон до слез, до судорог разгневал нашу Машеньку. Разгневал на себя, на свою слабость, на свое невнимание (я должна была видеть, должна была понять, куда лягут розги!) Неуловимо напряглось ее тело - ровно настолько, чтобы не подвело клятое мыло. Неуловимо сжались губы - ровно настолько чтобы не следов от зубов. Неуловимо прищурились глаза - ровно настолько, чтобы… а-а-хах… - снова привычная дядюшкина «под сладенькое» - и удивленно топорщатся усы Григория - Машенька лежит как влитая, словно и не по ее телу сейчас сочно секанули прутья. Снова по спине - и снова мертвое, в напряжении окаменевшее тело, снова единый звук прутьев без голоса Машеньки…
А справа и слева уже заголосили две сразу - и если юная графиня все-таки пересилила себя и замолчала после второго вскрика, то дочка Н-ских окончательно выбыла из «спартанского состязания» - даже если забыть о падении, четырех отчаянных криков подряд не мог не засчитать даже очень благодушный сегодня Нил Евграфович. Ее почти что унесли, заливаемую потоком собственных слез и тихими угрозами отца семейства, а Машенька внезапно ощутила, что новая розга пока не свистит на ее теле. Да, правильно - три дюжины позади…
Девка плеснула квасу куда щедрее, чем раньше - оно конечно, на рубцах щиплет ужасть как, вон барышня аж онемела от боли, однако квас-то с ледянки, все остальное еще как охладит! Ей сейчас холодку самое то, а боль… а боли и так много, вон аж губы припухли - кусает изнутри, глупая… Чего бы руки не кусать - а, потом же платья ихние… Ну и пусть. Так же хужей, когда губы… Но подсказывать заново остереглась - внимание было приковано как раз к Машеньке и юной графине Наталье, которые остались рядом и которых сейчас готовили к четвертой дюжине розог.
Насчет Агафьи все уже было понятно - она бы и рада сдаться, однако грозный взгляд купца приковал дочь к скамье. Хотя и он понимал - еще три-четыре розги, и Агафья не выдержит порки. Тут же нашел оправдание - зад-то у нее пошире будет, чем у этих, рубец подлинней получается, Агашке больней, вот и всех делов… Все одно - дома я тебя по-другому учить стану, негодница! Одна надежда, может, Глафирка не подведет!
Между тем полностью истрепанными оказались только два пучка - которыми секли Наталью и Машеньку. Нил Евграфович, которому несмотря на годы лорнет был не нужен, даже перекинулся парой слов с графиней Р. - изящные бедра Натальи были иссечены сильнее, чем ему казалось допустимым. Или тело у нее было более светлым, чем у Машеньки (ну и что тут такого? Хоть в молоке купайся, а обе Машеньки просто обожали позагорать голышом!), но впечатление от итогов порки казалось более острым.
Однако графиня Р. резко и отрицательно взмахнула веером. Посчитав, что веера недостаточно, чуть не в полный голос возразила Нилу Евграфовичу:
- Продолжайте сечь!
Отец отцов Домостроя развел руками и согласно кивнул Натальиному экзекутору.
Тот почти незаметно пожал плечами: - Сечь так сечь… Это мы умеем. (Конечно, не заплечных дел мастер, да и не пристало, но… Но как-то одну упрямую сенную девицу пол-ночи стегал и руки не отвалились! А уж графинюшкина дщерь, та вот-вот дурным голосом запоет! Это я как право дело говорю!
Впрочем, этих рассуждений никто слыхать не мог - зато хорошо услышали новый хлест розог. Пауза пошла не впрок обоим - хотя девка и старалась охолодить исходящее огнем, измученное поркой тело Машеньки, нервное упрямство она ей продлить не могла. Наталья же просто отдохнуть не успела - маменька тоже секла часто и очень даже подолгу, но зато перерывы между порциями розог (пусть и двадцать пять кряду!) были куда больше. Иной раз по нескольку раз не только «Отче», но и «Богородице, Дево, радуйся!» прочесть можно было, пока молчаливый дворецкий не подаст новую порцию прутьев в маменьки руки.
Да, не впрок был отдых… Всего вторая розга четвертой дюжины, а девушки стали извиваться на скамьях, словно их драли аршинными кнутами - вразнобой, кто влево, кто вправо, то вскидывая голову, то прижимаясь искусанными губами к мыльному даже впереди полотну лавки. Метались, вскидывались, бесстыдно расходились и снова сжимались напряженные ноги, судорогами тискались донельзя исхлестанные ягодицы, все чаще, почти через раз, приходилось стегать не по заду, а по спинам - и казалось, что уже все, сдадутся обе. Но злорадный смешок супруги Пал Платоныча словно подстегнул обоих. Подстегнули, конечно, розги - а может и смешок этот вовсе лишь послышался, но Наталья сцепила зубы в злом, упоенном упрямстве, а Машенька снова замерла неподвижной обнаженной статуэткой.
Причем обе упрямились так, что оба экзекутора помимо воли своей стали входить в раж. Да и не только они. Давно уже стихли словечки, вздохи и редкие возгласы собравшихся - все внимание, все напряжение, все действо собралось вокруг этих двоих, рядом разложенных, одинаково русоволосых и одинаково мечущихся от подавляющей волю, грызущей тело и душу розговой боли. Про Агафью так и забыли - даже между делом мало кто наблюдал, как она, пошатываясь, сползла со скамьи и исчезла, уведенная девками. Были только эти двое…
Кто-то желал удачи Машеньке, кто-то - Наталье, но все эти перекрестки симпатий, шепота светских раутов, косых взглядов поверх амбразур вееров остались где-то в стороне, заглушенные свистом розог и размеренными звуками ударов. Почти в раз шепот стал перерастать в громкий счет:
- Девять… Десять. Одиннадцать! Дюжина!!
- Без перерыва, пятую! - в отчетливой тишине прозвенел голос графини и после секундной паузы дружно загудело ответно-согласное:
- Пятую! Сечь их! Еще сечь!
Григорий чуть растерянно глянул на Евгения Венедиктовича. Тот был нервически бледен, как и Машенька-старшая, которая не заметила хруста веера в своих пальцах. Но собрание решило, так и будет:
- Раз! Два!
Уже не стесняясь и не скрываясь друг друга, словно древние греки на тех же олимпиониках, они дружно поднялись с мест, впились глазами в картину двух судорожно мечущихся от боли тел:
- Три! - Четыре! - Семь!!!
Почти потонул в хоре «Девять!» протестующий звук колокольчика Нила Евграфовича. Уже три розги подряд Наталья не реагировала на удары - и если Машенька, так же напряженная и судорожно вздрагивающая от прутьев, лежала почти неподвижно, то юная графиня просто обмякла на своей скамье. Экзекутор растерянно посмотрел на свои розги, потом зачем-то на графиню. Виновато развел руками, хотя та на него и не смотрела. Все взгляды буквально разрывались пополам - хотелось видеть и лежащих на скамьях девушек и не пропустить вынесение вердикта самим Нилом Евграфовичем. Тот пожевал губами и слегка виновато поклонился графине:
- Если секомая впадает в обморок и не может воспринимать наказание…
- Они обе уже не могут! Обе в обмороке! - графине хотелось выкрикнуть это звонко и гневно, а получилось как-то просительно…
Не могла не встрять супруга Пал Платоныча:
- По нашим правилам девушка должна сама забрать свою награду. Графиня права, обе девушки в обмороке, обе проиграли, хотя мы все видели, кто из них сдалась первая…
Машенька сама не поняла, откуда взялись силы привстать на локтях, гордо подняв голову:
- Я смогу забрать!
На нее посмотрели кто с явным восторгом, кто непонимающе: - Я же сказала, сама заберу!
Дядюшка Григорий первый понял беззвучное шевеление ее искусанных губ и, отводя потной рукой волосы от лица, шепнул:
- Громче!
Когда с глаз ушла пелена мокрых волос, осталась только пелена мучительной, тяжелой, не дающей дышать боли. Но она уже свыклась с этой болью за тот час, что пролежала на мыльной скамье, впитав это мыло во всю себя, в свой пот, в свое тело и казалось, в душу. Осталась пелена непонятных пятен - нет, это просто лица, которые смотрят на нее. Отыскала нужное, набрала воздуха, чуть было не застонав. Неловко, тяжело, почти не чувствуя заботливых руки дядюшки Григория (девка опять рядом! Справа держит!) встала, опираясь коленом на лавку.
Раздельно, медленно, громко, выталкивая слова сквозь сухое от убитых стонов горло:
- Я сама. Заберу. Венок.
Не поняла, что дядюшка Григорий настойчиво сует ей в руку. Потом догадалась - ромашковый венок. Сделала шаг - сама удивилась, как не упала. Сделала еще один. И в восторженной тишине, под перекрестьем взглядов, даже не думая о том, что совершенно обнажена, прошла эти далекие пять шагов до трона Нила Евграфовича. Отдала ромашковый венок и уже почти не помнила, как на спутанные, мокрые волосы ей надели серебряный. Серебряный, как мокрая простыня, в которой очнулась ближе к вечеру.

А-Викинг

(продолжение следует)

TemMa · 17.07.2007 22:20:55

А мне очень понравилось..
Просто замечательно, прочла не отрываясь..

пара · 17.07.2007 22:45:30

мне тоже очень понравилось прочел не отрываясь. с удовольствием был бы на месте наказываемых......:up:

Serge de K · 17.07.2007 23:39:54

А у меня еще первая часть не улеглась как следует, а тут на тебе "вдогонку")))
Тайка, наслоклько мне не изменяет память в этом году уже "болдинская зима"
была. Судя по всему она перетекла в "болдинское лето"...
PS .Тайка, колись, где ты свой печатный станок прячешь ?????

#1 17.07.2007 20:15:45

Мыльная опера- 2

#2 17.07.2007 22:20:55

Re: Мыльная опера- 2

#3 17.07.2007 22:45:30

Re: Мыльная опера- 2

#4 17.07.2007 23:39:54

Re: Мыльная опера- 2

Подвал раздела