От ташка

ташка · » 24.07.2007 09:50:46

Из серии «Утопия»

Мыльная опера.
Часть 3.

Золотой венок

Евгений Венедиктович, немилосердно фальшивя, напевал себе под нос нечто, что по идее означало бравурный марш. Он так старался, что Машенька-старшая даже не рискнула морщить очаровательный носик. Поводом было не столько возвращение в родные пенаты (чего греха таить, не любил наш кабинетный трудяга ни переездов, ни неустроенности временного быта), сколько сразу три письма, доставленных на подносе с утренней почтой. Все три касались недавнего «раута» в имении Пал Платоныча. И каждое - одно краше другого, одно витиеватее другого, одно восторженнее другого - от соратников по нелегкому труду возвращения в быт и мысли сограждан принципов и идеалов великого Домостроя.
Излияния на свой собственный счет (хотя они тоже присутствовали) он скромно опускал (хотя… гм… приятно-с… приятно-с…). Не в них же дело! А в том, что все три автора, такие разные и такие в некоторой степени неожиданные, самым высоким образом оценили достижения их семьи на это славном поприще. Он еще мог ожидать письма от Нила Евграфовича, но совсем уж не ожидал ни от графини Р., ни от купца Ипатьева… Конечно, главной героиней, бесспорно, была Машенька-младшая, которой все три автора без тени сомнения отдавали пальму первенства как на прошедшем рауте, там и в будущем. Так сказать, авансом. Но героиня героиней, максимальное наслаждение Евгению Венедиктовичу все-таки доставляли восхваления правильности и истинности избранного пути, а также той принципиальной и верной позиции, которую занял он, как глава семьи.
Машенька-старшая тоже благосклонно приняла этот пункт посланий, который разнился по форме и велеречивости (в зависимости от автора) и был един по сути. А дело было в том, что…
Нет, конфликта, конечно же, не было. И Евгений Венедиктович даже без поддержки со стороны авторов писем, не сдвинулся бы со своих позиций. Тем не менее, когда во второй четверке девушек главная (как выяснится несколько позже) соперница Машеньки, Елена из семьи Гр-вых, начала кричать буквально со второй дюжины, мнения зрителей разделились строго поровну. Не помогло даже авторитетное мнение Нила Ефграфовича, который явно указал на то, что крики девушки носят несколько демонстративный характер и вовсе не могут быть признаком ее слабости или невозможности продолжать порку.
Причем он даже вынужден был обратит внимание собравшихся на некоторое несоответствие между тем, как лежала на скамье девушка и тем, как звучал ее голос. Лежала она действительно отлично, нисколько не боясь упасть с намыленного ложа наказания, извивалась свободно сильно и даже ревниво следившая за ней Машенька-старшая вынужденно призналась сама себе: девушка более ловка и тренирована, чем Машенька.
Когда выяснилось, что половина за то, чтобы отказать Елене в возможности показать свое искусство в дальнейшем, а ровно столько же за то, чтобы продолжить, все взоры обратились к Евгению Венедиктовичу. Собравшиеся, люди достаточно опытные и внимательные, не без оснований полагали, что вопрос с Еленой - это вопрос с будущей соперницей Машеньки. Понимал это и Евгений Венедиктович, но Машенька-старшая получила еще один прекрасный повод гордиться своим супругом и главой семьи.
Совершив легкий поклон Нилу Евграфовичу и главе семейства Гр-вых (тот с деланно-равнодушным лицом сидел подле свой дородной супруги), Евгений Венедиктович прокашлялся и неожиданно сам для себя сказал ясно и коротко. (Неожиданно не в смысле решения, а в смысле - коротко и ясно…).
- Досточтимые дамы и господа, соратники! Не секрет, что один из главнейших устоев и идеалов нашего великого дела - это не только безусловная и абсолютная Власть главы семьи или дома, но и безусловное этой власти подчинение. Подчинение принципам и духу! А безусловное, истинное, полное подчинение немыслимо без искренней радости домочадцев иметь возможность к настоящему Искуплению! Мы видим эту радость, эту искренность у прекрасной девушки по имени Елена. Я даю свой голос… нет, право же - я настаиваю на том, чтобы она осталась на своем ложе искупления и показала нам всем, насколько мы были неправы, ошибаясь в мыслях о ее слабости или неполной понимании истинного значения нашей Идеи!
Благодарный тост главы Гр-вых - это конечно, позже. Равно как и милейшая улыбка его супруги, словно невзначай пожатая рука, фейерверк комплиментов обоим Машенькам и настойчивое приглашение погостить всенепременно и как можно раньше - у нас еще чудеснейшее имение в самой Тавриде, там чудесно! Вы сами увидите, насколько там чудесно!
Все это - потом, а Елена… Как и следовало ожидать, она поняла, что «из ничего» создала всем (и самой себе) проблемы и не только укротила укротила свой нежный, звонкий голос, но и…
… Евгений Венедиктович видал у одного из вельможных друзей, за изящным, но стальным решетчатым забором, привезенную из Индии огромную черную кошку. Очаровательный перелив мускулов, непередаваемая грация движений и негромкий, то ли предостерегающий, то ли просто из глубины кошачьей души вырвавшийся рык. Вот примерно такой пантерой и показалась ему Елена на третьей и четвертой дюжинах. Не потому, что играли на спине и возле лавки ее длинные иссиня-черные локоны. Она больше не кричала и не стонала. Она двигалась, буквально отдаваясь прутьям и скорей не от боли, а от нахлынувших на нее чувств мелодично… рычала. Как сочетать «мелодичность» и «рычание», понять было трудно, но ощущения создавались именно такие. Именно чувственные - некоторые дамы, наиболее впечатлительные и понятливые, даже изволили явно покраснеть, когда грудной стон-рычание девушки становились совершенно откровенными, да еще сопровождаемые таким извивом тела, что …
Да, мы уже говорили выше - двигалась она вообще непередаваемо. И лишний раз напоминать об этом не будем - в присутствии Машеньки-старшей. Дядюшка Григорий свое мнение уже высказал, не очень смутившись как раз ее присутствием - но усатому забияке дамы прощали и не такое. Мы же, как люди культурные и цивилизованные, ограничимся лишь сутью сказанного: Е…! Ну, е..ть!!!! трах… туддыт еттить… семь раз… обокнч… Ну, даеееет девка!!!

х х х

Почему Машенька позволяла Насте спорить с ней, сказать было трудно. Вообще ей иной раз казалось, что она полностью попала под влияние этой крепенькой, как лесной гриб-боровичок, полногрудой девки. Не во всем, конечно, но… Но в некоторых делах Настя понимала даже поболее милой маменьки - как вот сейчас, выслушав сетования Машеньки -младшей на некоторые недостатки фигуры. Да и говорила она вовсе не так, как привыкла слышать в таких (кстати, довольно редких в силу интимности случаях) от Машеньки- старшей. Маменька, понятное дело, никогда бы не позволила себе настолько прямо заявить, что «не городи дури, барышня! Очень у тебя красивая п…! И волосики курчавенькие, и срамничок в самый раз, горошинкой! И губки с бархатцей…! Говорю, очень даже миленькая! Машенька зарделась, потом зарделась еще раз, а потом упрямо пождала губы: (не те, право дело! ну что за мысли, г-да читатели! Те вообще поджать мудрено!)))):
- Великие искусницы греческих гетайр знали травы, которые позволил делать их тугими и выпуклыми более, чем дано природой!
- Фу! Нашла у кого спрашивать! Чего твои гетары понимают! У нас знаешь каки травы есть? Тебе и не снилось.... А насчет тугих… Вот дурья башка у тебя, барышня! Нашла об чем печалиться. Луковицу пополам и свеженьким натереть! Почаще делать - и припухнут, и тверже станут! Как вот бог свят говорю!
- Лу-у-уком?- ужаснулась Машенька.
-Ох, мы же баре, мы же балованные, мы же в рот миндальные конфетки кидаем… Чего там тебе, дышать на кого, что ли? Опять же это не перед ТЕМ, это просто для тугости…
Насчет того чтобы «перед ТЕМ», Машенька вообще была к беседе не готова. Даже мощный авторитет Насти не мог сдвинуть ее с точки приличия - залившись румянцем окончательно, Машенька отложила дискуссию до лучших времен. Даже про лук временно забыла, тем более, что впереди ждали дела не менее важные, чем крепость и выпуклость… Ну вы поняли…
Сейчас нужно было думать о крепости других выпуклостей - каждый вечер Настя своим сильными руками разминала ей спину и все тело, особое внимание уделяя как раз им. Так мяла, что Машеньке казалось - она все еще на лавке под розгами. Сожмет, пришлепнет, отпустит, ладонью как лопаткой кээк врежет! Потом пальчиками быстро-быстро (ночной ветерок называется», потом снова - шлеп! Со стороны это гляделось, наверное, странно - Машенька-старшая, понаблюдав разок-другой за этим «костоправством», неуверенно заметила:
- Ты как будто тесто месишь…
- А как же! - откинула прядь со вспотевшего лба Настасья. - Правду изволите говорить, матушка-барыня. - Тесто и есть. К зиме сами велели, чтобы пирог был что надо! Покруче замесим, меньше подгорит!
Проверив это на себе, Машенька-старшая охотно позволила Насте и дальше «месить тесто» - или шлепала ее не так рьяно, как дочку, или поопытней была, или еще что, но расслабленное блаженство Машенька-старшая испытала, словно после хорошей бани. Тем более, что дело действительно было в бане. Истомленная, распаренная, душевно исхлестанная в две руки вениками, нашлепанная и намассированная Настей, Машенька-старшая устроила Евгению Венедиктовичу такую субботнюю ночь, что тот к двум пополуночи был едва живой.
Так и хотелось его самого отправить под крепкие ладошки Насти, но… Но вместо этого, не смущаясь аж четырьмя тройниками свечей, она решила использовать ладошки свои собственные. Нет, упаси боже, шлепать главу семьи она и в мыслях не держала (впрочем, оставим ее мысли и зад Евгений Венедиктовича в покое…), но ведь можно не только шлепать! К половине третьего Евгений Венедиктович вполне даже ожил, а к четырем, все-таки загасив подглядывающие свечи, Машенька-старшая устроила ему совершенно колдовское действо, в момент которого отвечать на сладостные возгласы супруга не могла. Язык и очаровательный ротик были заняты совершенно другим делом, которое… Которое при здравом рассуждении вполне можно было счесть достойным ответом как раз на эти стоны и возгласы. Или их - на него? Ой, да какая разница…
Конечно, сразу доступ к телу Машеньки-младшей Настасья не получила. Это не было вопросом доверия - после «раута» дочери следовало отлежаться, прийти в себя. Давно знающий их семейство доктор А., приглашенный к Машеньке сразу после возвращения, пребывал в некоторой растерянности. С одной стороны, ничего такого ужасного на теле Машеньки он не обнаружил - да понятное дело, что пять дюжин розог, тем более вовсе не с плеча, не с такого уж сильного замаха, для крепкой девушки… Нет, не фунт изюму, но вполне сносно. Квас тоже не вызвал сильных последствий - от соленых розог рубцы вздувались и горели куда пуще. И всю внезапную (для такой вполне средней порки) слабость Машеньки доктор справедливо списал на нервы. Прописав успокаивающие капли и несколько притираний на тело, доктор откланялся. Он не было посвящен в состоявшийся раут и потому совершенно искреннее не мог понять, что же так сильно могло взволновать его пациентку. Но душевные болезни были не его профилем, посему он дал несколько общих душеспасительных советов и был с почетом возвращен в присланную двуколку.
Справедливости ради отметим что и Настасья появилась возле Машеньки не сразу. Лишь на третий день по возвращению из имения Пал Платоныча ее привез специально задержавшийся там слуга - трудно сказать, какие уж там дела не позволили Пал
Платонычу отпустить ее сразу же. Не ради же трех дюжин плетей, которые он ей дал самолично, стоило задерживать столь любезно сделанный лучшему другу, Евгению Венедиктовичу, чисто никчемный подарок!
Тем не менее, в очередной раз исцарапав крепкие груди и живот о шершавый столб слева от сенного сарая ( порол ее Пал Платоныч именно там, длинным секучим арапником), Настасья уже на второй день порывалась ехать к новым господам и в конце концов предстала перед очами Евгения Венедиктовича и Машеньки-старшей.
Идея забрать Настасью родилась у обоих Машенек сразу - у одной от благодарности, у второй от любопытства, а глава семьи очередному милому капризу и не противился. Решить этот вопрос с Пал Платонычем тем более труда не составило - тот поначалу даже не мог взять в толк, о ком говорит гость и зачем ему понадобилась та девка. Но потом махнул рукой, дал согласие, и затем отмахал тридцать шесть арапников (чтоб рука на память засела!) и забыл о том, что жила на свете такая девка-Настаха.
Машенька-старшая оказалась довольна и беседой (целых несколько минут!) и тем более - более тщательным личным осмотром путем полного раздевания и ощупывания тела. Даже при касании свежих, еще не подживших рубцов от арапника, девка молчала, только слегка ежилась. И вскорости труд по притираниям, омовениям, причесываниям и прочим «…ям» Машеньки- младшей полностью лег на плечи Настасьи. Плечи были крепкие - такие девки под коромыслом не гнутся…
Но самым-самым главным было, конечно, не крепкое тело новой девушки и даже не просьба благодарной Машеньки забрать ее от Пал Платоныча. Мало ли хороших девок в своих именьях и мало ли что попросит в горячечных стонах пусть победившая, но все-таки еще не полноправная Машенька. Главным были буквально пара слов, которыми она ответила на вопрос Машеньки-старшей: зачем подсказывала и помогала дочери.
- Она в верном домострое толк понимает. Это когда не дуром, а по-отчески… Вот потому и помогла…
Молча слушавший вопрос-ответ Евгений Венедиктович аж крякнул, зашарив в поисках трубки и про себя решил - уж кто-кто а эта девка непременно попадет в его дом.
Так оно и вышло.
Однако зачем нам Настасья? Оставим ее в работе над Машенькой и вернемся к персонажу, который уже сыграл в нашей истории некоторую роль и явно намерен сыграть еще большую…

х х х

Итак, она звалась Елена. Решение Евгения Венедиктовича, который фактически единоличным голосом вернул ей право на «состязание» и практически дал серебряный венок было для неожиданностью лишь отчасти. Уже очень давно Елена, (тогда, в те незапамятные времена годичной давности, еще не Елена, а Леночка) убедила себя, что победит любую соперницу. Это понимание пришло действительно год назад, когда на правах несмышленой гостьи, якобы державшейся за подол маменьки, она впервые попала на такое же действо Посвященных.
Даже Нилу Евграфовичу не пришло бы в голову, что неотрывное внимание юной девочки к тому, что происходит - не признак страха или волнения, а довольно холодный и относительно трезвый расчет. Она видела и подмечала все - и как мылится лавка, и где стоят «воспитатели», и как ведут себя девушки, и даже то, с какой стороны на них плескают квас прислужницы. Не знал Нил Евграфович и той маленькой тайны, что уже целый год юная Леночка сама приходит в родительские комнаты с длинными пучками тугих прутьев, иногда пугая своим появлением и маменьку:
- Ну как же, Леночка, тебя ведь только третьего дня пребольно секли!
Леночка молчала, упрямо протягивая розги и глава семейства, лишь для вида сдвинув брови, охотно принимал их для немедленного использования.
Но чтобы лишний раз не отвлекать от хлопот по хозяйству дражайшую супругу и маменьку, они с Леночкой стали все чаще проводить воспитательные часы в особой комнате. Леночка сама взяла за правило никогда не входить в эту комнату одетой - для чего пришлось выделить еще одну небольшую комнатку, где оставались ее платья и где находились запасные рубашки, сорочки и прочие вещички, которые бы тоже не нужны, не будь в доме слишком много лишних глаз. Языки вырвать-то недолго, однако Гр-ва старшая была охоча до всяких приживалок и сенных девок - плодились они в доме быстрее, чем глава семьи выгонял обратно на птичники и прочие скотские дворы…
Как мы уже просветили читателя, в эту комнату Леночка входила совершенно и безусловно обнаженной, и весь путь до ложа наказаний, сразу же после поцелуя строгой руки, обычно проделывала на коленях. В этой комнате можно было вовсе не смущаться ни слов, ни жестов, ни движений тела - более того, чем больше она двигалась, тем звонче постегивали по телу розги или короткий арапник, тем выше взлетал ее голосок в сладострастных стонах наказания.
Что и как происходило у первой четверки девушек, Елену почти не волновало. Из коротких реплик отца она поняла, что там у нее соперниц нет. Разве что победившая Машенька, но…
- Но и она… Нет, не то! - категорично подытожил попытку «оценки» глава семьи. - А вот ты…
- А ты была слишком хороша. Слишком! Что и вызвало такое недоразумение.
- Надеюсь, я буду за это примерно наказана?
- Безусловно! Но дело не в этом…Не все еще могут понять, насколько ты поднялась выше остальных и я просил тебя не демонстрировать этого слишком явно… Ты ведь понимаешь, о чем я?
- Да…Да!
Елена убрала ладони, прикрывавшие ее лоно (разговор происходил в той самой комнате и она была, как известно, обнаженной и стояла на коленках) и неторопливо скрестила их над головой. Слегка раздвинутые колени позволяли видеть все, что было нужно - но даже плотно сдвинув их, девушка не спрятала бы предательски вспухших сосков на высокой, классических форм, груди.
- Вы об этом, папенька? - вопрос прозвучал только тогда, когда она убедилась - ни возбужденное лоно, ни припухшие соски не остались незамеченными и непонятыми.
- Именно об этом. - сдержанно кивнул глава семьи. В этой сдержанности было для Елены больше укоризны и больше вины, чем даже в «горячей порке», когда ее секли на ворохе крапивы розгами из кипящего ведра. Эта сдержанность и некоторая отстраненность лучше всяких слов говорили Леночке - ею недовольны… Она не получит сегодня ничего, кроме ненасытного наслаждения болью - ничего, ни его рук, ни губ, ни ласк…
Она знала, что такие осуждающе-холодные решения он никогда не менял, как бы ему самому ни хотелось приникнуть к этому волшебному телу, как ни звало его это тело, мечущееся под прутьями или плеткой, чтобы потом метаться в стонущих огненных объятиях. Знала, но все призывно шипела и стонала сквозь сжатые зубы, сидя на острой доске «злой кобылы»: - Мне… не нужен… ихний… венок… мне нужны… вы… никто… не нужен… я хочу-у-у…
Лишь когда отдельные слова перешли в трудные, прерывистые стоны, а треугольник «ложа» (гм… сидения?) потемнел от влаги, на тугие бедра прелестницы наконец-то легла острая плетенка арапника…

х х х

Наивный Евгений Венедиктович старался как мог. Изо всех сил выискивая хоть какие-то причины для наказания Машеньки, как можно дальше гнал от себя мысль, что каждую субботу она идет к лавке вовсе не для того, чтобы позже встать с нее под золотой венок. Старательно поддерживая его в мысли правильного воспитания, как могла искала причины и Машенька -старшая. Захваченная вдруг непонятным чувством сплошных проступков, о которых раньше и не догадывалась, сама каялась в явных и тайных грехах Машенька. Хватало ума смолчать и Насте, салфеточками отмачивая исхлестанное тело юной барышни - да ну их, со всякими венками… совсем заполосовали девку, а тоже мне - умные, баре, по-отчески! Тьфу ты…
Но это она скорее ворчала - не так уж чтобы и исполосовали. Отчаянно краснея и стесняясь, князь Сашенька принес Евгению Венедиктовичу где-то с корнем вырванную страницу жизнеописаний некоего гарема. В том гареме прекрасных дев секли через мокрую шелковую ткань, что не повреждало кожи - и в ближайшую субботу, прищуриваясь с непривычки, Евгений Венедиктович опустил розги вместо белого тела Машеньки на снежно-белое полотно шелка. Шелк изумительно обрисовал ее круглый зад, снежно-белым он был только на сухих краях, а мокрый на мокром на теле Машеньки, он был еще прозрачнее, как будто его не было вовсе и эта картина… гм… Она была настолько неожиданна и настолько «гм», что на этот раз уже не Машенька-старшая, а сам Евгений Венедиктович устроил супруге ночь грез и стонов, заездив свою прекрасную гурию до утомленного, радостного хрипа.
Это было так «гм-м!», что с перерывом почти что в полгода (после последнего внушения!) в супружеской спальне тоже раздался короткий стон розги и Машенька-старшая отдалась ей со всем пылом и страстью, торопя вспышки боли - быстрее, быстрее, пусть сильнее, но быстрее, и снова - в жаркий поединок тел. Такой жаркий, каким он не был уже давно…
Наивная Машенька-старшая проводила время с дочерью в специально оборудованном зеркальном зале - холодно-сдержанная танцовщица из столичной труппы до соленого пота гоняла дочку у горизонтального бруса, репетируя особо грациозные, по ее мнению, па. Холодно-сдержанной, несмотря на щедрую плату, она стала после того, как на второе или трете занятие Машеньку вывели к ней совершенно обнаженной. Интенсивность занятий не уменьшилась, но отказ Машеньки от совершенно явных намеков и прикасаний наставницы и вызвал эту отстраненность. Между тем, оглядывая и ощупывая тело ученицы, наставница аж зубами скрипела: ох я бы ее!… Но отказ Машеньки был настолько категорическим и гневным, что приходилось использовать язык по прямому назначению и радоваться, когда после ее наветов и замечаний на теле воспитанницы появлялось еще больше свежих полос.
Наивный дядюшка Григорий тоже порывался всячески помочь - но его по вполне понятным причинным не допускали ни в зеркальный зал на «искусство движений» (что его несказанно досадовало…), ни естественно в Машенькину спальню, когда ею занималась Настасья (ну, туда он кстати и не порывался. Не дурак. Иногда…).
Зато все, что мог, он делал в тех случаях, когда утомленный трудами или занятыми написанием текстов Евгений Венедиктович просил его «оказать посильную помощь» и дядюшка дорывался до розог и Машенькиного тела.
Первый раз его ужасно удивило и даже огорчило пояснение о мокнувшей в тазике шелковой простынке. Но когда он увидал, какой вид получался при ожидании порки, и при самой порке, в ближайшем магазине изысканных тканей была приобретена почти целая штука голубого и белого шелка. Две «спальные» девки дядюшки Григория поначалу подумали, что барин им такие гостинцы дарит, но тут же ощутили, для чего и как эти гостинцы пользуются. Одна, правда, была похитрей - ненароком одну простынку вроде как порвала, дядюшка Григорий щедро заменил на новую, даже не догадываясь, какой сарафан скроила себе потом страдалица, слегка привставая с табурета (ох и выдрал, старый черт!) за старательным шитьем…
Дядюшка Григорий старался истово, как мог и как умел. Простыночка мешала сделать только одно - самый разлюбезный ударчик «под самое-самое», но и такой сладостный «брык» у Машеньки больше глаз не радовал - она стала действительно двигаться как-то по другому. Не сказать, чтобы хуже, нет - наоборот, грации у милой девочки куда как прибавилось, однако…
Однако неискушенный в словесных баталиях дядюшка Григорий, так и не найдя нужного слова «непосредственность», просто махнул рукой и стал старательнее махать розгами.
Пусть не такая наивная, но свято верившая в барышню Настасья тоже как могла вносила свою лепту. Не только ежевечерним массажем и прочими притираниями-увещеваниями-милованиями. Присаживаясь на корточки у изголовья скамьи, где лежала секомая барышня, она коротким шепотком подсказывала, насколько широко или наоборот узко изогнулась на скамье тело, насильно разжимала сомкнутые кулачки Машеньки, заставляя ее держать ладошки к лавке и создавать лишний «зацеп» при движении по этому противному мылу, прибирала с лица волосы, пошлепывала по щекам, когда Машеньке становилось трудно отлеживать пятый-шестой десяток (сечь стали уже без перерывов, на терпение и выносливость). Про мыло даже говорить не надо - даже старая хозяйка Никодимовна, вообще никогда и ни на что не обращавшая внимания, стала ворчать - ну куды им столько мылу! Ведрами ведь переводят! Жрут они его, прости господи, его, што ли…

х х х

С утра так завьюжило-запуржило, что несколько саней с гостями пробились только к обеду. Это не особо расстраивало остальных - Нил Евграфович для тех, кто успел вовремя, в качестве аперитива перед главным блюдом приготовил две новинки. Была показана порка «суровым вервием» - старательно наряженный в боярский кафтан мужик, про себя кляня долгие рукава и жесткий воротник, столь же старательно и размашисто порол тяжелой, в два пальца толщиной, веревкой трех домочадцев. В роли домочадцев выступали, как и положено, по возрастам - девочка от силы лет двенадцати, тоненькая, с двумя косичками, которая отчаянно виляла и била задом, зажатая головой меж колен «боярина». Вторая, лет осмьнадцати, была демонстративно выпорота тем же вервием на широкой деревянной скамье. И если первой дали всего дюжину ударов (толстая веревка даже при таком малом числе наделала на ее теле мрачных петель и полос), то вторая истошно причитала уже пот тремя дюжинами. Мужик не свирепствовал, но и не жалел - порол так, что тяжелый конец вервия приплющивал голый зад девки при ударах и при случайном рывке на себя мог вполне сдернуть ее оттуда…
Соответствовали и комментарии к действу, как то «Суровым вервием негоже по спине и пояснице бить, дабы не было нутряной беды», а также по плечам, потому как при сильном ударе дух занимает и поротая не может голосом прощения испрашивать…»
Третья порка с использованием «сурового вервия» (его суровость, мы совсем забыли привлечь внимание - заключалась во вплетенных в веревку прядях конского волоса) должна была состояться потом, на закуску - там предстояло домашнее наказание неверной жены, привязанной к кровати с широко разведенными ногами. Наличие среди приехавших гостей нескольких явно несовершеннолетних девиц исключило этот показ прямо сейчас, хотя на всякий случай уже было приготовлено и украшенное всяческими рушниками и перевязями «супружеское» ложе, а мужик был в готовности исполнить как долг экзекутора, так и долг супружеский… Причем последнее его привлекало больше - отчего он, собственно, так и старался.
Упорство гостей, пробивавшихся сквозь снежные заносы (точнее, их возниц, стращаемых всеми земными и небесными карами) все-таки возымело действие. К обеду собрались все приглашенные и второе блюдо-новинка, припасенное премудрым Нилом Евграфовичем, пока осталось невостребованным.
Даже Евгений Венедиктович не догадывался, что там в двух увесистых кожаных саквояжах и отчего так испуганно выглядит еще одна девушка, ожидавшая своей очереди недалеко от властной руки Отца отцов Домостроя. Да и не до саквояжей ему было. Не волновало показанное даже дядюшку Григория, тем более что супружеское ложе пока осталось девственно заправленным и выровненным. Не волновало Машеньку-старшую, Настю и тем паче Машеньку-младшую.
Из всех названных в общем зале были только двое: Настя коротала время в провонявшей лаптями людской, кусая кулачки и прислушиваясь к тоненькому пиликанию музыки, что доносилась из главной залы. Когда начала истошно вскрикивать под «суровым вервием» вторая «показная» девка, Настя напряглась было, потом успокоилась - не Машенькин голос, да рано еще…
Не было в зале и дядюшки Григория - он выступал в роли посаженного отца, то есть должен был вывести в зал переданную ему одну из двух виновниц торжества. То есть, конечно же, Машеньку. На этот раз ему не придется самолично показывать гостям ее умения и выносливость, послушание и веру в святость идеалов - двое в глухих масках, обнаженные по пояс, картинно подбоченившись, стояли у стены, не принимая участия ни в общем разговоре, ни в закусках, ни в легком вине.
Кто они и что они, никто не знал - да никого это и не интересовало. Достаточно было слова Нила Евграфовича о том, что эти двое «могут, умеют и моей властью - ДОПУЩЕНЫ».
Образовались, на этот раз совершенно явные, группки зрителей, которые не вели себя как на скачках лишь потому, что ставить какие-либо денежные ставки на девиц высокого происхождения было бы просто пошло. Ставки здесь были другие - связи, разговоры, будущий авторитет «а я что вам говорил?» и «мне доподлинно известно, что дочь Гр-вых тренировалась нагая на морозе…». Как и в прошлый раз, явного перевеса в этих группках не наблюдалось - причем некоторым было глубоко все равно - Машенька или Елена, важно было само действо. А некоторые приставали к той или иной группе просто из вредности - как тот же Бернгардт, получивший от купца обидный отказ в поставках леса и в отместку примкнувший к группе Гр-вых.
Они даже расселись справа-слева от привычно восседающего на возвышении Нила Евграфовича - в центре каждой, как по уговору, оказались супружеские пары, окруженные самыми близкими соратниками. Гр-вых окружали Н-ские, упомянутый баронет с «потенциальной невестой» (тьфу ты, орясина нерусская - новую ведь притащил!), еще несколько влиятельных особ. А возле Евгения Венедиктовича с Машенькой, тесно сплотившись и забыв возможные обиды, шумно сдвигали кресла графиня Р. с дочерью, Пал Платоныч аж с тремя спутницами - супругой, потом Лизой и младшей из дочерей, и многие другие ценители, которым так понравилась очаровательная непосредственность Машеньки.
… Зачем было ломать природу? Ну зачем вам были эти шелковые простынки, эта сухопарая балерина со своим занудными «па-де труа»? Зачем заставляли Машеньку нараспев, глуша стоны, считать выданные розги? Зачем до волосочка тренировали движение бедер на полотне скамьи? Зачем натирала мозоли старательная Настя, массируя тело своей подруги-барышни? Эх, вы… пред зрителями очаровательно, восхитительно изысканно лежала не юная девочка, отчаянно боровшаяся с розгами, болью, стыдом и стоном, а вышколенная фигурка для розог. Повторимся - она лежала прекрасно! Она двигалась изумительно! Она стонала превосходно! Она изгибала тело невероятно сладостно и ровно, она пела под розгами громко и звонко!
Но это была вовсе не она. Не та Машенька, которую так ждали истые ценители отчей порки, которые за каждой судорогой голого девичьего тела могли прочитать словно целую книгу порки, боли и искупления…
Это понял даже страстно обожавший свою Машеньку дядюшка Григорий, густо крякнувший что-в кулак на третьей перемене и отошедший к занавешенному темным драпом окну.
Это чисто женским чутьем поняла Машенька-старшая, поняли Гр-вы, удовлетворенно переглянувшиеся на середине третьей дюжины. Это поняли скорбно покачавшая головой графиня Р. и даже ее дочка…
Понимала и Настя, уже заплатившая в темных сенях барского дома за право приникнуть к махонькой щелочке в дверях, торопила сопящего дворецкого, подмахивала навстречу - вот хрен ненасытный, давай быстрей… Я потом еще приду, только давай быстрей, мне туда надо…
Понимание росло, но…
Но по всем правилам, по всем внешним признакам все было в порядке установленного - обе девушки еще могли продолжать, еще могли терпеть, ни одна не показывала явной усталости или страха.
Три дюжины позади… И симпатии многих, чаша весов - все явнее, все ниже в сторону Елены, которая с первой же секундочки, с первой розги и не собиралась скрывать своих на стоящих неподдельных чувств. Уже на второй дюжине она развела ноги, едва не обнимая ими полотно скамьи, приподняла бедра, почти без рывков приняла несколько розог и, вскинув голову, сквозь сладостный туман в глазах неторопливо, даже не в такт ударам, провела язычком при припухшим губам. Это было непристойно, это было вызывающе, это было… Да, совершенно бесстыдно, но…
Но все это было так чисто в своей непристойности, так бесстыдно в искренности, так вызывающе открыто, что никто возражать не стал - одна девушка старательно и послушно играла под розгами, а вторая старательно и открыто отдавалась им.
Понятно было, что они выдержат и четвертую и пятую дюжины- взмах руки Нила Евграфовича, и бадейки с розгами были заменены на припасенные заранее. Поставили у изголовья.
В нос Машеньке ударил вроде бы знакомый запах… Точно! Пиво! Терпеть его не могла… Но она даже не догадывалась, что это имбирное пиво было бы невозможно взять в рот - даже если бы его любила - оно было горько-соленым и буквально огненным на вкус. Соль и заморский перец в маленьких огненных стручках…
Эту адскую смесь сейчас разбалтывали тяжелыми, насквозь промоченными прутьями те двое, в масках.
Короткий взгляд Нила Евграфовича в сторону Евгения Венедиктовича. Согласие. Такой же взгляд в сторону Гр-вых. Едва скрытое торжество в согласии.
Первый удар. Темнота в глазах, как со стороны чужой, тяжелый стон. Намертво, насмерть стиснутый зад. Ногти, впившиеся в кулачки. Слева - животное и страстное мычание соперницы…
И свистящим шепотом, скользнувшим по залу, в напряженной тишине второго замаха розог:
- Машка, не играйся!
Мало кто услыхал этот отчаянный шепот в дверную, на пол-пальца открытую щель. Мало кто заметил, как за волосы отволок от двери Настю взбешенный таким предательством дворецкий. Мало кто вообще понял, что произошло и почему так изменилась Машенька.
Нет, она не закричала. Она не рычала, как Елена, не выставляла напоказ и под ужасные соленые прутья «самое-самое», она не виляла размеренными движениями, не прижималась ровненькими ладошками к скользкому полотну лавки. Она снова стала сама собой, снова забилось на скамье откровенно мучающееся, ошпаренное розгами голое тело, снова зазвенел отчаянный от невыносимой боли голосок, снова кусочками отрывались слова-просьбы «Больно!», снова почти на грани падения билась на скамье, совсем по-настоящему, честно и откровенно принимая порку. Нет, не порку - Наказание, в котором искупала сейчас все эти никому не нужные тренировки, всю игру, всю заученную размеренность движений. И захватила, заворожила этим зрелищем всех - даже глава Гр-вых, нервно, почти до крови прикусив губу, впивал каждое ее движение, которых цуже нельзя было добиться от жадной на боль и страсть Леночки.

В этот вечер не расходились и не разъезжались долго. Вовсе не из-за метели, которая утихла давным-давно. Вовсе не из-за обещанных Нил Евграфовичем показных новинок. Даже пили как-то смирно, без гусарских выходок и лишнего словоблудия. Переглядывались, ласково трепали по зарумянившимся щечкам дочерей, торопились уважительно чокнуться с Евгением Венедиктовичем и припасть к ручке Машенкьи-старшей.
Гордо и величаво двигался среди своих соратников Нил Евграфович, пока и не помышляя о новинках и забытом «супружеском ложе». Та Машенька, тот цветочек, в который он так верил, исполнила его самое сокровенное желание - показала, что никакие ухищрения не скроют истинного духа и сути правил, ради которых готовы бороться все они…
Он только на несколько минут вышел из зала, пройдя в пристроенный сбоку один их своих кабинетов. Там под присмотром здоровенных слуг дожидалась Настя.
- Ты чего же это, а? - приподнял пальцами за подбородок. - Ты знаешь, что за такое будет? Засеку ведь… насмерть засеку!
- А вы чего? - дернулась, упрямо в глаза глянула. - Сами же говорили, чтоб по-настоящему… А сами чего?
- А чего я? - опешил не от рывка, а от слов Отец отцов.
- Устроили тут… мыльную оперу… так непоправде было!
- А потом что, по правде стало?
- По правде! - с вызовом, все так же глаз не опуская.
Крякнул старый лис.
- Лексей!
- Я тут, ваше сиятельство!
- Кошель!
Загреб не глядя, протянул Насте монеты:
- Отдариваю! За смелость!
- Благодарствуем - низко, в пояс, денег не коснувшись.
- Отчего не взяла?
Хитер лис. Да правда, она завсегда правда:
- Неможно мне. У меня своя хозяйка. И отдарит, и накажет.
- Ну так иди к ней… Иди, чего стоишь столбом!
И не удержался все-таки, пришлепнул по круглому заду, когда мимо него скользнула из кабинета.

А-Викинг.

ташка · » 17.07.2007 20:15:45

Из серии «Утопия»

Мыльная опера. Часть 2.

Серебряный венок

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
(Продолжение последовало!)

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
Не только потому, что уже давно именно так, с открытыми глазами, приучила себя преодолевать страх первой, всегда самой жгучей и острой розги. И не потому, что последнее время стала ловить и даже как-то продлевать, растягивать эту волнительную секундочку ожидания, когда… Когда тянущая, сладкая и зовущая пустота вдруг возникала где-то внизу живота, растекалась по телу, заставляя чувствовать все-все: и гладкое дерево скамьи под животом и грудями, и ожидающее напряжение ног, и готовые к судороге ягодицы и даже пряди волос, волной скатившиеся со спины на одну сторону тела и лавки…
Она ощущала эти секунды как часы - так много успевало уместиться в этот огромный и сладкий, с привкусом страха и какого-то озорства, промежуток времени. Как много можно было успеть - увидеть, как то-о-оненькая тень замирает где-то вверху, как тонко и коротко подрагивает ее кончик, как эта «тень» примеряется то ли к спине, то к бедрам (повыше, пониже?), как начинает она свой стремительный бросок вниз, повинуясь строгой руке. Если бы кто сказал ей, что видеть это, уткнув лицо между рук - невозможно, она бы просто усмехнулась. Нет, не засмеялась бы в лицо - так не поступают воспитанные барышни. Но усмехнулась бы - со знанием истины и собственного превосходства. Она ВИДЕЛА все это… а потом еще можно было успеть чуть-чуть задержать дыхание, совсем чуть-чуть (не прикусить, нет!), а просто плотней сжать губы, а можно еще посмотреть на след сучка в лавке перед лицом, но лучше не смотреть, потому что надо видеть тень ожидания, нервное упоение первой розги и вообще…
Ой, совсем не туда пошли мысли! Уже отпрянула от лавки девка-советчица, уже вернулся на своей место с розгами папенька - нет, сегодня же не он! Сегодня же вовсе не дома, и наказывать будет дядя Григорий! Или не наказывать? Зачем мне все это нужно? Чтобы видели меня вот так, обнаженной и в струнку вытянутой на ужасно скользкой, холодящей тело и непривычно мокрой скамье? Кому видеть-то? Разве они нужны мне? Наверное, нужны, если там родители, но они ведь уже видели это сто раз… А зачем? А затем, чтобы им не было стыдно!
Вот, правильно! Я постараюсь! И пусть эта девка не задирает нос после своих плетей, и пусть не зыркают исподлобья графиня Наташка и купцова Агафья, там, когда их раздевали и готовили к выходу, пусть все хоть оближутся своими взглядами и желаниями - я покажу им, как надо!
Поэтому зажмуриваться было нельзя.
Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться….
Она хотела быть в полной готовности - и успела заметить, как… нет, взмаха прутьев над собой не видела. Просто краем глаза - как сжался левый кулак дядюшки Григория на ромашковом венке.
И вслед за этим - почему-то совсем другие, чем дома, непривычно стыдные и сладкие, непривычно острые, упрямые и тягучие мгновения долгого полета прутьев…
И вслед за этим такая уже знакомая, такая привычная и такая огненная боль прочертила голое тело…
Как ни готовилась, как ни ждала, как ни привычная была эта резкая боль, но наверное от волнения и напряженных нервов Машенька все-таки охнула. Почти неслышно, почти не двинувшись - бедра просто сами колыхнулись под тугими и мокрыми прутьями, (я не виляла, я лежу нормально!), почти не дрогнув плечами и головой - но наверное, другие девушки приняли первую розгу еще лучше и красивее, чем она. Гул одобрения прошелестел накатом по группкам кресел, коротко кивнул довольный началом Нил Евграфович, и почти сразу откуда-то слева послышался короткий стежок прутьев по телу.
- Не части! - ревниво откликнулся кто-то из зрителей, но что ответил поторопившийся «воспитатель», Машенька не услышала - она боролась уже со вторым стоном, который упрямо пробивался через рот к губам. Сквозь зубы шипяще втянула воздух - вот так, правильно, не наружу, а обратно - а ее шипение (котенок сердитый! -услышав такое шипение, бывало приговаривал дома Евгений Венедиктович) почти и не слышно в шипении розог, которые секут и справа, и слева и снова по ней.
Плотней прижалась к скамье - правда, лишь хотела прижаться - когда напрягалась, тело предательски повело в сторону. Запоздало вспомнила о проклятом мыле, инстинктивно «сыграла» бедрами, ногами и удержалась - вызывав восхищенный (иной раз и откровенно ревнивый) шепот тех, кто увидел ее движение - таким грациозным и хорошо «отмеренным» оно казалось со стороны. Занятая борьбой с телом, розгами и мылом, не могла улучить мгновение, чтобы приподнять голову и хоть краешком глаза посмотреть на родителей.
А если бы сумела, могла бы и заметить, как удовлетворенно кивал головой Евгений Венедиктович в такт размашисто-размеренным ударам дяди Григория: умничка, Машенька! Хорошо! Я бы даже сказал, очень хорошо! И Григорий, старый друг, не подводит - не частит, как тот крайний слева, не рвет на замахе, не протягивает пруты при ударе и не сечет по одному месту, равномерно прочерчивая полосы прутьев по телу Машеньки. Впрочем, Евгений Венедиктович делал небольшую ошибку, не обращая внимания на нервно поджатые губы Машеньки-старшей.
С ее опытом (уж сколько отлежала вот так, с девичества!) и знанием дочери, она прекрасно поняла сокрытый смысл того движения, которое вызвало откровенный восторг у самого Нила Евграфовича и завистливый кряк купца. Машенька просто не помнит о мыле, она никогда не пробовала вот так, в свободной позе и без привязи, держать строенную розгу! Было, конечно, и в один прут, и в три, и даже в пять, но там, дома, удерживаемая либо тугой веревкой, либо руками Машеньки-старшей (когда за плечи, чтобы видеть лицо дочки, когда за щиколотки), она могла гасить боль наказания движениями всего тела. И, право скажем - дочка умела двигаться.
Правда-правда, очень даже умела - вызывая иногда легкую ревность даже у Машеньки-старшей и в некоторой степени не только отцовский румянец и блеск глаз Евгения Венедиктовича. Но здесь такие сильные движения недопустимы - боюсь, Машенька не успеет это осознать - сейчас Григорий (его манеру сечь она знала!) наверняка хлестнет по самому верху ляжек, на переходе от стройных ног к круглому тугому заду Машеньки. Девушка, конечно же, отзовется «брыком» (Как бы ни ворчал Евгений Венедиктович при таком названии - Ну что это за лошадиные словечки! Вы же не кобылки у меня!, - но брык оставался брыком!) - резкий подброс вверх бедер, движение всего тела и потом попытка сильней прижаться бедрами, напрячь живот…
Машенька-старшая переживала зря и не зря. Манеру дяди Григория каждый пятый удар выстегивать «под заветное» (он даже называл это, специально подтрунивая над «брыком» и ворчанием по этому поводу Евгеши - «под сладенький хвостик» - Машенька, конечно же, знала. Считать даже не пришлось - как-то само уже вышло, что сильней сжала зад - не при ударе, а в самом замахе ожидания, сильней напрягла ноги, чтобы ненароком не попало в это самое вот сладенькое (ох, мастак был на это шутник-дядюшка!), и…
Зря и не зря. Как ни была научена Машенька, а три мокрых прута на замахе сильной мужской руки, стегая «под заветное», либо выбьют долгий стон, либо…либо тот самый клятый брык, который красив (ну чего таить!) дома, который мог быть красив и в своем непринужденном бесстыдстве и здесь, но… Но напряженный живот при малом касании лавки бедрами…
- Ух ты - не выдержал даже Нил Евграфович, легко и охотно зааплодировал Машеньке: как она удержалась на скольком полотне скамьи, никто так и не понял. Кончиками пальцев ног, грудями и лицом? Но удержалась-таки, чертовка! - снова ревниво восхитился купец и тут же охнул - нет, его Агафья пока лежала вроде молодцом, но та, что вторая слева, возле Машеньки, вдруг вскинулась всем телом на скамье, дернулась и сочно шмякнулась на пол, неловко перебирая в воздухе ногами под смешки и неодобрение почтенной публики.
Красный от стыда за неловкость дочери, глава семьи Н-ских хотел было прикрикнуть на нее, но устыдился порыва и с молчаливой злостью наблюдал, как она пытается снова лечь на место. Назначенный для нее экзекутор не помогал - это в правилах не оговаривалось, тут могли поступать как вздумается (уж дядюшка Григорий, распушив усы, не преминул бы.. да-с, не преминул бы Машеньку под животик, под грудки, под ножки ровные, и поднять, и уложить… гм… ). Легла не очень ровно, волосы вразброс, ноги чуть раздвинуты, руками в края скамьи вцепилась и все одно - почти что снова скользит - не улеглась! Глава Н-ских наконец нашел возможность выхода обиде и злости - грозно прикрикнул на сарафанную девку, что должна была стоять в изголовье: - Чего стоишь столбом? Выровняй, дура! Я тебе потом!
Пал Платоныч не стал пенять уважаемому гостю, что «ей потом…» всыпать может только он, как хозяин, тем более что понимал неловкость для Н-ских. Впрочем, заминка с одной из девушек была на руку (гм… не совсем уж на руку - по рукам не секли!) остальным - дочка купца даже голову набок повернула, глядя на свалившуюся с мыла соперницу. Передышка - это хорошо… А Машенька все-таки успела перекинуться взглядом с родителями, прочитав в глазах папеньки нарастающую гордость и в глазах маменьки - все еще явную, но уходящую тревогу. Молодец, дочка! Так держать! Или это уже дядя Григорий? Его любимые флотские словечки. Или кто это? Дядя Григорий ведь молчал - а, это та девка, снова волосы со спины убирала и снова «держаться». Ей-то какое дело…
Потом поняла, уже когда снова высоко-высоко замерли над ней прутья - она говорила не держаться, а держать! Что держать-ть…. М-м-м… Ой, боженьки, попа-аа…Розгами прошибло понимание и память - держать зад ближе к краю лавки, чтобы концы роооозог… оооох… Уже почти громко, уже почти стон, потому что дядюшка Григорий ошибся и попал с ударом не на вдохе, а на выдохе. Или я сама ошиблась? Куда держать? Правее? Снова сочно шмякнули по голому телу прутья и в этот звук почти неслышно для остальных вплелся другой, мокро-деревянный - концы розги действительно стегнули по краю лавки и - умница девка! - с одного удара превратились в лохмотики. Как жаль, что это был как раз последний удар первой дюжины!
Использованные на первой дюжине прутья сложили на отдельном столике - два из пучков розог оказались с хорошо размочаленными концами. Это означало, что «воспитатели» действительно расстарались и не филонили, выполняя столь ответственную работу. Нил Евграфович слегка укоризненным взглядом попенял двум другим на недостаточную силу ударов, хотя мог бы этого и не делать - судя по вспухающим до сих пор, наливающимся оттенками следам порки на теле каждой из девушек, секли их всех по-настоящему.
Первая дюжина означала перемену стороны - теперь экзекуторы становились справа, а сарафанные девки, не жалея, поливали наказанных маленькими порциями кваса. Хоть и не рассол, однако крепкий, на хмельных шишках настоенный квас отчаянно щипал и покусывал тело - голые и мокрые тела подрагивали, ерзали на мокрых лавках. Намыливать скамьи заново не было нужды - щедро натертое мыло смешивалось с квасом и потом наказанных. Даже просто лежать, отдыхая и тихо постанывая, было не так просто, как казалось со стороны. Кто-то из гостей уже оглянулся в поисках слуг с шампанским или чем покрепче, но было еще не время - легкий шампанский перерыв устраивался толь после второй дюжины ударов.
Она прошла на удивление быстро и легко. Впрочем, это только со стороны легко - хотя девушки уже явно приноровились к мылу, к темпу ударов, к силе розог и перестали нервничать из-за такого обилия чужой публики. Хотя, к слову сказать, купцова Агафья не особо нервничала с самого начала - батюшка завсегда порол дочек при всей семейной родне, а ее, этой родни, со всякими приживалками и картузными приказчиками, могло набраться до десятка. И каждый пялится куда не надо, а может и куда надо. Ну и пялься, эка невидаль, глаза видят, да зуб неймет! А может и не зуб… Хихикали вместе с сестрой, ожидая своей очереди и не очень-то прикрывая тугие телеса - хоть тут покрасоваться, а то на речку сходить и то под присмотром старой карги Ерофеевны…
Когда отсчиталась вторая дюжина и девушки уже почти совсем облегченно (не будем пока говорить - бессильно) расслабились на своих ложах мучений, Нил Евграфович первым поднял принесенный бокал. Приподнял его еще повыше, потом демонстративно еще выше.
Поняв его, почти хором раздались несколько голосов:
- .Выше розги, крепче дом!
Кто-то шутил, кто-то пересмеивался, кто-то все еще краснел от злости, кто-то не отрываясь поочередно откушивал глазами одно роскошное тело за другим, кто-то прятал нервное напряжение за светской беседой, кто-то укреплял полезные знакомства. Как, например, лифляндский баронет, уже трижды отвесивший учтивейшие комплименты купцу Ипатьеву.
Из них купец уловил только две вещи - баронет в восторге от фигуры Агафьи (Ну, знамо дело! Видал я твою поджарую «невесту»! В чем только дух держится!) и он же, баронет Бернгардт, очень заинтересован в поставках строевого леса, о чем не преминул бы еще раз сообщить в приватной беседе. Тема с Агафьей была купцу явно интереснее, но статус «вероятной невесты», которую притащил сюда этот полу-немчик, полу- еще кто, да еще с таким непонятным титулом, как баронет (кусок барона, что ли?) не располагал всерьез интересоваться Бернгардтом. Лес ему подавай… Подайте-ка лучше перцовки! Ну чего ты льешь в этот мизер? Вон туда плесни!
- Ну-с, половинка позади! - сказал кто-то чуть сзади и левее Евгения Венедиктовича, который как раз обменивался мнениями с подошедшим другом Григорием. Григорий не преминул тут же вставить ответное: - Половинки у них точно не впереди! Казарменный юмор в этой ситуации был встречен благосклонно - взгляды как по мановению обратились к пострадавшим «половинкам» на четырех скамьях.
А что касается половины… Тут было не так просто. По уложению, победившей признавалась та девушка, которая закричит или очень громко застонет самой последней - после двух-трех истошных «голосов» порка прекращалась и сдавшуюся отводили отдыхать. Но ведь без счета некоторых упрямиц можно было и забить… Поэтому уже давненько действовало неписанное правило - максимум разрешенного - пять дюжин. Кстати, именно эти пять в свое время позволили получить золотой венок графине Р.
Да-да, той самой графине, которая столько раз (мы помним истинную причину!) соскальзывала со скамьи и, тем не менее - подала голос на три удара позже, когда уже совсем без сил на пятой дюжине забилась, в голос закричала и сдалась ее вечная соперница. Они и сейчас были обе здесь - да-да, вы не ошиблись, разве вы не знали? (шепотом в уши друг другу, под взмах вееров или клубы трубочного дыма) - они с супругой Пал Платоныча терпеть друг друга не могут! Того и гляди, как с милой улыбочкой друг в дружку вцепятся, только клочья полетят!
Провидение (в лице старого лиса Нила Евграфовича) сейчас притушило костер старой вражды - дочери обоих находились в разных четверках. Но все равно, все равно… При каждом судорожном движении графини Натальи, при каждом ее сдавленном стоне супруга Пал Платоныча словно подталкивала ее взглядом, словно пинала, злорадно отметив, что с обеих дюжин прутья на теле Натальи были истрепаны полностью.
Оба пучка Машеньки тоже были признаны достойно использованными - причем дядюшка Григорий даже удивился сам себе (хорошо, хватило ума это удивление не облачить в громогласное недоумение) - вроде сек как обычно, а прутья в растреп… Хм… Неужто у Машуньки задница потуже стала? Сейчас уж не проверишь, пошлепав всей могучей пятерней… Ладно, это еще успеется. Только бы ненароком не обидеть племяшку: сечь-то стану как положено, однако же все дурехи гляди, как упрямо лежат! Даже на второй дюжине ни одна в громкий стон не пошла! Так себе, ойкают, подрыгиваются, а чтобы по-серьезному…
Ну ладно, вон Нил Евграфович к колокольчику потянулся. Пора и к делу, тем более не след надолго у Евгеши с Машенькой задерживаться - ради приличия еще с графиней парочкой слов, а потом…
А потом легкий перезвон серебряного колокольчика, почти одновременный взлет прутьев, «хоровой» хлест свежих розог по блестящему от кваса телу и… И темперамент, и опыт «воспитателей» все-таки был разным. Снова зачастил тот, что крайний слева, внезапно грудным контральто пробился стон купеческой дочки, почти сразу за ней неловко вскинулась и едва не сорвалась со скамьи юная графиня Наталья. Начиналось самое интересное - розги секли по уже битому, во вспухших полосах, телу, терпеть порку становилось с каждым ударом все труднее, все невыносимее, движения становились все более резкими и отчаянными, и…
Третий раз шепоток восторга прошелся «по вине» Машеньки - снова только лишь на грудях и коленочках удержалась, размашисто сыграв круглыми бедрами и гибкой спиной. Отлетели в сторону кусочки концов розог - пришлось менять прутья дядюшке Григорию, а в трудном, хотя и почти прикушенном стоне Машеньки послышалось что-то благодарное - не ему, нет. Девке, которая про напряженное пузо сказала - если бы не ее слова, точно бы быть на полу! Правее двинулась, розги задом поймала, краешки вразхлест, кончики вдрызг, а живот приподняла и рывком от боли ушла, от злого огня на голых бедрах.
Смена розог посреди дюжины шла в добрый зачет девушке - и даже Машенька-старшая успокоилась по поводу движений дочери. Поняла и заметила, как уловила Машенька нужное движение, его ритм и игру тела, да вот только… Ну, Григорий, я с тобой потом поговорю! Как же это так - третья розга и все в лохмотья! Даже дома так не секли! Нет, конечно, секли и похуже, но чтобы с пятого удара розги истрепались - это уж слишком…
А Григорий, словно винясь перед Машеньками, седьмую розгу уложил не по горящему заду, а по гибкой спине девушки. Сечь по спине разрешалось - но только не выше условной линии на пядь от лопаток. Причина предельно проста - в декольтированных платьях. Не дело, чтобы следы от розог показались в спинном вырезе! Домострой домостроем, однако светские условности… Не век же после порки им отлеживаться - может, кому-то уже через два-три дня на бал! Не лишать же девицу заслуженного удовольствия неловкими росчерками розог на нежной спинке!
Тут дядюшка Григорий, конечно, не промахнулся - розги оставили свои полосы ровно там, где разрешено. Лучше бы он «не винился» - Машенька ждала удара по бедрам, а рывок прутьев по спине столь же внезапно, как стон Агафьи, вырвал стон и у нее - пусть не длинный, пусть не громкий, но она застонала!
Она еще не знала, что теперь ей подвластно было все - хоть розги дядюшки Григория, хоть розги с двух сторон сразу, хоть та плеть, про которую говорила девка и которая «зад в клочья». Она еще сама не знала себя, свое упрямство и свою натуру, так щепетильно воспитанную папенькой и маменькой - нежданный, стыдный и недопустимый стон до слез, до судорог разгневал нашу Машеньку. Разгневал на себя, на свою слабость, на свое невнимание (я должна была видеть, должна была понять, куда лягут розги!) Неуловимо напряглось ее тело - ровно настолько, чтобы не подвело клятое мыло. Неуловимо сжались губы - ровно настолько чтобы не следов от зубов. Неуловимо прищурились глаза - ровно настолько, чтобы… а-а-хах… - снова привычная дядюшкина «под сладенькое» - и удивленно топорщатся усы Григория - Машенька лежит как влитая, словно и не по ее телу сейчас сочно секанули прутья. Снова по спине - и снова мертвое, в напряжении окаменевшее тело, снова единый звук прутьев без голоса Машеньки…
А справа и слева уже заголосили две сразу - и если юная графиня все-таки пересилила себя и замолчала после второго вскрика, то дочка Н-ских окончательно выбыла из «спартанского состязания» - даже если забыть о падении, четырех отчаянных криков подряд не мог не засчитать даже очень благодушный сегодня Нил Евграфович. Ее почти что унесли, заливаемую потоком собственных слез и тихими угрозами отца семейства, а Машенька внезапно ощутила, что новая розга пока не свистит на ее теле. Да, правильно - три дюжины позади…
Девка плеснула квасу куда щедрее, чем раньше - оно конечно, на рубцах щиплет ужасть как, вон барышня аж онемела от боли, однако квас-то с ледянки, все остальное еще как охладит! Ей сейчас холодку самое то, а боль… а боли и так много, вон аж губы припухли - кусает изнутри, глупая… Чего бы руки не кусать - а, потом же платья ихние… Ну и пусть. Так же хужей, когда губы… Но подсказывать заново остереглась - внимание было приковано как раз к Машеньке и юной графине Наталье, которые остались рядом и которых сейчас готовили к четвертой дюжине розог.
Насчет Агафьи все уже было понятно - она бы и рада сдаться, однако грозный взгляд купца приковал дочь к скамье. Хотя и он понимал - еще три-четыре розги, и Агафья не выдержит порки. Тут же нашел оправдание - зад-то у нее пошире будет, чем у этих, рубец подлинней получается, Агашке больней, вот и всех делов… Все одно - дома я тебя по-другому учить стану, негодница! Одна надежда, может, Глафирка не подведет!
Между тем полностью истрепанными оказались только два пучка - которыми секли Наталью и Машеньку. Нил Евграфович, которому несмотря на годы лорнет был не нужен, даже перекинулся парой слов с графиней Р. - изящные бедра Натальи были иссечены сильнее, чем ему казалось допустимым. Или тело у нее было более светлым, чем у Машеньки (ну и что тут такого? Хоть в молоке купайся, а обе Машеньки просто обожали позагорать голышом!), но впечатление от итогов порки казалось более острым.
Однако графиня Р. резко и отрицательно взмахнула веером. Посчитав, что веера недостаточно, чуть не в полный голос возразила Нилу Евграфовичу:
- Продолжайте сечь!
Отец отцов Домостроя развел руками и согласно кивнул Натальиному экзекутору.
Тот почти незаметно пожал плечами: - Сечь так сечь… Это мы умеем. (Конечно, не заплечных дел мастер, да и не пристало, но… Но как-то одну упрямую сенную девицу пол-ночи стегал и руки не отвалились! А уж графинюшкина дщерь, та вот-вот дурным голосом запоет! Это я как право дело говорю!
Впрочем, этих рассуждений никто слыхать не мог - зато хорошо услышали новый хлест розог. Пауза пошла не впрок обоим - хотя девка и старалась охолодить исходящее огнем, измученное поркой тело Машеньки, нервное упрямство она ей продлить не могла. Наталья же просто отдохнуть не успела - маменька тоже секла часто и очень даже подолгу, но зато перерывы между порциями розог (пусть и двадцать пять кряду!) были куда больше. Иной раз по нескольку раз не только «Отче», но и «Богородице, Дево, радуйся!» прочесть можно было, пока молчаливый дворецкий не подаст новую порцию прутьев в маменьки руки.
Да, не впрок был отдых… Всего вторая розга четвертой дюжины, а девушки стали извиваться на скамьях, словно их драли аршинными кнутами - вразнобой, кто влево, кто вправо, то вскидывая голову, то прижимаясь искусанными губами к мыльному даже впереди полотну лавки. Метались, вскидывались, бесстыдно расходились и снова сжимались напряженные ноги, судорогами тискались донельзя исхлестанные ягодицы, все чаще, почти через раз, приходилось стегать не по заду, а по спинам - и казалось, что уже все, сдадутся обе. Но злорадный смешок супруги Пал Платоныча словно подстегнул обоих. Подстегнули, конечно, розги - а может и смешок этот вовсе лишь послышался, но Наталья сцепила зубы в злом, упоенном упрямстве, а Машенька снова замерла неподвижной обнаженной статуэткой.
Причем обе упрямились так, что оба экзекутора помимо воли своей стали входить в раж. Да и не только они. Давно уже стихли словечки, вздохи и редкие возгласы собравшихся - все внимание, все напряжение, все действо собралось вокруг этих двоих, рядом разложенных, одинаково русоволосых и одинаково мечущихся от подавляющей волю, грызущей тело и душу розговой боли. Про Агафью так и забыли - даже между делом мало кто наблюдал, как она, пошатываясь, сползла со скамьи и исчезла, уведенная девками. Были только эти двое…
Кто-то желал удачи Машеньке, кто-то - Наталье, но все эти перекрестки симпатий, шепота светских раутов, косых взглядов поверх амбразур вееров остались где-то в стороне, заглушенные свистом розог и размеренными звуками ударов. Почти в раз шепот стал перерастать в громкий счет:
- Девять… Десять. Одиннадцать! Дюжина!!
- Без перерыва, пятую! - в отчетливой тишине прозвенел голос графини и после секундной паузы дружно загудело ответно-согласное:
- Пятую! Сечь их! Еще сечь!
Григорий чуть растерянно глянул на Евгения Венедиктовича. Тот был нервически бледен, как и Машенька-старшая, которая не заметила хруста веера в своих пальцах. Но собрание решило, так и будет:
- Раз! Два!
Уже не стесняясь и не скрываясь друг друга, словно древние греки на тех же олимпиониках, они дружно поднялись с мест, впились глазами в картину двух судорожно мечущихся от боли тел:
- Три! - Четыре! - Семь!!!
Почти потонул в хоре «Девять!» протестующий звук колокольчика Нила Евграфовича. Уже три розги подряд Наталья не реагировала на удары - и если Машенька, так же напряженная и судорожно вздрагивающая от прутьев, лежала почти неподвижно, то юная графиня просто обмякла на своей скамье. Экзекутор растерянно посмотрел на свои розги, потом зачем-то на графиню. Виновато развел руками, хотя та на него и не смотрела. Все взгляды буквально разрывались пополам - хотелось видеть и лежащих на скамьях девушек и не пропустить вынесение вердикта самим Нилом Евграфовичем. Тот пожевал губами и слегка виновато поклонился графине:
- Если секомая впадает в обморок и не может воспринимать наказание…
- Они обе уже не могут! Обе в обмороке! - графине хотелось выкрикнуть это звонко и гневно, а получилось как-то просительно…
Не могла не встрять супруга Пал Платоныча:
- По нашим правилам девушка должна сама забрать свою награду. Графиня права, обе девушки в обмороке, обе проиграли, хотя мы все видели, кто из них сдалась первая…
Машенька сама не поняла, откуда взялись силы привстать на локтях, гордо подняв голову:
- Я смогу забрать!
На нее посмотрели кто с явным восторгом, кто непонимающе: - Я же сказала, сама заберу!
Дядюшка Григорий первый понял беззвучное шевеление ее искусанных губ и, отводя потной рукой волосы от лица, шепнул:
- Громче!
Когда с глаз ушла пелена мокрых волос, осталась только пелена мучительной, тяжелой, не дающей дышать боли. Но она уже свыклась с этой болью за тот час, что пролежала на мыльной скамье, впитав это мыло во всю себя, в свой пот, в свое тело и казалось, в душу. Осталась пелена непонятных пятен - нет, это просто лица, которые смотрят на нее. Отыскала нужное, набрала воздуха, чуть было не застонав. Неловко, тяжело, почти не чувствуя заботливых руки дядюшки Григория (девка опять рядом! Справа держит!) встала, опираясь коленом на лавку.
Раздельно, медленно, громко, выталкивая слова сквозь сухое от убитых стонов горло:
- Я сама. Заберу. Венок.
Не поняла, что дядюшка Григорий настойчиво сует ей в руку. Потом догадалась - ромашковый венок. Сделала шаг - сама удивилась, как не упала. Сделала еще один. И в восторженной тишине, под перекрестьем взглядов, даже не думая о том, что совершенно обнажена, прошла эти далекие пять шагов до трона Нила Евграфовича. Отдала ромашковый венок и уже почти не помнила, как на спутанные, мокрые волосы ей надели серебряный. Серебряный, как мокрая простыня, в которой очнулась ближе к вечеру.

А-Викинг

(продолжение следует)

ташка · » 12.07.2007 15:50:17

Этот рассказ сделан на документальной основе рассказа, написанного нашим общим другом, которого вы знаете под ником Serge de K. Каждый сделал свой кусочек работы, о которой, как всегда, судить читателям.
Заранее приношу извинения моему соавтору, что не везде удалось выдержать его изначальный стиль.

Батюшка
(Мишка-иерей)

Данка удобно устроилась в широком кресле, обхватив руками коленки и тихо сопела в широкий фужер, на донышке которого лениво пузырились остатки шампанского. Плеснув себе и Сереге коньяк, Владимир Дмитриевич покосился на Данку и вскользь заметил:
- Шампанское не греют в ладонях, пьют ледяным.. Это коньяк греют, учил ведь!
Данка надулась, быстро показала язык (про себя, ну почти-почти что незаметно!), но на помощь тут же пришел Серега:
- Ну, мы не пижоны, мы и негретый коньячок можем!
- Можем! – охотно кивнул Самый Любимый В Мире Шеф. Тихо прозвенели над столиком бокалы, сыграв искрами очередное «за встречу». Данка не допила до конца, растягивая вкуснявые пузырьки, а Серега тут же пошутил:
- Во как тихонечко пьет! Сразу заметно воспитание!
- Это не мое, - усмехнулся Дмитриевич, а Данка на этот раз весело и охотно показала язык (Бе-бе-бе! Три раза!), причем обоим. Нашлись тут, воспитатели тематические… А насчет выпить, не говоря уж «лишнего», тут точно, еще до Дмитрича воспитали. Эк дедуля тогда на зад выплеснул остатки брусничника! Аж зашипело, наверное – по горящим розговым рубцам настоечкой градусиков за полста! Даже сейчас передернулась, а тогда дуркой взвыла, засучила ногами на широком полотне лавки, а дед еще и растер пригоршней, чтоб получше проняло:
- Ума нет, через зад загоним! Да еще и протрем пару разочков, чтобы дым пошел!
Отвизжалась от растертой настоечки, торопливо замямлила что-то типа «не буду-не буду-не надо», взахлеб сквозь распухшие губы, да не успела убедить-доказать-упросить деда: снова коротко вжикнул тугой краснотал на тугом и голом. Снова короткий взвизг и нос, трущийся о заплаканную лавку: третья дюжина хороших розог это тебе не третий глоточек брусничника, втихаря за занавеской!
- Да ладно тебе краснеть! – подмигнул Серега, словно прочитав на Данкиной мордашке эти воспоминания. – Я сам знаю, как по церковной науке девчонок учат! Безо всякой такой темы – голосят, аж повыше колокола песни поют!
Владимир Дмитриевич недоверчиво прищурился:
- Сереж, кто это тебя на правеж допустил? Я полгода пыжился, прежде чем вообще в данкины края попасть, а уж таинства старые…
- Не, это не староверские края. – Тут же поправился Сергей. – Да и не говорил я про староверские обряды. Понимаешь, был у меня друг…

* * *

Последний раз я видел Михаила почти век назад…. Ну конечно не век, а лет восемь точно, но ведь это было действительно еще в прошлом веке. Встречи выпускников нашего института он обычно игнорировал: еще во время учебы показал себя слишком «деловым», а после того, как Россия погрузилась в рыночные отношения, настолько глубоко ушел в «пучину рынка», что почти и не появлялся на «поверхности». Правда, в тот раз он все таки сделал исключение, явив свой образ выходящим из навороченной иномарки в малиновым пиджаке и в сопровождении бритоголовой братвы, державших в своих накаченных «железом» руках два ящика, в одном из которых была водка, а в другом шампанское.
Передав нам свои «дары» и отхлебнув прямо из горлышка треть одной из бутылок он распрощался с нами, «земными холопами», сказав, что через час у него вылет из Шереметьево…Он даже кажется назвал нам какую то страну, но какую мы так и не поняли.
С тех пор Михаила никто не видел, хотя слухов было много: одни говорили, что он «свалил за бугор», другие говорили, что погиб в какой-то бандитской разборке. Была еще одна версия, точнее не версия, а скорее слухи, над которыми мы все без исключения смеялись. Просто кто-то сказал, что Мишка стал «попиком» и живет в какой-то сибирской глубинке. Мишка – попик! Это же надо было такое придумать ! Я просто пытался представить Мишку без его «прикидов», цепей, печаток, да к тому же трезвого и в рясе служителя культа…При этом на моем лице неизбежно появлялась улыбка…
Какая у Сергея появлялась улыбка, пояснять было не надо: ее заметил и Дмитриевич, и Данка. Тоже заулыбались, а шеф, наливая еще по чуть-чуть, глубокомысленно кивнул головой – да, сейчас в Сибири и миллионеры в господа ударились… понимаю…
- Для краткости опущу, как я все-таки решил найти Мишку через его родителей. Сначала найти, а потом разговорить их оказалось очень даже непросто, но… Но Ивану Владимировичу, Мишкиному отцу, пришлось в конце концов поведать нам не очень то веселую историю. полностью пересказывать не стану, тут надо еще по такой вот усидеть – Серега кивнул на пузатый «бочоночек» Хеннеси.
- Усидим! – деловито пообещал Самый Любимый В Мире Шеф, но Серега понятливо махнул рукой – Не, не об этом сейчас речь.

* * *
Данка слушала в половину уха: эпоху малиновых пиджаков если и застала, то по разговорам. Не то чтобы по малолетству, не такие уж древние времена, просто в их края малиновые пиджаки если и добирались, то только стаей джипов и упакованные в дорогущий камуфляж, изображая из себя крутых охотников и дрища от вида живого таежного мишки прямо в этот камуфляж… Ну да леший с ними, просто дед вспомнился как раз к месту, и снова резануло память слово «усидеть». Кто там к нему погостевать приехал, сейчас уж и не упомнишь – просто был оооочень редкий случай, когда дед сразу сошелся с приезжим, что называется душа в душу.
Раскраснелись, распоясались (буквально и дословно, не тарелками же кидаться, просто жарко в натопленном доме!), а под настроение вдруг и Данка решила тайком от деда настойки пригубить. Уж больно сладко пел про эту настоечку гость – гречишная медовуха в одной «флаконе», брусничная в другом, клюковка в третьем – ну почти что как в каком ресторане! В ресторанах пока не была, а полстакана брусничной себе отлила. Не, дед не убыль во «флаконе» заметил – куда там, второй уж на столе, просто повело ее сразу, с непривычки. Едва успел гостя в первый банный пар спровадить, как уже во всхлипах Данка в дальней горнице дедову руку ждала: приговор был в пять слов, но отнекиваться и смысла не было. С дедом понекайся, втрое больше отлежишь! Сарафан сама стянула, трусишки поначалу к коленкам сдернула, но дедова пятерня и вовсе их напрочь сбросила:
- Майку не сымай, некогда тут телешом заголяться. Кладись ровней!
- О-о-ой, де-еда! – длинно простонала, длинней той розги, что прописала первый грешок на заднице.
- А ну не пищать! - суровый голос сверху, вслед за вторым грешком, рядышком полоса к полосе. – Мало учена?
Учена была немало – и старательно прикусила еще по-детски пухлые губы, вцепилась в лавку, коротким вздрогом тела гася горящие полоски розог. Семь, девять… О-о-о!!! – Ужасть как пробрала десятая, снова окрик, и снова розга…

* * *
Словно очнулась, куснула шоколадку, вслушалась в разговор:
- Мишка действительно собирался «свалить за бугор». Судя по всему, количество наворованного не позволяло ему дальше мирно уживаться в пределах России. До отъезда оставалось каких-то пара недель, когда он вместе с семьей решил устроить прощальный выезд на природу, - говорил Серега.
- Это точно. – Еще понятливее кивнул Дмитрич, - Типа с«родными березками и осинками попрощаться».
- Вот-вот! В результате ему пришлось прощаться с женой. На каких-то пару минут опередила его с посадкой в «джип»… Жизнь ему спасла дочурка Маша, которая в последний момент решила взять с собой в лес любимую Барби. Когда кукла была найдена и дочь с Мишкой вышли из дома, раздался оглушительный взрыв…
Что было дальше…? Михаил очнулся уже в «Склифе». Руки и ноги чудом были на месте. Врач говорил о том, что он просто появился на этот свет в рубашке. Еще в меньшей степени пострадала его дочь, которая лежала в соседней палате, прижимая к груди куклу и постоянно спрашивая о маме. Если кто и мог ответить на этот вопрос, то только бригада судебно-медицинской экспертизы, которая по фрагментам собирала то, что еще час назад называлось человеческим телом.
- Знакомо. – коротко кивнул Владимир Дмитриевич, а Данка глазами показала Сереге – «про фграгменты» не надо. Шеф свое отвоевал, и куски собирать тоже приходилось…
- Ну, в общем, тряхануло Михаила здорово. По душе, в частности: отправив дочь к своим родителям, он куда то исчез… Нет, конечно же он звонил домой, давай понять, что жив-здоров и что теперь он «начинает новую жизнь». Год или полтора – редкие письма, какой-то Красновершинск, что на карте едва найдешь, обещания скоро приехать и забрать дочь. И он действительно вернулся…
Но это раз он даже находил возможность улыбаться, а любимой фразой стала «На все воля Господа …» .На главный вопрос он все таки ответил, но это произошло в самый последний момент перед отъездом.
- Боюсь ошибиться, погоди, - Серега порылся в карманах, выудил неровно сложенный обрывок конверта: - Ага, вот... Настоятель Церкви Петра и Павла, глава Приходского Совета иерей Михаил!
- Точно, не наш – качнула головой Данка, а Самый Любимый В Мире Шеф пояснил Сергею: - У староверов нет иерейских званий. На этом богословский спор тут же затих, придавленный порцией коньяка и еще парой глотков пузырчатого шампанского.
- Ну, за знакомство! За встречу!
- И что, нашли своего Михаила?
- Нашли… Желающих посмотреть в «светлые очи батюшки Михаила» поначалу было вроде немало, вот только когда узнали на какие чертовы кулички придется ехать, ряды желающих заметно поредели - в результате «за туманом» согласились ехать только двое: я да Игорешка, который всегда был легок на подъем и у которого к тому же в тех краях оказались какие то родственники.
Если путь до Абакана особых неудобств не доставил и причин жаловаться на услуги «Аэрофлота» у нас не было, то после Абакана…Это была уже отдельная «песня»! Последний отрезок пути, отделяющий нас от Красновершинска, мы должны были преодолеть в «джипе ульяновского производства», т.к. у рейсового автобуса после прошедших дождей не было особого настроения выезжать из уютного гаража. Впрочем не было особого настроения брать попутчиков и у хозяина «уазика» Володи, но после того как Игорь продемонстрировал водителю «чудодейственный эликсир» он не только согласился подбросить нас, но и вернуть обратно.
Хотя и удивился:
- А чо там делать ? Медвежий угол ,он и есть медвежий угол….Акромя заводика, на котором кедровое масло делают да церкви и смотреть там нечего – пояснил шофер.
- А нам как раз в церковь то и надо.
- Ага, так я и поверил…- после небольшой паузы изрек он…,- Да у вас там в Москве церквей этих побольше, чем во всем нашем крае…
- Может и побольше, но в этой мы как раз и не были – продолжил беседу Игорь
- Да ладно, заливать будете! Церковь решили посмотреть! Вы наверное старательскую артель ищите, так она в этом сезоне на другое место съехала. Ни хрена они у нас не нашли, акромя медвежьего дерьма…А может, вам в леспромхоз? Тогда вы припоздали - ихняя машина уже ушла…

* * *
Данка снова уткнулась носом в неправильно (и нахально!) согреваемый бокал шампанского – ну, тут Серега не удивил. По нашим дорогам и вправду только на «уазике», а медвежьих углов, говорят, и под Москвой еще навалом. В хорошем лесу на сто шагов отойди – вот тебе и угол. Из пушки пали – фиг кто услышит. Это, однако, если лес настоящий, а не парк причесанный… Вон, дед в дальней горнице ей вторую дюжину сыпет, уже никак молчком не продержаться, а гостевой-заезжий даже на дворе ничо не слышит! Уже легче, а то стыдуха ведь какая – девке уже целых четырнадцать, а голым задом на скамье елозит, словно маленькая. Хотя как и есть маленькая – вот непутевка, расстроила деда, сейчас он и тебе расстройства добавит! Но все одно, старалась давить визги, мычать побольше – так вроде и легче терпеть, а звону меньше. Стыдуха-а-а! – Вслух, что ли? точно, вслух простонала – вон деда отвечает, новый прут от рассола отряхивая:
- Стыдуха не в розгах, а пьянке непрошеной! Ишь ты, стыдно ей! А стакан прятать не стыдно было? Вон сколько набулькала! – и плеск настойки на зад…
Не, это уже было, вспомнила, а вот чего дальше? Ну, понятно, чего дальше – три дюжины есть как есть, даже маечка от пота мокрая, так на скамье отдергалась, отвилялась. Не, вру, мокрая была уже потом, не в тот раз… А в какой? Когда это он еще не совсем телешом растягивал? Вот блин, напоили своим шампанским, последние мысли и те в кучку не собрать…
- Ты случайно местного батюшку не знаешь?
- Нет, я в городские церкви не хожу.
- Все. Этой больше не наливать! – засмеялся Владимир Дмитриевич, а Данка покраснела, когда поняла, что встряла с непрошеным ответом в Серегин рассказ.
- Михаила , что ли ? –зачесал затылок шофер Володя,- Как не знать, конечно знаю. У нас его все знают. Я у него первое время даже шоферил…
- Да же так ? – удивился Игорь
- Ага, пока он меня того… Ну, не сошлись мы с ним… Выпил я как то раз, ну так чуть-чуть, жена даже не учуяла…А батюшка Михаил вот….Приспичило же ему ехать …- Володя замолчал , - Одним словом, попер он меня…Да, я если честно и не в обиде… Правильный он мужик. Без строгости с нами никак! Да и вообще - надо же ! К нам москвичи разве что в «столыпинских вагонах» приезжают. А этот сам, по своей воле ! Все в толк не возьму: чего ж ему в столице то не сиделось?
- Не ты один это в толк не возьмешь, – согласился я, глядя в оконное стекло на размытые дождем пейзажи.
Мы уже выезжали из городка, когда Владимир вдруг резко дал по тормозам. Навстречу нам двигалась фигурка, явно принадлежавшая представительнице прекрасного пола.
- Ну, вот – явление Христа народу – улыбнулся Володя, - Катерина собственной персоной…
Подошедшая к машине девушка, видимо уже знала свое законное место в этом «кадиллаке», которое этот раз облюбовал себе Игорь, явно смутилась, узрев в салоне незнакомых дяденек.
- Садись, садись Катерина, чай не волки – не съедят – пошутил Володя
Девушка, подойдя к задней дверке, с заметным смущением и не торопясь, открыла ее.
- Ты что ж это опять проспала? Служба с минуты на минуты начнется. Леспромхозовские уже наверное как с час проехали…
- Опоздала, - чуть слышно ответила девушка, поправляя на голове платок и с нескрываемой робостью присаживаясь по соседству со мной.
- А это кстати тебе, Катерина, попутчики будут… Из самой Москвы к нам пожаловали. Вот, хотят с батюшкой Михаилом повстречаться – пояснил наше присутствие водитель, - Ты уж ихдо места доведи, а то они в нашей тайге еще и заблукают…
- Провожу – в той же интонации откликнулась на просьбу «таежная Олеся», найдя в себе смелость все таки «стрельнуть» в мою сторону взглядом своих милых васильковых глазок. Понятие «Москва», как я заметил, вызывало у местных аборигенов ассоциацию с какой то дальней галактикой, а всех, кто в ней жил, они воспринимали как таинственных гуманоидов.

* * *
Всхлипывая, приводила себя в порядок. Проще говоря, натягивала сарафан на расчерченное полосами тело. Ткнулась носом поближе к мутноватому зеркалу на комоде, деловито поправила непокорные пряди волос, еще раз вытерла глаза, потянулась к расческе и охнула – вроде «присохший» к ягодицам брусничник снова дал о себе знать иглами градусов внутри припухших полосок. Вот дал деда…Это же надо, заместо рассола зад настойкой полить! Щеки, правда, горели жарче бедер: посередке третьей дюжины четко грохнула дверь: - в дом из бани зашел покуривший на дворе гость. Дед все равно достегал оставшееся – и мертво глотая стоны, девчонка с ужасом думала о том, как слышит он сейчас резкие стежки розог, представляет ее растянутое на скамье голое тело, мечущееся под прутьями и … Ооой, стыдуха-то! Молчи, дурочка! Может, не поймет! может С чем спутает! Ой, деда, потише секи-и-и!!!
- Ничего, не помучишься, на научишься, - приговаривал дед, прочерчивая три последних. Знакомая присказка, да я бы еще три дюжины отлежала, но потом! Когда тот уйдет! О-о-ой….
Дед кинул обратно в ведро еще не трепаную розгу, пришлепнул мокрый от настойки тугой зад:
- Одевайся. И как нам выходи. Усидишь?
Одними губами упрямо ответила:
- Усижу!
Из вредности усижу. Не мог потом посечь… неймется ему.
Дед усмехнулся точно так как она – одними глазами. потрепал, уже по голове, и вышел, колыхнув занавеской.
- …А Катерина у нас то же учится, – между делом вставил Володя.
- Интересно, где это ?
- В православном училище, на певческом факультете – не поворачиваясь ко мне, ответила девушка. – Да уж доучиваюсь, год остался.
- А к батюшке Михаилу какое отношение имеете ?
- Так они у нашего батюшки, можно сказать, как на практику призваны – ответил за девушку Володя, - Вот лето отпоют и снова за учебу…
На горизонте уже показались постройки Красновершинска, когда, выражаясь языком нашего шофера, мы «хорошо сели». Володя хотел, конечно же, выразится иначе, но присутствие дамы в нашем окружение сделала его речь более деликатной. Тем не менее он все таки сказал все, что хотел, но это было позже, когда наша попутчица выскочила из салона «джипа» и поспешила покинуть наше общество. Торопилась, однако – хотя явно и окончательно опоздала на службу. Уж здесь Володя и высказался, да так красноречиво и образно, что я очень пожалел , что у меня под рукой не оказалась ручки и блокнота, да бы записать эту «золотую россыпь»..
- Куда ее понесло? – сочувственно произнес Игорь, наблюдая за тем, с какой резвостью отдаляется от нас Катерина.
- Как куда? Известно, куда…Служба уже как минут пятнадцать началась…А батюшка Михаил знаете как дисциплину чтит!
С божьей помощью и чье то матерью машину из грязюки мы все таки освободили и последние полкилометра, отделявшие нас от Красновершинска, доехали без приключений.
Поблагодарив Володю за оказанную услугу и обменявшись с ним крепкими рукопожатиями, мы отправились отмерять метры последнего «этапа».
- Ну, слава богу, добрались – ускорил шаг Игорь, пройдя поворот и заметив вожделенную цель нашего путешествия.
В эти минуты он мне очень напоминал странника измученного жаждой и зноем, узревшего на горизонте бескрайней пустыни долгожданный оазис.
Впрочем, можно было и не спешить – в церквушке шла служба и нарушать своим вторжением было не с руки. Прождали около часа, и только открывшиеся двери и появление в проеме выходящих прихожан стало сигналом для дальнейших действий. Игорек так резво кинулся к входу, что чуть было не сшиб в своем порыве «ровесницу октябрьской революции».
- Ой, да куда ж ты так, милок, спешишь, служба чай окончилась! Опоздал ты, милок, опоздал…- добродушно известила его старушка в черном платке…
- А нам бы, мамаша, с батюшкой Михаилом увидеться
- С батюшкой Михаилом ? А почему бы и не увидеться…Вот только не досуг ему щас… Он хоть и божий человек, но и ему передых нужон…В трапезной он щас…Отзавтракает, тогда и примет вас.
- Нашли все таки, ироды! – вдруг услыхали мы за своими спинами знакомый голос,-Ну вот, разве от таких иродов можно схоронится! Не на этом, так на том свете обязательно найдут, да еще выпить предложат!
- Да вот ,батюшка Михаил, исповедоваться к Вам пришли – затянул «песню» Игорь
- И в грехах своих земных покается -, подхватил ее я.
На этих словах мы заключили батюшку Михаила в дружественные объятия, чем вызвали большое удивление на лице старушки.
- А вот и сестра Агафья – вырываясь из нашего плена произнес Михаил, - Прошу любить и жаловать. Сейчас такой нам чаек сварганит, которого вы на «большой земле» и не пили не разу. Что там эти там Индии с Цейлонами !
Михаил оказался прав. Сестра Агафья заварила такой чай, что после первой же кружки от дорожной усталости ничего и не осталось. Когда-то я не плохо разбирался в травах, но сейчас определить содержание этого чудодейственного букета я просто не мог…
- А как батюшка насчет иного чайка ? – намекнул Игорь, протягивая руку к своей дорожной сумке.
По лицу отца Михаила можно было легко догадаться, что это он сказал зря.
- Только не здесь. И если честно, то я как то…- Михаил замолчал и после паузы продолжил, - Да и вот еще что давайте не говорить сейчас о работе и о политике…Об этом говорить не принято….
И мы снова пили чай…
Утомленный дорогой и отсутствием привычного горячительного, Игорь вскоре был поручен заботам сестры Агафьи, а меня Мишка повел на экскурсию по своим владениям.
- Ты ,Сергей, случайно верующим не стал? –осторожно взял меня за локоть Михаил.
- Да как сказать…Верующий, не верующий….Я просто часто вспоминаю слова нашего замечательного академика Амбарцумяна. Когда его спросили верит ли он в то , что бог есть..
- И что же он ответил ?
- А ответил он очень кратко – «Я не знаю»…И это сказал в те времена самый главный наш академик…Вот и я не знаю : есть боженька или нет…
А ты вот лучше ответь мне: эти иконы для «царских ворот» тебе случайно не отец Валерий рисовал?
Что, собственно, было в этом вопросе коварного, я так и не понял, но Михаил чуть было не подпрыгнул от удивления, несмотря на свой сан.
- Отец Валерий……- после приличной паузы озвучил ответ Михаил, - из Чемеровецкого монастыря…
Если бы я еще бы сказал Михаилу номер сотового этого моего знакомого богомаза, то….
- Да, манера письма, выдает…Судя по ликам, их рисовал приверженец византийской школы, а наши православные архиепископы почему то недолюбливают византийские профили …
Пару минут «батюшка» пытался ответить мне, но … Это был полный нокаут…
А ведь это было лишь начало нашего «делового диалога». Еще через полчаса батюшка Михаил узнал, что с «червленым золотом» для куполов его надули и что это вовсе не «червленое золото», а продукт одного из конверсионных заводов под Челябинском. Правда, я его тут же успокоил, заявив, что «надули» его правильно, ибо этот металл куда надежнее и долговечнее какого либо драгоценного металла – как никак космические технологии. А вот, с колоколами его не «надули» и это очень правильно он поступил, связавшись с воронежскими ребятами.
Когда у Михаила с трудом встала на место отвисшая челюсть, я просто сообщил ему, что пару лет имел непосредственное отношение к строительству культовых сооружений, вот кругозор свой и расширил…

* * *

Даже из вредности, из принципа и наследственного от деда упрямства усидеть оказалось нелегко. Свежие рубцы на заду еще наверное наливались и набухали, едва прикрытые тонкой тканью сарафанчика – Данка поневоле сидела у стола чинно, едва не сложив еще и руки на коленях. Хотелось все время одернуть подол – не потому, что открывал коленки, а потому что натягивать на сеченое тело трусики было еще больней и трудней, чем идти в комнату без них под подолом.
Гость с дедом опрокинули еще по паре стопок и засобирались снова в баню: приезжему уж очень по душе пришлись дедовы веники. По душе ему пришлась и Данка:
- А ты молодец, красавица!
Данка удивленно моргнула – с чего это вдруг молодец?
- Вон, я по пруту слышал, как крепко дед стегает, а ты молчком! Уважаю!
Данку едва не смело стыдом с табуретки – понял ведь! Ох, стыдуха! Залилась краской так, что даже сквозь сарафан видно было. Наверное… А тот усмехнулся в почти такие, как у деда, усы:
- Нашла чего краснеть! Я своих дочек в свое время не меньше твоего отполосовал. Зато людьми стали. Частенько ты ее, Евграфыч?
Дед задумчиво пожал плечами:
- Да не так уж что бы. Девка вроде путевая растет, особо часто и не приходится на заду прописывать. Так что ли, послушная ты наша внученька?
- Н-не знаю… - выдавила Данка, краснея еще жарче. Спектр ее красноты перешел в инфракрасный диапазон, когда гость деловито заметил:
- Вон, скоро внучке будет десять, тоже начну. Без строгой руки оно никак.
- Никак! - согласным эхом откликнулся дед. – Я уж просто сегодня не стал пробирать до жилочек, а то бы… Ого!
Про «ого» Данка уже знала не понаслышке, хотя… Хотя иной раз так стонала, что в ушах откликалось. Это понаслышке или как? А чего они перемигиваются? А-а, на табуретке привстала.. Больно же…
А вот усижу! Села плотно, ровно, демонстративно потянулась к хлебнице. Нашли невидаль, три дюжины розог… Мы и не такое можем…

- Это они могут! – Данка прислушалась снова. Владимир Дмитриевич с Сергеем обсуждали помощника и звонаря отца Михаила - какого-то Александра. Бывший «омоновец» из новосибирского отряда…Три года назад поехал в командировку в Чечню…Планировал на месяц, а командировка у него затянулась почти на год…Засада, контузия, плен…Сколько таких парней мы там потеряли…За год два побега, оба неудачные…Два смертных приговора, а сколько попыток перетянуть в мусульманство…Я был в тех краях с международной миссией Красного Креста…
Данка снова едва не встряла с комментарием о том, что ее Самый Любимый В Мире Шеф тоже там был, но немножко с другой миссией. У него в альбоме даже десяток фоток есть, и там так страшно горят танки… и рука на земле, Ой, да на фиг это все…
- Когда я его увидел, то это была груда костей, обтянутая кожей…О его освобождении они не хотели со мной говорить…Они вообще смотрели на меня как… Но тут появился их полевой командир - наш бывший однокурсник Кемал, с которым мы когда то не одно ведро шмурдюка выпили в студенческие годы.
Да ты что ? Вот как бывает! – снова потянулся за коньяком шеф.
- Да… - задумчиво сказал Сергей и продолжил:
- Так и забрал его Михаил из Чечни. Вот и уверовал с того момента Александр. Точнее, веру он свою и не терял, берег все эти месяцы в плену. В конце концов так и пристал к Михаилу, стал ему ближайшим помощником, старостой прихода. в вечер встречи этот Александр принес Михаилу какую-то бумагу.
- Надо же, вроде бы хорошая девка, а опять проблему для себя создала
- Ты это о чем ? – спросил его я.
- Да так…Это тут наши проблемы, местного характера ….Взял, понимаешь, тут молодежь из православного училища на лето, что бы в хоре нашем попели…Вроде бы девушки набожные и прилежные, а дисциплина все одно хромает….Раз опоздали, другой раз опоздали…Ну первый раз как водится простил, даже во второй раз пришлось…
Да тут местные бабульки на меня косо смотреть стали…А уж чего я только не услышал от сестры Агафьи! Я первое время, признаюсь честно, сам ее побаивался…Уж сколько она уму разуму учила в первое время ! Сказать что я ей благодарен – все равно, что ничего не сказать…Вы с Игорем тут люди посторонние, как бы из другого мира, поэтому если что воспринимайте все нормально и постарайтесь не удивляться…Я сам первое время удивлялся, воспринимал многое, как нечто патриархальное, вымершее…А потом свыкся…И не только свыкся, а даже вижу по многом вполне «разумное зерно»…Поэтому постарайтесь с Игорем не задавать вопросов, ответы на которые… Михаил не договорил мне, что он хотел сказать…Вместо этого он в очередной раз пробежал глазами по бумаге, которую принес церковный староста.
- Думал, в толк наука им пойдет…Не тут то было ! У Катерины за месяц уже пятое опоздание, а у Софьи третье, если не изменяет память…А ведь сколько раз им говорил, сколько раз я их предупреждал! Даже как перед Агафьей стыдно – батюшка, божьей волей поставленный, а порядку должного навести не может !
- Катерина…Катерина…- стал я почесывать затылок, - Кстати мы с ней сегодня из города ехали, а уж как резво она к церкви бросилась, когда мы на подъезде застряли – это просто надо было видеть !
- Спать меньше надо – тогда и бегать не придется – философски заметил Михаил…
Больше мы к этой теме не возвращались, а дальнейшая наша беседа была прервана появлением в трапезной «свежих сил» в лице Игорька.
И все пошло по новому кругу…Ностальгия по прошлому на этот раз обошлась без «горячительных напитков». Если не рассматривать в качестве такового чай, потом был ужин, а после него настоящая русская баня! Александр постарался действительно на славу и мы без особых сожалений расстались с нашей «дорожной пылью»…
Наступившее утро радовало обилием солнечного света… Игорь еще спал, причем так крепко и сладко, что мне просто было жалко его будить…Я и не стал этого делать, осторожно натягивая на себя мирские одежды и бесшумно покидая нашу спальню…При выходе взглянул на часы. Они показывали пять утра… Не мудрено, что Игорь еще спал, не понятно было, что меня в такую рань вздернуло…Но я тут же хлопнул себя по лбу - мне следовало сделать поправку на то, в каком часовом поясе мы находимся…Это ведь в Москве пять утра, а здесь восемь, если не девять…
Краткая экскурсия по хоромам Михаила не выявила присутствие хозяина…Михаил наверняка был уже на службе…Хотя нет…Кажется вчера он сказал нам, что сегодня он целый день в нашем распоряжении…Тогда где он ?
Не найдя его в доме, я вышел во двор, но и там его не было…Опьяненный чистотой
сибирского воздуха я решил совершить «променаж» в сторону «божьего храма» в надежде, что обнаружу там Михаила…До церкви оставалось идти меньше ста метров, когда я заметил около нее знакомую девичью фигуру…Ошибиться я не мог, это была Катерина. Это точно было она. Вот только на этот раз на ней не было платка. Это меня несколько удивило: насколько я помню, появлятьс без платка в подобных заведениях было не позволительно.
Да и службы сегодня не было …Что же она тогда вертелась около церкви? То ли к месту, то ли нет вдруг всплыла в памяти поговорка «Распустила девка волосы – быть попе в полосу!»
Я все таки пошел к церкви, прекрасно зная, что Михаила в ней не обнаружу. Однако
не доходя до нее я вдруг резко свернул на лево и зашагал по узкой тропке к небольшому но аккуратному домику, который, судя по вчерашним разговорам, принадлежал Агафье…
К моменту моего появления у порога ее дома, возле него прохаживалась какая то русоволосая девушка, настроение которой было далеко не веселым…Увидав меня, она засмущалась и постаралась скрыться за углом дома. Но я оказался попроворнее:
- Извините, а сестра Агафья дома ? – осторожно спросил я, подходя к девушке.
Она слегка вздрогнула, и не поворачиваясь ко мне, что то пролепетала.
Мне пришлось повторить вопрос.
- Да, матушка Агафья дома… - наконец услышал я членораздельную речь от незнакомки, которая на этот раз все таки осмелилась слегка повернутся ко мне, - Но они сейчас заняты…
- А батюшка Михаил? Батюшка Михаил случайно не здесь?
- Нет, батюшки сегодня здесь не было
Девушка вновь повернулась ко мне спиною и поспешила реализовать свой первоначальный замысел. Догонять и задавать вопросы я на этот раз не стал, а сделав вид, что услышанное мною пролетело мимо моих ушей, с наглой рожей постучал в приоткрытую дверь…Мне не ответили.
Удвоив степень своей наглости я перешагнул через порог. В сенях ни кого не было , а моя наглость толкала меня дальше…Я постучал в следующую дверь, вспомнив все таки о приличии. Но и на это раз ответа я так и не дождался. Эта дверь была так же не заперта…Меня просто удивляла простота местных жителей – входи в дом и бери, что хочешь…
Стоило мне осторожно приоткрыть дверь из сеней , как я до моего слуха донесли подтверждения того, что поговорка по попу и полосу пришлась к месту. В отличии от нас, «высокоцивилизованных», местные жители явно не имели привычки шутить.
Я всего лишь приоткрыл дверь…Переступить через порог, а уж тем более сделать пару шагов за него, я просто не имел морального права.
Но мне и этого было вполне достаточно. Не надо было иметь семь пядей во лбу, что бы по звукам, доносящимся откуда-то из глубины дома, определить, что сейчас в нем происходит.
- Лексадр…Ты, чо ж ее жалкуешь, а ? Ты, Лександр, добрый …Это хорошо…Вот только твоя доброта сейчас не к месту. Учи девку, как положено, а не гладь!
Кому принадлежал этот «педагогический монолог», догадаться было не сложно…
Ясно кому – Агафье…Голос смолк, а вместо него на этот раз мой слух резал «иной голос».Более резкий и не менее строгий… Я даже догадывался кому (точнее чему) он принадлежал.
Параллельно со звучанием этого «голоса» до моего слуха донеслись страдальческие
возгласы.. Известно чьи…Староста, видимо, внял советам представительны старшего поколения и начал действовал более решительно: невидимая мне девушка застонала еще громче, длиннее. Отрывистые и короткие звуки розог, стегающих тело, продолжались длинными, полными боли ответными стонами девушки…

* . * *
Данка задумчиво пожала плечами, бросив короткий взгляд на Владимира Дмитриевича. Тот не стал ее подначивать по поводу того, что самый упрямый в мире Дайчонок конечно же лежал бы молча и геройски вел себя под самыми болючими в мире розгами. Да и в мыслях такого у Данки не было: тут так вот просто не скажешь, каково было там девушке под розгами. Это смотря какие розги, смотря как стегать и смотря кто стегает… Хотела что-то спросить, но Сергей уже говорил дальше:
- Я осторожно прикрыл дверь и выйдя из сеней, вновь оказался на пороге дома. Возвращение оказалось неожиданным для незнакомки, которая некоторое время тому назад не изъявила особого желания пообщаться с моей персоной…Я застал ее стоящей у самого крыльца. На этот раз она не поспешила покинуть мое «общество»…
Да, естественно я спугнул ее своим появлением, но видимо не настолько что бы во всю прыть исчезнуть с моего поля зрения….На это раз она хоть и изрядно покраснела, но тем не менее не отвернулась…Более того, мне показалось, что она даже решила заговорить со мною… Нет , мне это не показалось….
- Батюшка Михаил Вас спрашивали! – пропел весьма приятный голосок
- Меня? Когда? – удивился я, роясь в карманах в поисках пачки с сигаретами.
Дурная привычка , но ведь надо было каким то образом переварить нахлынувшие на
меня волнения…
- Да минут уж пять как прошло, может больше будет…- ответила мне незнакомка, заплетая косу, - ведь Вы Сергей? Да?.
Я кивнул головой в знак полного согласия.
- А ты…А Вы ,- на ходу поправил я себя , - Софья…
Она также ответила мне кивком головы….
- Что, влетело вам сегодня от батюшки? –поинтересовался я.
- Так то по благословению... А когда по благословению наказывают, так это значит для нашей пользы – неожиданно для меня ответила девушка.
- Надо же! И где же подобным истинам учат? В православном училище, что ли ? – поинтересовался я
- И в училище, и дома… Папа мой приходской совет церкви Великомученика Георгия возглавляет, - пояснила мне девушка, - Я уже лет пять на Вербное в церковь розги ношу святить
- А по другому что, никак нельзя? Подобным способом только в старину наказывали, а сейчас уже двадцатый век на закате
- Это кто же сказал, что только в старину? Меня и дома наказывают, если я заслуживаю. Плохого в этом нет. Уж лучше пусть посекут, чем на поклоны поставят. Меня в училище сестра Серафима пару раз на поклоны меня ставила. И всякий раз меньше двухсот не назначала. Так у меня от этих поклонов потом по неделе спина болела.
- А после розог меньше болит? – удивился я, - Наверняка после сегодняшней «науки» и не сядешь нормально…
- Я-то сяду…А Катерина уж точно пешком домой побежит..- произнесла девушка ,кивая в сторону леса, -Ой, да , что это я тут с Вами…Вас же батюшка Михаил ищет…Вы идите, идите…
«Проводы» меня видимо были связаны с тем, что вот-вот на пороге должна была показаться Катерина и Софья не очень желала, что бы я стал причиной для смущений
Я зачем то снова посмотрел на свои часы…Надо же – ровно сутки как мы приехали в
Красновершинск. Всего лишь сутки, а уже сколько впечатлений и сюрпризов! Многое еще было впереди… Впереди еще была рыбалка на Телецком озере, песни под гитару у ночного костра, охота на уток…Впереди еще было целых три дня наполненных незабываемыми впечатлениями от этих воистину сказочных мест…Но вот только почему то память чаще возвращала меня к эпизоду, связанному с наказанием… Нет, не к самому наказанию – тем более, что я ведь ничего толком и не видел. Просто слышал и догадался. Поражало другое – та спокойная уверенность Софьи, что все правильно, что все так и надо…
- Сергей еще раз пригубил коньяк, потом повернулся к Данке:
- Слушай, неужели в ваших краях та же, с детства привитая уверенность?
Данка снова, в который раз за вечер, пожала плечами. – Наверное, да. Только край тут ни при чем. И церковь тоже.
- А что?
- Ну… не знаю. Может, просто понимание. Правда? – посмотрела на Владимира Дмитриевича, словно ища поддержки. Тот коротко кивнул и невольно покосился в угол комнаты. Там, не очень видное от стола, ждало своего часа ведерко. Невзрачное пластиковое ведерко, в котором густым букетом старательно мокли вербовые розги.
Потом еще раз переглянулась с Самым Любимым В Мире Шефом и почти не покраснев (ну, почти-почти!) сказала:
- А можно не только слушать. Можно и смотреть.

А-Викинг,
Serge de K

ташка · » 11.07.2007 14:53:56

[quote=b612
ОК, тогда есть смысл критиковать

1 - Название
а Вы знаете что например Азазель довольно долгое время нераспродавался именно из-за названия? Словечко-то извиняюсь не во всяком словаре найдешь. (у меня например два высших и я бывший кадровый офицер, плюс читаю с детства большое количеств достойной литературы. но пришлось копаться в интернете)

ташка · » 10.07.2007 14:44:44

b612 пишет

ташка
Нука протуплю я на всякий случай:
Рассказ принадлежит на праве владения
а написан то кем? Вами?

написан мной. но передан в собственность офицерскому клубу cfqnf X-Screens

ташка · » 10.07.2007 09:42:24

(Рассказ принадлежит на праве владения
Офицерскому клубу ресурса X-Screens)

Колонель

- Полковнику никто не пишет… - привычно ворчал себе под нос припевку, проходя мимо штабеля почтовых ящиков к лифту.
- Полковнику никто не звонит… - привычно давил кнопку мобильника, переступив порог прихожей.
Так же привычно, отработанными до автоматизма движениями, снимал китель, тьфу ты - штатский пиджак! - убирал в шкаф портфель.
Кнопка телевизора на кухне. Кнопка микроволновки. «Чпок!» открытого сока. Ужин. Кнопка телевизора в гостиной. Удобный диван. Круговерть новостей, которые за мишурой кадров и дикторского голоса прятали невидимые миру пружинки управления этим миром… Сигарета, вторая. Кофе. Еще раз кофе.
Кнопка торшера. Очередная книга. Иногда умная, чаще - не очень. Сигарета.
Проверка кнопки будильника: а стрелку и двигать не надо. Завтра ровно в семь все начнется сначала…

х х х

… Она как-то спросила его: - А вам ничего этого не снится?
Посмотрел на экран, где исходил стрелялками очередной идиотский боевик про смелых и честных наших с гадами «ненашими».
Усмехнулся одними губами, презрительно бросив: - Это??
Она поняла. Она вообще была понятливая. Но даже ей он не смог бы объяснить, что ЭТО снится не может. Как объяснить ей, девчонке, тот ужас недоумения, когда на тебя бежит дух, только что прошитый тремя пулями? В упор, с пяти метров, и ты видишь, как летят клочья из его спины, стреляешь снова, его рвут твои пули, а он бежит на тебя с нечищеным АКМ, яростно разевая бородатый рот и еще не зная, что убит? Когда на тебя бежит убитый тобой труп, это… вот ЭТО может сниться. Но редко.
Или глаза матери рядового Вани Побелкина, которого ты зеленым лейтенантиком привез домой, сопровождая «груз двести». Она так и не подошла к цинковому ящику, стояла у окошка с пыльной геранью, сложив руки под застиранным передником и тихо спрашивала:
-А где Ваня? Вот ты, командир, сам приехал, а мой-то, Ваня, где?
…В тот вечер он отстегал ее действительно крепко. Широкий ремень выписывал на тугой голой заднице старую-старую истину: «Не лезь, куда не просят… Не лезь… Лежи ровнее! Не лезь, куда не просят…». Она почти что молчала, иногда, по конец, коротко то-ли всхлипывая, то ли мыча, но лежала на кушетке как влитая. Словно боялась пошевелиться, боялась лишним движением тела еще больше рассердить его.
И все-таки она была вредина. Уже в прихожей, застегивая плащик, сделала невинными свои хитрющие гляделки и предложила:
- А хотите, сегодня Я вам приснюсь!
Хотел было шлепнуть, потом передумал: три четверти ремней, хватит с нее.
Усмехнулся, но уже не только глазами:
- Разрешаю. Все, теперь брысь!
Брысьнула. Но приснилась или нет, утром уже и не помнил…

…- Полковнику никто не снится… - тьфу ты, прилипло же! Ночью спать надо, а не девок голых под ремнем рассматривать! Сон, это вещь такая, солдату надолго не дается.
- Соловьи-и, соловьиии, не буди-и-ите солдат!
Да что ты будешь делать чего тебя распело сегодня, старый хрен? Вроде не с чего…
Не ври себе, господин гвардии полковник! Скоро заверещит дверной звонок - и это будет не домохозяйка, которая изредка превращает холостяцкую трехкомнатную казарму в подобие уютного дома. Это будет она, глазастая девчонка с длинными стройными ногами, свалившаяся ему на голову года два назад. Свалившаяся в совершенно буквальном смысле слова - на дно оврага, где он с неторопливым наслаждением резал стайку тугобоких боровичков. Деловитым и спокойным движением вправил ей вывихнутую щиколотку, почти не задыхаясь, то ли довел, то ли донес до машины, изредка прекращая благодарные всхлипы и прочую смущенную балаболку. Ну и хрен с ними, с грибами - все равно соседям отдаст. Не самому же возиться…
Еще больше смутилась, когда довез к самому подъезду, обшарпанному, как и весь дом, как и весь захудалый район с покосившимися столбами, мрачной пьянью на лавочке и завистливыми глазами соседок: ишь ты, Настюха какого крутаря подцепила! Гля, не машина, а танк, там одна сигналка что жигуль по баблу весит…
Что-то мутное и перегаристое начало ворчать на лавке, чувствуя сутулыми плечами поддержку еще двоих таких же, с цигарками на нижней губе:
- Эй, а ты чего это тут! Наших девок, да? Гляди, сейчас вместе с твоей тачкой в асфальт закатаем! Откупился бегом, бля!
Настя торопливо возилась на сиденье, отыскивая ручку в незнакомой дверке и отчаянно краснела:
- Не обращайте вы на них внимания, я их сейчас сама, скотов мурлыжных…
Молча открыл свою дверку, молча помог ей выбраться. Подволакивая ногу, почти висела на руке, ловя ушами: ишь ты, блядушка, королевной под ручку! А вот мы те..
Что сделают «мы», услышать не успела - кажется, он даже не отпустил ее с левой руки, правой заткнув одну из слюнявых пастей. Невысокий, не молодой, совсем не плечистый, аккуратно перешагнул через тихо воющего на заплеванном асфальте урода и молча глянул на двух остальных, уже привставших с лавки.
Она не видела и не знала, как уже щелкнул на предплечье зажим готового к удару стропореза. Не видели и они, просто… Просто глаза в глаза - и сквозь недельное похмелье до мозгов, до печенок, до требухи гнилой дошло - в его глазах смерть свою прочитали. Спокойную, равнодушную и умелую. Бледно жевали цигарки, пока довел до подъезда. Прятали глаза, когда вернулся к машине. Торопливо закивали, когда он негромко бросил:
- Я потом подъеду, проверить. Если на нее плохо глянут… Я не сказал «тронут», я сказал «глянут»…

х…х…х

… Кому какое дело, что и как там было у них «в первый раз». Ну, в тот первый вечер, когда он объяснял ей разницу между коньяком «КВ» и «КС», когда она ну почти-что не стесняясь и не путаясь в застежках, стаскивала джинсы и почти совсем без страха вытягивалась на тугой, ровной кушетке. Тугая на тугой, ровненько вытянутая на ровной… Ой, еще и накидки не было - голая на голой… Нет, страха не было. Ну, совсем чуть-чуть - и не от ремня вовсе! А от того, чтобы вдруг не подумал, что слабая, что трусишка, что ничего не умеет…
С ним было все по-другому - не суматошное мелькание скакалки в теткиной руке, когда петли полос расчерчивали все подряд - от шеи до коленок, даже сквозь тоненькую ткань сарафана просекая багровыми рубцами кожу.
Горячий стежок его ремня, второй, третий - и она наконец ушло о нервное, непонятное, сумбурное и Настя уплыла в свои сны и фантазии, словно со стороны глядя на саму себя. Старательная, голая, послушная, и над ней, с настоящим отцовским ремнем - настоящий мужчина. Не прыщавый пацан из соседнего подъезда, не алкаш дядя Витя, с ехидной ухмылочкой глядящий, как сечет ее проводом тетка, а какой-то свой… почти незнакомый, но СВОЙ!
М-м-м… - не стал спрашивать «больно?», просто стегнул слабее, и она сама удивилась, как сумела гневным движением бедер попросить-приказать-убедить: это стон не боли, это стон моей мечты…
Он понял. Он тоже был понятливый, как и она…

х х х

… - Полковника никто не ждет… - мурчал себе под нос, глядя сквозь редкий взмах дворников на прокисшую от дождя улицу. Рассчитал точно - словно тогда, в памирском межгорье, когда надо было «ураганами» отсечь уходящую колонну остатков нашей заставы от мутного вала «народных мстителей». Он умел рассчитывать. До секунды. До метра. До кривой ухмылки очередного «хозяина гор» или нужных нам амбиций соседнего полевого командира. И мордовороты спецназа неловко мяли в руках береты, когда совсем не по-уставному приходили к штабу, чтобы поблагодарить за эти метры или секунды.
Она тоже неловко пыталась сложить вечно заедающий зонтик, когда растерянная, смущенная, ничего не понимающая от неожиданности, садилась к нему в машину. Когда отдышалась, спросил:
- Все в порядке? Никто и ничего?
- Нет-нет! Спасибо! Тут теперь боятся, что ваша банда приедет и всех уроет.
- Кто приедет???
Замялась.
- Ну, не знаю… Кто-то из наших блатарей сказал, что вы и есть тот самый Охрим…
Она впервые услышала, как он смеялся. Нет, он не смеялся. Он всхлипывал, он ржал, то откидываясь назад, то тыкаясь носом в руль, вытирал слезы, махал рукой и пытался что-то сказать.
Сначала надулась, а потом и сама рассмеялась - как ведь чувствовала, что никакой он не Охрим, что не надо бояться ни его, ни какой-то банды. И что с ним вообще ничего бояться не надо, даже подвернутой ноги, даже Степку-наркоту, даже стареньких кроссовок, которые хочется поглубже сунуть под сиденье.
Еще раз вошла в степень обалдения, когда он, ничего не спрашивая, привез к заводскому ДК. Глянул на часы:
- У тебя секция уже через пять минут.
- Откуда вы знаете?!
-- Я много чего знаю. Работа такая. Я не Охрим, конечно, но…
- А кто?
- Я простой полковник. Да и то в запасе.
- Врете, поди… - настороженно насупилась.
- Угу. Вру. Обожаю врать Игумновой Анастасии, ученице десятого «в» класса 279-й школы, которая учится на три-четыре, хотя уверенно могла бы на и на круглые пять, которая обожает спортивный рок-н-ролл, не пьет водку и почти совсем не курит… Еще?
Настя проглотила все молча. Подумала. И вдруг он впервые увидал, как ее глаза под пушистыми ресницами могут становится озорными и радостными:
- Никогда не видела живого полковника!
- Хм… можно подумать, мертвых - вагонами.
- Типун вот вам на язык!
- Вот и отлично! Сегодня среда. В пятницу я буду здесь к концу занятий в секции. И ты мне расскажешь, со ссылками на словари, что такое «типун» и почему он должен быть именно на языке. Задача ясна? Не слышу!
Что-то в его голосе окончательно убедило Настю, что он полковник. Хотела лихо отчеканить, но получилось негромко, послушно и старательно:
- Ясно.. Ясна!
- Все. Брысь заниматься!

х х х

С «типуном» она разобралась быстро. С другими задачами было посложней - из кожи вон лезла, по самые ушли забиралась в книги, до печенок достала очкарика-Пашку с его Интернетом и даже сперла у тетки заныканный полтинник, чтобы самой научиться искать чего-то в сети. Полтинника хватило всего на час в интернет- баре, мокрая от слез подушка плохо гасила прикушенные зубами тяжелые стоны - тетка снова схватилась за провод…
Но ей было по фигу. ОН ждал, встречал, и ей с ним было та-а-ак интересно, так взахлеб восторженно и ново, что она согласилась бы на что угодно. И только отстраненно, уголком мыслей удивлялась - а почему он не пытается ее прижать, потискать, ну хоть поцеловать? Так ведь не бывает!
И снова был дождь. Снова сломанный зонтик или слишком косые струи. Мокрая, налипшая на тело блузка, смущенное топтание на коврике у двери. Его усмешка и поданное махровое полотенце:
- Брысь в ванную, там халат есть. Мокрый куренок…
А потом был недоуменный вопрос:
- А это еще что? - и властная рука, оттянувшая на спине ворот халата. - Если из-за меня, им не жить. Кто?
- Не из-за вас, честно! Я сама…
- Что - «сама»? - теперь она увидела, что и он умеет удивляться.
- Сама… хотела… я не против. Пусть. Ей тогда легче. Она потом прощенья просит, ну, когда трезвая…
А потом был разговор. То торопливый, с красными от стыда щеками, то спокойный, то всякий. И был ремень, уложенный рядом со стулом. И первая порка, когда он берег ее исхлестанную вдрызг проводом спину и не зло, но сильно и горячо стегал зад…
А потом…

х х х

А потом шел месяц за месяцем. Все дальше отступали бывшие недавно друзья, ставшие далекими с их интересом на банку колы или пачку крутых сигарет, тусу на диске, прикольный клип и дебильный «Дом». Вот уже первыми начали здороваться тетки у подъезда, сплевывая семечки и перешептываясь - вон, Настюха, не то что наши дуры - за ум взялась. На курсы институтские пошла… Видать, не зря ее Лизка вусмерть прыгалкой полосует…
Месяц за месяцем - раза два, иногда всего раз, но ей хотелось всегда - и снова в спокойную строгость, в понимание, под размах сильной руки. Смаковала ремень, смаковала про себя, шепотом в кушетку, слова и стоны. Считала удары и считала дни, когда придет к нему снова. Очаровательно краснея, подарила ему на 23 февраля свой танец - который придумала сама, собрав в кучку все интересное, чему научилась е в секции и чего нагляделась на видике у того же Пашки-очкарика.
Сама сплела из бельевой веревки плетку, и танцевала с ней - точнее, в ней, обернув вокруг талии, и эта плетка была ее единственной одеждой. И знала, что не врет, когда привлек к себе и шепнул на ухо:
- Я много чего видел. Но это… Это был прекрасный танец. Спасибо, Настик.
Она не стала портить ему праздник, глазом не моргнула, забив в себе насмерть обиду, когда призывно и откровенно хотела подарить ему не только танец, а саму себя.
Он был понятливый. Как и она. И снова был разговор, снова краска на щеках, снова благодарное и уже легкое понимание. И веревочная плетка, словно сама слетевшая с талии и взлетевшая вверх…

х х х

- Полковника совсем забыли… - в мелодию мычал себе под нос, гася третью недокуренную сигарету. Два часа… Мертвое молчание телефона. Молчание дверного звонка. Мертвый экран пустой электронной почты.
Кнопка телевизора в гостиной. Удобный диван. Круговерть новостей,. Кофе. Коньяк. Еще раз кофе. Снова коньяк…
Кнопка торшера. Выброшенная книга.. Сигарета. Конья… Стоп. Все, полковник. За перевалом - духи. Дальше хода нет.
Проверка кнопки будильника: а стрелку и двигать не надо. Завтра ровно в семь все начнется сначала…
Ровно в семь. Привычным мерным шагом. Машина. Дорога. Офис. Воротнички сотрудников. Старательная девочка-секретарша. Доклад генеральному. Кабинет. Холодные трезвые мысли. Анализ обстановки. Принятие решения. Постановка задачи. Исполнение. Прием докладов. Пустотный холод под сердцем.
Полковнику никто не пишет…

И диссонансом - растерянная мордочка секретарши:
- Там внизу какой-то парнишка в очках, вас спрашивает.
- Меня? Ему назначено? Я вызывал?
-Да, говорит, нужен ваш главный полковник. Чужие этого не знают, я вот вам сразу и ска… Вы куда, сейчас делегация немцев…
- На х..!!!
Он топтался внизу. Нескладный, действительно смешно-очкастый.
- Где?
- В третьей городской.
- Кто ее?
- Никто, автобус в столб въехал
- Как она? - это уже в машине, в визге шин и в мотании всего Пашки, цепляющегося за все ручки и ремни.
- Ну, когда вроде очнулась, всех поставила на уши, говорит полковника найдите, тетка Лиза ни фига не понимает, что да как, Настюха хрипит чего-то, говорить пока больше не может, а я знал… ну… знал…, короче. Вы и правда полковник? Настоящий?
- Нет, паша. Я старый дурак. И это уж точно, что настоящий…

ташка · » 04.07.2007 20:40:38

[quote=Serge de K
А все таки ожидаю увидеть " Скалы Оль Герты" . Истосковалси я по скандинавским
сагам))))

ташка · » 03.07.2007 15:40:51

доктор Тим пишет

И мне кажется, что созвучие "Дрим Тим" и "Док Тим" не случайно... quote]
Платон мне друг...
нет, на этот раз все совпадения - просто совпадения. однако в самом скором времени будет уже и для Доктора Тима, причем без случайных совпадений.
спасибо за отзыв!

#1 Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Мыльная опера-3 » 24.07.2007 09:50:46

#2 Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Мыльная опера- 2 » 17.07.2007 20:15:45

#3 Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Батюшка » 12.07.2007 15:50:17

#4 Re: Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Колонель » 11.07.2007 14:53:56

#5 Re: Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Колонель » 10.07.2007 14:44:44

#6 Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Колонель » 10.07.2007 09:42:24

#7 Re: Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Дрим Тим » 04.07.2007 20:40:38

#8 Re: Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Дрим Тим » 03.07.2007 15:40:51

#9 Литература БДСМ. Юмор. Творчество форумчан. » Дрим Тим » 03.07.2007 14:31:14

#10 Re: Садизм (Sadism) » S/M рождаются, либо становятся » 01.07.2007 18:09:18

#11 Re: Доминирование (Dominary) » Размышления о SSC и не только… » 29.06.2007 13:17:27

#12 Re: Доминирование (Dominary) » Размышления о SSC и не только… » 28.06.2007 18:10:52

#13 Re: Садизм (Sadism) » S/M рождаются, либо становятся » 28.06.2007 17:54:56

Подвал раздела