Отсутствие выбора

(с) не мое

Побудка была ранней и, если так можно выразиться, «ранящей» – Эльвира заявилась ни свет ни заря и принесла с собою плеть-«резинку» – разогреть рабыне попку. Ящик, пока девушка спала, отбуксировали в её комнату. Наказание с утра – это было что-то новенькое, но удивляться после вчерашнего Лайка уже разучилась. Она буквально вывалилась из проклятого ящика, приподнялась на колени, выпрямилась, насколько ей это позволили затёкшие суставы, и торопливо поклонилась. Нежно-розовый ночной корсет из латекса с плавными, «щадящими» формами, в котором ей отныне надлежало спать всегда, упруго, ненавязчиво облегал девичье тело, хотя кожа под ним слегка чесалась.

Эльвира сегодня была одета в нечто невообразимое. То был костюмчик Арлекина – зелёно-жёлтый латексный кэтсьют с тугим корсетом, блестящий, облегающий крепкое тело молодой женщины с головы до пят, словно вторая кожа. Орнамент на этом «трико» располагался ромбами, широкий пояс, шлем и высоченные сапожки были туго зашнурованы и частым образом проклёпаны по обшлагам и отворотам. Левый сапожок был зелёным, правый – жёлтым, перчатки же наоборот: левая – жёлтая, правая – зелёная. Шлем, а точней – колпак с двумя бубенчиками, тоже был двухцветным, в отверстия справа и слева выбивались «конские хвостики» чёрных волос. Открытыми у девушки оставались только попка и лицо – и там, и тут «окошки» были вырезаны в виде сердечка, на выдающемся мыске которого тоже висел и звякал серебристый колокольчик – на лбу и в ямке между ягодицами. Стоил подобный наряд, должно быть, умопомрачительно дорого. Сверкающий ошейник девушки смотрелся на таком жёлто-зелёном фоне просто потрясающе и тоже был украшен колокольчиком. Лайка в который раз поразилась, как её наставнице удаётся одеваться с таким безупречным вкусом и в то же время – с такой бьющей наповал эротичностью. Пожалуй, в этом у неё стоило поучиться.

– Вставайте, спящая красавица, – шутовски раскланялась Эльвира, благо костюмчик провоцировал подобную игру. Звякнули бубенчики, – сегодня вам предстоит серьёзный разговор, а для этого ваша головка должна быть ясной. Сейчас я вас растормошу.

Слава богу, обошлось без кляпа. Старшая рабыня неторопливо, с явным удовольствием приковала девушку «козлом», похлопала ягодицы ладошкой, потом отошла и отвесила ей сорок полновесных ударов по откляченной попке. Лайка вертелась и после второго или третьего уже орала не переставая, но когда всё кончилось, опять почувствовала какое-то сказочное наслаждение затишьем после бури. От попки вверх и вниз по всему телу девушки разливалось тепло. Эльвира неторопливо осмотрела её и отправила умываться.

– Двадцать пять приседаний и – в ванну, – скомандовала она. – Быстро умывайся, и приводи себя в порядок.

Стоять и таращить глаза запрещалось – можно было схлопотать новое наказание. Грохоча цепями, Лайка встала на колени, пробормотала слова благодарности, подождала, пока старшая рабыня не поможет ей расшнуровать корсет, и сразу побежала мыться. Тёплая вода расслабила, но нежиться в ванной долго было нельзя. Попка гудела, как колокол после набата. Девушка растёрлась полотенцем, повертелась перед зеркалом, потрогала ошейник. Задумалась.

Эльвира сказала, что сегодня Лайке придётся «серьёзный разговор». Что это могло означать? Быть может, сегодня Макс потребует придумать что-нибудь, особо извращённое? При мысли об этом Лайка почувствовала, что её киска потеплела и увлажнилась, и поспешила обратно в свою комнату.

Эльвира помогла ей высушить волосы и слегка накраситься, заставила выпить чашку крепчайшего кофе без сахара, и подобрала подходящий костюм. Сегодня девушку одели в тон её наставнице – полупрозрачный ярко-жёлтый латексный комплект из трусиков с высокой талией и пояска, такие же перчатки до локтей, чулки, тугой корсет с открытой грудью, сжавший талию в уже привычные, даже приятные, упругие тиски, и короткий изумрудный сарафанчик с жилеткой, как у одалиски. Сочетание получилось необычное и волнующее. Жёлтый цвет дразнил и возбуждал, зелёный – успокаивал, а там, где сквозь один слой латекса проглядывал другой, их общий цвет казался синим. Жилетка была без застёжек и всё время распахивалась, открывая тоненький зелёный латекс, под которым топорщились острые холмики грудей. Подол находился так высоко, что виднелись не только туго натянутые струны подвязок и соблазнительные краешки чулок, но даже низ резиновых трусишек. Всё, это, казалось, с девушки вот-вот спадёт. Всё обильно смазали полиролем. Ноги её остались босыми, если не считать чулок.

– Ну, пошли, – скомандовала старшая рабыня и подтолкнула девушку к двери.

Громыхая кандалами, Лайка двинулась по коридору в комнату своего Хозяина.

Максим был у себя – ждал в комнате, просматривая видео. Войдя, рабыня опустилась на колени, поздоровалась и терпеливо стала ждать, когда Хозяин обратит на неё внимание. На экране было что-то эротическое, слышались удары плётки, стоны, звон цепей. Девушка сидела, не смея поднять глаза. Попка после утреннего «разогрева» всё ещё напоминала о себе; девушка чувствовала жар, идущий снизу. Это возбуждало и в то же время мешало сосредоточиться. Мысли разбегались как тараканы от лампочки.

– Встань, – наконец сказал Максим. Лайка подчинилась.

– Подойди сюда.

Она послушно подошла.

– Посмотри на экран.

В телевизоре двое полуобнажённых парней вовсю трудились над девушкой. Девица была рослая, блондинистая, полногрудая, прикованная за ошейник к полу на короткой цепочке. На ногах и на руках её звенели кандалы, задница была красной и распухшей. Чуть поодаль в кадре можно было разглядеть решётчатую дверь.

– Что ты видишь? – последовал вопрос.

Лайка сглотнула.

– Двое мужчин воспитывают рабыню, Хозяин, – сказала она.

Макс улыбнулся.

– Хорошо, что не сказала: «девушку», – заметил он. – Я хочу, чтоб ты оделась.

Лайка опять сглотнула. Ошейник на ней тяжело шевельнулся.

– Я одета, Господин, – сказала она.

– Я хочу, чтобы ты оделась для прогулки. – Максим подошёл к гардеробу, распахнул его и вынул оттуда жёлтую накидку и полусапожки на шнуровке, с острыми носками, почти пуанты, только на высоком каблуке. Бросил всё это Лайке.

– Надень. На улице дождь.

– Слушаюсь, господин.

Сапожки тоже оказались из полупрозрачного толстого латекса, и совсем без подошв. Аккуратно одев их под браслеты и зашнуровав, Лайка с изумлением и страхом обнаружила, что может теперь передвигаться только на носочках, короткими шажками, словно балерина на пуантах. Стопа была изогнута и запрессована в колодку, а невероятно высокий каблук удерживал ногу в таком положении. Цепи кандалов теперь то и дело смещали центр тяжести, стоять неподвижно в них было почти невозможно – приходилось всё время переступать, чтобы удерживать равновесие. Полупрозрачный латексный дождевичок висел свободными складками. Это радовало: под облегающей резиной тело быстро теряет тепло, так пусть лучше будет несколько слоёв. Девушка вздохнула, набросила капюшон и потупилась в ожидании, по-монашески сложив руки на животе.

Максим критически оглядел девушку со всех сторон и кивнул:

– Хорошо. Пойдём.

– Хозяин не возьмёт меня на поводок? – с надеждой спросила Лайка.

– На улице, – коротко бросил тот. – Пока держи сама.

Лайка подобрала цепь и, семеня на высоченных каблуках, двинулась за Максимом. На душе у неё было тревожно, но она попыталась прогнать эту неясную тревогу, хотя понимала: что-то случилось.

Они вышли. Охранник у двери не обратил на них никакого внимания.

Снаружи и вправду было пасмурно. Низкое небо закрывали серые облака, сыпал дождь; Лайка слышала, как он стучит по её капюшону, по асфальту, по чернеющей листве. В лужах разбегались мелкие круги, прозрачный латекс усеяли капельки. Максим с хлопком раскрыл зонт и неторопливо двинулся по асфальтовой дорожке, уходящей в заросли высоких старых сосен. Оглянулся и дал знак рабыне держаться рядом. Лика сглотнула и послушно засеменила следом. Цепи мелодично позвякивали при каждом шаге, в осенней стылой тишине этот звук показался девушке необычайно чистым и грустным. Она поймала себя на том, что ей хочется опуститься на четвереньки, и чтоб Хозяин взял её на поводок. Раньше такие мысли показались бы ей странными и нелепыми, но сейчас она воспринимал это как нечто, само собой разумеющееся. Может быть, тому были причиной непривычные сапожки, а может, цепочка от ошейника, собранная в стылый ком, который она вынуждена была нести в руке. Её шатало. Макс шёл рядом, и временами, как галантный кавалер, протягивал ей руку, чтоб помочь переступить через очередную большую лужу.

«Дин-дон, бряц-бряц, шлёп-шлёп», – так они прошли по дорожке до конца, миновали мостик и достигли беседки. Той самой, где летом Лайка – тогда ещё Лика – задремала в ожидании Хозяина и вторично повстречала дядьку-кузнеца.

«Оказывается, лето уже прошло, – неожиданно для себя подумала девушка. – Как быстро… я почти и не заметила». Хотя было не слишком холодно, ветер и дождь уносили тепло. Время от времени, случайно касаясь себя рукой, затянутой в перчатку, Лайка ощущала под двумя-тремя слоями латекса тёплую упругость собственного тела и невольно вздрагивала. Ей вдруг дико захотелось, чтоб Максим прямо сейчас обнял её и крепко сжал – крепко-крепко, чтоб у неё перехватило дыхание, чтоб она всем телом ощутила его грубую мужскую хватку, тугость резины, натяжение цепей, жар его ладоней… Дыхание её невольно участилось, рёбра корсета врезались в бока. Она спотыкалась: цепи с их «переливающейся» тяжестью заставляли её быть внимательной и выверять каждый шаг. От ощущения надвигающейся беды Лайку ещё острее затопило чувство стыда и невыносимо сладкого счастья – счастья осознания собственной необходимости, радости принадлежности мужчине. Они были здесь одни, вокруг – никого, только липы и дождь. Могла ли она представить себе раньше, что её персональное счастье будет состоять из вот таких, ужасных в отдельности компонентов: неволи, унижения и боли, кандалов, цепей, тяжёлых, облепивших всё тело одежд, и, наконец, – неразделённой любви?

Хотя, нет: ещё из осени и дождя.

Или это правда, что минус на минус даёт плюс?..

Возле беседки Макс остановился.

– Нам надо поговорить, – сказал он.

– О чём поговорить, Хозяин? – с готовностью отозвалась Лайка.

– О тебе, – Максим сложил зонт и сел на скамейку. – Садись.

Лайка быстро и уже привычно опустилась перед ним на колени, немного замешкавшись из-за неудобной обуви. Максим нахмурился и помотал головой.

– Не туда. Сюда садись, – он похлопал по скамейке рядом с собой. – Не хватало ещё, чтобы ты простудилась.

Быстро и без возражений Лайка перебралась к нему. Сердце её колотилось.

– Я знаю, что ты была в ТОЙ комнате, – сказал Максим, помолчав. – Не возражай: Эльвира всё мне рассказала, у нас с ней нет тайн друг от друга. Ты видела ту девушку, Куклу, и говорила с ней. Говорила?

Лайка кивнула:

– Да, Хозяин.

Щёки её горели.

– Что она рассказала тебе? – спросил Максим. – Впрочем, это не важно… Сейчас я буду говорить с тобой не как с рабыней, а как с женщиной. Забудь об этих кандалах, забудь на время всё, что было. Ты же не дура, и сама уже всё поняла. Ну, или почти всё. Здесь не благотворительная организация для девочек и не пансионат для благородных девиц. А если и пансионат, то особый, закрытый. Если Кукла назвала его публичным домом, она почти права. Это действительно публичный дом, бордель. С одним отличием: здесь клиентам оказывают только определённого вида... услуги.

Максим говорил медленно, не глядя на девушку. Речь свою он, скорее всего, продумал заранее, но слова сочились из него медленно и трудно.

– Есть люди, которые мыслят по-другому, – говорил он. – Не так как все. Их не устраивают обычные отношения. В сексе… в любви они хотят быть ближе, чем обычные люди. Их не устраивают простые обещания и клятвы. Им нужно владеть и принадлежать. Не буду рассказывать тебе про садистов и мазохистов, хотя мы предпочитаем называть себя «доминанты» и «сабмиссивы». Если по-простому, то «дом» и «саб» (в твоём случае – «саба»). Ты понимаешь, о чём я?

Лайка кивнула.

– Хорошо. Так вот. Некогда… достаточно давно, ещё в начале девяностых, несколько людей решили, что хватит таиться и страдать поодиночке. Ты смотрела фильм «Мистический лес»? Смотрела? Так вот, тут было то же самое. Среди них было несколько влиятельных людей – бизнесменов, политиков, чинов из ФСБ, и даже отошедших от дел «братков». Это были мужчины, женщины… люди с сильной волей – и когда они нашли друг друга, то решили объединить усилия. Они подкупили, «подмазали» нужных людей, арендовали участок и создали закрытую от мира «колонию». Так появилась эта усадьба. Только не думай, что всё так плохо и тяжело, что мы преступники и нарушаем закон. Да, в первый раз многие попадают сюда так же, как ты. А я… Я здесь всего лишь «воспитатель». Тренер, если так можно сказать. Только не подумай чего: мы никого не держим силой. Мы подыскиваем… подбираем девочек по всей стране – таких, как ты: затурканных домохозяек, серых мышек, засидевшихся в девках, задавленных комплексами, брошенных жён и любовниц… даже вокзальных беспризорниц подбираем: им всё равно одна дорога – на панель или в тюрьму, а там сифилис или наркотики довершат дело. Понька, если хочешь знать, как раз такая беспризорница: ей было тринадцать, когда мы её подобрали в Казани, накормили, отмыли, привезли сюда и долго лечили девке почки и придатки. Совсем дистрофик была, токсикоманила… Да… Видела бы ты, как она орала и кидалась на охранников! Всех убить грозилась. А через восемь месяцев в ногах валялась, просила заковать её покрепче и оставить здесь навсегда. Часто сначала бывает, как у тебя, – все проходят этот путь: шок, непонимание, протесты, ужас, дёрганья… Но потом девяносто пять процентов женщин, что называется, «входят во вкус». У нас хороший психоаналитик – она почти не ошибается, когда мы рассматриваем очередную «кандидатуру». Не смотри на меня так: им всё равно ничего не светит на свободе: ни порядочной профессии, ни богатого мужа, ни влиятельных родственников у них нет. Это своего рода ломка. Ведь все вы, такие женщины – люди со сломанной судьбой. Она криво срослась, и нам, как хирургам, приходится сначала всё в вас ломать, прежде чем сложить как надо, чтоб оно потом нормально срослось. Это больно, но иначе не получается. И когда такая девочка проходит «начальный курс» – заковка, тренинг, дрессировка – ей предлагается на выбор уйти или остаться.

– Остаться? – машинально повторила Лайка.

– Да. Стандартный срок такого контракта – два года, как в армии. Если она решает остаться, то становится сексуальной рабыней на всё время пребывания здесь, если исключить какие-то чрезвычайные обстоятельства. Наши посетители, ты сама видела – люди небедные, у нас хороший врач, за девушками следят, но в остальном никаких поблажек: режим очень строгий, работать приходится много, в любое время дня и ночи. Никаких контактов с внешним миром, никаких ограничений: если приказали – делай, а будешь артачиться – заставим. Дисциплина железная. Хотя ничего невозможного или опасного мы не практикуем. А если кто-то из девушек хочет учиться чему-нибудь, мы выделяем время и приглашаем учителей – среди нашей клиентуры разные есть люди: учёные, даже профессора… Потом, когда закончится срок, контракта, они могут уйти. На их счёт начисляется неплохая сумма денег, поверь, действительно неплохая… некоторые даже открывают собственное дело. Но многие – больше половины, подписывают новый, повторный контракт. Им просто некуда идти.

Тут Максим умолк и о чём-то задумался. Дождь шуршал по крыше ротонды.

– Хозяин… – позвала его Лайка. – Я правильно понимаю, что я… должна выбрать?

Максим вздрогнул. Посмотрел на собеседницу и опустил глаза.

– К сожалению, нет, – медленно проговорил он. – Всё хуже. Я… то есть, мы…

Он ещё помолчал и закончил:

– Я не могу позволить тебе здесь остаться.

Лайку обдало жаром, потом холодом, и совсем не ветер с дождём были тому причиной. Всё у неё внутри сжалось, словно она падала с большой высоты, сердце сорвалось и покатилось под горку – ниже, ниже, пока не застряло тяжёлым ледяным комом где-то в животе. Ей даже показалось, она слышит звон разбитого льда.

– Почему? – вскрикнула она, верней, хотела крикнуть, но из горла вырвался только хриплый шёпот: – Почему?

Забывшись, она даже не прибавила положенное «Хозяин». Впрочем, Максим этого даже не заметил.

А Лайка уже не сдерживала слёз, они текли ручьём. Странно, если за день до того, запертая в вонючем бондажном ящике, избитая плетью, с заткнутым ртом, с руками в колодках, она думала, что уж скорей бы всё закончилось, и даже всерьёз рассматривала возможность будущего побега, то сейчас, когда её поставили перед фактом, что ей придётся уйти, она дико, невообразимо хотела остаться. Как было сказано про девушку Поняшку – «в ногах валяться, умолять» и всё такое прочее…

– Но почему, Хозяин? – она вскинула руки. – Ведь я хорошая рабыня! Я же хорошая? Скажите, Хозяин, ведь Лайка – хорошая рабыня? Я… я исправлюсь! Почему, почему я не могу остаться? Я нарушила правила, да? Я была любопытной? Пожалуйста, пожалуйста, накажите меня, посадите на хлеб и воду, закуйте в колодки, бейте, делайте что хотите… только простите! Я исправлюсь, я больше не буду!..

Максим покачал головой и виновато улыбнулся.

– Не в этом дело. Ты всё равно узнала бы об этом рано или поздно. Просто, понимаешь, отсюда можно уйти, но только один раз. И можно вернуться. Тоже только один раз. Мы же не убийцы, в самом деле… А та девушка… Кукла… она знала слишком много и решила, что сумеет… что имеет право отомстить нам. А знаешь, за что она мстила?

Лайка замотала головой так энергично, что зазвенели цепи.

– За любовь, – глядя ей в глаза, сказал Максим.

Лайка не нашлась, что на это ответить. Она уже начала понимать.

– Видишь ли, – продолжал тем временем Максим, – я же говорил уже, что я – всего лишь тренер. Воспитатель. Ты должна была быть одной из многих моих учениц. Потом тебе пришлось бы начать работать. Обслуживать клиентов. А ты… Мы ошиблись. Ты оказалась слишком привязчива, слишком предрасположена к мазохизму. Таким, как ты, нужен только один хозяин. Если тебя заставить спать со многими, служить всем, быть живой куклой… не игрушечной, а настоящей шлюхой… это тебя убьёт.

– Хозяин… – сбивчиво сказала Лайка, теребя в руках цепь от ошейника, как маленькая девочка мнёт и комкает передник. – Так вы хотите, чтоб я ушла, потому, что я вас… люблю, да? Но я… Я ведь действительно люблю вас, Хозяин! То есть, рабыня очень любит Вас! Но разве это плохо? И я… я понимаю, да… Но неужели нельзя сделать так, чтоб я… чтоб Рабыня Лайка была Вашей? Вы… не хотите меня? Я вам так безразлична?

Максим долго молчал, потом протянул руку, мягким движением убрал с головы девушки капюшон и погладил её по влажным волосам. Лайка задохнулась, вытянула шею, склонила голову и закрыла глаза, всем существом отдаваясь этой внезапной, неожиданной ласке. Она ничего не соображала. Сосочки её затвердели, между ног мгновенно сделалось горячо.

«Боже, не допусти, чтоб это сейчас кончилось, а то я с ума сойду!» – взмолилась она про себя, изо всех сил сжимая-разжимая бёдра. Набухшими, сразу ставшими чувствительными женскими губками она ощущала сквозь тонкий слой резины холодные жёсткие звенья цепи от ножных кандалов, идущей вверх, к корсету, ухватилась за неё и натянула как можно сильнее, раз уж нельзя было запустить пальчики прямиком между ножек. Какой-то необычный, тающий оргазм накрыл девушку с головой, она словно оказалась в мягком коконе вне времени, заполненном нагретым молоком. Латекс обнимал каждый сантиметр её тела, холодил и согревал одновременно, цепи тянули вниз, качались, мягко звеня, ошейник сдавливал, а мягкая рука – рука Хозяина – всё гладила и гладила её по волосам.

– Хозяин… – прошептала она. – О, Хозяин…

– Я слишком к тебе привязался, – мягко сказал Максим. – Прости.

С этими словами он подался вперёд, обнял её и прижался губами к её губам. Лайка застонала, ощутив во рту его язык, раскрылась, уронила цепь и подалась к нему, потянулась руками, путаясь в кандалах, попыталась закинуть ногу, а затем, то плача, то смеясь, содрогаясь в череде мельчайших сладких судорог, торопливо нашаривала молнию на кожаных хозяйских брюках («Боже, я просто сука… я такая сука… как хорошо… хорошо-то как…»), потом извлекала наружу тугой горячий стебель, с наслаждением вдыхала резкий запах возбуждённого мужского тела, от которого на холодном осеннем воздухе у неё сразу поплыла голова; и она ласкала его губами и пальцами, постоянно чувствуя хозяйские руки на спине и на затылке, а после этого, под стоны и срывающийся шёпот: «Ах ты, молодец… хорошо… хорошо…» вспоминала уроки, полученные в шахте, и ловила белые брызги, и по капле сцеживала горький мёд. И сапожки на пуантах, в которых было так трудно ходить, оказались очень кстати, чтоб сидеть на полу на коленях – не нужно было вытягивать носок. Лайка ничего не соображала. Одна её рука уже давно, помимо воли, заползла под дождевик и сарафанчик и бедокурила там, замешивая пряное крутое тесто из горячей плоти, женской смазочки, звенящего железа и скрипучего латекса. И она кончила столько раз, и погрузилась в эту сладкую пучину так глубоко, что не сразу обратила внимание, когда что-то маленькое укололо её сзади в шею – прямо над стальной полоской ошейника – и глаза стала заволакивать пелена. Мгновение спустя она почувствовала, что слабеет. И без того размытый дождём и слезами мир перед её глазами расплылся окончательно. Она ещё увидела лицо Максима, успела прошептать ему: «Люблю…», – и провалилась в глубокий и тяжёлый сон без сновидений.

Кукла

(с) не мое

Ночь на ферме рабов всегда тянулась медленно, но в этот раз Лайка многое дала бы, чтоб она тянулась бесконечно. Она не знала, сколько проспала, когда проснулась. За окном слышался шум дождя. Похоже, там, снаружи разыгралась буря. Поколебавшись, она вытащила ключ, осторожно повторила все, проделанные ранее операции, и снова оказалась в коридоре. Было тихо. Караульные, по-видимому, спали.

– Любопытство кошку сгубило… – пробормотала Лайка, облизала пересохшие губы

Ключ подошёл к её двери, но кто поручится, что подойдёт к другой? «За» говорило множество причин. Во-первых, Лайка никогда не слышала, чтоб в коридоре кто-нибудь гремел ключами. Значит, были их, как минимум, не много. Да и Эльвира приходила к ней с одним ключом – в её костюмах никогда не было карманов, связка ключей там просто бы не поместилась. Во-вторых, случись в доме пожар или ещё какая-нибудь подобная беда, как выводить рабынь, если каждая дверь запирается на свой ключ? Нет, ключ должен быть один, максимум два: один – от камер девушек и один – от входной двери особняка. К тому же, у ворот охрана…

Девушка прикрыла дверь и осторожно двинулась к соседней комнате. Тихо нащупала дверную ручку и замочную скважину, вставила ключ. Прислушалась, не отзовётся ли кто? – но из-за толстой, грубой деревянной поверхности не донеслось ни звука. С замиранием сердца она надавила на ушки ключа. Тот повернулся с лёгким щелчком, и Лайка, затаив дыхание, наконец проникла в соседнюю камеру, где содержалась её таинственная «подруга».

Здесь тоже было темно. Маленькая красная лампочка еле разгоняла мрак по углам. В её неверном, обманчивом свете Лайка еле различила узкое ложе с ремнями, столб для фиксации с деревянными колодками, свисающие со стен цепи с кольцами, клетку и какой-то странный ящик в одном углу, и хрупкий девичий силуэт, распятый с помощью растяжек и цепей на островерхой «деревянной лошадке» в другом.

С первого же взгляда было стало, что девушка закована точно так же, как и Лайка, разве что цепи были толще, тяжелее и короче, а браслеты шире. Из одежды на ней был только латексный корсет и босоножки на пуантах и высоком каблуке. Голова пленницы, затянутая в глухой, облегающий латексный шлем, устало свешивалась на грудь, насколько позволял стальной ошейник и цепь. Кляп на шлеме был снабжён тонкой резиновой трубочкой, из которого стекала тоненькая ниточка слюны. Слышалось тихое сопение – девушка спала. Лайка про себя невольно поразилась: это как же нужно измотаться и устать, чтобы заснуть или хотя б забыться, находясь в таком положении! Она припомнила, как ей самой иной раз по целому часу приходилось «ездить» на таком же «деревянном пони». Ощущения были своеобразные. Сначала – только возбуждение и боль от перенапряжённых мышц, но вскоре лёгкое неудобство сменялось всё усиливающимся давлением снизу, от которого рабыне непрерывно приходилось напрягаться и расслабляться. Острый верхний край бревна впивался в киску, в самое нежное место между губками, и чтобы хоть чуть-чуть избегнуть боли, девушке приходилось изо всех сил напрягать мышцы бёдер, приподнимая тело. Но выдержать долго в таком положении тоже было невозможно, рано или поздно ноги уставали, «крыша» была скользкой и крутой, и девушка бессильно опускалась вниз – а снизу её уже поджидала острая грань бревна, и всё начиналось с начала. Обычно рабыне оставляли некоторую свободу движений, и можно было выбирать – отдать на растерзание проклятой деревяшке щёлку между ягодицами, промежность или киску, но совершенно избегнуть пытки было невозможно. Постоянное напряжение-расслабление могло довести пленницу до совершенно бешеного оргазма, смешанного с болью так, что невозможно было понять, где кончается мучение и начинается удовольствие. После такой «процедуры» до влагалища и губок полдня нельзя было дотронуться без стона. Это была изощрённая, тонкая, мучительно сладкая пытка, которую изобрели где-то на востоке. Лайка не привыкла к ней, но думала, что даже тренируйся она год или два, всё равно бы не смогла привыкнуть, и уж тем более уснуть.

Однако подойдя к спящей девушке ближе, она выяснила, что всё далеко не так страшно, как ей показалось вначале. На «крышу», девушке под попку было подложено что-то вроде кожаного седла для верховой езды, правда, много меньше по размерам, уже, и, конечно, без стремян. Согнутые в коленях ноги пленницы были заведены назад, и цепь, переброшенная через бревно, обеспечивала им относительную поддержку. Руки девушки были раскинуты в стороны, как два крыла, и привязаны в локтях на распорке, насколько позволяла цепь наручников. Наручников было две пары: одна – на запястьях, и вторая – повыше локтей. Браслеты были кожаные, их туго натянутые цепи тоже находились за спиной. Торс и талию девушки поддерживал плотный резиновый корсет. Пожалуй, рассудила Анжелика, в таком положении был даже относительный комфорт. Правда, наклонившись пониже, она разглядела два массивных латексных стержня, установленных вертикально на поверхности «седла» – дильдо и батт-плаг, до основания вошедшие пленнице в оба её нижних отверстия. Чёрная, кожаная, в заклёпках от декоративных гвоздиков поверхность «седла» блестела от потёков медленно сочащейся смазки. «Да… – подумалось Лайке, – с такими причиндалами не очень-то поёрзаешь… Неужели она все ночи проводит в таком положении? Ничего себе, ириска… Что же это получается? Если я – рабыня, то кто же она?…»

«Деревянная лошадка» помещалась в углу. Стена слева от пленницы была смежной с камерой Лайки, и правая рука распятой девушки почти касалась её. Лайка наклонилась, рассматривая руки девушки. Пальцы были выпачканы в побелке. Последние сомнения рассеялись – перестукивалась она именно с ней. Придерживая свои цепи, она зашла с другой стороны, наклонилась, силясь прочитать в неверном свете красной лампочки, что написано на ошейнике. Сощурилась. Перечитала ещё раз. Спереди на широкой стальной полоске крупными буквами было выгравировано имя – «Kukla».

А рядом ещё надпись: «Беглая».

И ещё одна: «На 10 лет».

Лайка похолодела. Машинально потрогала свой ошейник. Цепь ручных кандалов чуть слышно щёлкнула. Некоторое время Лайка колебалась, потом, придерживая цепи, осторожно дотронулась до пленницы. Та не отреагировала. Анжелика погладила её по тугой  резиновой щеке, снова зашла с другой стороны, ощупала шлем сзади, нашла шнуровку и осторожно принялась её распутывать. Когда она дошла до середины, раздалось мычание и тихий стон – девушка начала просыпаться.

– Тихо, – прошептала ей Лайка, наклонившись к самой голове девчонки, туда, где под резиной угадывалось аккуратное девичье ушко. – Тихо, тихо, солнышко… Это я. Я. Лика.

Она ослабила шнуровку на четырёх последних дырочках, высвободила нижние края маски из-под железного ошейника и потянула латекс вниз и вперёд. На руки ей посыпались ярко-рыжие пряди волос, прятавшиеся под резиной. Девушка замычала, затрясла головой и бросила на Лайку из-под маски умоляющий взгляд. Подняла брови и показала взглядом куда-то вниз. Лайка ничего не поняла, но на всякий случай осторожно натянула маску обратно и принялась возиться с кляпом. Через пару мгновений выяснилось, в чём дело – кляп был надувной и заполнял рот пленницы до отказа, вытащить его просто так было просто невозможно. Нащупав клапан, Лайка надавила на него, воздух с шипением вышел, маска соскользнула, и взору Лайки предстало измождённое девичье лицо – немного потное и не накрашенное, но всё равно очень привлекательное. Девушка смотрела на неё, жевала губы, шумно дышала и молчала, и Лайка решилась заговорить первой.

– Здравствуй, – сказала она. – Это ты со мной перестукивалась?

Та кивнула и гулко сглотнула. Челюсть у неё, видимо, занемела так, что говорить она пока не могла. Лайка повертела в руках снятый с девушки резиновый капюшон. Толстая, литая резиновая маска была выполнена в точности по форме девичьей головы и лица, и ещё хранила тепло её кожи и запах её пота. В ней не было ни прорезей для глаз, ни дырок для ушей, только два отверстия для ноздрей с коротенькими трубочками, которые вставлялись в нос. Лайка вывернула маску наизнанку, и в ладони у неё оказался кляп – продолговатая резиновая груша, полая внутри и вся усаженная толстыми короткими резиновыми бугорками. Когда эта штука надувалась, невозможно было даже пошевелить языком, не то чтобы что-нибудь сказать. Изнутри в кляпе было маленькое, армированное латексом отверстие – сток для слюны. Напротив ушей внутри торчали силиконовые пробки берушей. Низ маски – воротник и прочее – представлял собой высокий шейный корсет. Идеальная клетка для головы.

– Тебя зовут «Кукла»? – спросила она, не зная, с чего начать.

– Угу, – кивнула девушка и повела руками. Облизала пересохшие губы. – Зачем… Зачем ты пришла? Чего ты хочешь?

Говорила она всё ещё с трудом.

– Это ты должна рассказать, зачем ты мне стучала, – возразила Анжелика. – Я из-за тебя стащила ключ, сбежала из камеры… Если меня поймают, то отхлестают так, что я неделю не сяду. Ты давно здесь?

– Давно, – сказала девушка и отвернулась. – Тебе и не снилось, как давно… О чём тебе рассказать?

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты? – усмехнулась та. – Да ты и себе-то помочь не можешь. Ты заперла дверь?

– Нет…

– Вот дура! – рассердилась та. – Запри сейчас же. Только осторожней, не греми так железками, а то услышат.

Лайка подчинилась.

– «Лайка», – прочитала девушка у Анжелики на ошейнике, когда она вернулась. – Как тебя звали раньше?

– Лика. То есть, Анжелика.

– Повезло. А меня… Впрочем, – она помотала головой, – это не важно. Я уже и не помню, когда меня в последний раз называли по имени.

– А тебе, что, не хочется?

– Нет смысла. Всё равно мы, наверное, больше не увидимся.

– Почему ты так говоришь?

– Просто хочу, чтоб ты уяснила, что ты здесь делаешь.

– Не поняла… – нахмурилась Лайка.

– Потом поймёшь, – девушка глубоко вздохнула, помолчала, звякнула цепями и вдруг неожиданно спросила: – У тебя родители были?

– Были…

– А у меня не было, – сказала девушка и, увидев удивление в глаза подруги, пояснила: – Я детдомовская. Чего уставилась? Ты знаешь, что такое вырасти в детском доме? Вижу: не знаешь… Так вот, я тебе скажу. Это когда тебя никто не любит, когда ты совсем-совсем никому не нужна. Все только делают вид. Пока ты маленькая, ещё ничего. И только когда приходят люди, чтобы выбрать себе ребёнка, всем заглядываешь в глаза. Потом перестаёшь заглядывать и только молчишь. Молчишь, молчишь… Там все молчат. Не потому, что не умеют говорить, а потому, что не хотят, это им не нужно. Я всё детство промечтала, чтоб меня хоть кто-то взял к себе. Сначала – чтобы мама, которой я так и не увидела, потом – родственники, а потом – хоть кто-нибудь, лишь бы взял. Хоть дочкой, хоть падчерицей, хоть племянницей. Хоть прислугой, хоть рабыней, хоть собачкой в конуру! А только штука в том, что всё равно никто за тобой не придёт, сколько ни заглядывай людям в глаза. А когда вырастаешь – на, вот тебе паспорт, вот тебе аттестат – иди, куда хочешь. И вернуться некуда. Ты вот, к маме всегда можешь прийти, а мне идти было некуда. А потом… потом я встретила того парня.

– Он привёл тебя сюда?

– Не сразу. Сначала… ну, просто встречались. Потом он предложил сыграть в игру. Сама понимаешь, в какую. А я согласилась, надела ошейник – и просто голову потеряла. Мне впервые в этой жизни было спокойно и легко, я впервые чувствовала себя кому-то нужной. Понимаешь? Нужной! Я была обычной девчонкой, думала, что он меня любит, верила ему, как себе, но он меня кинул. Бросил, как щенка. А я осталась одна. Год думала – утоплюсь или веняки попилю, потом прошло. У меня же нет родителей, чтобы прийти поплакаться, а друзьям пофиг. Да и не было у меня друзей… В детдоме со всеми собачишься, а после всё равно не доверяешь никому. А мне уже всё это было необходимо – чтоб меня держали на цепи.

– И ты пришла сюда?

– Сюда так просто не придёшь, – снова усмехнулась она. – Но я добилась. Пробралась. В ногах валялась, умоляла. Мне было всё равно, я хотела даже не секса или рабства – я просто хотела принадлежать, понимаешь? Быть нужной. Мы поехали к нотариусу, я подписала стандартный контракт рабыни, на два года. Чего смотришь? Такие тоже бывают. Подписала, да. Но что-то во мне сломалось. Сперва всё было как во сне, как будто всё вернулось. Я была сама не своя. Трахалась, трахалась… Латекс, цепи, рабство – всё это, конечно, было классно, но… уже как-то не так. А потом я влюбилась.

– Влюбилась?

– Ты что, глухая? – фыркнула девчонка (Анжелика всё никак не могла в душе решиться называть её «Куклой», даже про себя). – Да, влюбилась, как девчонка! Чёрт, да я и была девчонкой – мне тогда едва стукнуло двадцать. А он был посетитель, клиент, один из тех, кто сюда приезжают расслабиться. У него была жена и двое детей, он был бизнесмен. Я из кожи вон лезла, чтоб привлечь его внимание, всё делала, чтоб он только глянул на меня. Стелилась под него, как дура, каждое его слово ловила. Сама знаешь – мужикам ведь чаще всего пофиг, что чувствует баба, только бы в рот смотрела. А я кто? Я и вовсе ниже проститутки – цепная шлюха, соска, девушка-рабыня для услуг… Сама решилась, сама выбрала, сама пришла, таких ни о чём не спрашивают.

– Я не понимаю, – нахмурилась Лайка. – Почему ты просто не нашла тогда какого-нибудь парня, чтоб играться с ним, спокойно жить и трахаться?

– А ты почему не нашла? – парировала та. Лайка промолчала. – Вот и молчи. Мне было страшно, а потом стало пофигу. Пока я не встретила ЕГО. И знаешь, что? Я добилась своего. Он потерял голову, запал на меня. Стал приезжать чаще. Только он же – что? Он же не думал, что я захочу чего-то большего. Так… приезжал расслабиться, пусть даже и к любимой шлюшке. А я-то вообразила, что у нас получится, что у нас всё будет хорошо. И однажды я сбежала! Меня не стали искать – в принципе, вольнонаёмных не так уж и серьёзно держат, просто потом явились бы, содрали неустойку, и всё. Подумаешь, тысяч десять… Только ни фига у меня не вышло. Одно дела – цепная рабыня, к которой можно заявиться раз в неделю и ни о чём потом не думать, и совсем другое – постоянная подруга. Он помирился с женой, а меня не пустил на порог. Прогнал. Для него была важней семья и карьера. А девочку для игр, наверное, нашёл себе другую. Только мне бы, дуре, успокоиться, а я решила: всё равно его добьюсь. И решила его шантажировать. Пришла к жене, к конкурентам, рассказала всё. А он был известный, лез во власть, я могла бы накопать на него сумасшедший компромат. Мы встречались у меня на квартире, у меня были видеозаписи, фотографии… Только я не знала, с кем связалась. Сперва меня подкараулили в подъезде четверо ублюдков, избили,  изнасиловали так, чтоб не осталось следов, и пригрозили, что убьют, если ещё раз дёрнусь. Потом за меня взялась милиция. По суду отняли квартиру. И мне стало всё пофигу. Я осталась одна. Долг на меня повесили страшный, я всё продала… Это вам, обычным людям, есть к кому в таких случаях обратиться, а я же детдомовская, я тогда была уже совсем-совсем одна. Потом встретила на улице знакомого охранника, который здесь работал, слово за слово – разговорились, я разревелась и всё ему рассказала. Мы никогда не плачем, но мне было ТАК херово! Я сказала, что жить больше не хочу. А он сказал, что попробует замолвить словечко, чтоб меня взяли обратно, только за такую сумму работа будет грязнее, чем раньше. Я пошла. Мне как-то всё уже по барабану стало. Сначала, когда были постоянные клиенты, ничего ещё, терпимо. А потом… Как-то я сильно провинилась. Однажды этот заявился… Первый мой, с дружками. Я отказалась их обслуживать. Ревела, умоляла, царапалась. Меня выдрали и всё равно отдали им, так я так билась, что кому-то из них чуть хрен не откусила, думала – может, прогонят, или, на худой конец, убьют. Не убили. Запечатали в армированный латекс, со вставками – есть у них такая штука, чтоб ты не могла рук-ног согнуть и рта закрыть – и месяц использовали как секс-куклу. Выпускали два раза в сутки – помыться и в туалет сходить, кормили через трубку, трахали во все дыры, я даже не всегда видеть могла, кто… Я возненавидела весь свет и опять решила бежать. Я же ещё молодая, я могла начать всё с начала. Девчонки с воли говорили, что нравы в стране сильно изменились… Но меня поймали, а я ведь уже не была прежней «вольняшкой». Я даже покончить с собой пыталась, так меня заковали в укороченные кандалы – на таких не повесишься. Видишь, какая я стала…

– Ты очень красивая, – с оторопью в голосе сказала Анжелика.

– Красивая… – хмыкнула та. – Как корова сивая.

– Нет, правда, – заверила её Лайка. – Я… Я не знаю, что сказать.

– Ты в первый раз здесь? Впрочем, что я спрашиваю – у тебя ж ошейник чистый… Ты «вольняшка»?

– Нет. Меня друг сюда привёз.

– Друг? Счастливая, – вздохнула та. – Только один парень. Он тебя любит?

– Я… Я не знаю.

– Ну, хотя бы воспитывает?

– Да…

– Счастливая, – повторила та.

– А разве тебе так же нельзя?

– Да кто теперь меня возьмёт… – горько сказала она. – Один раз уже было, больше не дадут. Без денег меня теперь не отпустят, а я больше ни копейки здесь не заработаю. Даже если клятву дам, всё равно мне больше не поверят. Побоятся, что стукну властям. Днём я качаю воду или что-нибудь перевожу – уголь для каминов, опилки, удобрения… Наверное, меня скоро снова отправят в шахту, к тем проблемным, безнадёжным, которые там навсегда. Поэтому я и сказала, что мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Осточертело всё. Освободить бы ноги, слезть с этого козла – башку бы себе об стену разбила… Они, наверное, на это и надеятся.

– Подожди, – Анжелика попробовала открыть замки её цепей своим ключом и потерпела неудачу: – Н-нет, не подходит…

– Зря стараешься. Да и куда ты меня поведёшь? Нет, я уже насовсем здесь.

– Но неужели же ничего нельзя сделать? – Лайка присела перед девушкой и вытерла слёзы, текущие у той по щекам. – Я здесь недавно разговаривала с одной девушкой, которая рабыня с детства. Знаешь, она даже довольна. Носит ошейник, кандалы, работает на шахте или бегает в тележке, как пони. Говорит, что родилась здесь и никогда не была свободной.

– А, Поняшка. Знаю её. Всякое бывает, – девушка шмыгнула носом и попыталась пожать плечами. – Наверное, она никогда не любила по-настоящему. А может, просто притворяется.

– Да ну, притворяется… – засомневалсь Лайка. – У неё кандалы запаяны, я сама видела. Цельные, как обручальное колечко. Говорит, что их ей ещё маленькой надели.

– Врёт. У меня тоже запаяны, и что? – та позвенела железом. – Это же просто – надевают тебе на руку терморукав из асбеста – и заваривают браслет, потом полируют. Не так уж сложно, только долго. И дорого.

– А ошейник? – опешила Лайка.

– Да так же. Страшно, но не больно. Потом машинкой отполируют и – гуляй, привыкай к новой жизни. Смешная… Не верь никому. Тебя просто натаскивают, чтоб обслуживать клиентов. Это же публичный дом. Бордель для садомазохистов. Не дай бог встретишь в клиентах какого-нибудь политика, после тебя уже не выпустят. А играть в это ты можешь и дома – парней в Теме больше, чем девок, так что найдёшь единомышленника… Так что ты беги отсюда. Уходи, как только сможешь. Отпустят на денёк подумать – убегай.

– Да куда же я побегу, одна, закованная?

– Откуда я знаю? Тормознёшь машину, если повезёт – помогут снять железки. Если не повезёт – отвезут в больницу или ещё куда-нибудь. Там всё равно помогут.

– А если я… не хочу?

– Ну, тогда ты и впрямь дурища. Привыкнешь и не сможешь по-другому! А здесь знаешь, какие порядки! Если ты задумаешь остаться, или уйдёшь, а потом вернёшься, тебе предложат более жёсткие условия. А это такая штука, что остановиться уже сложно. Были простые цепи, станут тяжёлые. Были браслеты в четыре сантиметра шириной, станут как у меня  –  в семь. Был латекс, станет грубый латекс – толстый и тяжёлый. Получишь и татуировку, и клеймо на попку, и локтевые цепи, и колечки на соски, и цепочку на колечки… И это не предел. Ты не представляешь, что можно сделать с человеком, если захотеть. Вон, посмотри, – она мотнула головой, указывая куда-то за спину: – У меня корсет армированный и заклеенный – его нельзя снять, даже если захочешь. Ослабить можно, но снять – только если разрезать. Ты что, хочешь так же?

Лайка поколебалась.

– Хочу, – неожиданно для себя, как зачарованная, сказала она. – И цепи такие же хочу, и латекс. И вообще: пусть ОН что угодно со мной делает, только… только пусть не отпускает. Здесь или в другом месте – мне всё равно.

– Вот дурочка. В том-то и дело, что НЕ ОН будет с тобой всё это делать. Ты одинокая была? Сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Почти тридцать, – задумчиво проговорила девушка. – Последний шанс… Да. Тогда понятно… Только помни, что любовь никогда не бывает вечной.

Внезапно она вскинулась.

– Что это? Ты слышишь?

Откуда-то явно доносился шум шагов. Лайка похолодела. Девушка тоже забеспокоилась.

– Скорее надень шлем обратно, – нервно зашептала она. – Хотя б чтоб издалека не догадались! И сразу прячься в ящик. Не бойся, не задохнёшься – это контейнер для перевозки рабов… Ну! Давай!

Дрожащими руками Лайка натянула резиновую маску обратно девушке на голову, кое-как пристроила на место кляп и затянула шнуровку. Непослушные рыжие пряди лезли из-под маски во все стороны. Накачать кляп не было времени – шаги в коридоре звучали уже совсем близко. Изо всех сил стараясь не греметь цепями, Лайка добралась до ящика и распахнула дверцу. Внутри оказалось тесно, только-только чтобы разместиться на коленях, пригнувши голову. Через стену было слышно, как открылась дверь соседней камеры – её, Анжеликиной, Лайкиной камеры. Времени раздумывать больше не было, девушка влезла внутрь и попыталась прикрыть за собой дверцу. Сделать это оказалось нелегко. Специальные колодки – деревяшки с выемками – поддерживали перевозимой внутри рабыне голову, руки-ноги, талию, но одновременно и мешали пленнице двигаться. Мешали цепи, корсет не позволял как следует согнуться. Кое-как, действуя буквально кончиками пальцев, Лайка притворила дверцу и затихла. И как раз вовремя: не обнаружив в её комнате никого, пришедший направился в соседнюю камеру.

Скрипнула дверь. Шаги прозвучали совсем рядом и остановились возле ящика. Сквозь маленькие отверстия, проделанные в стенах для вентиляции, Лайка могла видеть стройные женские ноги, затянутые в латексные чулки. «Эльвира!» – с замиранием сердца догадалась она.

В следующую секунду заскрипела дверца ящика.

– Так-так, – удовлетворённо сказала надсмотрщица, глядя сверху вниз на сложенную в три погибели Лайку. – Что тут у нас? Непослушной сучке сегодня не спится, и она решила прогуляться? Где ты раздобыла ключ, маленькая негодница?

– Я… – сдавленно пискнула Лайка. – Госпожа Эльвира, пожалуйста…

– Отвечай!

– Я… нашла.

– Нашла? Какая чушь!

– Нет, правда!

– Хорошо, я с этим разберусь, и с этой глупой Куклой тоже… Где он?

– Вот… – Лайка протянула ключ. – Простите меня, госпожа!

– Давай его сюда. О, чёрт! Проклятая неряха, где ж ты его прятала?! Это тебе дорого обойдётся! Ладно, поговорим об этом завтра или, лучше – ПОСЛЕзавтра. А пока посиди здесь и подумай над своим поведением! – Она схватила ключ, повесила его на пояс и сняла взамен оттуда же резиновый шар кляпа. Нагнулась и взяла рабыню за волосы.

– Ну-ка, поверни голову!

– Госп…

– Поверни голову, шлюха!!!

Упругая пощёчина обожгла девушке лицо. От унижения и резкой, обжигающей боли, по щекам побежали слёзы. Лайка торопливо повернула голову, открыла рот и приняла в себя упругий шарик. Сбруйка плотно обхватила голову, ремешок затянулся, на затылке щёлкнул замочек. Пару мгновений старшая рабыня удовлетворённо глядела на Лайку, поигрывая ключом на поясе, затем пригнула ей голову, заставляя девушку вложить ноги, руки и шею в нужные вырезы колодок, опустила запорную доску, затем с грохотом захлопнула дверцу ящика и заперла его снаружи на замок. Потом ящик сотряс удар – это Эльвира пнула его ногой и опрокинула набок. Лайка не сразу сообразила, что падает, и от неожиданности ударилась плечом и протестующе замычала. Простучали каблуки, хлопнула дверь камеры, и рабыни снова остались одни.

Запертая в своей тесной маленькой тюрьме, по-прежнему в корсете, в кандалах с кляпом во рту, Лайка медленно возвращалась к действительности. Левая щека горела. Изредка снаружи доносилось лёгкое пощёлкивание цепей – это Кукла время от времени пыталась переменить позу. Левая щека Лайки горела, кляп распирал челюсти, кожаные ремешки натирали уголки рта и лицо. Из-за тесноты корсета и неудобной позы дышать приходилось быстро и неглубоко. Мышцы скоро заныли, потом задеревенели. Пространства внутри ящика было мало, но лежать оказалось легче, чем сидеть. Эльвира в некотором роде облегчила девушке её участь. Лайка долго ёрзала, возилась, но потом усталость взяла верх, и она погрузилась в сон.

Корсет

(с) не мое

Пробудиться утром следующего дня было для Лайки почти наслаждением – ей обещали дать поспать подольше, и обещание своё сдержали. Было странно просыпаться так поздно – обычно здесь её заставляли вставать ни свет, ни заря. Звеня кандалами, девушка поёрзала на своей латексной подстилке и попыталась перевернуться на спину, а когда ей это удалось, открыла глаза. Над головой был потолок и решётчатая крыша её рабской клетки. Руки были скованы замочком за спиной. Лайка попыталась глубоко вдохнуть, ощутила с боков тугое давление плотной резины и сразу вспомнила вчерашнее.

…Спать в корсете её обещали приучать постепенно. Первоначальная конструкция, с которой ей пришлось познакомиться в самые первые дни пребывания в роли рабыни, была, как теперь стало ясно, всего лишь мягким корсажем из тонкого латекса, тянущимся и весьма щадяшим. После, в шахте начался процесс серьёзной утяжки, в котором ей помогала девушка по прозвищу Пони. Впрочем, то, как это происходило, больше смахивало на игру, но так или иначе, а прочная резиновая клетка выправила осанку, помогла сделать талию девушки более тонкой, приподняла грудь и укрепила мышцы живота. Но это, как оказалось, было ещё не всё. Однажды утром, выйдя из ванной, Лайка обнаружила, что две прислужницы-рабыни (одна – в синем латексном платьице, другая – в зелёном) принесли для неё ещё одну обновку, разложили её на крыше клетки и теперь ждут, чтоб помочь девушке одеться. Впрочем, «одеться» здесь было несколько не то слово. Скорее, этому процессу подошёл бы термин «заковать». Корсет был устрашающий. Резиновая, чёрная с красной отделкой, двухслойная, усиленная сеткой и стальными рёбрами конструкция была совсем без швов и напоминала какую-то диковинную запчасть от реактивного истребителя (как выяснилось позже, сравнение было не таким уж и неправомерным – оба они, и корсет, и реактивный самолёт, были продуктами одинаково высоких технологий). Спереди и сзади на нём была шнуровка, полностью утопленная в глубину корсета, с боков – какие-то железные винты на резьбовых соединениях, кольца и застёжки. На вид он казался огромным, но на деле был ужасающе мал и чудовищно тесен. Облачиться в него в одиночку было делом немыслимым. В отличие от предыдущих двух корсетов, которые Лайке приходилось здесь носить, он не только утягивал талию, но и сильно сдавливал грудную клетку, а также добавлял давления на бёдра и живот. Груди были единственным, чего он не касался, для них в нём были предусмотрены особые вырезы; сами чашечки тоже выглядели очень маленькими, но резина там была тонюсенькой, почти прозрачной, свободно тянулась, да и грудь у Лайки отнюдь не была большой. Но всё равно утешением это служило весьма слабым. Сознавая, что ничем не сможет им воспрепятствовать, Лайка покорно прошагала к своей клетке и подчинилась.

Утягивали её те самые две рабыни под руководством вездесущей Эльвиры. Её заставили встать прямо и завести руки за голову, после чего обильно намазали торс девушки гелем и принялись за работу. Корсет ей возложили прямо на голое тело, позволив надеть под него только трусики, после чего подогнали бретельки и принялись вдевать шнурки. Лайка стоически терпела. Весил корсет, наверное, килограммов десять, а половинки его казались кукольных размеров и совершенно не прикрывали туловище, но, хотя затея и представлялась с виду безнадёжной, девушка прекрасно знала, что здесь ничего не затевается без предварительных рассчётов. Если хозяин счёл возможным подобное с ней проделать, значит, так тому и быть, и две корсетные половинки, по отдельности не представляющие ни интереса, ни опасности, вскоре полностью сойдутся, заключив девушку в резиновую форму, в которой постепенно, в течение долгого времени будет отливаться её новое тело.

Во всяком случае она надеялась, что – долгого. Не хотелось бы сразу оказаться стиснутой вчерняк и хлопнуться в обморок.

«Хозяин, я люблю тебя, хозяин… Я верю, это – для моей же пользы. Я знаю – ты не сделаешь мне плохого…», – твердила мысленно она, но всё равно против воли закусила губу и закрыла глаза, когда почувствовала, как холодная резина начала со всех сторон безжалостно смыкать свои объятья.

Эльвира контролировала весь процесс, время от времени наставляя прислужниц лёгкими ударами стека по попкам, если те ошибались, и попутно комментировала происходящее.

– Не так всё просто, девочка, как ты думаешь, – говорила она. – Думаешь, можно взять любую шлюшку с улицы, затянуть её как следует, и всё будет в порядке, у неё сразу сделается идеальная фигурка? Нет, моя сладкая, отнюдь… Эй, как там тебя… поправь ей справа верхний край… Да, так хорошо. Так вот. Совсем не так всё просто. Пришлось снять кучу мерок и сделать тебе добрую дюжину анализов, проверить, как работают сердце и почки, а иначе можно было бы здорово навредить. Но по счастью, ты здорова как бык. Хотя нет, какой бык? – ты же девочка. Тогда – «здорова, как корова», – она рассмеялась, но тут же вновь посерьёзнела и прикрикнула на девушку-прислужницу: – Ты!.. Не смей сразу затягивать с этого края! Сначала убедись, что у неё грудь легла на место.

Стек свистнул и ужалил кожу у прислужницы на попке. Рабыня оказалась вышколенной – закусила губу, но даже не вскрикнула и не дёрнулась, только склонила голову, произнеся: «Спасибо, госпожа», и молча продолжила свою работу.

– Шестьсот лет женщины пытаются избавиться от этих штук, – продолжила Эльвира, когда девица в синем, получив урок, бережно и аккуратно уложила левую Лайкину грудь в латексную колыбельку. – Шестьсот лет, и всё равно всякий раз к ним возвращаются, потому что если тело не держать в узде, в любом случае расплываешься. В сущности, – задумалась она, – наверное, это единственное средство, способное сделать талию тоньше, а грудь пышнее и выше. Мужчины могут накачать себе мускулатуру, но нам этого нельзя – такая женщина понравится не всем. Хотя тренировки в любом случае тебе не повредят… Да-да, теперь уже можно шнуровать… Хорошо, что ты худенькая. Теперь у тебя будет талия, как песочные часы. Что смотришь? Это металлический корсет, детка, такие делали в шестнадцатом столетии: в викторианскую эпоху считалось, что чем меньше женская талия, тем прелестнее женщина. К сожалению, теперь так не принято, иначе у тебя сейчас бы не было таких проблем. А тогда уже в четырнадцать лет девочке на талию натягивали тугой пояс, а через год на этот пояс ставили кости. К шестнадцати годам три нижних ребра начинали сходиться. Тогда на заказ шили специальный детский корсет. А к восемнадцати женщина уже переходила на нормальный «взрослый» корсет и была обречена ходить в нем всю жизнь. Хочешь так же?

Лайка поняла, что от неё ждут немедленного ответа, и покорно произнесла:

– Да, госпожа.

Корсет уже сделался неимоверно тесен, но тяжи шнуровки всё ещё выглядели слишком длинными, а баски были чрезмерно далеки друг от друга, как спереди, так и на спинке. Лайка гулко сглотнула, выдохнула и приготовилась к худшему. У неё уже отняли свободу двигаться, свободу быть собой, порой – даже свободу быть человеком. Теперь у неё отнимали свободу нормально дышать. Воздух из неё выходил буквально сверху и снизу. Она чувствовала от этого изрядную неловкость (вдруг полагалось терпеть?), но Эльвира не обращала на это внимания, да и служанок, похоже, это мало смущало. Лайка почувствовала, как девица за спиной упёрлась ей коленом в попку и принялась затягивать шнуровку уже всерьёз. Хорошо ещё, подумала она, что от души намазанное силиконом тело располагалось внутри корсета без усилий, а иначе стяжек и болезненных ущемлений было бы не миновать.

– Больно? – участливо спросила Эльвира. – Терпи. Такова твоя женская доля. По крайней мере, в этих стенах именно такова. Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице! Чтоб носить корсет, нужно немалое мужество; в старину затянутые дамы, бывало, даже падали в обморок. Не всякий сегодня может на это решится… Эй, вы! Готово там? Зажимайте её… Корсет теперь будешь надевать даже на ночь. Не бойся, он будет не такой тугой, как этот. Это специальная ночная модель, чтоб сохранить «дневную» форму талии.

Всякие мыслимые пределы сжатия к этому времени были пройдены, ощущения и в самом деле были несколько болезненными, но вместе с болью Лайка вдруг почувствовала что-то иное – некую особую, новую, доселе неизведанную степень наслаждения. Напряженное стягивание производило восхитительные ощущения. Она вдруг почувствовала, что снова возбудилась, и застонала. Видимо, по выражению её лица Эльвира поняла, что стон этот был вызван отнюдь не только болью.

– Ага, доходит постепенно? – усмехнулась она. – Почувствовала разницу, наконец? Очень хорошо! Так и надо, так вперёд и поступай: если не можешь сопротивляться, расслабься и постарайся получить удовольствие. Теперь винты. Эй, вы! За работу, лентяйки!

«Да, госпожа», «Слушаюсь, госпожа», – раздалось одновременно с двух сторон, и девушки, покрепче завязав узлы, взялись за металлические винты, чтобы сжать талию еще больше, чем это было возможно с помощью шнурков. Лайка почувствовала, что её сейчас раздавит, но к своему удивлению, когда процедура была окончена, ощутила даже некое подобие комфорта. Было тесно, но приятно. Она сразу начала потеть. Капельки силиконовой смазки медленно стекали вниз по животу.

– Прекрасно! – Эльвира встала и обошла девушку со всех сторон. – Замечательно. Когда мышцы немножко приработаются, усилим давление, а пока хватит и этого. Не сутулься. Не сутулься, кому говорю! Осанка у тебя должна быть безупречной. А будешь горбиться, тебе в корсет загонят пару игл – сюда и сюда. Особых таких, для непослушных девочек. Будут колоть всякий раз, как только надумаешь изогнуться как дуга. Поняла, рабыня?

– Поняла, госпожа, – еле выдохнула та.

– Вот и отлично. – Она хлопнула в ладоши. – Эй, вы! Одеваться!

Кроме корсета Лайке сегодня полагались латексная расклешённая юбка до колен, такие же чёрные упругие чулки, и туфельки с высокими каблуками, на шнуровке. Под эту юбку (Лайка уже знала) полагалось надевать целую кипу белых нижних юбочек из латекса, числом примерно десять – у неё никогда не было времени толком посчитать, сколько именно их там. Словно в противовес корсету, были они тонкие, прозрачные и шелковистые, напудренные тальком, весело шуршали при ходьбе и порождали в Лайке волну совершенно восхитительных экстатических ощущений. Её хозяину они, похоже, тоже очень нравились. Уже при виде этой груды юбок, пышных, как балетная пачка, у неё задрожали колени. «Я скоро совсем очумею здесь от этого латекса», – подумала она, закрывая глаза, но даже при опущенных веках запах нагретой телом резины не давал ей забыться. – «Почему он на меня так страшно действует?»

Девицы помогли ей облачиться, пристегнули чулки подвязками к корсету, прошлись по латексу тряпочками с полиролем и, дождавшись разрешающего знака от хозяйки, удалились. Эльвира дёрнула её за цепь:

– Идём. Подкрашу тебе мордочку…

В это утро её почти не трогали, не стали нагружать работой, а сразу отвели к Максу. От секса с ним Лайка чуть не обезумела – и так-то скованная, теперь она была утянута сверх всякой меры, и от шеи до бёдер будто бы заключена в резиновый панцирь, плотно прилегавший к телу, как приклеившийся к коже тонким слоем пота. Максим, несмотря на утро облачённый в кожаные брюки и чёрную джинсовую рубашку, подождал, пока она опустится перед ним на колени, выслушал приветствие, указал ей плёткой на кровать, а когда рабыня утвердилась там на четвереньках, долго, с удовольствием разглядывал её со спины, гладил плёткой по попке, шелестел её юбками и игрался с ножной цепочкой, – так долго, что Лайка не выдержала.

– Хозяин… – позвала она.

– Что, рабыня? – спросил он.

– Можно рабыне задать вопрос?

– Можно.

– Рабыня нравится хозяину?

– Да, малышка. Выглядишь чудесно.

Лайка зарделась от похвалы, кровь бросилась ей в лицо. Стоять на четвереньках теперь оказалось даже удобнее, чем раньше – не приходилось лишний раз напрягать спину. Ей очень нравилось, когда Макс брал её сзади, но всякий раз от напряжения в мышцах её снедало желание упасть на локти. Теперь это прошло. Шея тоже меньше напрягалась. Запрессованная в резину, словно в лёгкий и упругий гипс, девушка была готова к самому длительному «заезду». Киска её исходила слюной. Изнывая от желания, Лайка тихо заскулила и заёрзала, подставляясь в наглую, как кошка, хотя могла за это огрести сполна по заднице и по «переднице».

– Рабыня… просит, чтоб хозяин её взял, – запинаясь, попросила она. – Пожалуйста.

И терпеливо умолкла.

Максим усмехнулся, сдвинул на ней трусики и погладил ладонью обе её дырочки. Лайка вся выгнулась и не смогла сдержать стона. Она уже вспотела, латекс приклеился к телу, грудки набухли, соски затвердели, оттопырив тонкую резину, словно гвоздики. А через мгновение, когда Максим в неё вошёл, она не смогла сдержать крика, влетев в оргазм, как истребитель в грозовую облачность: мгновенно и со скоростью звука, из ясного неба – в серый сумрак с проблесками молний. Корсет, утягивая тело, всё сдавил и у неё внутри. Ощущения были восхитительными. Член хозяина скользил, играя, в небывалой тесноте, – сам вход и губки оставались свободными, но внутри у девушки как будто всё переворачивалось. За первым пиком тут же накатил второй, ударив её, словно электрический разряд. Каждое движенье причиняло боль и наслаждение, и отделить одно от другого было совершенно невозможно. Это была утончённая, даже – изящная, невероятно сладкая пытка любовью, какое-то волшебное издевательство. Дышать было неимоверно тяжело, она хватала воздух широко раскрытым ртом, вдыхая мелко и неглубоко, как дышат волки и собаки, даже, кажется, вывалила язык. По щекам бежали слёзы, в глазах потемнело, цепь наручников двоилась у неё перед глазами. Сил на новые крики уже не хватало. Ощутив, что оргазм пошёл на спад, она проверенным уже способом рванула ноги вширь, почувствовала, как с коротким лязгом цепи дёрнули её за лодыжки и – через связку – за ошейник и наручники, ощутила по всему телу хватку стальных браслетов, завыла и снова рухнула в пучину сладострастия. И в этот миг горячая струя мужского семени ударила в её лоно, наполнив стиснутые внутренности девушки живым огнём: Максим кончил. А Лайка опять потеряла сознание.

Очнулась она от того, что на подбородок ей капала вода, а открыв глаза, разглядела стеклянную кружку у самых своих губ.

– Выпей, – сказал Максим. – Только не много, глоточка два. Организм у тебя сейчас быстро обезвоживается, а поместиться воде… хм… негде.

Лайка с жадностью сделала глоток, ещё один, после чего кружку Макс убрал. В животе послышалось бурчание – то вода пробиралась в её стиснутый желудок.

– Полегчало?

– Угу… хозяин.

– На, глотни ещё…

Она глотнула.

– Теперь вставай, – сказал он. – Я уже привёл тебя в порядок. Эльвира ждёт. Иди, она задаст тебе работы.

Лайка оглядела себя и с некоторым стыдом обнаружила, что ТАМ у неё всё уже подмыто и вытерто, трусики аккуратно расправлены, а нижние юбочки пересыпаны свежим тальком. Она сглотнула и села. Ошейник на шее тяжело шевельнулся.

– Меня оставят… так?

– Да, пока походишь в корсете, – рассеянно сказал Максим, перебирая на столе какие-то бумаги. Зажёг лампу. – Всё. Иди. Понадобишься, тебя ко мне приведут.

Стараясь сохранять на лице «безмятежное выражение», девушка проследовала к двери, развернулась у порога, звеня цепями опустилась на колени, поклонилась и поблагодарила хозяина, после чего встала и вышла.

Эльвира была тут как тут. Критически осмотрев рабыню, она приподняла ей юбки, повертела так и этак, и нахмурилась.

– Молодец, что вымылась, – похвалила она. – А вот чулки поправь. Ну-ка, быстро. Забыла поговорку? «Лучше иметь три морщинки на лице, чем одну – на чулке». 

Лайка вздрогнула и торопливо подчинилась. Эльвира удовлетворённо кивнула и сделала ей знак рукой, затянутой в красный латекс перчатки: «Иди за мной». Лайка послушно двинулась следом, шагов через пять поймала себя на том, что устало сутулится, и поспешно выпрямилась в струнку, благо в корсете держать эту позу не составляло труда.

Под мягкий шорох юбок и под звон её цепей они проследовали в маленькую комнату, служившую подсобкой, где Эльвира выдала ей плотные резиновые перчатки, такие же плотные налокотники и наколенники, и вручила пылесос.

– Держи, – сказала она. – Довольно ты бездельничала, пора и потрудиться. Сегодня у нас генеральная уборка. Для начала пропылесосишь этот коридор и комнату хозяина, потом – коридор, ведущий к комнатам рабынь, и собственную комнату. Полагаю, этого пока хватит. Потом пройдёшься с тряпкой. Здесь, – она открыла дверь, – ведро, тряпки и хлорка. Воды наберёшь в туалете в конце коридора. Сама прослежу. Если сунешься в ванную с этим дерьмом, так всыплю, мало не покажется…

– А швабра? – с надеждой спросила девушка.

– Швабры тебе не положено. Будешь драить на коленях, как послушная рабыня. И не забудь надеть наколенники, а то чулки порвёшь. Мой на совесть: найду пятнышко грязи, заставлю вылизать языком. Поняла?

Лайка кивнула.

– Всё. Начинай. Если мне донесут, что ты с кем-нибудь болтала, тебя выпорют.

И она ушла.

Пылесос был японский, очень тяжёлый, с водяным фильтром, длиннейшим шнуром и таким же длинным шлангом. Лайка выкатила его в коридор, нашла розетку и тщательно пропылесосила указанный ей Эльвирой коридор. То и дело в коридоре появлялись люди – незнакомые или смутно знакомые ей мужчины, а также и девушки – иногда закованные, как она, иногда – только в одном ошейнике, а один раз прошла совершенно свободная женщина в жёлтом деловом (хотя и тоже – латексном) костюмчике, который никак не тянул на рабский наряд; Лайка не придумала ничего лучшего, кроме как прянуть к стене и опуститься на колени. Не удостоив цепную рабыню даже мимолётным взглядом, та проследовала мимо и исчезла за поворотом. Девушки в основном шли с вёдрами или толкали тележки с мусором, и тоже старались на Лайку не глядеть: никому не хотелось быть наказанной за болтовню. Откуда-то доносилось жужжанье ещё одного пылесоса – уборка и в самом деле шла по всему огромному дому. Наконец Лайка закончила с коридорами и своей кельей, и добралась до комнаты хозяина, постучалась и, не услышав ответа, вошла. Внутри никого не было. Она пропылесосила ковёр, кресло и медвежью шкуру около камина, выбросила рваные салфетки из корзины для бумаг и выгребла золу из камина, после чего вернулась в подсобку, наполнила ведро водой, и принялась за мытьё полов.

Начать она решила с комнаты хозяина, не без оснований рассудив, что то, что вымыто в первую очередь, и будет самым чистым. Корсет совсем не позволял ей сгибаться, можно было только встать на четвереньки, что она и проделала. Эта поза, в сочетании с давлением латекса, звоном цепей, волочащихся по полу, и самой обстановкой и запахами комнаты хозяина погрузила девушку в странное состояние – нечто среднее между быстрой медитацией и медленным оргазмом. Движения её сделались замедленными, она игралась, стискивая бёдрами киску, от чего внутри на краткое мгновенье просыпалось эхо утреннего наслаждения, будоражащий и странный призрак, заставлявший её сердце биться чуточку быстрее, а киску – сочиться новой смазкой. От ведра поднимался удушливый запах хлорки, голова кружилась, и она открыла форточку. Свежий воздух принёс запахи осени. «Вот и лето прошло…» – рассеянно думала девушка, собирая пыль и раз за разом окуная тряпку в пластиковое ведро. Цепь наручников неприятно гремела, стукаясь о его края. Лайке подумалось, что уж лучше бы ведро было обыкновенным, цинковым. Дома, «на воле» домашние хлопоты никогда не вызывали в ней особого восторга, но когда ими приходилось заниматься, работала она на совесть. В сущности, она любила чистоту, и рассуждала так, что если уж усилия были затрачены, то пусть они хотя бы пойдут на пользу делу, а не останутся вознёй мартышки с чурбаком. Так же она поступала и здесь, безотносительно Эльвириных угроз. Как обычно, когда она стирала, или мыла пол, ей что-то «натекало» в голову, – какие-то строчки, мелодии, обрывки стихов. Глупенькая девочка, из любви которой к литературе и стихам получилась не поэтесса, а лишь серая, как мышь, библиотекарша, она всегда себя ненавидела за такие мгновения. И в то же время почему-то безотчётно их любила. Что-то такое, вроде, складывалось и сейчас, только ей никак не удавалось поймать это за хвост.

– «Любая девушка мечтает…» – бормотала она. – «Любая девушка мечтает», «Мечтает любая девушка…» Блин, о чём же она мечтает-то?

Любая девушка мечтает

Быть на цепи и в кандалах.

Любая девушка растает,

Когда в душе почует страх…

Она почувствовала, что возбудилась и вся горит. Если бы не её занятие, не это дурацкое ведро с водой и не эти грязные перчатки, она, наверно, принялась бы мастурбировать прямо здесь и сейчас.

Любая девушка не может

Сама себя преодолеть.

Любой рабыне стать поможет

Послушной кожаная плеть…

Второе четверостишие сложилось также на удивление быстро. К этому времени она уже дважды поменяла воду, добралась до камина, вымыла под медвежьей шкурой и теперь залезла под кровать. Здесь пыли было особенно много. «Любая девушка мечтает… любая девка… чушь какая… надо бы записать при случае…» – извиваясь, словно ящерица, в узком пространстве, Лайка долго возилась в темноте, гремела кандалами, повторяла получившееся четверостишие и елозила тряпкой, выгребая пыль, когда в самом дальнем углу, у изголовья кровати, её пальцы вдруг не нащупали какой-то странный предмет. В первое мгновение она не поняла, что это, и некоторое время с удивлением ощупывала находку, и лишь когда она выбралась наружу, ей стало ясно, что попало в её руки, и все мысли сразу вылетели у неё из головы.

Это был ключ. Латунный или бронзовый, сантиметров 15 в длину, с узкой головкой и двумя фигурными бородками, он смотрелся на её чёрной резиновой ладони, как музейный экспонат. К нему была приделана цепочка в виде мелких шариков, на которой болтался овальный железный жетончик с выбитой на нём надписью: “Lika”. Даже первый взгляд на него заставил сердце девушки забиться быстрее, а потом, когда она рассмотрела находку повнимательней, последние её сомнения исчезли. Его она узнала бы из тысячи.

Это был ключ от камеры. ЕЁ тюремной камеры.

Она сидела, погрузившись в некое тупое оцепенение. Как с ним поступить? Положить на каминную полку или прикроватную тумбочку? Отдать Эльвире? Дождаться хозяина и отдать ему? На какой-то миг она убедила себя, что так и надо поступить, но тут ею овладел демон любопытства. Ей впервые представилась возможность выбраться из клетки, пусть не шанс удрать, но шанс хотя б одним глазком взглянуть на то, что её окружало. Ночью дом спал, – это она успела выяснить, – спал, если только в нём не проводилось вечеринок. Охранники стояли только у ворот. Спальни всех хозяев помещались наверху, на втором этаже. Если бы ей повезло, подвал и весь нижний этаж можно было осмотреть за одну ночь, а может, не только осмотреть, но и что-нибудь выяснить. Ключ покрывала паутина и слой пыли, Максим явно потерял его не сегодня и не вчера. Лайка порылась в памяти. Уже несколько дней за нею приходила Эльвира, а у неё наверняка был свой ключ, точно такой же.

Меж тем в коридоре послышались шаги. Судя по уверенному стуку каблучков по каменному полу, шла надсмотрщица, и шла сюда. Надо было срочно что-то решать. Девушка колебалась не больше секунды. Прятать ключ за корсет было немыслимо – когда её разденут, его сразу обнаружат, а разденут её обязательно. Оставлять его где-то в комнате тоже не показалось девушке хорошей мыслью. Быстренько взвесив в уме все «за» и «против», и движимая скорее интуицией, чем разумом, Лайка приняла единственно верное решение – стянула одну перчатку, не вставая, сдвинула в сторонку лоскуточек трусиков, прогнулась и быстрым движением засунула ключ себе в попку. Поморщилась, когда острые бородки царапнули звёздочку ануса, на ощупь нашла среди юбок и засунула туда же свисающий жетончик, втолкнула находку пальчиком поглубже и заправила цепочку.

Когда через мгновенье в комнату вошла Эльвира, то застала там вполне невинную сцену – девица поправляет съехавшие трусики.

– Ты всё ещё возишься здесь? – воскликнула надсмотрщица. – Надеюсь, хоть комнату хозяина ты уже вымыла? Тогда заканчивай, хватай ведро и – бегом домывать оставшееся. До обеда ты должна успеть всё закончить.

Девушка поспешно сбегала сменить воду, прошлась ещё раз тряпкой под кроватью и принялась за коридор.

Остаток дня ключ в полном смысле этого слова жёг ей попку. Он как-то особенно неудобно там лежал, внутри, и в то же время казалось, что стиснутые корсетом мышцы в любую секунду могут вытолкнуть его наружу. Пару раз это и в самом деле почти случалось. По счастью, воздушные юбки всё прекрасно скрывали, и девушке удавалось незаметно затолкать его обратно, просто отлучившись на минутку в туалет. Лайка не находила себе места, её кидало то в жар, то в холод. Она едва смогла проглотить свой скудный обед – неизменный неочищенный жёлтый рис, похожий на размокшую бумагу и такой же на вкус, стакан апельсинового сока и яблоко – большего ей так и так бы не позволил проглотить корсет. В обед Максим вызвал её к себе, и Лайка едва не окочурилась от страха, что вот сейчас-то всё и обнаружится, но он, не отрываясь от работы, загнал рабыню под письменный стол и потребовал сделать ему минет. При этом известии девушка воспрянула духом. Фелляция с каждым разом получалась у неё всё лучше, но сейчас на радостях она превзошла саму себя и так увлеклась, что даже принялась что-то мурлыкать себе под нос, лаская член и яйца, а удостоившись сдержанной хозяйской похвалы, выскочила из его комнаты чуть ли не вприпрыжку, немало тем Эльвиру удивив. Та снова загрузила девушку работой, но теперь ей приходилось в основном перетаскивать вещи, – менять в хозяйских комнатах бельё, относить его в прачечную, где стояли три большие стиральные машины, где, соответственно, его и стирать. Сам процесс не требовал особых усилий – машины не только стирали, но и сушили, а о глажке пока речи не было, и закончив вечером работу, Лайка с удивленьем обнаружила, что уже привыкла к своему новому корсету, как привыкла до того к ошейнику и кандалам. Оставалось только его полюбить.

Вечером, перед отходом ко сну, к ней пришли помочь раздеться. Это были те же самые две прислужницы, что утром зашнуровывали её корсет. Узлы на нём, кстати, совершенно заскорузли. Наблюдая за слаженными действиями двух девушек, Лайка отстранённо думала, что, наверное, как только корсет удалят, её тело вырвется из латексного плена и расправится, как надутая и перекрученная велосипедная камера, но всё оказалось совсем наоборот: тело будто ужалось, все мышцы и внутренние органы привыкли быть стиснутыми, и когда распустили шнуровку, та разошлась неохотно, половинки корсета словно приклеились к телу, их даже пришлось отдирать, словно пластырь. Кожа под ними покраснела и чесалась, но потёртостей и ранок, хвала силикону, нигде вроде не было. Лайке дали время поплескаться в ванной и привести себя в порядок, после чего облачили в ночной корсет, как и было обещано, – мягкий, но всё равно тесноватый, из толстого латекса, с частой шнуровкой на груди. Чашечек у него не было вовсе, и усталые грудки девушки остались свободными.

Руки ей сковали за спиной.

– Зачем это? – с удивленьем спросила она.

– Чтоб ты не пыталась снять его ночью, – простодушно сказала одна из девушек, подёргала для проверки за шнуровку корсета, который и вправду был тугой – лишь чуть-чуть слабее дневного, и виновато улыбнулась: – Не обижайся на нас. Нам приказали.

– Я не обижаюсь, – сказала Лайка и повертелась перед зеркалом. – Как вас зовут?

На ошейниках рабынь не было ни знаков, ни имён.

– Извини, нам нельзя много разговаривать, – улыбка девушки сразу потухла, будто задули свечу. – А наши имена хозяева меняют, когда захотят. Спокойной ночи.

Они ушли, а через минуту дверь открылась, и вошёл Максим. Девушка, которая до этого нерешительно топталась посреди комнаты, не зная, чего теперь ждать, завидела хозяина, торопливо опустилась на колени и склонила голову,  насколько позволил ошейник.

– Господин…

– Встать, рабыня, – коротко потребовал тот, подошёл к ней, обошёл кругом, достал откуда-то цепочку, тонкую и прочную, зацепил один её конец за скованные сзади руки девушки, а другой – за крюк в потолке таким образом, чтоб рабыня оказалась в согнутом положении, со вздёрнутыми кверху вывернутыми руками. Внутри у Лайки всё похолодело: ей опять представилось, что кража ключа обнаружена, и хозяин явился её наказать. Она стояла, глядя в пол, и лихорадочно пыталась сообразить, не свисает ли из попки конец стальной цепочки. Вроде, не свисал…

– Господин… – она сглотнула. – Хозяин?

– Молчать, – Максим, похоже, был не в настроении. То ли работа не заладилась, то ли что ещё. Он вынул из кармана кляп, зажал ей нос, одним движеньем втиснул ей в рот упругий резиновый шарик, затянул ремешки, а ещё через мгновение попку девушки обожгла плеть. Зачем её били, было не важно: за время пребывания здесь Лайка научилась не задаваться такими вопросами. Похоже, это было просто ежедневное профилактическое наказание. Ягодицы при каждом ударе непроизвольно расслаблялись. Она мычала и дёргалась, думая только, как удержать внутри злополучный ключ. Наконец, после двадцатого (или что-то около того) удара Макс отбросил плеть, и девушка почувствовала, как в её исходящую соком киску уверенно проник горячий хозяйский член; всякий раз он будто бы нащупывал горячую, местами гладкую, местами угловатую латунь, которая таилась где-то рядом, в недрах её тела. Выдержать этого она уже не могла, внутри всё пылало. Вдобавок, её никогда ещё не трахали стоя. Ключ в попке стал казаться ей неподобающе огромным. Ключ и так-то, наверное, был одним из самых неудобных предметов, если его засовывать туда, но сейчас её волновало другое. Это был не дильдо, не вибратор, это была её ТАЙНА. Она распирала её изнутри, вся форма её тела стала формой этого ключа, латекс ночного корсета подчёркивал эти формы, и даже сама себе она стала казаться ключом – огромным ключом, который пророс в ней, и который из-за этого ей никогда теперь не вытащить… никогда… никогда…

Оргазм накатил неожиданно, колени её подогнулись, она вскрикнула и обвисла на цепи, сотрясаемая судорогами, идущими изнутри. Потом затихла и висела так, покачиваясь и балансируя на пальцах ног, покуда не почувствовала мягкие прикосновения мужских ладоней на своём лице.

– Лайка… моя Лайка… – шептал ей Максим. Весь его гнев куда-то улетучился. – Ну, что с тобой сегодня? Почему ты такая зажатая? Тебе плохо? Скажи, плохо?

В ушах у девушки тотчас зазвучали слова Эльвиры: «Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице!»

– Мне хорошо, хозяин.

Она слабо улыбнулась и поймала себя на том, что пытается лизнуть его в ухо. Тот, засмеявшись, отстранился и погрозил пальцем. Она потупилась.

– Вот, это уже лучше, – Макс заправил рубашку в штаны и с визгом застегнул на них молнию. – Отдыхай. Сегодня тебя больше не тронут.

– Спасибо, хозяин, – пробормотала она, и добавила: – Я люблю вас, хозяин.

Макс кивнул и удалился, оставив её наполовину стоящей, наполовину висящей посреди комнаты на дыбе. Вскоре явилась Эльвира, проверила, всё ли в порядке, отстегнула её, приказала вползти в клетку, заперла за ней дверцу, погасила свет и вышла вон. Через несколько секунд Лайка услышала, как во входной двери тоже щёлкнул замок, и вдаль по коридору застучали удаляющиеся каблучки. Наступила тишина и темнота. Лампочку, которую обычно оставляли на ночь, в этот раз не стали зажигать.

Сколько-то времени она пролежала неподвижно, выжидая, не вернётся ли кто, потом заёрзала, садясь, и осторожно полезла пальчиками в свой «тайничок», благо руки находились сзади. Ключ удалось нащупать сразу, верней, не ключ, а цепочку от него. Лайка закусила губу, зацепила скользкие шарики наманикюренными ноготками и осторожно потянула. Больше всего сейчас она боялась порвать цепочку, но та, естественно, всё выдержала: ключ выскользнул наружу вместе с жетоном, грязноватый, что да, то да, но тут уж ничего не поделаешь – идти сейчас в ванную, включать воду значило – привлечь лишнее внимание. Лайка повертела его в руке, бочком подвинулась до дверцы в клетке, отыскала замочную скважину, с третьей или четвёртой попытки попала в неё ключом и попыталась повернуть.

Ключ подошёл.

Лайка испытала одновременно облегчение и страх, граничащий с ужасом. С одной стороны, она почти не надеялась, что клетка и входная дверь отпираются одним ключом, и вот убедилась, что клетка, по крайней мере, отпирается именно им. С другой стороны сейчас она совершила настоящий проступок, такой проступок, за который хозяин мог подвергнуть её наказанию, от одной мысли о котором у неё стыла кровь в жилах. Однако любопытство оказалось сильнее. Ходить в цепях бесшумно – целое искусство, и месяц – слишком короткий срок, чтобы в достаточной степени им овладеть. Но в принципе, теоретически, всё было просто, ей требовалась только немного практики. Лайка намотала на запястья цепь наручников, пятясь и виляя задом, выбралась из клетки и встала, широко раздвинув ноги, чтобы ножная цепь поменьше звякала, и враскорячку прокралась к двери. Скважина здесь была и снаружи, и изнутри – это она приметила ещё раньше, и теперь попыталась отомкнуть замок.

У неё опять получилось. С замирающим сердцем Лайка услыхала тихий скрип двери, и в следующее мгновенье перед ней возник серый прямоугольник выхода, ведущий в коридор. Оставалось только сделать шаг, чтобы покинуть камеру.

Лайка долго стояла на пороге и молчала – непростительно и непомерно долго: её сто раз мог обнаружить кто угодно, просто пройдя мимо. Что-то вдруг разом лишило её первоначальной храбрости, может, неожиданность всего произошедшего, а может, скованные за спиной руки. Так ни на что и не решившись, она закрыла дверь и вернулась на место. Закрыть замок оказалось немного сложнее, потому что теперь приходилось придерживать дверь, которая всё норовила обратно открыться. Кляня себя на все лады, девушка вползла обратно в клетку, заперлась и, поразмыслив, спрятала ключ на прежнее местечко, на сей раз постаравшись, чтобы он расположился там как можно более комфортно.

«Я рабыня, рабыня…» – несколько раз повторила она, чтоб успокоиться. – «Любая девушка мечтает быть на цепи и в кандалах… Любая девушка…»

Чушь какая. Сладкая, глупая чушь…

Корсет сдавливал ей талию и грудь. Латексные простыни и покрывала мягко холодили тело. Кандалы привычной и почти приятной тяжестью тянули вниз запястья и лодыжки. Запах резины щекотал ноздри. Она постепенно успокаивалась. Ключ в заднем проходе уже не так напоминал о себе, а вскоре она и вовсе перестала о нём думать, как о ключе.

И в этот миг раздался стук.

За эти дни её таинственная соседка ни разу не напоминала о себе, и Лайка невольно вздрогнула от неожиданности. Стук был тройным, после чего настала пауза: то явно был сигнал проверки связи. Она негромко стукнула в ответ. Через мгнвоение с той стороны послышалась долгая серия ударов, потом ещё одна и ещё. Лайка сперва слушала их и считала, но вскоре поняла, что отбивают привычное уже ей: «17, 10, 11», и даже не стала дожидаться последнего «1».

«ДА», – торопливо отбила она, чтоб не отстукивать все тридцать раз до буквы «Я»

«ТЫ ВЫХОДИЛА?» – отстучала пленница.

Лайка помедлила.

«ДА», – отбила она наконец. Её хотелось с кем-нибудь поделиться своей тайной, с кем-нибудь, кто понял бы её и, может быть, помог.

«НЕ ЗАПЕРЛИ?» – после долгой паузы спросили из-за стены.

«КЛЮЧ», – поколебавшись, ответила она.

«ОТКДА?!» – отстучала собеседница так громко и торопливо, что пропустила одну букву, но Лайка поняла. – «УКРАЛА?»

«НАШЛА», – отбила Лайка.

Некоторое время царила тишина, потом последовал вопрос:

«И ЧТО?»

«А действительно, что теперь?» – задумалась та. Ну, нашла она ключ, который отпирает её клетку и камеру. И куда ей бежать, одинокой, нагой и закованной в цепи? Как выбраться из дома, как миновать охранников? Как добраться до своей квартиры без денег, как попасть в неё без ключа? Что если она сейчас далеко за городом? Вдруг она вообще не в родном городе, а где-нибудь ещё, может, даже – в другой стране? А что, почему бы нет? После того, как распался

Будут еще..

Шахта
(с)не мое

(отныне – Лайка)

Следующее утро началось по меньшей мере странно. Не было ни Макса, ни Эльвиры, ни девушек-прислужниц. С утра за ней зашли два хмурых молчаливых парня, грубо разбудили её тычком, подождали, пока она приведёт себя в порядок и съест принесённый ими завтрак, и, не дав ей даже толком одеться, куда-то повели. Из одежды ей позволили надеть одни лишь трусики, руки завели за спину и там сковали маленьким замочком, в рот сунули уже знакомый резиновый кляп и туго затянули ремень на затылке. Лайка шла, опустив очи долу и мелко семеня закованными ногами. Ворс ковровой дорожки щекотал босые ступни. Было страшно.

В дальнем конце коридора обнаружилась кабина лифта. Без лишних разговоров парни втолкнули девушку внутрь, приказали развернуться лицом к противоположной от входа стене, прицепили за цепи к кольцу в стене, после чего лифт двинулся вниз и шёл довольно долго, прежде чем остановиться. Лайке разрешили обернуться, сняли замки и мягко подтолкнули к выходу. Она огляделась.

И замерла.

Здесь было подземелье – длинный коридор, перекрытый двумя частыми решётками, возле которых стояли охранники – два неподвижных парня в синей униформе с дубинками на поясе. Стены, выбитые в камне, были даже без следов какой-то кладки – настоящая шахта. На потолке горели редкие светильники. Издалека доносился тихий гул механизмов. Пол был неровным и усыпанным пылью и щебнем. Парни вынули откуда-то прозрачные пластиковые туфли, больше напоминающие полусапожки, помогли ей надеть их и повели девушку дальше по коридору. Решётчатая дверь открылась и закрылась у Лайки за спиной, и она почувствовала себя в ловушке. Коридор был неширокий – только-только разойтись двоим. Парни шли всё вперёд и вперёд, увлекая дувушку за собой, минуя какие-то боковые коридоры, откуда слышался то стук чего-то металлического, то голоса, то звон цепей, пока наконец минут через пятнадцать все трое не оказались в каком-то большом помещении. Здесь было светлее, потолок не нависал над головой, заставляя втягивать её в плечи. Рядом проходил ещё один широкий коридор с двумя рядами железных дверей по обе стороны. Лике всё это напомнило какой-то фильм про тюрьму. Всё так же молча конвоиры отвели девушку к одной такой двери, открыли замок, ввели внутрь и расцепили ей руки.

– Располагайся, – сказал один из них. – Вот твоя койка. Одежда там, – он указал на узенький железный шкафчик в углу. – Остальное тебе объяснят. Поняла?

Лайка торопливо закивала. Парни сняли с неё кляп и вышли. Дверь за ними захлопнулась, оставив Лайку в одиночестве перед новой загадкой. Она нагнулась, перешагнула через цепь своих наручников, чтоб они снова оказались спереди, и начала осматривать своё новое жилище.

Это была маленькая каморка со стенами дикого камня, без окон, с двумя кроватями в разных концах, железными шкафчиками в углах и совмещённым санузлом возле двери – стоячий душ и унитаз. Рядом обнаружилось небольшое, вмурованное в стену зеркало, расколотое поперечной трещиной. Под потолком была вентиляционная решётка и две лампочки, забранные предохранительной сеткой. Больше здесь не было ничего. Одна кровать была застелена, на другой была только подушка и голый серый поролоновый матрац, весь в пятнах от еды или менструальной крови. Лайку передёрнуло. Дверь была без ручек и вообще без каких-либо выступов, только в середине помещалось маленькое оконце, забранное частой сеткой и толстым исцарапанным стеклом. Несмотря на подземелье, воздух в камере был свежим и сухим, пах хвоей и какой-то химией – наверное дезинфицирующей жидкостью.

«Где я? – растерянно подумала Лайка. – Что происходит? Это что, какая-то шутка?»

От волнения ей захотелось пописать. Лайка торопливо совершила свои нужды и полезла в шкафчик посмотреть, что там. Внутри была пересыпанная тальком стопка гладкой чёрной тонкой листовой резины – постельное бельё, и комплект рабочей одежды, тоже из толстого чёрного латекса: высокие резиновые чулки с подвязками на ремешках (смотрелись они почти как сапожки), коротенькая расклешённая юбка, странного покроя длинный корсаж в обтяжку, перчатки и… противогаз. Противогаз Лайку просто ошеломил – она даже сперва немного испугалась. Заглянув поглубже в шкаф, Лайка обнаружила там помимо прочего уже привычную бутыль с присыпкой и что-то вроде короткого чёрного платьица без рукавов с застёжкой на плечах, и не придумала ничего лучшего, кроме как достать его и одеться, а одевшись, сразу почувствовала себя лучше. Платье оказалось чуть длиннее трусиков и еле прикрывало бёдра, но лучше такое, чем вовсе никакого. Корсет она надевать не стала, а в чулки не удалось залезть даже наполовину – такие они оказались тугие. Вместо этого Лайка взяла противогаз и, повертев его в руках, направилась к зеркалу. Чем-то она её притягивала, эта чёрная блестящая личина с двумя круглыми коробками по обе стороны и овальными очками. Лайка вспомнила уроки НВП, откинула волосы назад, растянула тугие ремешки газовой маски, примерилась подбородком и надела её. Выдохнула, обернулась. Из зеркала на девушку глянуло чужое чёрное лицо – безобразное и вместе с тем какое-то неуловимо притягательное, как маска насекомого – гигантской чёрной стрекозы. Резина плотно охватила лоб и щёки. Дышалось, однако, легко. Собственные глаза сквозь стёкла очков показались ей чужими и немного изумлёнными. Чувствуя себя дура-дурой, Лика стянула противогаз и положила его обратно в шкаф, застелила постель и стала ждать, что будет дальше.

Ждать пришлось на удивление мало: уже минут через пятнадцать по мироощущениям Лайки коридор наполнился звоном, шорохом шагов и женскими голосами. Кто-то крикнул команду, некоторое время царила тишина, нарушаемая всё тем же властным голосом, ведущим перекличку, затем замок вдруг щёлкнул, в камеру вошла высокая рыжеволосая девушка, захлопнула дверь за собой и с любопытством покосилась на Лайку.

– Новенькая?

Та кивнула.

Звеня цепями, девушка упругой походкой прошла к своему шкафчику, небрежно бросила туда противогаз, который несла в руке, без всякого стеснения стащила свой облегающий, словно вторая кожа, костюмчик, прошлёпала в душ, пустила воду и принялась смывать с себя пот, грязь и посеревший тальк. Она фыркала от наслаждения, встряхивала рыжей гривой и так звенела цепями, что наверное, её было слышно даже за стеной. Лайка исподволь рассматривала свою соседку. Девушка казалась совсем молодой – на вид не больше семнадцати-восемнадцати. Рослая, с вьющимися рыжими волосами, бледной, как у всех шатенок кожей, со вздёрнутым носиком и раскосыми большими глазками, она чем-то напомнила ей анимэшных персонажей. В фигуре наблюдалась какая-то странная дисгармония: у девушки были довольно большие попка и грудь и вместе с тем – очень тонкая, сантиметров сорок пять в обхвате талия. Девица была в кандалах и в ошейнике, причём, как показалось Лайке, и цепи и браслеты на ней были чуть потяжелей и покороче, нежели у неё, и более аккуратно изготовленные. Что интересно, кандалы нисколько не мешали ей, она двигалась очень естественно, словно так и родилась в цепях, была легка и грациозна. Руки выглядели слишком сильными для девушки, но не чересчур. На левой ягодице был изображён кленовый листик. Рисунок был рельефным, будто выдавленным на её бархатистой гладкой коже. "Клеймо!" – догадалась Лайка. По спине у неё пробежал холодок.

– Давно ты здесь? – спросила девушка. – Как зовут? Лайка?

– Да… А как ты догадалась?

– Дурочка! – рассмеялась та. – У тебя же на ошейнике написано.

– Ой, верно…

– Тебе так полюбилась конура?

– Ага, – Лайка опустила взгляд. – А тебя как звать?

– Я – Пони, – девица тряхнула намокшими волосами, прогнулась и гордо выставила вперёд грудь и шею, демонстрируя надпись на ошейнике: "Pony".

– Пони?

– Ага, – широко улыбнулась она. – Пони или Поня. Можно – Поняшка. Или – «Понита», как покемошку. Меня так зовут, потому что я люблю кататься, верней, когда на мне катаются, – пояснила она. – И ты так зови, хорошо?

– Где мы? – спросила Лайка.

– В каменоломнях. Здесь добывают туф и травертин.

– Кто добывает?

– Мы, дурочка! – снова рассмеялась та, выходя из-под душа и вытирая волосы полотенцем. Она присела рядом с нею на кровать, с любопытством покосилась на соседку, прикоснулась пальцем к её ошейнику. – Тебя недавно заковали?

– Угу. – Лайка подвигала забранной в железо шеей. – А здесь что, тюрьма?

– Можно сказать и так. Я называю это место домом.

– Мы… Ты хочешь сказать, что я навсегда сюда попала?

– Навсегда? Вряд ли. Сюда все попадают на время. Настоящая жизнь наверху, но ведь кто-то должен и работать, я правильно говорю? Должны же наши хозяева нас на что-то содержать. Время от времени всех нас ссылают в шахты.

– Это тяжело?

– Ты привыкнешь. Все привыкают. Или почти все. Ты только не серди надсмотрщиц, почаще мойся и не снимай противогаза, когда работаешь, и уйдёшь отсюда здоровой.

Она придвинулась ближе. Взяла Лайку за руку. Та попыталась вырваться, но рыжая девушка оказалась настойчивей, и хватка у неё была – будь здоров.

– Зачем… ты…

– Пожалуйста, – вдруг зашептала та, призывно глядя ей в глаза. – Я уже месяц одна… Ты ведь тоже хочешь? Я знаю, ты хочешь. Тебя поэтому сюда и отправили. Я ведь могу взять тебя силой, но зачем? Сделай мне хорошо… Сделай, а потом я тебе тоже сделаю… Ну?

Лайка медлила.

– Я не заразная, – торопливо сказала Пони, истолковав её сомнения по-своему. Грудь её вздымалась и опадала – возбуждалась странная девушка сразу, будто мгновенно. – Здесь вообще все чистые. Иди ко мне… иди…

– Наверное, нельзя, – сказала Лайка. – Мне запрещали…

– Так это одной нельзя! – рассмеялась та. – Поймают, плетей всыпят. Я тоже одна извелась вся – жуть, как хочется, аж ночью руки сами туда лезут, а нельзя. Один раз сорвалась, думала, не заметят, так мне наутро таких плетей дали – я три ночи спала на животе… А вдвоём можно! Иногда, если хозяевам понравится, ещё дадут чего-нибудь. – Она была близко, совсем близко – Лайка уже ощущала сладкий аромат мыла, возбуждённой киски и чистой кожи, – здоровый запах крепкой молодой девчонки.

– Ну давай, я не заразная, возьми же меня, возьми!

Лайка плюнула на всё и подалась вперёд. Их цепи и тела сплелись, лаская друг дружку, водоворот желания поглотил обоих, и прошло не меньше получаса, прежде чем они оторвались друг от друга. Особого удовольствия Лайка не испытала, а вот Поня бурно кончила и долго ещё лежала рядом, рисуя пальцем у неё на животе какие-то узоры.

– Давай сдвинем кровати, – вдруг предложила она.

– Нет! – торопливо отказалась Лайка и рванулась было встать, но Поня ухватила её за цепь ошейника и потянула обратно.

– Лайка, ну дава-ай… – заныла она. – Это разрешается: ночью камеры проветривают, будет холодно. Давай! Мне надоело мёрзнуть. Обещаю, что не буду приставать.

Лайка поразмыслила и согласилась. Кое-как они придвинули одну кровать к другой и вскоре, путаясь в цепях, уже устраивались под двумя одеялами. Поня привычно устроилась у Лики на плече, обхватила её рукой за талию, уткнулась носом в ямочку у Лики над ключицей и засопела.

– Если захочешь в туалет, – пробормотала она, – буди меня, не бойся: я быстро засыпаю… Ты не храпишь, Лайка? Я не храплю.

– Я тоже не храплю, – сказала та. – А ужин будет?

– Ужина здесь не бывает, – сонно пробормотала та. – Спи, завтра рано вставать.

Как будто вторя её словам, лампочка под потолком погасла и зажглась другая – слабая и красная. В свете её маленькая камера стала казаться ещё меньше. И в самом деле похолодало. Поняшка уже спала, приоткрыв ротик и мягко посапывая, от неё приятно пахло чистым потом, мятным шампунем и мокрыми волосами. Лайка зарылась глубже в одеяло, потянулась погладить ошейник девушки и вдруг замерла. Присмотрелась внимательнее, чуть сдвинула его на шее вверх-вниз, туда-сюда и нахмурилась. Несколько секунд она лежала в немом изумлении, потом также осторожно проверила браслеты у её наручников и окончательно пришла в недоумение. Нигде не было ни следа разъёма! Толстые, нержавеющие, отменным образом отполированные браслеты и ошейник сидели на Поните как влитые, только цепи были приварены сбоку, но приварены самым аккуратным образом. И Лайка готова была поспорить на что угодно, что и на ногах у девушки браслеты кандалов были такие же.

Понита между тем зашевелилась, открыла глаза и посмотрела Лайке в лицо. Улыбнулась и лизнула Лайкину грудь острым кончиком язычка.

– Всё-таки хочешь ещё?

– Понита… – голос Лайки сделался хриплым. – Эти браслеты… Почему ты так?

– Что? Цепи? – спросила она. – Это у меня с детства.

– Как это…

– Хочешь спросить? – сказала она. – Не бойся: все спрашивают. Очень просто, Лайка. Я в них выросла.

– Выросла? – опешила та. – Как это?

– Ну, их надели мне, пока я была маленькой.

– И ты согласилась?! – Лайка пришла в ужас.

– Меня не спрашивали, – она села и потянулась. – Видишь ли, я – потомственная рабыня. Моя мать очень любила свои кандалы и своё рабство, и страшно жалела, что не носила их всю жизнь. И поэтому хотела, чтоб дочь была счастливее её. Когда я родилась, их специально изготовили для меня в расчёте, что я вырасту, и надели, когда мне исполнилось пять. Я без них себя даже уже и не помню.

– В пять? – не поверила своим ушам та. – Да ты врёшь. Они бы слетели, если в пять…

– А их закрепили другими браслетами сверху, поменьше. Потом эти другие сняли, когда я подросла. А ошейник сначала согнули. В овал. Потом выправляли потихоньку, по сантиметру в год. Я никогда не была без цепей. Чего глаза таращишь? Всегда так делают, если хотят на будущее заковать, самое обычное дело. С цепями, правда, чуть-чуть не угадали – коротковаты получились, но кто же знал, что я такая вымахаю… Хозяин говорит: «Акселерация». Но я уже привыкла. Это же постепенно всё было, не сразу.

– Понька, – Лайка вся подобралась. – Извини, конечно, но… сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – простодушно ответила та. – А что?

– Пятнад… Боже мой, да ты же десять лет в кандалах! И ты ни разу не была… свободной?

– Не-а, – та тряхнула кудрями. – И не жалею.

– Почему?

– Здесь лучше. Не зря же вы сюда приходите, чтобы хотя б ненадолго быть, как я? Меня спросили год назад, хочу я уйти или нет. Мне было четырнадцать, я отказалась. Следующий раз мне будет разрешено уйти в восемнадцать.

– Уйдёшь?

– Не знаю. Куда? Зачем? Мне здесь нравится. Я обожаю трахаться. Трахаться, трахаться! – она облизнула губки и оскалилась в улыбке. – Я всё равно ничего больше не умею делать, только камни долбить, бегать в коляске и трахаться. Ты тоже любишь? Хочешь ещё? Прямо сейчас? Я могу.

– Нет. Ты обещала не приставать. Слушай, и много вас тут… таких?

– Полно, – сказала Понита. – Полшахты наберётся.

Лайка погладила её по голове. Понита замурлыкала как кошка и тесней прижалась к её груди.

– Ты хорошая, – вдруг объявила она. – С той, прежней, мне всё время драться приходилось – не хотела меня. А ты сразу согласилась.

– Прежней?..

– Да. Её увели.

– Куда?

– Не знаю.

– А ты… не обижаешься на мать?

– На мать? – сонно отозвалась та. – Я её никогда не видела.

Вскоре она уснула окончательно, а Лайка, мучимая мыслями, пролежала чуть ли не до самого утра.

Утром её разбудил грохот – это надсмотрщицы стучали палками по дверным решёткам. Пони уже была на ногах – чистила зубы, и задорно улыбнулась, увидев, что Лайка открыла глаза.

– Одевайся, – сказала она. – Пора на развод. Трусики можешь оставить свои.

Торопливо сходив в туалет и приведя себя в порядок, Лайка начала одеваться и тут же запуталась в своих новых латексных одёжках. Поня, уже затянутая в чёрную резину с ног до головы, со смехом принялась ей помогать.

– Да погоди, так ты их не наденешь!

– Не могу, – она отложила чулки. – Они слишком тугие!

– Зато целлюлита не будет. Дай, я тебе помогу. Смотри: это делается вот так.

Она сноровисто обсыпала девушку тальком, протолкнула верх её чулок через браслеты ножных кандалов, собрала упругую резину в гармошку и раскатала вверх до бёдер. Разгладила, скользнув игриво пальчиками Лайке в киску так, что та невольно ахнула, потом нагнулась, быстро чмокнула её в одно бедро, в другое, заглянула снизу ей в глаза, хихикнула и потянулась за корсетом.

– Теперь затяжка. Ну-ка, встань, выпрямись, я нацеплю на тебя эту штуку…

Корсет был очень тугим, из чёрной прохладной резины, шелковистый, длинный и с высоким воротом. Сквозь мягкую поверхность ощущались залитые в резину косточки: конструкция была продуманной и прочной. Поня застегнула на ней молнию и пряжки на плечах, заправила широкую трубу воротника ей под ошейник и начала шнуровать свою подругу. По мере того, как утягивалась её талия, Лайка постепенно начала понимать, почему у её сокамерницы такая странная фигура. Её маленькие в общем груди стиснуло жёсткими чашечками и приподняло так, что сквозь тонкую в этом месте резину стали выпирать соски, зад оттопырился, живот стал выпуклым и упругим. Подгонка продолжалась минут десять, всё это время Лайка боялась, что они опоздают, но по-видимому, времени на туалет давалось порядочно: никто не торопил их, не стучал дубинкой в окошко и не выгонял из камеры. Наконец, сочтя подругу упакованной по всем правилам, Лайка затянула узел и упрятала концы в шнуровку, чтобы не свисали, после пристегнула подвязками чулки и помогла надеть ей босоножки, а то Лайка с трудом смогла бы дотянуться до своих ступней – корсет почти не давал ей возможности нагибаться. И только коротюсенькую юбочку она надела и застегнула на себе сама.

– Теперь капюшон.

На свет явился капюшон, точней – глухой и чёрный шлем. Резиновая маска плотно обтянула голову, открытыми остались только рот, глаза и ноздри. Ощущение было очень необычным и неожиданно приятным – Лайка словно заново почувствовала своё лицо и против воли возбудилась. Уши закрыло, звуки стали приглушёнными. Тем временем Поня застегнула на ней все застёжки, облачилась сама в точно такую же маску, кивнула Лайке на противогаз и перчатки: «Надевай», а сама взяла из шкафа тряпочку и полироль, и пока та натягивала длинные тугие перчатки, стала полировать на подруге латекс.

– Э, да ты вся течёшь! – внезапно воскликнула она.

– Что? – Лайка наклонила голову и в самом деле увидела «любовные слюнки», аксельбантами свисающие с её трусиков почти что до колен. Она даже не подозревала, насколько возбудилась в процессе её упаковки в латекс. Кровь бросилась ей в лицо, под маской стало жарко.

– Вот это да! – тем временем ликовала Поняшка, ловя любовную смазку подруги в свою ладонь. – Тебе что, так понравилась резина?

– Да… То есть, я не знаю… – растерянно призналась та. – Я уже носила латекс там, наверху. Но я не думала…

– Все не думают. А он классный, клёвый! Вот посмотри на себя! – она развернула Лайку лицом к зеркалу. – Нравится? Вот увидишь, он тебе понравится ещё больше. Ладно. Надевай противогаз и пошли.

После переклички, во время которой Лайка вовремя не отозвалась с первого раза, за что немедля получила пять горячих по заднице, их отвели в забой. Камень (это был розовый туф) был уже заранее наломан крупными кусками. Две девушки загружали его в вагонетки; а Пониту и Лайку поставили возить одну такую вагонетку, сковав для верности их цепью за ошейники (другой конец цепи был намертво приклёпан к донцу железной повозки). В воздухе висела мелкая седая пыль, блестящие резиновые одёжки девушек скоро сделались матовыми. Понита была права: без противогаза здесь запросто можно было задохнуться, даже надсмотрщицы все как одна были в масках. Три часа без перерыва девушки возили вагонетку по рельсам туда и обратно, пока наконец не прозвенел звонок. Вспотевшая, задыхающаяся в противогазе, Лайка повернулась к подруге с немым вопросом в глазах: «Уже всё?»

– Обед. – Понита отряхнулась и выпрямилась. – Стой смирно, сейчас нас отцепят.

Пыль медленно оседала. Со всех сторон слышался нежный перезвон цепей – рабыни шли к раздаче пищи. Они сняли противогазы и остались только в масках, влажных от пота. Лайка потянулась было снять свою, но Поня поймала её движение и покачала головой: «нельзя». Надсмотрщица отомкнула их замки и отвела всех четырёх девушек куда-то в боковой штрек. Руки им свели за спиной и сцепили кандалы замочком возле самых браслетов.

Кормёжка в очередной раз поразила Лайку своей необычностью. Казалось бы, она уже видела и испытала здесь всё, но не тут-то было. Едва они вошли в столовую, Лайка просто ахнула: здесь не было ни стульев, ни столов, вместо этого возле одной стены было устроено что-то вроде гигантского вымени: из его тугой резиновой поверхности торчал… ряд чёрных сосок в форме возбуждённых фаллосов. Каждый был длиной сантиметров пятнадцать. Располагались они низко – над самым полом, и чтобы взять их в рот, девушкам пришлось опуститься на четвереньки. Лайка обхватила губами округлую упругую головку и принялась было сосать, но у неё ничего не получилось. Они прервалась и осмотрела всю конструкцию ещё раз повнимательней, потыкалась носом и обнаружила, что если надавить на «яички» сколько-то раз, то из фаллоса потечёт питательная смесь. И всё бы ничего, но для этого требовалось заглотить эту ужасную конструкцию целиком! Мало того – придётся двигаться, чтоб нажимать на выключатель раз за разом, а не то она останется голодной.

Лайка покосилась на подругу и увидела, что та уже приникла к своему «члену» и вовсю работает ротиком. Лайка не могла не признать, что необходимый навык у девушки был на высоте… Две другие девушки тоже не теряли время. Делать было нечего. Лайка вздохнула, поёрзала на коленях, устраиваясь поудобнее, в два приёма заглотила «соску» так, что головка вошла глубоко в её горло, и задвигала головой. Против воли она сразу возбудилась, между ножек стало мокро, обильно потекла смазка, оставляя на пыльных латексных чулочках тоненькие чёрные дорожки; надсмотрщица за её спиной хмыкнула и одобрительно цокнула языком. Лайка вскоре позабыла, для чего она всё это делает, и просто продолжала двигаться, гремя цепями и всё больше заводясь. Она извивалась, стонала и двигала бёдрами, стискивая киску в возбуждении так, что в неё врезались трусики, и когда через несколько минут упорного труда старания её были вознаграждены, не сразу поняла, что в рот ей брызнула не сперма, а всего лишь молочная смесь, и для начала просто – кончила на месте. И только потом принялась сосать.

…Вторые три часа они опять возили камень, пока норма на сегодня не была выполнена.

– А кто его здесь рубит, этот туф? – спросила Лайка Пониту, когда обе они, разоблачаясь, совместно нежились под душем.

– Я откуда знаю? – беззаботно отозвалась та. – Наверное, мужчины.

– Что? – не поняла та. – Какие мужчины? Хозяева?

– Ну, рабы, наверное, – предположила Поня. – Я не знаю. Я так думаю, что где-то есть такой же дом, но только там содержат мужиков. Тех, кто такие же, как мы. И пока мы спим, их приводят из соседних штреков, и они нам рубят эти камни.

– Ты это видела?

– Подруги говорили. Да и ночами иногда можно услышать стук.

– Это правда?

– Я не знаю. Кто-то где-то что-то слышал… Потри мне спинку.

Спать легли опять поздно, утомлённые и удовлетворённые. На сей раз Поня настояла, чтобы Лайка не снимала на ночь свой корсет, и даже затянула его на ней потуже с помощью специальных ремешков.

– Но он же меня совсем раздавит! – запротестовала та.

– Так будет лучше, вот увидишь, – сказала Поня. – Первые сутки будет трудно, потом станет легче. Ничего страшного, потом привыкнешь. Сколько у тебя сейчас талия?

– Шестьдесят…

– А будет сорок пять. Видишь отметку? Те, кто подобрал тебе этот корсет, знали, что делают. Когда ты выйдешь отсюда, он должен быть затянут полностью. Ничего, не пугайся: ты маленькая. Так что лучше уж я постепенно буду тебя утягивать, чем тебя сразу зажмут в такие тиски. А иначе опасно, ты даже в обморок поначалу можешь упасть.

Лайка подняла голову.

– Меня для этого направили в шахту?

– И для этого тоже, – улыбнулась та, придвинулась и чмокнула подругу в щёку. – Просто когда работаешь, нужные мышцы легче «ложатся» на место. К тому же, сбрасываешь вес, а это тоже важно, когда фигура формируется.

Лайка ничего не сказала, но когда по истечении трёх дней двое парней везли её в лифте наверх, и сверкающий глянцем корсет был затянут на ней до самой последней дырочки, она вспоминала свою невольную подругу, эту странную девочку, родившуюся в неволе, и теперь оставленную ею под землёй. Расставание их было грустным, хотя и без слёз, они просто обнялись, но когда Лайку вывели из камеры и дверь за ней закрылась, она вдруг поняла, что ближе и родней у неё никого и никогда не было. Где-то в глубине души Лайка надеялась, что они ещё встретятся. Ей было жаль эту девушку.

И почему-то она немного ей завидовала.

А ещё она вдруг поняла, что дико соскучилась по Максу.

Трогательно. И по-женски очень понятно.

Как окончание?!?! А дальше?

На самом деле, сцена порки впечатляет невероятно!

У меня в нижней роли, как правило, удовольствие приходит после порки. В процессе - страх, слезы от боли.. но когда знаешь, как хорошо будет потом, то и к процессу начинаешь относиться иначе

И, если Верхний умело смешивает, чередует воздействия, возбуждает.. то появляется совершенно сумашедшая смесь - боли и возбуждения, слез и желания... это потрясающе!

Спасибо. Правда надо заметить, что подборка-то не моя. Но поскольку сама читаю с замиранием во всех местах - не могу не поделиться )

Раз уж впереди выходные, в течение которых я не смогу зайти - нате еще кусок!
--

(с) не мое

Заезд

В тот день её впервые отпустили погулять в саду. С утра к ней в келью явилась парикмахерша, такая же неразговорчивая, как и все другие слуги. Лике, даже не спрашивая её согласия, сделали короткое каре и обесцветили волосы. В зеркале она себя едва узнала. Это было ново и необычно – в нормальной жизни она на такую перемену внешности ни за что не решилась бы. Она бродила по дорожкам, одетая на сей раз в серебристый латекс – в трусики, чулки, корсет с подвязками и юбочку с жилеткой. Грудь оставалась открытой. Погода была изумительная, ветерок шевелил волосы и листья, солнце пряталось в облаках. Лика трогала листву, бездумно перебирала свои цепи, сидела на скамейках, любовалась карпами в пруду. Собачья будка была занята – там сегодня приковали какую-то блондинистую девицу, которая сразу забилась внутрь, вся в слезах, и теперь сидела там, не желая выходить. Лика ощутила что-то вроде ревности, её снедала злость на эту белобрысую дуру. Она сейчас бы многое дала, чтоб очутиться на её месте, а этой девчонке, судя по всему, придётся провести там много дней, пока она не научится вести себя как следует. Одно мгновение ей хотелось подойти к ней и поговорить, объяснив, что к чему, потом она отказалась от этой мысли – каждый должен сам пройти свой путь. Сад был на удивление безлюден. К полудню Лика обнаружила тенистую беседку, где просидела без малого час. Сосны закрывали вид. Их крепкий, пряный и смолистый дух плыл в воздухе, от него кружилась голова. Максим сегодня не потребовал её к себе, и это было странно. Лика скучала, против воли думая о нём. Кандалы не давали забыться ни на секунду, ложбинка любви между девичьих ног возбуждающе ныла. Она огляделась и, не заметив вокруг никого, скользнула пальцами под трусики и энергично там задвигалась, подпрыгивая на месте от возбуждения. Вскоре она уже расслабилась, забылась, закрыла глаза и стала постанывать, рука как будто заведённая тёрла ТАМ всё сильнее и сильнее, но оргазм не приходил. Лика стонала, плакала, кусала губы, дёргала цепь от ошейника, ложилась на скамейку, садилась опять, подгибала ноги, распрямляла… Наконец её усилия увенчались успехом – возбуждение вырвалось экстазом, она забилась со стонущим криком и обмякла на нагретом камне.

– А, это ты, – внезапно раздалось рядом. – Здравствуй, егоза.

Лика ойкнула и торопливо прикрылась руками. Открыла глаза.

В беседке был кузнец – тот самый дядька, заковавший девушку в железо. Он, видимо только что вошёл и теперь стоял неслышно, вертя в руках пластмассовую зажигалку. Поглядывал на девушку с прищуром. Лика опомнилась, неуклюже слезла со скамейки и торопливо опустилась перед ним на колени. Опустила глаза.

– Здравствуйте, хозяин.
– Сиди, сиди, – разрешил тот и опустился на скамью. Прикурил, выпустил дым. – Нечего тебе по земле коленками елозить… Вижу, ты совсем освоилась. Сменила окраску?
– Да, хозяин.
– Нравится тебе здесь?
– Да, хозяин.
– Заладила, как осенний дождик… – усмехнулся тот и потрепал её по волосам. – "Да, хозяин", "Да, хозяин"… Здорово же тебя Максимка вышколил, – признал он. – С полуслова понимаешь. Кандалы не трут?
– Нет, хозяин. Немножко…
– А эти, как их там… ну резинки эти твои?
– Я привыкла.
– Это хорошо. Ты ещё в доме?
– Да. А вы… за мной пришли?
– Нет. Стар я для таких забав, да и вообще всё это не люблю. Прогуливаюсь просто. Вон моя дурёха, – видишь? – в будке.

Лика против воли оглянулась.

– Это… ваша жена?
– С ума сошла? Конечно нет. Дочь, Верка. Дура несусветная. Как померла моя-то, так я её и избаловал. Души в ней не чаял, а она – попивать с парнями начала, курить. Учиться бросила, по танцулькам бегает. Ладно бы курить – много ли она накурит? – сам смолю с четырнадцати лет. Но – пить… Вымахала выше меня, задница – во, а ума ни на грош. Парня домой притащила… Нет, я не против, был бы парень хороший, а то ведь, сволочь, пьёт, воровать начал. А недавно узнал, что она ещё и порошочком балуется. Раз ей сказал, чтоб дурить перестала, два сказал, на третий задрал ей юбку и отчесал как следует ремнём. Так она меня – матом. Это меня-то, отца! Нахваталась, понимаешь, городской заразы… Не веришь, я озверел прям. Парня ейного – в шею, а её вот на каникулы сюда определил. Сам привёз, сам заковал покрепче, да и отдал ребятам. Сказал, чтоб это самое – ни-ни, а вот пороть и прочее – гоняйте и лупите, словно сидорову козу. Месяц уже здесь учится вежливости. Всё в прок.

Лика посмотрела на девчонку в будке совершенно новым взглядом. Странно как… Такое бы ей в голову никогда не пришло.

– А сколько ей?
– Шестнадцать. Соплюха ещё. Ничего, здесь её быстро уму-разуму научат. Сама не куришь? – Лика помотала головой. – Это хорошо. Ты-то как сюда попала? Вроде, девка справная.
– Максим привёз.
– Сама хотела, или как?
– Нет, я не знала. Просто… Он так захотел.
– Понятно. Покладистой учат быть. Чтобы любилось слаще. Не жалеешь?
– Нет… хозяин.
– А вот мне вас жаль, – задумчиво проговорил кузнец, гася ладонью сигарету. – Живёте как амёбы, мужиков боитесь, детей иметь боитесь, женщины в себе боитесь, всю жизнь только о деньгах, да о деньгах, а сами ночами плачете. Пока на вас цепи не наденут, не поймёте, что к чему. Сколько тебе?
– Двадцать пять.
– Эва! – удивился тот и присмотрелся к девушке попристальней. – А на вид не дашь. Совсем пацанка. Да ты не обижайся. Не рожала? Нет? Дела-а… – Кузнец как-то неловко протянул руку и поправил на ней ошейник. Лика зарделась. – Ну, тогда отдыхай, егоза. Ещё увидимся. Тебе тут много всякого ещё предстоит. Э, а вон, кажется и Максим идёт. Ну, пошёл я.

Лика оглянулась. По дорожке, в сопровождении двух девушек-рабынь действительно шёл Максим. Приблизился. Остановился.

– Ты снова не дождалась меня, – начал он.

Лика сразу поняла, о чём это он, и не на шутку испугалась.

– Нет! Нет… Хозяин…

Она упала на колени и, не вставая, поползла к нему.

– Пожалуйста…
– Зачем ты врёшь? Ведь это сразу видно. А за ложь положено наказание. Хочешь плетей?
– Нет! – взмолилась Лика. – Не наказывайте меня, я всего лишь…
– Так ты опять ласкалась?
– Да. Да, хозяин. Но я…
– Довольно. Ты будешь наказана, – он обернулся к своим спутницам. – Давайте боксы.

Одна рабыня приблизилась, неся в руках маленький ящик. Внутри на бархатной подкладке лежали два цилиндра, а точней – два усечённых конуса, похожих на железные стаканчики. Одна сторона у них была наглухо заклёпана заглушкой, на другой, которая поменьше, было овальное отверстие диаметром аккурат с женское запястье. Цилиндры были сделаны шарнирными и раскрывались на две половинки. Со страхом Лика поняла, что перед ней такие своеобразные глухие ручные колодки.

– Нет, хозяин, пожалуйста!..
– На колени, рабыня! – скомандовал Максим. – Руки!

Лика спешно опустилась на колени и протянула Максу скованные руки.

– Пальцы в кулак! Не двигаться, а то прищемлю.

Половинки цилиндров сомкнулись. Щёлкнули замки, и руки девушки сделались как два полированных копытца. Лика неловко пошевелила пальцами внутри цилиндриков. Внутри было мягко и бархатно, и Лика слегка расслабилась. Распрямить ладони ей не удалось, но и особых неудобств она не испытывала. А ведь могли бы и гвоздями изнутри утыкать, –подумала она и содрогнулась.

А что, хотелось бы гвоздей?

"Откуда у меня такие мысли?" – поразилась она.

Теперь Лика при всём желании не смогла бы ничего сделать. Рук у неё сейчас всё равно что не было.

– Так-то оно лучше, – Максим проверил, плотно ли сидят колодки на руках у девушки, потом заметно смягчился и потрепал Лику по щеке. – Это отучит тебя лазать, куда не надо. Не отрубать же тебе пальцы. Эх ты, серебряное копытце…

Прозвище, сказанное хозяином с какой-то грубоватой нежностью, заставило девушку вспыхнуть и потупиться. Между ног опять стало мокро. Лика сглотнула.

– Я не смогу одеваться, хозяин, – пожаловалась она.
– Тебе помогут, – успокоил её Макс. – А пока походишь голая. Все умывальники и туалеты с кнопками, справишься и так. Привыкнешь. А будешь себя хорошо вести, их снимут. Поняла?

Лика опустила голову.

– Да, хозяин…

"Мало мне было кандалов, – подумала она. – Так мне и надо. Ни ладоней, ни пальцев. Вот влипла…"

Одно утешало: с такими колодками на руках её вряд ли заставят делать какую-то работу.

Когда девушки ушли, Максим грубо повалил Лику на скамью, без всякой прелюдии овладел ею и тоже ушёл, приказав ей идти в дом. Едва она пришла в свою камеру, как туда заявилась Эльвира с двумя обнажёнными девицами в стальных ошейниках, которые принесли целый ворох бесцветного тонкого латекса и каких-то странных предметов. Они молча помогли Лике раздеться и принять душ, затем быстро и умело напудрили её тальком и упаковали в желтоватую полупрозрачную резину, всю, вплоть до обтягивающего капюшона на голову с прорезью для лица и дыркой на макушке, куда пропустили её волосы, собранные в маленький султанчик. Голыми остались только ягодицы и лицо. Лика почувствовала себя странно, особенно когда талию ей очень сильно стянули корсетом, а на ноги надели странные чёрные туфли на невысоких каблуках, со шнуровкой, с абсолютно круглыми покатыми носами. Теперь Лика вынуждена была ходить на цыпочках. В зубы ей вставили кляп – не привычный уже шарик, а что-то вроде поперечного резинового валика с двумя кольцами и сложной системой крепежа, охватившей всю голову. Через него вполне можно было дышать и даже говорить. Поверх корсета Лику затянули в сетку тонких чёрных ремешков, затянули туго, со скрипом. Ремешок в промежности, армированный сталью, был снабжён двумя резиновыми дильдо, мягко вошедшими ей в попку и киску. Лика двинулась и почувствовала, что сзади у неё что-то болтается. Она обернулась и с удивлением обнаружила у себя над попкой длинный хвост волос такого же серебристого оттенка, как её собственные, спускавшийся почти до щиколоток. Широкий пояс обернули вокруг талии, сцепили с нижним ремешком в подобие трусов и заперли на два замка. Два фаллоса запечатали её снизу так, что между телом и ремнём нельзя было просунуть даже палец.

Девушки закончили, поклонились и вышли. Эльвира критически оглядела дело рук своих, подёргала ремни, удовлетворённо кивнула и подтолкнула девушку к выходу. Лика вышла в коридор. Туфли оказались с подковками, и когда девушка шла по мраморному полу, они звонко цокали. "Да ведь это копытца!" – вдруг осенило её, она посмотрела на свои руки и в этот миг поняла всю суть проделанных с ней операций.

На сей раз ей предстояло быть лошадкой. Точнее – пони.

Лику вывели на двор, к той самой беседке. Возле неё примостилась тележка – двухколёсная лёгкая беговая качалка. Лику поставили в упряжь, пристегнули руки цепями к оглоблям, прикрепили вожжи к удилам и напоследок надели кожаные шоры на глаза, чтобы нельзя было смотреть по сторонам. Подошёл Максим, погладил по щеке. Сердце у Лики затрепетало. Она решила подыграть ему, выгнула спинку, вскинула головку и звонко топнула "копытом". Оглянулась. Цепи на девушке звякнули, обтянутый ремнями латекс тоненько заскрипел. Максим улыбнулся, обошёл качалку, сел на сиденье и тронул вожжи:

– Пошла, – скомандовал он.

Лика напряглась, согнула руки, навалилась на оглобли. Стиснула зубами кляп резиновых удил. Тележка сдвинулась на удивление легко, Лика даже чуть не упала с непривычки, но выровнялась и, звонко цокая туфлями по асфальтовой дорожке, повезла хозяина по кругу. Из-за тесного корсета, неудобных туфель и коротких кандалов ей всё время приходилось сильно вилять задом, лошадиный хвост покачивался в такт шагам и возбуждающе щекотал нагую попку, тугие фаллосы в её отверстиях слегка скользили вверх и вниз, Лика почувствовала, что резко возбуждается. Кандалы негромко звякали. Да, подумала она, бубенцы здесь были бы явно лишними… Как раз в этот момент Максим скомандовал "Быстрей!" и больно щёлкнул её хлыстиком. Лика вздрогнула и ускорила шаг, глядя под ноги, чтоб ненароком не споткнуться; её "копытца" застучали чаще. Бег новоявленной лошадки был неуклюж, ноги то и дело подворачивались. Хлыстик раз за разом гулял по обнажённой попке. Теперь стало понятно, для чего ей оставили голыми ягодицы… Ходя по кругу и возя тележку, Лика не могла отделаться от мысли, что Максим всё время смотрит на неё сзади. Снизу всё текло, затянутые в латекс бёдра были мокрые.

Так, то ускоряя темп, то вновь переходя на шаг, поняшка-Лика возила хозяина больше часа, а когда тот удалился по делам, объездку продолжила Эльвира, переодевшаяся по такому случаю в жокейский костюмчик из латекса – сильно приталенную красную курточку на пуговицах, из под которой проглядывал такой же лифчик, чёрные бриджи, каскетку и высокие чёрные сапоги. И уж она-то не дала ей спуску, – пускала её и шагом и бегом, секла хлыстом и щёлкала вожжами за малейшее непослушание, и только раз позволила напиться. И хоть Эльвира была легче Максима почти на треть, за эти три часа Лика совершенно измоталась. Она страшно вспотела, с неё буквально лило, резиновая "шкурка" пони прилипла к телу, ноги гудели, дырочка попки и киска ныли от перевозбуждения, в сапожках хлюпало, зад был исхлёстан, и если бы не латекс, браслеты ножных кандалов, пожалуй, стёрли бы ей кожу до крови. Перед глазами мелькали круги, волосы были – хоть выжимай, челюсти ныли, язык онемел. "Я за сегодня сбросила, наверное, килограммов пять!" – подумала она. Когда её распрягли и отвели обратно в келью, она уже ничего не соображала, шла «на автомате», с цокотом и звоном переставляя усталые ножки. Давешние девушки-служанки помогли ей разоблачиться, сняли пояс, потом отвели в ванную и вымыли (на руках у неё всё ещё были колодки). Лика совершенно потерялась от ощущения горячей воды и целиком отдалась осторожным касаниям губки, мыла и мягких девичьих ладоней. Смутно запомнила, как одна из девушек наклонилась, чтоб её поцеловать, и прошептала ей на ухо: "Какая ты счастливая!". У неё даже не хватило сил посмотреть на неё, она лишь почувствовала, как её на руках отнесли в кровать и приковали за цепь от ошейника к кольцу в стене.

Ближе к ночи к ней пришёл Максим.

– Ну-ка, вставай, – скомандовал он, легонько тронув стеком попку девушки. – Вставай, вставай, девочка, твой день ещё не кончился.

Лика (или Лайка?) послушно поднялась и села на кровати в позу рабыни. Она уже немного отлежалась, но мышцы всё ещё сводило. Сложила руки на коленях, вздёрнула подбородок, приоткрыла губки, опустила взгляд. Замерла. И вдруг опять услышала шаги.

В комнату кто-то вошёл. Лика бросила быстрый взгял из-вод опущенных ресниц: Эльвира. Надсмотрищица быстро вошла в комнату, обошла кровать и встала позади неё. Положила руки ей на попку и на спину, и мягко толкнула девушку вперёд, заставляя её встать на четвереньки. Так подчинилась. Цепи звякнули. Максим положил стек на трельяж, шагнул вперёд, расстёгивая брюки, вынул член, двумя-тремя движениями привёл его в «боевую готовность» и придвинулся к её лицу. Лика потянулась вперёд и в тот миг, когда она приняла ЕГО ртом, вдруг ощутила на попке горячие бёдра Эльвиры. Ощутила и вздрогнула. Что-то мягкое упруго и решительно вошло ей в киску сзади, вошло и задвигалось там. Лика испугалась и от неожиданности чуть не прикусила Максов член зубами. Макс уже двигался, и оглянуться было невозможно, и Лику охватила странная дрожь. Её ещё никогда не имели сразу ДВОЕ. На миг мелькнула мысль: неужели Эльвира – тоже… мужчина?! Мелькнула и пропала: «вряд ли…» Ощущения были странными, одновременно ужасными и приятными. Кровь бросилась девушке в лицо, от волнения Лика перестала работать губами и языком и тотчас получила ощутимый шлепок по ягодицам: а не ленись! И Макс и Эливира поймали ритм и задвигались чаще, друг другу навстречу: раз-два, раз-два, вперёд-назад, вперёд-назад. Цепи ритмично звенели, ошейник перехватывал горло. В киске хлюпало. С каждым ударом Лику будто бы пронзала маленькая молния, словно через спинной мозг проходил электрический разряд. В глазах всё поплыло, голова закружилась. Она застонала, целиком отдаваясь новому ощущению, выключая мысли: всё равно сопротивляться было бесполезно. Макс ускорился, Эльвира тоже, и когда струя горячей, пряной, горько-сладкой спермы брызнула ей в горло и в лицо, Лика тоже кончила – очень бурно, со слезами, стонами и судорогами. Эльвира, в отличие от Макса, не вынула сразу, а останавливалась медленно, успокаивающе оглаживая девушку по заду и спине ладонями, как успокаивают испуганную лошадь. Как только член Эльвиры вышел из неё, Лика сразу рухнула без сил. Только теперь она решилась оглянуться и разглядела резиновый розовый фаллос, пристёгнутый Эльвире к бёдрам тремя ремешками. Эльвира усмехнулась и потрепала Лику по голове.

– Меняемся, Лайка, – сказала она. – Ещё не конец.

Двумя движениями она отстегнула ремешки своего странного приспособления, отбросила искусственный член в сторону, взобралась на кровать, скользнула к Лике и нетерпеливо раздвинула ноги. Потянула рабыню к себе за цепочку ошейника и поставила для поцелуя свою влажную розовую киску. Лика ахнула и закрыла глаза, а через мгновение почувствовала сзади движение Максима, ощутила на ягодицах его вновь ставший упругим тёплый член и поняла, что опять оказалась "меж двух огней", только ласкать ей теперь приходилось Эльвиру. Она опять смутилась и вдруг страшно возбудилась, подалась вперёд и зарылась губами в податливую розовую женскую плоть. Киска у Эльвиры оказалась выбритой, ухоженной и чистой, с маленькими аккуратными губками, которые язык не поворачивался назвать «срамными»; она обильно сочилась смазкой и пряно пахла дезодорантом и какими-то улитками. По счастью клитор не пришлось долго искать – в него предусмотрительно оказалось вбито маленькое серебристое колечко, Лика ухватилась за него зубами, потянула на себя и неумело заработала язычком. «Вот так, вот так… хорошая сучка… хорошая рабыня… хорошая девочка…» – приговаривала Эльвира, направляя Лику и легонько царапая затылок девушки своими лаковыми коготками, потом откинулась назад и застонала. Макс сзади наяривал вовсю, как будто обрёл второе дыхание; он двигался легко, ритмично, без задержек, Лика быстро поймала волну и понеслась, пока не рухнула с разгону в пене сладких брызг в слепящее тёплое море оргазма. Она вскинулась запрокинула голову так, что ошейник врезался ей в шею, и закричала, забилась, грохоча цепями, почти лишившись чувств в любовном обмороке. Любовники аккуратно подхватили её, уложили на бок, накрыли одеялом и тихонько вышли вон. Лика не сопротивлялась, вообще никак не реагировала. «Так страшно хорошо быть не должно, – только и мелькнула мысль в её уставшей голове. – Если так пойдёт и дальше, к концу месяца я совсем сойду с ума. Или взорвусь… Точно – взорвусь!» Она слегка пошевелилась, цепи звякнули, напомнив о себе, но сладкая нега уже захватила её целиком, девушка машинально потянула на себя шуршащий чёрный латекс одеяла и сама не заметила, как провалилась в тихий омут сна.

Отлично!
Я порадую вас дамы, там еще навалом
Сейчас кину дальше )

Прищепки и воск - да.. остальное, пожалуй, пока не испытано. Спасибо за ответ )

Чем дальше тем жестче ) Берегите брюки, уважаемый 69boy. Но это не я..
Здесь мне больше всего понравилась сцена порки...

(с) не мое

Загадка.

Больше всего, как ни странно, в её теперешнем положении Лику донимали не неволя и не цепи, а постоянное недремлющее око скрытой телекамеры. Что бы она ни делала, чем ни занималась, её не покидало ощущение, что за нею наблюдают. Поначалу это даже возбуждало, но вскоре начало надоедать и раздражать. Теперь, когда она себе больше не принадлежала, она особенно любила встать пораньше и поплескаться в ванной. Даже если за ней наблюдали и здесь, всё равно ванная была одним из немногих мест, где ей не возбранялось находиться, сколько хочешь, если только её не требовал к себе хозяин или же не приходила Эльвира. Всякий раз, когда Лика принимала ванну, кандалы и ошейник нагревались и остро, тревожаще пахли железом. Сперва ей было неприятно, потом она привыкла. Надо было только аккуратней вытираться, чтоб не ушибиться цепью, и тщательно протирать кандалы, чтоб на них не возникло ржавчины.

В это утро она, как ей было приказано, сбрила у себя все волосы на женских губках и под мышками, и теперь нежилась в душистой розовой пене, когда за стенкой вдруг раздался тихий, но отчётливый ритмичный стук. Сначала - раз, потом - два раза, после - три. И после всё с начала. Лика села, смыла пену с глаз и из ушей и прислушалась. Нет, ей определённо не мерещилось: кто-то стучал в стену ванной с той, другой стороны, стучал ритмично и целенаправленно, не молотком, а скорее, просто - кулаком. Некоторое время Лика молча слушала, не зная, что ей делать, потом вдруг её осенило: с этой стороны как раз находилась та комната, куда вчера увели ту наказанную рабыню. Стук не прекращался. Лика помедлила, украдкой огляделась - не видать ли телекамер, и дважды стукнула кулачком в ответ.

Стук смолк. Потом возобновился. Теперь удары следовали один за одним, подряд, много-много раз. Потом наступила тишина. Потом начались опять. По-видимому, девушка за стенкой пыталась перестукиваться с ней, как в старые времена перестукивались заключённые в тюремных камерах. Но как понять то, что она хочет ей сказать? Каким кодом она пользуется?

Лишь на третий раз Лика догадалась считать, сколько раз соседка стукнет в стену. Получилось 16. Потом - 24. Потом - 20. Потом всё повторилось. Некоторое время она сидела и недоумевала, наконец, её осенило. Она проговорила про себя алфавит, отсчитывая буквы. Считая букву "ё", получилось: "КТО?" Она стукнула разочек в стену, привлекая внимание, и отстучала: "Лена".

За стеной помедлили и отстучали новое слово: 5, 1, 3, 14, 20.

"ДАВНО?"

"ТРИ ДНЯ", - отбила она. - "А ТЫ?"

4, 20, 5:

"ГОД":

Лика опешила. То, что в любовном рабстве можно провести столько времени и остаться в кандалах, да ещё и быть за что-то наказанной, у неё в голове как-то не укладывалось. Однако не успела она обдумать это всесторонне, как за стенкой снова застучали.

"Х-О-Ч-Е-Ш-Ь У-Б-Е-Ж-А-Т-Ь ?"

Она помедлила и вдруг, неожиданно для себя самой, отбила: "НЕТ".

За стеной воцарилось молчание. Потом послышался неровный стук: 5, 25, 22, 1.

"ДУРА".

Всё стихло. Лика стукнула разок-другой, но ответа не дождалась. Пожала плечами, с бьющимся сердцем вылезла из ванны, вытерлась полотенцем, просушила волосы и цепи, после чего принялась одеваться. Раньше она не любила это дело, одевалась аккуратно, но без удовольствия. Теперь, когда в гардеробе были такие вызывающие, откровенные, необычные и красивые вещи, Лика стала получать от этого какое-то своеобразное наслаждение. Откуда только что взялось! Прежде чем одеть положенное сегодня розовое, она перемеряла всё остальное из первых двух комплектов, и осталась очень довольна собой. Потом пришла Эльвира, нахмурилась, застав её неодетой, стегнула для порядка хлыстиком по заднице и приказала поспешить, как она выразилась, "на утреннюю разминку". Завтрака, как и было обещано, ей сегодня не подали. Максим был неожиданно приветлив и настолько же нетерпелив. Он как раз проснулся и лежал в кровати, листая какую-то книгу. Даже не дав Лике толком опуститься на колени и пробормотать приветствие, он встал ей навстречу, помог встать, толкнул в кровать, поставил там на четвереньки и без прелюдий и ласк овладел ею сзади, Лика даже пикнуть не успела. Сама не зная, отчего, Лика от такого обращения вдруг ужасно возбудилась и бурно кончила. Максим усмехнулся, одобрительно похлопал её ладошкой по попке, потом пристегнул замочком за ошейник к кольцу в стене и оставил так ждать, а сам удалился в ванную приводить себя в порядок.

Когда он вернулся, член его уже был вновь готов, и Лика заёрзала в нетерпении. На сей раз Максим неторопливо развернул девушку лицом к себе, уложил на спину, подогнул ей ноги и при помощи двух замочков укоротил на ней кандалы, почти совсем лишив её тем самым возможности двигаться. Лика поглядела на него с недоумением. Тем временем Максим запустил руку в тумбочку возле кровати, вынул оттуда розовый резиновый шарик с системой ремешков, с силой шлёпнул девушку по попке, а когда та взвизгнула от неожиданности, ловко протолкнул ей кляп в приоткрывшийся рот и затянул на затылке ремень. Затянул очень плотно, так, что шарик нельзя было вытолкнуть. Теперь Лика не могла не что пошевелиться, но даже - пискнуть, только лежала и мычала. Она вдруг испугалась и от этого опять взвинтилась так, что из лона заструился сок. Максим вошёл в неё и навалился сверху. Задвигался мерно и медленно. И без того натянутые цепи девушки натянулись ещё сильнее, браслеты и ошейник врезались в кожу. Лика замычала, сжала кулаки и замотала головой, глаза её изумлённо расширились. Ощущения не походили ни на что, испытываемое ею ранее. Это был какой-то дикий нарастающий экстаз, не находивший выхода ни в крике, ни в движении. Странно, что теперь, когда ей нравилось кричать и двигаться во время секса, ей как раз не позволяли делать это, заковали, заключили в плотный кокон из резины и цепей. Она почти не могла дышать в своём корсете, потеряла всякое ощущение тела и взамен всё сильнее ощущала собственное лоно, словно кроме него у неё ничего не осталось; она как будто превратилась в одну сплошную красную и тёплую ложбину страсти, большой и оголённый нерв, соединённый напрямую с центром удовольствия в мозгу, и в этом нерве двигался, играл, скользил восхитительно упругий стержень мужского члена. И больше не было ничего. Он двигался, овладевал ею раз за разом, и казалось, этой сладкой пытке не будет конца. Шарик во рту был упругим и жёстким, прокусить его не удавалось, Лика уже не могла мычать и только тоненько скулила как собачка. В глазах темнело и снова прояснялось. По щекам её текли слёзы. Когда они одновременно кончили, она опять лишилась чувств, и уже не ощущала, как Максим достал из ящичка повязку и завязал ей глаза.

Потом помедлил и достал плеть.

Воспитание

Опять Эльвира разбудила Лику затемно. Сегодня она была в чёрном, отделанном прозрачным кружевом латексном платье фасона начала века, с очень тесным высоким корсетом и широкой длинной юбкой – такое платье вдруг почему-то Лике ужасно понравилось, к нему очень шла заколка с вуалью, которая тоже была на Эльвире. Тюремщица заставила девушку принять душ, пронаблюдала, как та проглотила противозачаточную таблетку, помогла ей одеться в юбочку, чулки и лифчик и зашнуровать корсет. Из обуви выбрали босоножки. На сей раз латекс полагался жёлтый, и если раньше Лика напоминала себе розовую куклу или красного чертёнка, то сегодня собственное отражение в зеркале вызывало в памяти, скорее, одуванчик. Не хватало только такой же яркой шевелюры. Эльвира повертела её так и сяк перед собой, подёргала за цепи, двумя умелыми штрихами подрисовала ей лицо и подтолкнула к коридору: "Иди".

Войдя в комнату к Максиму, Лика не на шутку удивилась. На стенах появились большие – в рост человека – зеркала, а посередине помещения располагался непонятный агрегат, похожий на две перекрещенные тяжёлые оконные рамы. Максим уже ждал. Облачённый в облегающие чёрные кожаные брюки и такую же жилетку, он стоял, похлопывая рукоятью плети по затянутому в кожу бедру и нервно поглядывал на часы.

– Ты опоздала, – сказал он. – Уже три минуты десятого.

Лика содрогнулась, зазвенев цепями торопливо опустившись на колени, пробормотала слова приветствия и попросила "простить ленивую рабыню".

– Прощенья просто так здесь никто не раздаёт, – последовал ответ. – Придётся тебя поучить расторопности. Иди сюда.

Лика поднялась и на подгибающихся ногах приблизилась к Максиму и загадочному агрегату. Сердце колотилось как бешеное. Максим отложил плеть, подхватил девушку под локти, заставил войти в перекрестье деревянных рам и быстрыми движениями пристегнул её за руки, за ноги и за шею, распяв её в форме морской звезды. От прикосновения его рук, затянутых в холодную кожу перчаток, Лика возбудилась. Соски её напряглись, дыханье участилось. Максим тем временем взялся за рукоять сбоку от неё и стал что-то подкручивать. Лика почувствовала, как рама пришла в движение. Её медленно сгибало, – ещё немного, и она увидела свои ноги. В живот, перегибая пополам, упёрся кожаный упругий валик. Треугольный деревянный брус, который раньше был где-то далеко внизу, поднялся и вошёл ей между ног, как детская лошадка. Острый краешек коснулся лона и раздвинул лепестки. Лика сглотнула.

– Хозяин…
– Молчать!

Брус поднимался всё выше. Острое дерево защекотало между ягодицами. Её как будто собрались разрезать пополам. Лика ощутила тонкую, почти неощутимую боль, даже не боль, а только призрак боли, от которой она вздрогнула и напряглась. Лоно сладко заныло, хлынул сок. И всё же она испугалась.

– Хозяин, прошу Вас, хозяин! Не надо! Мне больно! Хозяин, пожалуйста…

В следующий миг уже знакомый резиновый шарик заткнул ей рот, на шее сзади затянулся ремешок, и Лика онемела. А ещё через мгновение плётка ожгла её ягодицы. Лика даже не смогла закричать и едва не лишилась чувств. Её ещё никогда не пороли так сильно. Рама не позволяла двигаться, валик затруднял дыхание, а брусок между ног не позволял даже вильнуть распухшим задом. Максим порол свою девочку-рабыню умело и безжалостно – то отступал, то придвигался ближе, бил то наотмашь, то с оттягом, щекотал приподнятую попку кончиком хлыста, стегал отточенными лёгкими ударами её бесстыдно раздвинутые нижние губки и время от времени ласково шлёпал её ладонью в кожаной перчатке. Планка в киске тёрла губки и колола клитор и звёздочку ануса. Лика тонко взвизгивала и хлюпала носом; по лицу её стекали слёзы, сопли, слюни и размытая косметика. "Боже, – подумала она, видя своё отражение в зеркале, – какая же я, оказывается, бываю иногда уродина!"

Наконец, отсчитав двадцать ударов, Максим убрал фиксатор, опустил злосчастный брусок, и не успела Лика насладиться наступившим облегчением от ушедшей боли, вошёл в неё. Смазка не понадобилась – Лика буквально истекала соком. Сооружение, державшее девушку, было тяжёлым, но от усилий Максима оно даже чуть-чуть сдвинулось. В зеркале, сквозь застилающие взгляд слёзы, Лика могла видеть себя нагую, в жёлтом латексе, в цепях, распятую в квадратной раме, и Максима, чёрным демоном стоящим за её спиной. Это зрелище неожиданно её очень возбудило. Латекс на ней натянулся, как надутый воздушный шарик, налитые яблочки грудей готовы были выскочить из крохотного лифчика, корсет втугую стягивал бока. Чулки лопнули, подвязки оборвались. Зад горел. Внизу было так жарко, мокро и больно, что первых движений Максима она даже как следует не ощутила. Потом вместе с болью вдруг, откуда ни возьмись, пришла первая волна наслаждения, и Лика завопила, вернее – застонала, стиснув зубами проклятый шарик так, что едва не прокусила резину. Максим остановился, и Лика неистово задёргалась, завиляла задом, пытаясь податься навстречу ему, замычала, умоляюще глядя на него в зеркало. Увидела, как он протягивает руку. В следующую секунду Максим убрал кляп.

– О хозяин! Хозяин! – закричала она. – Не останавливайся, прошу тебя, умоляю, хозяин!

Максим усмехнулся и с удвоенным темпом взялся за дело. Лика выла и металась, и если б не ошейник и не цепь, соединяющая стальное кольцо с верхней перекладиной, она, наверное, ударилась бы головой. Максим всё не кончал, Лика сходила с ума. Оргазм следовал за оргазмом, всё тело сотрясалось, лоно пульсировало как бешеное, ловя упругий, мощный мужской столб, пока наконец горячая струя не выплеснулась как шампанское и не потекла вниз по её ногам. Лика в последний раз вскрикнула как раненая птица и обвисла на цепях. Максим неторопливо застегнул штаны. Ушёл. Лика не замечала течения времени и безвольно висела, распятая в раме, время от времени чуть содрогаясь, когда призрак былого наслаждения щекотал натруженное лоно. Ошейник сдавливал горло. Дышать было тяжело. Шевелиться не хотелось. Максим долго плескался в ванной, потом, вернувшись, протёр ей мокрой губкой заплаканное лицо, аккуратно вытер Лику ТАМ пушистой салфеткой, очень нежно ввёл ей в киску прозрачный, мягкий, словно сделанный из розового мармелада фаллоимитатор, закрепил его тремя ремешками, после взялся за уже знакомый вороток и снова стал его подкручивать. Сооружение развернулось, снизу поднялась и прилегла к спине девушки обитая кожей скамейка, и Лика с удивлением почувствовала, что переворачивается сначала вниз головой, а затем – ложится на спину с раскинутыми вверх в виде латинской буквы V ногами. Теперь она смотрела на Максима снизу вверх, голова её запрокинулась и оказалась как раз на уровне его члена. Максим потянул молнию на брюках и извлёк свой напрягшийся орган. Лика поняла всё без слов и послушно округлила ротик.

Член вошёл, восхитительно тёплый, чистый и упругий, тронул щёки, щекотнул язык и без помех проник ей в горло. Благодаря положению, в котором Лика оказалась после поворота станка, её рот и глотка образовали один прямой канал. Она содрогнулась – ею никогда ещё не овладевали таким способом так глубоко. В первые мгновения ей стало не по себе, к горлу подкатила тошнота, но потом она попробовала не выталкивать член, а сглотнуть, и вдруг внезапно приняла упругий стебель на всю его длину. От удивления у неё округлились глаза. Она теперь даже могла нормально дышать и ощутила что-то вроде радостного удовлетворения: а я, оказывается, вот как могу! При следующем движении она попробовала повторить свой трюк, и Максим застонал от наслаждения. Лика чуть не задохнулась и старательно заработала языком и губами. Ноздри её раздулись, вдыхая запах разгорячённого мужского тела, пота, семени и горького дезодоранта, лоно увлажнилось и заиграло, обжимая искусственный член. На несколько мгновений Лике показалось, что Максим раздвоился и вошёл в неё одновременно с двух сторон. Её всю трясло, она уже не соображала, что делает, ласкала движущийся член, покусывала его, а если он выходил совсем, тянулась за ним языком; кулаки её сжимались, руки рвались из стальных браслетов, ногти резали ладони. И когда брызжущий салют ударил ей в лицо, Лика рванулась вперёд, насколько позволяли ошейник и цепи, широко раскрыла рот, ловя горько-сладкие белые капли; лоно её судорожно сжалось, и она забилась в оргазме.

– Понравилось, рабыня?
– Да! – выдохнула она. – Да, да, хозяин!

Максим дал ей отдохнуть и некоторое время сам восстанавливал силы. Он сделал несколько упражнений, разгоняя кровь, после чего подкатил к пыточному сооружению столик с завтраком. Несколькими движениями ворота заставил свою пленницу распрямиться и принять вертикальное положение, – Лика чувствовала себя как кукла на ниточках, – потом дал ей напиться соку. Челюсти у девушки сводило, персиковый нектар потёк по подбородку и груди. Максим усмехнулся, наклонился и слизал с упругого соска прозрачно-медовые капли.

В течение последующих двух часов он овладел ею ещё три раза. Лика было испугалась, что Максим захочет взять её и сзади, в попку, не без оснований опасаясь, что неподготовленный "чёрный ход" просто не выдержит напора, но по счастью на сегодня всё ограничилось ртом и главными вратами. Искусственный член им больше не понадобился.

Затем её отвязали и препоручили заботам Эльвиры. Лика едва нашла в себе силы чтоб пробормотать слова благодарности, и её увели. Эльвира проследила, чтобы девушка сходила в туалет, как следует умылась, и разделила с нею лёгкий завтрак, состоящий в основном из овощей и приготовленного на пару риса. Лика удивилась непривычно вкусной еде и съела всё до крошки, опасаясь, впрочем, проявлять излишнюю жадность – она ещё слишком хорошо помнила злосчастный "гандикап". После бурного секса и экзекуции её одолевал буквально волчий аппетит. Попку немилосердно саднило, поэтому сидела Лика на коленях. Эльвира смотрела на неё слегка насмешливо и с пониманием.

– Ешь, ешь, – сказала она. – В ближайшие сутки тебе вряд ли удастся хорошо закусить.

Лика похолодела.

– Что со мной сделают… госпожа?

– Задаром здесь никого не кормят, – сказала та. – Помнишь колесо? Тебе придётся ещё поработать. Надень вот это, – она бросила ей трусики, прихваченные ей из жёлтого комплекта, и встала из-за стола. – Идём.

– Я бы хотела переменить чулки, госпожа, – робко попросила Лика. – Эти все изорвались.

– Обойдёшься. В ближайшее время они тебе не понадобятся.

Лика торопливо оделась и, гремя кандалами, побежала за своей провожатой.

К удивлению девушки, они поднялись по лестнице, проследовали ко входной двери и вышли на широкий двор. Лика впервые оказалась снаружи и теперь с интересом оглядывалась. Дом находился где-то за городом. Вокруг было тихо. Стояли сосны. На участке росли яблони. Везде были проложены посыпанные красным гравием дорожки. Неподалёку виднелся маленький заросший пруд с переброшенным через него узким каменным мостиком. Лика занервничала, гадая, что ей надо будет делать. Эльвира не задерживаясь провела её к воротам и там, возле маленькой, с красной крышей собачьей будки приказала остановиться.

– На колени! – скомандовала она, и когда Лика послушно опустилась на корточки, с лязгом вытянула из глубины собачьей будки тяжёлую цепь и пристегнула девушку к мраморному столбику.

В окошке проходной замаячили любопытные лица охранников в камуфляже. Один из них даже вышел на крыльцо и теперь созерцал открывшуюся картину, между делом попивая кофе из маленькой чашки.

Сердце у Лики запрыгало.

– Госпожа… – пролепетала она. – За что? Хозяин уже наказал меня…

– Сидеть! – скомандовала та, для надлежащего послушания стегнув девчонку хлыстиком. – Это что ещё за слова? Кто тебе позволил говорить? Как говорят у нас собачки? А?

Лика сидела, опустив глаза, сложивши руки на коленях, побитая, униженная, пригнутая к земле тяжестью цепей. Лицо её пылало от стыда.

Эльвира дёрнула за цепь, рывком поднимая девушку на колени.

– Ну?
– Ав… – тихо прошептала та.
– Не слышу?
– Ав… Ав-ав! – тонким голосом вдруг выкрикнула та, давясь, задрав лицо и глядя своей ненавистной мучительнице в глаза. – Ав-ав-ав! Ав…

По щекам её текли слёзы.

– Ага! Совсем другое дело. Молодец! – Эльвира с преувеличенной нежностью погладила её по голове. – Ну-ка, к ноге! Сидеть! Сид-деть, сука! Вот так. Хорошо. Лежать!

Лика с плачем, но послушно выполняла все команды, ложилась, вставала, царапая гравием ноги и руки и окончательно разрывая новые чулки. Перед уходом Эльвира наклонилась, вынула из кармана замочек и укоротила на Лике кандалы таким образом, чтобы двигаться она могла только на четвереньках.

– Охранять! – приказала ей Эльвира напоследок, потрепала Лику по голове, нагнулась и сказала, глядя ей в глаза: – Здесь везде микрофоны. Услышу слово – выпорю, понятно? И не вздумай баловать – твой хозяин будет о-очень недоволен, если ты будешь плохо сторожить дом. И кстати, давай-ка сюда свою юбку. Снимай, снимай – она тебе будет только мешать…

Она забрала её коротенькую жёлтую юбчонку, протянула пленнице руку, которую Лика сообразила послушно лизнуть, и ушла, оставив девушку прикованной к столбу возле собачьей будки, всю в слезах, униженную и побитую.

Как собаку.

Некоторое время Лика сидела молча, глядя в землю, пунцовая от боли и стыда. Щёки девушки жарко пылали. Слёзы капали в пыль. Затем она подняла голову и осмотрелась.

Палило солнце. День был в самом разгаре. Рядом с будкой на земле расположились две глубокие миски с водой. Гремя кандалами, Лика влезла в будку и завозилась там, елозя попкой и устраиваясь поудобнее. В будке было тесно, но зато прохладно. Стены были гладкими, крыша вполне позволяла сидеть. Запаха псины не было совершенно, наоборот – внутри пахло какими-то духами или освежителем воздуха. На полу лежал цветастый толстый поролоновый матрац. Видимо, она была не первой "собачкой" здесь. Лика высунула голову наружу, посмотрела направо, налево. Охранники не спешили подходить к ней, дразнить, донимать или насиловать. Видно, с этим здесь было строго. Интересно, подумала она, если они ко мне подойдут, мне следует кусаться и рычать, или ласкаться и скулить? Она усмехнулась и против воли почувствовала, что опять возбуждается. Новую ступеньку в бесконечной лестнице унижения оказалось невероятно сложно преодолеть. Сама бы она никогда и ни за что бы на такое не решилась.

А кто бы решился?

Солнце поднималось всё выше, однако на небе кое-где собирались реденькие тучки. К вечеру вполне мог хлынуть дождь. Сколько ей предстоит здесь пробыть в качестве цепной собаки? День? Два? Неделю? Она не знала.

Где-то далеко захрустел гравий, потом послышались шаги. Лика торопливо выглянула наружу и вздрогнула: по дорожке, небрежно дымя сигаретой, шёл Максим. Лика поспешно выползла из будки целиком и села на корточки, задравши голову. Подумала, подумала, и подняла руки перед собой, сжав при этом кулачки, – так послушная собачка поднимает передние лапки. Ею вдруг овладело странное настроение. Сердце колотилось как бешеное. Слёзы уже высохли, она снова ощущала ту странную смесь веселья, страха, стыда и желания, которую в ней раз за разом будили все эти кандалы, ошейники, одежда из резины, решётки, плети, дыба и безумный секс. "Господи! – подумала она. – Я всё-таки жуткая извращенка!"

Максим подошёл к ней и несколько секунд молча созерцал свою пленницу. Лика чуть подвинулась вперёд, насколько позволяла цепь, коснулась хозяйской ноги, обхватила её, ткнулась носом и потёрлась щекой о чёрную кожу. Кожа пахла Максом. Лика почувствовала, как рука Максима опустилась ей на голову и поворошила волосы. Лика закрыла глаза, потом ей пришла в голову ещё одна идея. Она раскрыла рот, вывалила, насколько смогла, наружу язычок и быстро-быстро, вздрагивая всем телом, задышала по-собачьи.

Максим замер. Потом щелчком отбросил в сторону сигарету, присел и приподнял Лике голову, взяв девушку за подбородок. Заглянул в глаза. Лика тихо заскулила, засучила ногами и неуклюже вильнула задиком. Ножные цепи кандалов тихонько звякнули.

– Ты поразительная, – с лёгким удивлением сказал Максим. – Схватываешь на лету, играешь с листа и без нот… Я был прав: тебя ничему не надо учить, нужно только убрать лишнее. Я впервые вижу такую смышлёную рабыню. Или ты притворяешься?

Лика энергично замотала головой и жадно лизнула протянутую руку. Пальцы его пахли табаком. Максим покачал головой и снова погладил её.

– Удивительно, что тебя не разглядели раньше, – сказал он. – Просто удивительно!

Он выплеснул из одной чашки воду, полез в карман и вытащил оттуда промасленный серый бумажный пакет. В опустевшую чашку со звоном посыпались маленькие сухарные косточки. Максим положил одну на ладонь и протянул своей "собачке", заставив взять лакомство с руки. Лика, с трудом пересилив себя, осторожно приняла подачку губами, раскусила её и сразу ощутила облегчение – то, что она приняла за собачий корм, на деле оказалось сладкими подушечками вроде сухих завтраков. По крайней мере, подумала она, хоть кормить её не перестанут.

Трусики её опять стали мокрыми. Однако сказать она ничего не могла. Не имела права.

– Служи хорошо, – Максим ещё раз погладил её и, не оглядываясь, удалился.

Лика опустилась на четвереньки. Посмотрела на миски, на воду. Есть не хотелось. Пить тоже не хотелось. Зато к немалому своему стыду Лика уже сейчас ощущала, что хочет писать. Она посмотрела на небо. Сколько она сможет терпеть? Вряд ли – до темноты. Пройдёт ещё совсем немного времени, и желание облегчиться станет невыносимым. Она покосилась на охранников, не решаясь вставать во весь рост (да и длина цепей теперь не позволяла). Охранники смотрели. Лика обползла на четвереньках свою будку. Цепи звякали в пыли. Позади сооружения обнаружилось что-то вроде маленькой песочницы. Ага! Для чего она здесь, теперь было яснее ясного. Лика помедлила, в нерешительности кусая губы. Проклятая Эльвира! Даже юбки нет… Может, матрасом прикрыться? Она оглянулась. Охранники пялились; их было уже трое.

Лика тряхнула волосами. Да в конце концов, кто они такие? И кто она такая? Она их не знает, и они её не знают. Завтра каждый пойдёт своим путём. Цепи и ошейник давали ей своеобразное инкогнито, своеобразное безличие, и оно было ничем не хуже того безличия, которое давала этим людям их униформа.

Лика решительно дёрнула застёжки трусиков, одним осторожным и долгим движением стянула с бёдер жёлтый лоскуток и присела. Голова её закружилась, цепь потянула назад, стальное кольцо ошейника слегка сдавило горло. Время словно бы остановилось. Взгляды сверлили спину и затылок, горячая жёлтая струйка невыносимо долго уходила в песок, но наконец и это униженье кончилось. Грациозно изогнувшись и изо всех сил стараясь не запутаться в цепях, Лика натянула свои жалкие трусишки, – тугой латекс звонко шлёпнул, облегая талию и попку, – ногой заровняла мокрую ямку в песке, подняла повыше упругую грудь, расправила плечи и с вызывающим видом обернулась к проходной: что, съели?

Охранники по-прежнему торчали у окна и на крыльце. Один показал девушке оттопыренный большой палец. Зрелище, похоже, им понравилось.

– Ав! – звонко крикнула им Лика с каким-то гибельным, отчаянным, безумным озорством человека, которому нечего терять. – Ав-ав! Ав! Ав! – и зарычала: – Р-р-рр…

Зазвенев цепями, она на четвереньках обогнула миски и полезла в свою будку. "По крайней мере, – вдруг с усмешкою подумала она, – я очень хорошая собачка, потому что никогда не буду бегать по помойкам! И меня можно без опаски брать с собой в постель".

Напоследок Лика поймала себя на странном, совершенно незнакомом чувстве.

Ей дико, нестерпимо захотелось завилять хвостом.