Садомазохистские отношения в фильме Бернардо Бертолуччи "Последнее танго в Париже"

Е.А. Спиркина
канд. психол. наук, ректор Института Практической Психологии и Психоанализа, действительный член Общества психоаналитической психотерапии, кандидат Московского психоаналитического общества.

В.Г. Пухлов
врач, психолог, сотрудник
Института Практической Психологии и Психоанализа.

Вступление
Психоаналитический разбор фильмов – достаточно распространенная практика. Художественное произведение изображает жизнь и какую-то логику человеческих выборов и человеческих судеб. У царя Эдипа выбора не было. В его судьбе властвовал рок. И нам остается только возможность спорить и рассуждать правильно ли Фрейд истолковал его поступки как проявления его инстинктивных влечений, а следовательно и факт некоторой свободы его выборов, либо это была цепочка роковых обстоятельств, судьба, которой он не властен был распоряжаться. Если верно последнее, то, как справедливо отмечает современный психоаналитик Б.Килборн [2], встает вопрос не о его инцестуозных влечениях, а скорее о чувствах ярости и стыда за свою беспомощность перед лицом судьбы.

Развитие христианской цивилизации привело нас к идее свободы выбора человека, идее о том, что человек сам решает и сам выбирает свою судьбу. Проблема свободы выбора представлена в современных психоаналитических взглядах как определенный детерминизм в том самом смысле, какой Фрейд вкладывал в свое понимание поведения царя Эдипа. Идея психоаналитических взглядов на свободу состоит в том, что  человек  по природе своей несвободен в силу разнообразных комплексов и структуры психологических защит, формирующих его характер. Его свобода «свободна» до той степени, до которой он свободен от своих внутренних конфликтов, которые в значительной степени определяют его   решения и поступки.

В этой связи можно вспомнить мнение Ж.П. Сартра, считавшего человека ответственным за свое бессознательное. Эти две точки зрения на природу человеческой свободы в значительной степени определили парадокс современного человека: ответственного и в то же время безответственного за себя и свою жизнь.

Фильм Бернардо Бертолуччи «Последнее танго в Париже» показывает трагедию отношений двух людей, которые хотят любви и счастья, но строят свои отношения так, что их результатам становятся страдания и смерть. Фильм Бертолуччи глубоко экзистенциален, и  очень наглядно показывает этот парадокс свободы и несвободы, любви как одного из проявлений ненависти, и ненависти как проявления любви. Ответ Бертолуччи на спор между Фрейдом и Сартром однозначен. Режиссер на стороне психоанализа. Он показывает, что внутренние конфликты, бессознательные мотивы сильнее сознательного выбора человека его устремлений и мечтаний.

И тогда можно поставить вопрос о природе той психической несвободы или иными словами о той психической патологии, которая неумолимо заставляет человека делать не то, чего он сознательно желает, а ведет его к разрушению и смерти. И в данном случае речь не идет о роковых обстоятельствах, а именно о выборе самого человека.  Наша задача показать, что отношения, которые закончились так трагически, имели свою логику и логика такого поведения имеет свое обозначение и широко описана и проанализирована в современной психоаналитической литературе. Она имеет свое обозначение как садомазохистское расстройство личности.

Мы будем анализировать фильм одновременно с пересказом сюжетной линии и главных его эпизодов для того, чтобы показать динамику внутренних изменений его героев.

Часть 1. Знакомство без знакомства
Все события фильма происходят в Париже в наше время. За несколько дней разворачивается  вся драма. Фильм начинается с того, как случайно встречаются два главных героя – Жанна и Поль.

Под мостом с проезжающей электричкой стоит мужчина. Он сжимает ладонями голову и  выкрикивает «Чёрт подери!» Такое впечатление, что он так переполнен сильными переживаниями, что уже не в силах сдерживать их в себе. Потом он бредёт по улице и плачет. От его облика исходит какая-то боль и безысходность, как будто он не знает, что ему делать и куда идти.

Внезапно появляется красивая молодая девушка. Она производит эффект своим элегантным дамским видом в длинном  пальто и большой  шляпе. Но этот изысканный облик, как-то не сочетается с её чересчур торопливой походкой и очень молодым, почти детским лицом. Это впечатление ещё более усиливается, когда она резво, по-ребячьи перепрыгивает через метлу дворника. Она одета как солидная дама и поэтому, на неё нельзя не обратить внимания. В этом можно увидеть желание девочки выглядеть взрослее, обладать атрибутами и ценностью зрелой женщины. Когда она проходит мимо мужчины, то оглядывается и  пристально рассматривает его, словно ожидает какую то реакцию на себя.

Уже в самом начале фильма становиться понятно, что эти два человека являются противоположностями. Он производит впечатление уже повидавшего жизнь, ушедшего в себя  и отчаявшегося  человека. И она, такая юная, полная сил и стремлений. Казалось бы, что между ними может быть общего, кроме того, что они почему-то оказались на улице в такую рань. Далее их обоих привлекает объявление о сдаче жилья и поэтому, будто  случайно, они вновь сталкиваются  друг с другом в ресторане, а затем в снимаемой квартире. Цепочка происходящих событий – словно проявление магической силы. Она подталкивает и притягивает их друг к другу пока, наконец, не сводит наедине в квартире, которою они намереваются снять.

Мужчина явно не предрасположен к разговору с девушкой, он мрачен и погружён в свои собственные мысли. Кроме того, он всё время ищет в квартире место для уединения. Он как будто хочет спрятаться. Но его закрытость только усиливает любопытство девушки. Она даже начинает подглядывать за ним с другой комнаты.  Ей интересна и притягательна его суровая странность и загадочность. Она начинает пытаться заинтересовать его собой: расстегивает пальто, демонстрируя почти совсем не прикрытые ноги, идет в туалет помочиться, и не закрывает за собой дверь. Это выглядит, как соблазнение. Преподнося себя так мужчине, она тем самым дразнит его. Это как сексуальная игра, в которую она начинает играть и вовлекать  его. Демонстрируя доступность к своему телу, она то приближается, то удаляется, тем самым, возбуждая и отвергая одновременно. Это знак желания и приглашение на близкие отношения. Можно сказать, что  она достигает своей, по-видимому, неосознаваемой цели. Мужчина, внезапно, ни слова не говоря, уверенно и властно «берёт её».

Поведение девушек, с легкостью вступающей в сексуальные отношения с незнакомым мужчиной довольно распространено. Ими движет сильная и неосознанная потребность получить  подтверждение своей личностной и женской ценности. Как правило, они испытывают сильное бессознательное сомнение в том, что их можно уважать и любить. В их представлении, единственно ценное, чем они обладают, это их собственное тело. Сексуальное желание другого для них выступает как подтверждение их ценности. Они идут на сексуальные отношения с надеждой получить эмоциональное принятие и поддержку, поэтому соблазнение мужчин является важной частью их поведения.

В формировании представлений о собственной ценности очень важную роль играют особенности развития в младенческом возрасте. По мнению М. Кляйн [5] в период вскармливания грудью младенец строит внутреннюю психическую реальность, частью которой являются его образы и переживания от взаимодействий с частями материнского тела. Первым объектом, с которым младенец начинает выстраивать отношения является материнская грудь. Способность матери с любовью и заботой откликаться на потребности ребёнка определяет особенности характера  его фантазийных представлений о «хорошести» и  «плохости» груди матери и его самого. Грудь матери, выступает как пресимволический   внешний объект в формируемой психической реальности. «Интроецированная» внутрь грудь  даёт начало внутреннему объекту в ребенке. В дальнейшем при благоприятном развитии образ матери усложнется, наполняется и становится некоторым представлением о матери как о целостном человеке, находящемся во взаимоотношениях с ребенком. Из отношения к себе этого обьекта паралелльно формируется образ собственного Я ребенка. Он полностью зависит от характера взаимоотношений с матерью.

Можно предположить, что сомнение в своей личностной ценности является свидетельством  недостаточно сформированного «хорошего» внутреннего объекта. Поэтому подтверждение  своей ценности извне приобретает для такой личности особую значимость в последующей жизни. Именно поэтому девушка с такой легкостью идет на сексуальные отношения с незнакомым мужчиной. Ей не важно кто он и как он к ней относится. Ей достаточно того, что она ему нужна, и он её хочет. Для неё это значит, что она для него обладает ценностью.

Но произошедшая сексуальная близость не приводит их, к какому-либо личностному сближению, им даже нечего друг другу сказать, словно они испытывают какую-то неловкость за то, что между ними произошло. В их сексе нет согласия, и каких-то обязательств по отношению друг другу. Они вместе и в то же время каждый сам по себе.

По поведению мужчины видно, что через секс он хочет заглушить какие то свои сильные переживания. Но далеко не каждый может сделать это так, как это сделал он – без предварительного знакомства, решительно и ни о чём не спрашивая. В том, что мужчина находит выход своим непереносимым чувствам через активное насильственное действие и  использование героини, можно усмотреть агрессивный характер такого секса. То, что именно таким образом он получил удовлетворение, говорит о его садистическом отношении к ней. Сама по себе она ему глубоко безразлична. Он не проявляет по отношению к ней ни ласки, ни нежности, ни даже благодарности. Это подтверждается его расставанием с ней – с улыбкой на лице он открывает дверь и выходит, не пропустив вперед героиню и уходит, не прощаясь и не взглянув на неё. Эта сцена является характерной, в ней заключена сама завязка фильма, вся патология героев и весь смысл их отношений.

Часть 2. Вокзал не для двоих
Грустная девушка отправляется на вокзал встречать своего парня. Но тот превращает их встречу в съёмку эпизода для фильма, который он делает вместе с товарищами. Ей неприятно, что он не спросил у неё разрешения на это, что он открывает на обозрение  интимность их отношений. Так же она не может понять проявляет ли он свои искренние  чувства или играет положенную по фильму роль. Если она откликнется на них, то и её переживания  станут только игрой для фильма и тогда ее чувства будут использованы и обесценены. Ей же после утренней разочаровывающей встречи с незнакомцем нужно настоящее эмоциональное принятие. У героини возникает чувство обиды и негодования, она с яростью выражает их своему приятелю.

Сцена на вокзале удивительным образом перекликается со встречей с незнакомцем. И незнакомец, и её приятель – оба используют её для своих целей. Но со своим приятелем у нее есть отношения и определенные ожидания. Когда ее ожидания не выполняются, она впадает в ярость. Сегодня она уже была использована однажды. В тот раз она не получила никакого эмоционального отклика. Ее приятель должен по ее представлениям  компенсировать полученный эмоциональный ущерб. Она ждет от него  участия, но он слишком захвачен своей новой ролью режиссера. Он ее не видит, он видит вместо нее образ, который ему нравится, который он хочет снимать. Это ранит ее, она впадает в ярость и ненависть. Это дает ей оправдание для продолжения отношений с таинственным незнакомцем в пустой квартире. Чувствуя себя униженной неудовлетворительными отношениями с незнакомцем, она мстит за это своему приятелю. Она встает по отношению к нему в садистическую позицию.

Степень выраженности садистических и мазохистских компонентов личностной структуры обуславливают существующие образцы взаимодействий, а так же те препятствия и неудовлетворённость, которые возникают в становлении и построении межличностных отношений. В результате субъект вновь и вновь может реализовывать жизненный сценарий, в котором он осознанно или нет, совершает насилие над другими, либо сам оказывается в роли жертвы.

Особенно часто это происходит в любовных отношениях. Ситуация существования неудовлетворённости в получении любви и трудностей в выражении любви, достаточно типична для многих  любовных пар. Иногда она приобретает формы отношений, при которых один из партнёров не может не причинять боль, а другой соглашается её терпеть. Любовные отношения между мужчиной и женщиной являются уникальными, так как в них достигается особая степень личностной близости. Это обуславливает активацию ранних объектных отношений и эдипальных конфликтов. Кроме того, образование пары, является стремлением удовлетворить внутреннюю потребность во взаимном любовном наполнении. Удовлетворение потребности любить и быть любимым является наиважнейшей для нормального психического развития и определённой личностной успешности. Она проходит с неослабевающей интенсивностью от младенчества до старости и даёт глубинное чувство осознания собственной ценности. Понимание того, что младенец нуждается не просто в заботе, в ощущении себя любимым, приводит к пониманию связи между удовлетворением потребности в любви и дальнейшей способности принимать и давать любовь. «Любовь, – по мнению Питера Куттера, – это в  большей или меньшей степени попытка наверстать другую любовь, упущенную в детстве» [8]. Поэтому в каждой любви присутствует повторение отношений из прошлого и, одновременно, потенциал к творчеству и внутреннему росту. Это даёт самой личности и любовным отношениям в целом перспективу дальнейшего развития.

Если же опыт отношений в детстве был слишком травматичен, то повторные отношения во взрослой любви приведут к воспроизведению пережитых травм, и тогда индивид оказывается заложником своих бессознательных потребностей и периодически воспроизводит пережитые в своей жизни травмы. В таком случае любовные отношения скорее являются  не пространством для личностного развития, а пространством для отыгрывания и совладения с внутренними конфликтами.

Часть 3. Теперь и вдовец
А в это время мужчина слушает рассказ горничной о расследовании самоубийства его жены.  Становится понятно, почему этим утром он переживал страдания, и какую боль пытался  заглушить. В эту ночь его жена покончила собой. Сам он американец, сменивший множество профессий и мест жительства. В своей жизни он успел побывать боксёром, актёром, игроком в бонго, революционером в Южной Америке и журналистом в Японии. Он скитался повсюду, пока не встретил женщину с деньгами и не осел в Париже. Романтические, брутальные профессии, которые он выбирает, экзотические страны, в которые стремится, и повторяющееся фиаско – всё это выглядит как бесконечное бегство и попытки самоутвердиться  человека, не умеющего  найти себя в жизни. Возможно, эта женитьба давала ему надежду, что он, наконец-то остепениться, начнет жить сначала и более счастливо. Но и здесь он терпит очередное поражение в своей жизни. Такое впечатление, что его жизнь – это цепочка неудач. Сколько стоит за этим его разбитых иллюзий надежд и разочарований.

Глава из книги Л. Коуэн "Мазохизм. Юнгианский взгляд", которая вышла в свет в издательстве "Когито-Центр".

K. Коуэн
доктор философии, юнгианский аналитик. Занимала пост директора Межрегионального центра юнгианского анализа, профессора в Центре обучения практической психологии (штат Миннесота).

Победа над отвращением порождает величайшее удовольствие.
МАРКИЗ ДЕ САД

А теперь ты - подлинная, непокорноая сладость с длинной историей
Разбивания маленьких сердец, таких, как у меня.
brХорошо же, - давай посмотрим, как это у тебя получится,
Сожми свои кулаки, дай им волю.

Ударь меня как можно сильнее,
Так, чтоб посыпались искры.
ПАТ БИНАТАР. "Ударь меня как можно сильнее"

Извращенность мазохизма - главная движущая сила доставляемого им удовольствия. Извращения, искривления, отклонения, аномалии вызывают крайнее возбуждение. В конечном счете быть нормальным значит быть как все; быть извращенным значит быть единственным в своем роде. Аномалия создает индивидуальность и уникальность. Особенность проявления мазохизма любого человека - такая же отличительная его черта, как вкус в еде, в стиле одежды и музыке.

Люди, приходящие на терапию с жалобой на склонность к мазохизму, просят помощи, чтобы справиться не только с болью, но и с удовольствием. Они страдают от социального клейма, налагаемого на тех, кто имеет отклонение, а также из-за психиатрического заключения, что мазохизм - это болезнь. Но это восприятие болезни не только социальное и медицинское, отчасти оно присуще мазохизму как ощущению удовольствия и боли. Людям трудно сказать: "Мне больно"; но еще труднее признаться: "Боль доставляет мне удовольствие". Это сочетание боли и удовольствия создает невыносимое противоречие, и чтобы это "вынести", мы обычно пытаемся отрицать по крайней мере одну его составляющую.

Ощущать себя больным - значит чувствовать свою близость к чему-то глубоко человеческому: ограниченному, неадекватному, подчиненному и даже постыдному. Ощущение в этой болезни мучительной сладостной горечи - даже острого наслаждения - удерживает человека вблизи от этого глубинного, подчиненного ощущения ограничения, неадекватности и стыда. Наверное, то, что мы называем мазохизм извращением, меньше говорит о самих мазохистах, чем о коллективной установке по отношению к глубинным основам нашей человечности: мы не приняли и определенно не решили дилемму бытия, которое выходит за рамки обычного человеческого. Боль и удовольствие идут вместе вне всякой логики, рациональности и рассудительности, т. е. вне всего, что мы относим к психическому здоровью. Для этой болезни и этого удовольствия не существует лечения, и, возможно, его не должно быть. Извращенность придает эксцентричное своеобразие мазохизму; именно она является тканью, из которой соткан мазохизм.

Согласно концепции Фрейда, желание человека подчиняется принципу удовольствия, оно требует немедленного удовлетворения; "неотложность управляет полиморфизмом", - замечает Патриция Берри . И полиморфизм вызывает психическое состояние извращенного ребенка - мазохизм как одно из многочисленных проявлений инфантилизма, подобно нарциссизму, кори или грязным пеленкам. Однако мазохистское переживание требует дальнейшей дифференциации, ибо доставляемое им удовольствие оказывается весьма специфичным. Хотя мазохизм может быть действительно полиморфным, в разнообразии форм фантазий он принимает формы извращения, характерного для взрослого человека. Каждое мазохистское переживание является особенным и исключительным, как и каждое удовольствие.

Большинство мазохистов не стремятся испытать физическую боль; фактически эта мысль их пугает. Мазохистское удовольствие обязательно ожидается. Мазохист Мазоха томится ожиданием того, что с ним будет делать любовница: "У меня… такие переживания, которые… всегда наполняют меня столь сладким страхом. Насколько бесчувственно познание!.. Как прекрасно это мучительное сомнение!"

Источником удовольствия является отнюдь не боль, а унижение, и вся пикантность заключается в его предвосхищении. По мнению Джеральда и Кэролайн Грин, самым волнующим "часто оказывается ожидание, предчувствие. "Это пребывание в подвешенном состоянии вызывает ужас, - говорит одна леди в романе Оскара Уайльда, - я надеюсь, что оно продлится достаточно долго". Существует удовольствие ожидания где-то за рамками этого мучительного, но вместе с тем столь восхитительного предвидения" . В повседневной жизни мы можем бесконечно фантазировать о боли или унижении, возвращаться к какой-то конкретной сцене, сгущая краски, амплифицируя или преувеличивая ее опасность. Существует удовольствие не только в "ожидании запредельного", но и удовольствие в мучительном ожидании. Теодор Райк называл эту черту мазохизма "фактором неопределенности". Он пришел к выводу, что "мазохистское наслаждение больше зависит от этого ожидания дискомфорта, чем от самого дискомфорта" .

В литературе, посвященной мазохизму, отмечается, что, как правило, мазохисты повторяют свои фантазии. Это повторение - не просто симптом, характеризующий извращенную навязчивую природу мазохизма. Более важно, что это процесс усовершенствования. Мазохисты постоянно варьируют "как", "почему", "когда" и "кому" подчиняться, чтобы получить максимальное и разнообразное удовольствие. Ради получения нового удовлетворения они снова и снова усовершенствуют и уточняют свои фантазии. Это настолько очевидно, что вызывает их повторение. Повторение - это способ усовершенствовать, психологический способ уточнить переживание, упрочить и укрепить его, а также произвести впечатление. Любое вознаграждение, немедленное или отложенное, не может продолжаться всегда, удовольствие тоже "…истощается… В наслаждении наступает самоистощение, и тогда начинается поиск нового усовершенствования, чтобы оно снова доставляло наслаждение… Наслаждение само по себе разнообразно, а именно это от него и требуется" .

Нельзя сказать, что в психологическом мазохистском переживании наслаждение зависит только от чувственного удовольствия и может быть к нему сведено, хотя и тот и другой случай могут быть метафорически приравнены один к другому. Здесь мы вновь сталкиваемся с телом через душевные ощущения и с душой через телесные ощущения. Вслед за Мазохом мы могли бы назвать мазохистское удовольствие воображаемой чувственностью: "Я сверхчувствителен; все имеет свои истоки и свою подпитку в моем воображении" . Точно так же психологическое переживание мазохизма не тождественно сексуальному удовольствию, получаемому от физического возбуждения и оргазма. Но оно похоже на сексуальное удовольствие, поскольку связано с наслаждением от предварительной игры и настроено на снятие напряжения и расслабление. Эти переживания сходны, хотя не идентичны. Мазохистское удовольствие сродни впечатлению от "Пьеты" Микеланджело: она столь прекрасна и трогательна, что вызывает боль. Оно эмоционально заряжено, болезненно осознано и доставляет удовольствие благодаря собственной сущности и жизнеспособности.

Мазохизм приносит вполне реальное удовольствие и тогда, когда унижение приводит к утрате прежних эго-представлений. Можно выбросить из головы старые, избитые установки и я-образы. При мазохизме все они идут к черту. Иногда удовлетворение подразумевает разрядку напряжения ввиду потребности Эго в защите. Заблудившись где-то в ночной тишине в полном одиночестве, ориентируясь на свет габаритных огней автомобилей и сигнальных маячков на вышках, мы в конце концов можем позволить себе сбиться с пути, ошибиться и не соответствовать предъявляемым к нам требованиям. Эти моментальные "разрядки" позволяют высвободить то, что было подавлено, что делает нас не более нравственными, но более гибкими и восприимчивыми к потребностям души.

Так как "хорошая исповедь" приносит облегчение, исповедь является благом для души. Римская католическая церковь разделила таинство Наказания на три части: покаяние, исповедь и искупление. Под "искуплением" понимается воздаяние или возмездие, т. е. удовлетворение Бога за совершенные перед ним грехи. Но существует и психологическое удовлетворение души, которое приносит исповедь вследствие отказа от любых защит. Само присутствие другого человека не делает исповедь более унизительной; присутствие другого делает унижение более реальным, ибо оно обостряет ощущение непосредственности, осознания, высокой чувствительности. На исповеди мы заикаемся и тревожимся, у нас остается мало возможностей для самообмана. Выдают глаза; нельзя найти спасение в иллюзии. В человечности другого мы сталкиваемся со своим конечным, неадекватным человеческим "я". Иногда эта встреча, эта связь придает дополнительное удовольствие, а иногда - вызывает радость.

Освобождение от привычных защит преследует две цели: оно делает человека уязвимым, слабым, униженным и, может быть, дезориентированным; кроме того, оно позволяет человеку ощутить облегчение и приятное удовлетворение от того, что удалось убрать ловушки, т. е. те поверхностные ощущения, в плену которых мы находимся, так что появляется возможность добраться до своей внутренней истины, сущности, реальности.

Душе выпадает случай узнать правду о самой себе, познать свою реальность. Мазохизм можно понимать как способ удовлетворить эту потребность, развивая восприимчивость. Именно эта душевная восприимчивость делает возможной ее реальность. В одном из своих произведений Симона Вейль утверждала, что мы не можем простить того, кто нам навредил; поэтому нам следует думать о том, что причиненный вред нас не испортил, а открыл некий истинный уровень1) восприимчивости. То же самое возможно, когда мы унижаем себя или вредим себе. Если мы готовы себя простить, значит, нам следует каким-то образом понять переживание как осознание или откровение. Одно из удовольствий мазохистского переживания заключается в том, что оно ведет к удовлетворению от достижения истинного уровня, от обретения глубинной и неприглядной истины о себе.

*

Нам следует уделить внимание эстетике мазохизма, т. е. удовольствию, которое одновременно является и болезненным, и прекрасным. Называя кого-то "прекрасным человеком", мы имеем в виду не его внешность, а его душевные качества. Чаще всего достоинство души проявляется именно в смирении, которое мы считаем прекрасным. Здесь не следует бояться оказаться в плену нравственных обертонов, ибо смирение всегда считалось основным признаком души. "Сотворение души", по выражению Джеймса Хиллмана, порождает смирение, так как требует постоянной релятивизации Эго.

В эпоху романтизма, рождения Мазоха и смерти маркиза де Сада "болезненная красота" имела характерные образные очертания, привнося элемент мучения в романтическое воображение, а в романтическую любовь - мучительные фантазии. Поэты-романтики считали Красоту и Смерть родными сестрами. Они слились "в форму некоего двуликого зародыша, полного изъянов и меланхолии, а также роковой прелести: и чем горче на вкус была эта прелесть, тем изобильней становилось наслаждение".

Упадок, меланхолия, судьба, красота и смерть - таковы образы и краски мазохизма. Они дают нам и явную избыточность страсти, и воображаемую структуру или упорядоченность для этой избыточности. Искусство, фантазия и ритуал создают формы для эмоциональных образов души. То, что важно для художника, столь же важно для мазохистской фантазии: композиция и организация, настроение и чувственный тон, упорядоченность и ощущение времени. "Существует не особая мазохистская фантазия, а мазохистское искусство фантазировать" . Мазохизм приносит удовольствие, превращаясь в фантазию, воплощенную в произведении искусства или в ритуале.

Со времен Краффта-Эбинга - вот уже более века - мы уделяем мазохизму так много внимания именно в сфере сексуальных отношений и пренебрегаем им как художественной фантазией и как психологической и эстетической деятельностью. Как раз такое буквальное сексуальное истолкование мазохизма, закрепленное в современных порнографических садо-мазохистских журналах, приводит к утрате эстетики. На всеобщее обозрение выставляются дорогостоящие, низкопробные порнографические глянцевые журналы с абсолютным отсутствием утонченности, Эроса и воображения. Здесь отсутствует и ощущение познания и стыда, присущего подлинному мазохистскому эксгибиционизму. На фотографиях изображены позы тела, но не изломы и извилины души. Жалкая картина порнографии ставит нас перед упрямым фактом: отказываясь признать мазохизм психологическим переживанием, мы не устраняем его совсем, но лишь произвольно отодвигаем в сторону.

Произведения Мазоха имеют эстетический смысл, а потому возможна их эстетическая оценка, как бы ее ни замалчивали, ни затушевывали и ни искажали в большинстве произведений мазохистского изобразительного и драматического искусства, в литературных произведениях и фантазиях. В мазохистских фантазиях существуют ритуальные, а наряду с ними - художественные и религиозные черты: чтобы добиться желаемого эффекта, все должно быть "правильно". Величайшая значимость ритуала привела психоаналитическую традицию к тому, чтобы поместить мазохизм в ряду неврозов навязчивой одержимости . Однако приоритет ритуала вместе с тем означает наличие некоей религиозности, которую мы можем заметить в следующей фантазии одной современной женщины:

Я по-царски безмятежно располагаюсь перед огромной аудиторией в процессе следующего ритуала: мои соски пронзают раскаленной иглой, и после этого в отверстия вставляют огромные кольца. Вскоре границы этого ритуала расширились: и тогда, принимая обыкновенный душ, я готовлюсь к совершению ритуального кругового обрезания, ритуального насилия и к завершающему ритуал жертвоприношению (с потрошением внутренностей) какому-то ужасному богу.

Сцена и фантазия весьма специфичны. Это в высшей степени подробное, индивидуальное переживание. Совмещение унижения и удовольствия происходит лишь определенным способом, в определенное время. Эта женщина представляет себя человеческой жертвой во время древних религиозных жертвоприношений. Подобно Ифигении, Христу, Девственным Весталкам, подобно жертвам Молоха, фантазируя, она участвует в безмолвной и возбуждающей драме подчинения коллективной и божественной воле.

Специфический артистизм и ритуал являются очевидными в большинстве, если не во всех, развитых фантазиях. Чем искуснее и богаче фантазия, тем более явными и более очевидными оказываются ее ритуальные черты. Еще один пример мы заимствуем из творчества Леопольда Захер-Мазоха.

В его самом философски завершенном романе "Венера в мехах" сексуальный акт предваряют бичевания и унижения, которых главный герой требует и которые он получает от своей любовницы, и, чтобы доставить ему удовлетворение, эти действия зависят от общей композиции сцены. Мазох поразительно внимателен к деталям: герой должен войти в комнату в определенное время, в определенной одежде, вся мебель и картины должны быть размещены определенным образом. И в комнате есть зеркало. Как и большинство истинных мазохистов, Мазох чувствует момент - взгляд в зеркале схватывает этот момент, - запечатлевая в памяти этот образ для последующего осмысления. Общее воздействие - сильное ощущение предвидения, чувственности и эстетики. Все в полном порядке, сцена готова, может начинаться действие.

В мазохизме далеко не всегда заметно проявление артистичной фантазии. Иногда она сосредотачивается вокруг определенных слов, которые нужно произнести с определенным акцентом и определенным тоном. Теодор Райк называет людей, которые произносят речь для того, чтобы приятно пощекотать нервы, "словесными мазохистами", а затем объясняет свое определение и приводит пример:

В процессе мазохистской фантазии очень часто происходят диалоги. Тогда считаются очень важными определенные акценты и тональности, сладострастно исследуется модуляция той или иной фразы… В одном случае высказывание отца моего пациента: "Постарайся, чтобы это больше не повторилось" - стало содержанием такой реализованной фантазии и должно было снова и снова повторяться в сопровождении определенной мелодии. Сын, который в это время был у него на коленях, внезапно спросил с выражением страха на лице: "Можно я встану?"

Этот вид искусно структурированной фантазии создает основу для испытания жесточайшего унижения и высочайшего удовольствия, при котором они сливаются воедино: жестокое унижение и "изысканная боль" составляют момент мистического переживания экстаза.

Некоторые люди возражают, что унижение, ощущаемое человеком в процессе мазохистского переживания, нельзя считать "реальным", т. е. буквальным, что именно эта "нереальность" боли позволяет получать удовольствие от переживания. Этот аргумент приводится для подтверждения идеи о том, что мазохист имеет полный контроль и над фантазией, и над ситуацией. Являясь сценаристом, режиссером и исполнителем главной роли, "жертва" действительно определяет форму, степень и продолжительность своего унижения.

Противоречие этой идеи заключается в том, что если бы существовала лишь иллюзия силы, то существовала бы и лишь иллюзия унижения. Короче говоря, унижение кажется искусственным, потому что кажется искусственной сама фантазия. Такая установка может существовать лишь в культуре, когда люди могут сказать: "Это всего лишь фантазия". Ей не хватает осознания жизнеспособности и важности фантазии в человеческой жизни. К тому же она упускает тот важный факт, что большинство мазохистов испытывают унижение лишь потому, что вообще имеют мазохистские фантазии. В контексте претенциозной репутации мазохизма это унижение является таким "реальным" или "обусловленным реальностью", как никакое другое переживание. Стыд при мазохизме - это стыд мазохизма: это ощущение, что кто-то его насильно у вас вызывает, что вы его испытываете, что вам плохо удается справиться с его проявлениями и что с ним вообще ничего нельзя сделать. Такой же стыд появляется у человека, испытывающего неподконтрольные инстинктивные потребности и проявляющего соответствующие психологические реакции: невоздержанность, ненасытный голод, несвоевременную неуправляемую эрекцию или желание закурить. Потребность в унижении, основная потребность испытать первичный стыд, - это само по себе унижающее осознание такой потребности.

Мазохистские фантазии, отыгранные и неотыгранные, приносят удовлетворение по другой причине. Людям нужно получать наслаждение от плодов своей фантазии, и они его получают. Спросите персонал Диснейленда, который работает и для взрослых, и для детей. Или рассмотрите в качестве отдельного примера следующую фантазию двадцатидевятилетней женщины, сначала состоявшей в стабильном браке и имевшей весьма интересную и перспективную работу. Она испытывала острые приступы приятного стыда и угрызения совести и записывала свои впечатления, но однажды решила сказать об этой фантазии своему мужу и вместе с ним посмотреть на то, как она разыгрывается. Вот эта фантазия:

Моя любимая фантазия разыгрывается в моей спальне. Сейчас полдень. Я заключаю пари c мужчиной, который является моим другом, однако он существует лишь в моей фантазии. В действительности я его не знаю. Мы играем в шахматы, заключив пари, - и я проигрываю. Пари таково: кто выигрывает, должен исполнить три желания проигравшего, причем безо всяких условий, за исключением одного: не следует причинять никакой физической боли. Мужчина входит в дверь, я его впускаю. Он говорит, что пришел, чтобы "получить выигрыш ". Я могу его понять, но несколько возбуждена тем, что должна "расплатиться". (Мужчина во многом похож на моего мужа - не внешне, а в том, что он силен, спокоен и энергичен.) Здесь же, в спальне, он говорит, что я должна выполнить три его желания, как обещала, не говоря ни слова до тех пор, пока не будет исполнено последнее "желание". Сначала, говорит он, я должна снять с себя всю одежду. Я начинаю выражать протест - в конце концов, это желание слишком интимно, и меня это слишком смущает. Он делает угрожающий - нет, предупреждающий! - жест и напоминает мне, что я проиграла пари и с этим согласилась. (В этот момент фантазии я ощущаю наступление сексуального возбуждения.) Я снимаю свою одежду и стою перед ним совершенно обнаженной. Он просто смотрит на меня, и я ощущаю себя все более и более униженной и беззащитной. Однако это тоже меня очень возбуждает. Спустя какое-то время он говорит о своем втором желании: мне следует принести ему стакан вина и протянуть ему обеими руками, став перед ним на колени. Я иду на кухню. Вернувшись из кухни со стаканом вина, я вижу, что он стоит у одного конца софы. Это похоже на ритуал, который мне следует совершить, и у меня все больше и больше возрастает сексуальное возбуждение: совершенно обнаженная, стоя на коленях, подчиняясь его указаниям и исполняя ритуал, я чувствую себя все более и более дикой, и мне это безумно нравится. Но вместе с тем я ощущаю себя все более и более униженной и растоптанной. Я уже знаю, что эта фантазия закончится нашими сексуальными отношениями, но чувствую себя униженной из-за того, что должна пережить все это смущение, чтобы, наконец, перейти к сексуальным отношениям. Но так как я проиграла пари - и это тоже унизительно - я должна ему подчиниться. Поэтому я становлюсь на колени и протягиваю ему стакан, который он медленно выпивает. Я чувствую себя пристыженной, словно меня рассматривают через увеличительное стекло. Третье его требование заключается в том, чтобы заняться со мной любовью. Но эта часть фантазии, по существу, миновала свою кульминацию: я настолько возбудилась, что стала мастурбировать и быстро достигла оргазма. Фантазия просто заканчивается тем, что как-то сразу истощается.

Несмотря на то, что основной мотив и обстоятельства, сопутствующие этой фантазии, достаточно общие, относительное изобилие подробностей придает ей особую специфичность, которую мы можем исследовать.

Ощущение ожидания только подразумевается в письменной версии этой фантазии, но молодая женщина очень подробно о нем рассказывала в течение всей аналитической сессии. Она лишь наполовину знала о том, что последует дальше, что каждое последующее требование будет еще более унизительным и возбуждающим, чем предыдущее. Каждая стадия оказывается частью целого ритуала. Не было никакого сознательного плана, хотя она осознанно описала откровенную сцену, происходившую в ее спальне. Как и большинство людей, она испытывала сильное - и даже приятное - смущение, рассказывая о своей мазохистской фантазии даже после того, как записала ее на бумаге. Она лишь отчасти могла контролировать смысл своего рассказа и не могла объяснить его истоки. Ее унижение было подлинным, какой бы "надуманной" ни казалась эта ситуация.

Очевидно, эта эстетическая по форме фантазия носит ритуальный характер. Игра в шахматы, "разоблачение", коленопреклонение, подношение вина - эстетически совершенные действия, имеющие свою собственную историю. Кроме сексуального смысла, они имеют религиозное и эстетическое содержание. В процессе психотерапии можно работать и с индивидуальными, и с коллективными факторами: зависимостями, чувствами, ситуацией и спецификой образа. Эта фантазия - прекрасная основа для переживания и исследования отношений этой женщины: с мужчинами, Богом и богами, но, конечно, не только с ними.

Мы можем сделать несколько основных утверждений. Интересно отметить, что в данном случае не упоминается о применении физической силы - речь идет о зависимости от данного слова. Отсутствие наказания тоже дает этой фантазии определенную, индивидуальную степень свободы. Женщина явно ощущает, что обречена, вынуждена подчиниться, но при данных обстоятельствах - пари - она соглашается добровольно. Она ничего не делает "неправильно", а просто проигрывает пари и должна "расплатиться".

Этой женщине лучше и приятнее всего представить унижение как проигрыш, наготу, подчинение-через-расплату. Далее фантазия конкретизирует каждый из этих мотивов: проигрыш пари, за который надо расплатиться; наготу, которую рассматривают, словно под увеличительным стеклом, молчание и коленопреклонение. Этот мотив получает особое образное воплощение, и каждый образ оказывается особенно утонченным. Удовольствие содержится в фантазировании и постоянном усовершенствовании, а потому во многом - и в унижении. Фантазия - относительно автономная сфера деятельности психики женщины - явно реальна: столь же реальна, как ее сны, ее дыхание или ее голод. Фантазия - это носитель ее чувств унижения, стыда, удовольствия, возбуждения; в ней содержится их образ.

Как мы уже сказали, удовольствие постоянно себя усовершенствует. А сексуальное наслаждение, коренясь в питательной среде человеческих инстинктов, может принести смирение, ощущение унижения, подчиненности, неадекватности и стыда. Этот взгляд отличается от традиционного психоаналитического, который заключается в развитии половой идентичности из смешанного состояния полиморфно-извращенной, подчиненной инфантильной сексуальности, обусловленной принципом удовольствия. Предполагается, что при достижении этой цели человек ощущает себя менее подчиненным, стыдливым и неадекватным в отношении секса. Патриция Берри отмечает, что выходом из этого запутанного стыдливого состояния может быть отрицание ощущения этой запутанности и стыда. "Возможно, - пишет она, - ощущение подчиненности является одним из самых неудобных для человека проявлений инстинкта и частью самого большого инстинктивного удовольствия" . Она предлагает соединить подчиненность и удовольствие, а не разделять их на полярные противоположности похоти-вины и Эго-Супер-Эго. Мы защищены от того, чтобы оказаться скованными или парализованными своими сексуальными инстинктами, зная, что на более глубоком уровне подвергнемся их воздействию, и ощущая эту подчиненность, которая является ключевой для познания нашего первичного, базового уровня психики.

Пока мы будем чувствительными и стыдливыми по отношению к виду голодного рта, ануса, клитора и пениса, к звукам, исходящим из кишечника, или к мастурбации, они не будут иметь над нами подавляющей власти. Напротив, войдя в контакт с ними и их деятельностью, мы установим связь и с нашим чувством подчиненности. Там, где есть первичная сексуальность, существует и… смирение.

Видеть в сексе душу, видеть секс как фантазию души - не значит умалять ни его животное начало, ни стыдливое смущение, ни унизительное положение и подчиненность. Фантазия помогает сохранить в нас животных - голодного волка, косулю с бархатными глазами, мощного буйвола, игривых котят - и препятствует проявлению особой человеческой гордыни, поднимающей разум над материей и оставляющей душу бесцельно скитаться в горьком одиночестве по диким пустыням.

Отступление: Эрос как садист

По мнению Юнга, Эрос является богом отношений, он их создает и поддерживает. К сожалению, в наше время образ Эроса крайне упрощается и становится слишком тривиальным и в психологии, и в порнографии, и в производстве поздравительных открыток. В некоторых психологических концепциях бог низводится до "чувства", словно он покровительствует только сфере человеческих отношений. В порнографии эротика низводится до секса; а на открытках, посвященных Дню Святого Валентина, Эрос изображен толстым игривым херувимом, пускающим карикатурные стрелы любви.

Аутентичный Эрос - это истинный бог, т. е. обладающий божественной властью, страстью и статусом. Будучи одним из главных побудителей движений души, он может вызвать как жестокую, неразделенную, так и взаимную любовь. В одном мифе Эрос испускает стрелы с наконечниками, смоченными ядом, чтобы отравить своей жертве любовь или ей воспрепятствовать. Это может значить, что ядовитой и роковой является сама любовь; но вместе с тем это может означать, что любовь - к себе или другому человеку - можно ощущать и как разочаровывающую жестокость, и как нежное со-чувствие.

Иногда существующая между нами связь причиняет нам мучительную боль, разрывает нас на части. Здесь тоже не последнюю роль играет Эрос, которого мы могли бы назвать садистским Эросом. Назначение Эроса - безжалостно любить и ненавидеть, чтобы увлекать нас глубже в отношения со всеми частями нашей личности и другими людьми. Иногда он уводит нас еще дальше - в отношения с божествами, имеющими власть над душой. Эта работа - болезненное и приятное воздействие; по словам известного писателя Джона Фаулза, это "любовь, стремящаяся стать обнаженной" . Назовем ли мы это подчинением архетипическому императиву или подчинением воле Бога, - все равно оно останется подчинением - одним из основных отличительных признаков мазохистской установки.

Эрос, любовь, взаимоотношения, будучи архетипическими силами, являются нашими потребностями, нашими эмоциональными инстинктами. Можно сказать, что любовь просто необходима. Существует мифологема, согласно которой в честь рождения Афродиты…

…боги устроили веселый пир, и среди них был Источник [Порос], сын Метис и Cилы. И когда они отобедали, к ним в дверь вошла Нужда [Пения] и стала просить подаяния, ибо, на столах было хорошее угощение. Получилось так, что Порос, сильно опьянев от божественного нектара… заплутал в саду Зевса и заснул там крепким сном, а Пения, думая, что рождение ребенка от Пороса поможет ей выбраться из нищеты, легла с ним рядом; прошло время, и родилась Любовь [Эрос].

Эта история имеет продолжение, раскрывая разные обстоятельства и подводя нас к следующему заключению:

Так как Эрос был сыном Пороса и Пении, его судьба состояла в том, чтобы постоянно в чем-то нуждаться; нельзя сказать, что он расточал любовь и ласку, как думают многие из нас. Он был грубым и сухим, босым и бездомным, спал на голой земле, на панели или даже прямо на улицах, прямо под небом и звездами, фактически разделив судьбу своей матери. Но при этом он унаследовал от отца изобретательность для осуществления своих планов, основанных на принципах красоты и добра, он был вежливым, порывистым и энергичным, сильным охотником, владел науками и знал искусство, - и вместе с тем он был полон желания и мудрости, постоянно искал истину, склонялся к магии, волшебству, наслаждению и был подвержен соблазну.

Итак, Эрос достаточно тверд, обладая и собственными целями, и собственными соображениями. От своей матери он унаследовал влечение, вызванное потребностью или нуждой, а потому привлекает нас как садист. Будучи самим этим влечением, он может воспользоваться данной ему силой, чтобы вторгнуться в нашу жизнь. Поэтому мы ощущаем любовное влечение и действительно находимся под воздействием любви и желания: иногда лишясь сна, пищи, полные одержимости. А потому мы не можем не вступить в связь с объектами своей страсти, несмотря на свои самые лучшие намерения, вневременную мудрость воздержания и добрые советы опытных людей. Иногда в Эросе мы можем узнать Пороса, его отца, ибо мы часто поражаемся тем, насколько разнообразны у олимпийских богов сочетания возлюбленных и друзей и сколько искусной изощренности в их отношениях.

Внутренним садистом может быть каждый комплекс, каждое качество, каждый образ - любая часть психики, стремящаяся проникнуть в сознание, добиться, чтобы ее услышали, привлечь к себе внимание, даже несмотря на мучительное ощущение отсутствия взаимности. Часто мы вынуждены совершать психологические изменения, истязая и хлестая себя розгами. Нередко мы ощущаем эту тягу как садистское, жестокое требование, ибо существует некая сила, заставляющая изменяться эго-сознание. Интрапсихически мазохистское подчинение - это стремление подчинить одну часть психики другой, один образ другому, так что все эмоции оказываются связанными с этими переживаниями: страха, любви, ненависти, отвращения, очарования, унижения.

Эрос, прекрасный крылатый бог Любви и Желания, преданно любит и мучается от желаний. Симона Вейль отметила, что любая любовь наполнена садизмом, ибо она вселяет в человека одержимость. Но верно и то, что если любовь достигает той редкой области, где не является одержимой, в ней появляется сильная мазохистская составляющая; она стремится быть послушной, подчиниться, сложить свою гордость и силу к ногам другого человека, предав себя обнаженную, сексуальную, эмоциональную, физическую, воле другого. Любовь - это зависимость; любовник - раб. Если человек любит глубоко, страстно, целиком и полностью, подчинение такой любви - не только унижение, но и экстаз.

Примечания

1)Например, уровень отношения к себе и к другому. - Прим. пер.

автор:

К. и Дж.Новик

--------------------------------------------------------------------------------

Несмотря на перемены в видах патологии, с которой имеет дело современный психоаналитик, существенная часть наших случаев фактически очень похожа на фрейдовские случаи после того, как он попытался преодолеть мазохистские явления различной интенсивности и распространенности в своей каждодневной работе. Случаи мужчин, цитировавшиеся в его статье о фантазиях об избиении (1919) "включали довольно большое число людей, которые должны были бы быть описаны как настоящие мазохисты". Кроме того, во всех опубликованных случаях Фрейда, за исключением Маленького Ганса, существуют ссылки на суициды (Litman, 1970); (Novick, 1984). Сложности в концептуализации и техническом совладании с мазохизмом привели Фрейда к пересмотру своих формулировок и, в конечном счете, к фундаментальным изменениям в психоаналитической метапсихологии.

Со времен Фрейда была накоплена обширная литература по теоретическим и клиническим проблемам мазохизма. Суть классического взгляда хорошо суммирована Fenichel (1945), Loewenstein (1957), Bieber (1966) и Ferber (1975). Maleson (1984) высказал мнение, что мазохизм приобрел "запутывающее множество значений" с "малой согласованностью или точностью при использовании этого понятия в наше время". Для Фрейда весь мазохизм, в конечном счете, был основан на эротогенном мазохизме. Связь эротогенного и морального мазохизма имеет место через фантазию об избиении; мораль для мазохиста представляет бессознательное, повторно сексуализированное желание быть выпоротым отцом. В этом случае "Эдипов комплекс оживает и открывается путь для регрессии от морали к Эдипову комплексу" (1924). Таким образом Фрейд снова подчеркнул свою более раннюю доктрину, что фантазия об избиении является "сущностью мазохизма" (1919).

Если утверждение Фрейда валидно, детальное изучение фантазий об избиении помогло бы нам более полно понять сложные явления мазохизма. В "Экономической проблеме мазохизма" (1924) Фрейд набрасывает генетическую точку зрения; Loewenstein (1957) использовал перспективу развития; и мы также обратимся к этой перспективе для изучения фантазий об избиении, чтобы пролить свет на линию развития мазохизма.

Большой находкой при нашем изучении в 1972 году фантазий детей об избиении стало то, что есть два вида фантазий - нормальная переходная и "фиксированная фантазия". Переходная фантазия чаще обнаруживалась у девочек, обычно спонтанно видоизменялась или без особого труда могла быть подвергнута интерпретации, тогда как фиксированная фантазия становилась перманентным фокусом психосексуальной жизни ребенка, и часто годы интерпретативной работы не оказывали на нее влияния. В этой статье мы используем развитие фиксированной фантазии об избиении в качестве модели для изложения аспектов линии развития мазохизма.

В качестве точки отсчета мы используем ранее не публиковавшуюся информацию из случаев 11 детей с фантазиями об избиении. Остальной материал взят из наблюдений за младенцами и детьми в возрасте, когда они начинают ходить (далее тодлерами), а также психоанализа детей, подростков и взрослых. Мы описываем эпигенез мазохизма какадаптацию к нарушенному окружению, защиту против агрессии и вид инстинктивного удовлетворения. Далее мы показываем, что мазохизм не только сверхдетерминирован, но и обслуживает другие функции Эго.

Младенчество

Обширная литература о мазохизме включает множество различных точек зрения; одним из важных разногласий является вопрос происхождения мазохизма на доэдипальной или эдипальной стадиях. В нашем исследовании в 1972 году мы описали материал из детского анализа и наблюдений, которые показали, что организованные фантазии об избиении были сформированы только постэдипально, в то время как решающие факторы могли быть усмотрены на более ранних фазах. В выборке из 111 случаев в Центре Анны Фрейд мы обнаружили, что "желание избиения, теория садистического полового акта и фаллические игры в порку можно было бы увидеть в некоторой форме у всех маленьких детей". Переходная фантазия об избиении, увиденная у некоторых девочек, возникла постэдипов период и представляла, как описал Фрейд, и регрессивные эдиповы стремления и наказание за них. В каждом примере классическую формулировку эдиповых конфликтов сопровождала динамика, ведущая к регрессии до фиксаций на анальной фазе, связанных с агрессией и желанием избиения.

Эта находка разительно контрастирует с историями детей, у которых была обнаружена переходная фантазия об избиении. В этой группе, несмотря на сообщения о различных патологических интеракциях в ранней жизни ребенка, тем не менее, существовали источники доступного удовольствия для обоих партнеров в диаде мать-дитя. Например, мать Эммы сказала, что она начала давать трехнедельному младенцу

твердую пищу. Подобные преждевременные требования имели место на протяжении всего младенчества. Преждевременно развившиеся позитивные отклики Эммы, однако, обеспечивали интенсивное удовлетворение ее матери, что возвращалось к ребенку в качестве любовной похвалы и удовольствия. Дериваты этого обоюдно приятного взаимодействия могут сформировать в отношениях переноса компонент приятной работы вместе, вследствие чего Эмма была способна получать удовольствие в анализе в возрасте 4 лет.

Несмотря на то, что нам следует быть чрезвычайно осторожными в прямом соотношении более поздних манифестаций с переживаниями раннего младенчества, важно упомянуть единодушный отчет терапевтов детей с фиксированными фантазиями об избиении, что лечение было трудным, безрадостным и не удовлетворяющим в течение длительного времени.

Нарушения в организации удовольствия между матерью и младенцем появлялись в историях всех детей с фиксированными фантазиями об избиении и были вновь созданы в более специфичных формах в трансферентных отношениях во время анализа. Клинический материал из детских анализов наводит на мысль о связях, образовывающихся на раннем этапе жизни, между опытом отсутствия удовольствия или неудовольствия и соответствующими возрасту потребностями младенца. Но в отношениях переноса взрослых пациентов множество трансформаций, которые имеют место в ходе развития, осложняют возможность выделить отклонения в раннем младенчестве.

Миссис С., высокая привлекательная разведенная женщина, обратилась к психоаналитику в связи с проблемами неразрешенного горевания об отце. Несмотря на внешнюю успешность, ей все труднее было примиряться с требованиями своей профессии, с потребностями своих трех детей и своей собственной социальной жизнью. На раннем этапе анализа Миссис C. описывала фантазию об избиении, которую она использовала для достижения оргазма. В этой фантазии она представляла, что отец говорит ей, что она плохая, кладет ее поперек колена и шлепает ее. Она осознавала свою фантазию только перед оргазмом и затем привычным образом снова ее забывала. В лечении фантазия обнаружилась в контексте сексуализированного удовольствия в совместной аналитической работе, сопровождаемой болью в нижней части спины. После интерпретации, что боль кажется тем состоянием, в котором она может испытывать удовольствие, Миссис C. вспомнила свою фантазию об избиении и осознала, что она "всегда" была у нее. Последующий материал сосредоточился на ее сверхстимулирующих отношениях со своим отцом и ее неразрешенных эдиповых конфликтах и невротических компромиссах. После того, как они были проработаны в переносе, процесс горевания мог быть успешно доведен до конца. После двух лет работы симптомы Миссис C. ослабли, она явно хорошо функционировала во всех областях и хотела закончить свое лечение. Несмотря на многие позитивные изменения аналитик не соглашался с этим, потому что фантазия об избиении была все еще центральной для сексуальной жизни Миссис С. Она энергично сопротивлялась всем попыткам соотнести любой аналитический материал с ее взаимоотношениями с матерью, особенно в переносе.

Во время своего анализа Миссис C. заметно поправилась, и аналитик проинтерпретировал это как самокормление, чтобы защититься от своих желаний и страхов, связанных с повторным переживанием отношений с матерью в переносе. Миссис C. отреагировала на это до сих пор не рассказанными историями о своем детстве, которые она считала "не относящимися к делу". Мать говорила ей, что она была "плохим едоком" с рождения, у нее были трудности с сосанием, и она не прибавляла в весе в течение первых четырех месяцев своей жизни. Эта история о ее собственной задержке в развитии позже была повторена, когда Миссис С. стала матерью и нашла отношения со своей собственной дочерью-младенцем неудовлетворительными и напряженными, результатом чего стала задержка в развитии, которая была диагностирована в четыре месяца. Работа над этим ранее упущенным материалом вновь оживил анализ и превратности ее ранних болезненных взаимоотношений с матерью возникли в переносе для того, чтобы быть понятыми как первое наслоение в образовании мазохистских отношений.

Помимо реконструкции ранних отношений мать-ребенок из аналитического материла, важную информацию несут иным образом полученные данные, поэтому мы будем исследовать здесь некоторый материал из наблюдений за младенцами, который имеет отношение к удовольствию и боли в младенчестве. С самого раннего периода жизни младенец обладает некоторой способностью к дифференциации через широкий спектр перцептивных модальностей, то есть, способностью проводить различие между собой и не собой через телесную границу кожи. Это происходит, когда кожа ребенка и матери соприкасается, и есть ощущение отдельных, смежных организмов. При нормальных обстоятельствах стимуляция младенцев происходит через множество каналов; но при нарушенных отношениях мать-ребенок происходит уменьшение возможных каналов. Может остаться кожный канал, так как он не зависит от психологической или эмоциональной синхронности, как, например, контакт глазами, разговор или улыбка.

Мы следили за развитием двух младенцев, которые стали дергать себя за волосы. Выяснилось, что развитие этого симптома поиска боли представляет собой адаптацию к нарушенным отношениям мать-ребенок. Оба ребенка были рождены у матерей-одиночек подросткового возраста; оба ребенка были диагностированы как отстающие в развитии к 4 месяцам, когда каждая из матерей прошла через период депрессии и отчуждения от их малышей. Хотя этиология задержки развития сложна и разнообразна, в ходе подробных наблюдений, анализа фильмов и интервью выяснились некоторые явные факторы. В фильмах о кормлении до 4 месяцев Николь пыталась вовлечь свою мать в социальную интеракцию между порциями еды. После каждой порции мать Николь буквально избавлялась от улыбки на лице Николь с помощью ложки до тех пор, пока шестая порция не стала сопровождаться хмурым выражением лица Николь. Это хороший пример того, что Tronick и Gianino (1986) назвали провалом в восстановлении несоответствия между матерью и дитем. В наших наблюдениях мы смогли увидеть следующий шаг, когда мать экстернализует свое ощущение неуспеха на ребенка: впоследствии мать дала понять, что она считает Николь неприятной девочкой. Вскоре депрессия матери совместилась с задержкой развития Николь.

Благодаря вмешательству персонала в учреждении, где они жили, успешное кормление было восстановлено, и Николь набрала вес. Но влияние продолжительного опыта асинхронии сохранялось. Tronick и Gianino обнаружили, что младенцы депрессивных матерей уменьшают свою вовлеченность в отношения с другими людьми и предметами и проявляет большее количество совладающего поведения, направленного на поддержание саморегуляции. Ребенок отказывается от сигнализирования матери о нужде в обеспечении комфорта. Николь начала дергать себя за волосы, растягивая их и закручивая, до тех пор, пока они не рвались и именно на макушке - том месте, где ее головка покоилась на изгибе руки матери, единственном оставшемся месте контакта с матерью. В течение многих месяцев это место было почти лысым; в 2 ? года волосы Николь были короткими и взлохмаченными на том же самом месте. Несмотря на отличный прогресс у матери и у ребенка, этот симптом существовал, появляясь в моменты, когда, например, няня не отвечала на вопрос Николь.

Выдергивание волос у Николь и другого младенца является примером поиска боли как адаптации к патологической ситуации. Поведение, связанное с поиском боли, представляет попытку заместить изъятия катексиса матерью. У Николь потребность в объекте доминировала над потребностью в удовольствии. Для детей с фантазиями об избиении или выдергивающих волосы безопасность находится в объекте, который скорее индуцирует боль, чем удовольствие. Существуют матери, которые по различным причинам не могут обращать внимание на потребности своих детей.

В нашей выборке детей с фантазиями об избиении мы обнаружили преобладание матерей, которые были неспособны абсорбировать (Ordel, 1974) или контейнировать беспомощность, нуждаемость и гнев младенцев, но обвиняли ребенка и экстернализовывали свои собственные инфантильные аффективные состояния. Tronick и Gianino считают, что успешное совместное восстановление матерью и ребенком расхождений переживается ребенком как "эффективность", и это может быть тем, что Winnicott (1953) и другие называли нормальной фазой всемогущества ребенка. Winnicott полагал, что ребенок нуждается в достаточно длительной стадии нормального всемогущества, прежде чем от него можно будет отказаться. Возможно, что растянутые периоды дискомфорта и неудовлетворенности, переживаемые в младенчестве всеми детьми с фантазиями об избиении, могут преждевременно нарушать их нормальную стадию всемогущества. Эти дети могут слишком скоро осознать свою зависимость от матерей, глубоко чувствовать свою неспособность влиять на сферу социальных контактов. Они поворачиваются в сторону патологических разрешений в качестве адаптации к такой дилемме, как это сделал 11-месячный ребенок, описанный Loewenstein (1957), чтобы проиллюстрировать "протомазохистский" маневр "соблазнения агрессора".

Вид вмешательства в диаду мать-младенец, описанный Brinich (1984) и Peter Blos (1985) в их обсуждении межпоколенной патологии, мог бы скорректировать такой паттерн; однако, в нашей выборке оказалось, что матери сами по себе переживали такие трудности в отношении активности, потребностей в зависимости и чувстве беспомощности, что они пытались разрешить это экстернализацией ненавистных, обесцененных частей себя на своих детей. Мать Абеля была холодной и раздражительной, эмоционально закрытой по отношению к своему плачущему ребенку, которого она рассматривала как вызывающего жалость своей беспомощностью. Мать Эрика отрицала свои собственные чувства кастрации и пассивности с помощью экстернализации этих аспектов репрезентации собственной самости на все свои мужские объекты: таким образом, ее муж и ее младенец Эрик виделись ей как поврежденные, безнадежные, бесполезные люди.

Младенцы, которые позже развили мазохистскую патологию, росли скорее в обстановке болезненной экстернализации, чем в отношениях, основывающихся на сензитивном взаимном восстановлении неминуемых моментов расхождений. Мы могли бы допустить, что экстернализация осуждения, неуспеха и обесцененных аспектов себя на ребенка служит в качестве главного и раннего способа отношений и может стать "базисным дефектом" (Balint, 1968), ведущим к развитию мазохистских структур. Мы предполагаем, что первый слой мазохизма должен быть найден в раннем младенчестве, в адаптации ребенка к ситуации, где безопасность есть только в болезненных взаимоотношениях с матерью. Glenn (1984) также нашел корни мазохизма пациента в отношениях с "родителем, ассоциирующимся с болью". Описание Valenstein "индивидов, чья привязанность к боли означает первичную привязанность к объектам, которые воспринимаются как связанные с болью" (1973, с. 389) приложимо также к пациентам из выборки 1972 года и к тем, кого мы наблюдали впоследствии. Их фантазии об избиении инкапсулировали и увековечили болезненные отношения с объектом не только исторически, это также проявилось в их цеплянии за несчастье на всех стадиях лечения.

Марк, на чью раннюю историю мы ссылались выше, был типичным в группе детей с фиксированными фантазиями об избиении в нашей выборке 1972 года. Его фантазия об избиении имела в своих истоках тяжелую патологию. Он попал к нам из-за частых вспышек гнева, периодов переполняющей тревоги, множественных страхов, а также из-за того, что его травили в школе. Как только он преодолел свою первичную тревогу, представилась картина хаотичного развития влечений. Импульсы всех либидинальных уровней сосуществовали: его тревоги часто были оральными в виде страхов быть отравленным или съеденным; он говорил: "в половом акте женщина ест мужчину". Анальная сексуальность манифестировалась в возбуждающей озабоченности фекалиями, задами и ковырянием в носу. У Марка, как и у других детей в выборке, был высокий интеллект и адекватное функционирование в школе. В ходе лечения, однако, вскоре стало ясно, что его восприятие реальности было нарушено, как относительно себя, так и касательно представлений об объекте. Марк - стройный мальчик, находившийся на лечении у полной женщины, жаловался, что он жирный. Его чувства о себе самом колебались между грандиозными иллюзиями всемогущества и ощущением жалкой никчемности.

Как и с другими детьми в выборке 1972 года, первые два года работы с Марком были отмечены непосредственной разрядкой желаний в действии. Его аналитик говорил: "Его поведение было диким и неконтролируемым, и были долгие периоды, когда я не могла наладить с ним контакт. Он, например, врывался в комнату с ружьем, которое стреляет пульками, орал: 'Так, я собираюсь убить вас!' и стрелял в меня пулями. В один момент он мог лежать на столе, слизывая сопли и рассказывать, что у него нет друзей, но в следующий момент он мог заорать на меня: 'Вы - жирная свинья и умрете за это!'" Однажды, когда слова обрели большую связь с чувствами, и спектр аффектов расширился до того, чтобы включать и удовольствие, Марк сказал: "Когда я чувствую себя хорошо, я чувствую, что все одиноки; когда я чувствую себя плохо, я со своей мамой".

Кажется, что потребность в боли является центральной в личности таких пациентов; она рано возникает в жизни, вызванная окружением или конституциональными факторами, как это предполагают некоторые (Olinick, 1964), существует на протяжении развития и может быть обнаружена даже на последней фазе анализа. Мэри была направлена на анализ после серьезной суицидальной попытки в подростковом возрасте. В течение своего шестилетнего лечения она окончила на отлично университет и потом получила полную стипендию для дальнейшего обучения на степень магистра, в чем очень преуспела. Аналитик в конце первого года анализа описывал ее как полностью зависимую от матери, проводящую выходные и каждый вечер в своей комнате, безмолвно сидящей за едой, а ее единственной активностью была перестановка мебели в своей комнате или она часами пыталась решить, на какую сторону стола положить карандаши. Ее физическое развитие было заторможено, и она выглядела как мальчик препубертатного возраста. В то время главное беспокойство заключалось в том, что она станет психотиком или убьет себя.

Через шесть лет анализа она выглядела очень женственно и привлекательно, у нее было много друзей, и она поддерживала длительные отношения с очень подходящим молодым человеком. Они договорились жить вместе и планировали пожениться. Она неоднократно противостояла мнению своих родителей, что привело к изменению в отношениях, которому они радовались. Во всех взаимоотношениях происходили положительные перемены, поэтому вскоре стал вопрос об окончании анализа, однако, оставалась одна проблема. Явной манифестацией проблемы были продолжающиеся трудности Мэри в поддержании приятных чувств, особенно с аналитиком. Когда суицидальный риск отступил, то стало очевидным, что фундаментальная патология Мэри была не в депрессии, а в лежащем под ней тяжелом мазохистическом расстройстве, которое имело отношение и к ее депрессии и к суицидальному поведению. Стало ясно, что ее суицидальная попытка была отреагированием фиксированной фантазии об избиении. Когда определяющие факторы лежащего в основе мазохизма Мэри были проработаны, она смогла испытывать и поддерживать удовольствие в течение более длительных периодов времени вне терапии. Она могла чувствовать гордость и радость от своих умений и компетентности и извлекать удовольствие из своей привлекательности и сексуальной активности. Конфликты, связанные с удовольствием, стали занимать почти все время анализа. Она чувствовала счастье и гордость от своих достижений до тех пор, пока не входила в дверь и тогда она чувствовала себя плохо и уныло. Мэри объяснила свою потребность чувствовать себя несчастной вместе с аналитиком следующим образом: "Когда я счастлива, то я чувствую, что я не с вами. Быть несчастной - значит быть как вы, быть с вами, сидеть тихо, в депрессии вместе с целым миром прямо здесь в этой комнате. Я говорю вам о чем-то забавном, что произошло на занятиях, и затем я думаю, о, вы должны были быть там, и я понимаю, что вас там не было, и я чувствую печаль и одиночество. Иногда я думаю о своем самоубийстве как о лучшем времени. Все были со мной и любили меня и жалели меня".

На протяжении всей этой статьи мы будем наблюдать трансформации в ходе развития вовлеченности ребенка в боль, но то, что мы описываем на самом раннем уровне, является наученным соединением (learned association). Клинический материал наших мазохистских пациентов поддерживает точку зрения Stern (1985), основанную на наблюдении за младенцами, что "данное состояние межличностной реальности имеет определенные межличностные инварианты, что и определяет направление развития. Совладающие действия происходят как основанные на реальности адаптивные действия". Как сказала Мэри: "Чувствовать себя плохо - это то, что я знаю, это безопасно, это пахнет домом".

Tronick и Gianino продемонстрировали стабильность ранних совладающих стилей детей, и Escalona (1968) показал, что неадаптивное поведение в младенческом возрасте имеет тенденцию сохраняться. Таким образом, соединение матери и неудовольствия ведет к ранней адаптации скорее по аутопластическому типу, чем по аллопластическому типу совладания с внутренними и внешними стимулами, которые устанавливают паттерн разрядки через Я, влияющий на все последующие фазы развития.

Период, когда ребенок начинает ходить

Исходя из перспективы мазохистской патологии, период, когда ребенок начинает ходить, является решающей в определении качества агрессивных импульсов и в фиксировании паттерна, с помощью которого можно иметь с ними дело. Нормальные задачи развития, проявления активности и желания тодлера обеспечивают возможность установить конструктивные защиты; устойчивое чувство Я, сопровождаемое чувствами эффективности, радости и безопасности; любовные отношения к постоянным объектам; и демонстрируемое увеличение Эго-контроля над моторной и когнитивной сферами. Все это зависит от адекватного слияния влечений. При обсуждении мазохизма концепции слияния, либидинизации и связывания (binding) часто используются взаимозаменяемо, даже Фрейдом. Нам кажется, что важно различать их, так как слияние указывает на трансформацию обоих влечений путем смешения, где агрессия нейтрализуется до некоторого уровня с помощью либидо, с результирующей энергией, доступной для других целей, таких как защитное формирование или сублимация. Либидинизация происходит при формировании мазохистской патологии, когда агрессивные импульсы или болезненные переживания становятся сексуализированными; трансформации другого влечения не происходит. Связывание является структурным подавлением прямой разрядки. Поразительной характеристикой всех детей с фиксированными фантазиями об избиении оказалась степень примитивного агрессивного поведения, вероятно неразбавленного либидо. В первый год своего анализа Марк разбрасывал игрушки по всей комнате, выбрасывал их с лестницы или из окна. Он стремился писать на стене, пытался вскрывать замки и папки. Иначе говоря, он старался разрушить комнату. Его неконтролируемое поведение провоцировало терапевта на обуздание, что приводило к горьким обвинениям в нападении. В его психическом мире доминировали фантазии о нападении и контрнападении, так как он наполнял свои сессии жалобами, что к нему пристают учителя, сверстники, его брат и родители.

Мэри представляла перемежающиеся состояния полного молчания и переполняющих переживаний всемогущего гнева. Ее фантазии характеризовались первичным процессом организации, и в ее снах доминировали образы неконтролируемого взрывного разрушения. Например, центральным образом в одном из снов было повторяющееся вновь и вновь закалывание мужчины до тех пор, пока он не превращался в кучку неразличимой плоти и крови. В более позднем сновидении комната, полная младенцев, расстреливалась из оружия до состояния беспорядочного месива. Позже в своем анализе, когда Мэри стала способна ассоциировать на такие сновидения, повторяющейся латентной темой стала анальная взрывчатость, которая бы разрушила ее мать, которая в реальности проводила чрезмерное количество времени, выскребая туалеты.

Как подчеркивала Furman (1985), мать выступает в качестве как вспомогательное Эго ребенка и тем самым защищает его от чрезмерной либидинальной и агрессивной стимуляции. Наши данные подтверждают находки других (Rubinfine, 1965; Orgel, 1974; Brinich, 1984) о том, что матери мазохистов казались менее, чем обычно, способными контейнировать агрессию своих детей и, таким образом, способствовать слиянию. В результате дети имели дело с неразбавленной через слияние, примитивной, всемогущей агрессией. Вместо того, чтобы контейнировать и модифицировать импульсы и тревоги детей с помощью своих собственных либидинальных вложений, каждая мать в выборке с фантазиями об избиении интенсифицировала агрессию ребенка телесной интрузивностью, стеснением нормального движения к независимости и автономности и вмешательством в удовольствие от грязи/беспорядка (messing) и исследования.

В дальнейшем, собственные конфликты матерей по поводу инстинктивных импульсов выявляются через экстернализацию на детей. С матерью Мэри это был пожизненный процесс, который продолжался даже во время лечения Мэри. Например, мать Мэри настаивала, чтобы члены семьи и гости всегда входили через дверь с обратной стороны дома и снимали свою обувь, чтобы предохранить поверхность ковровых покрытий от любой грязи, которую они могли занести. Она постоянно чистила, попрекая других за их неопрятность и грязь. Однажды Мэри "забыла" снять обувь, и ее захлестнуло чувство стыда, которое связалось через ассоциации с тем, что она испачкала штанишки как маленькая девочка. Во время первичного интервью, последовавшего вслед за суицидальной попыткой Мэри, единственной жалобой матери было то, что Мэри четырьмя годами ранее сопровождала группу девочек, швыряющих яйцами в заброшенный дом. Несмотря на пройденное время и недавнюю близость к смерти своего ребенка, в фокусе ее внимания был, как она назвала это, "вандализм" Мэри. В анализе Мэри рассказала о своем продолжающемся ощущении плохости в связи с тем происшествием и своем устойчивом страхе, что полиция все еще может за ней прийти.

У матери Миссис С. была история пламенных сексуальных отношений с мужчинами, которые были непозволительны в ее собственной семье. Миссис С. сообщила, что, будучи ребенком, она открыто мастурбировала. Хотя у нее не было воспоминания о реакции своей матери в то время, она описывала распространенную практику матери со смехом сообщать друзьям Миссис С. о "чрезвычайно неконтролируемой сексуальности в детстве". С раннего подросткового возраста Миссис С. была неразборчива в сексуальных контактах и подвергала себя сексуальной эксплуатации, о чем она подробно рассказывала матери. В анализе стало ясно, что сексуальное поведение Миссис С. в детстве и взрослом возрасте представляло интернализацию отсутствующего у ее матери контроля над импульсами; результатом стало то, что Миссис С. ненавидела себя и замышляла самоубийство. Мэри и Миссис С. как дети с фиксированными фантазиями об избиении, уже имели склонность к аутопластическим разрешениям стресса, которая была развита в младенчестве. Именно на этой стадии развития ранее использование тодлером своего Я для восстановления гомеостаза соединяется с материнской экстернализацией, что и создает механизм обращения агрессии против себя.

автор:

Жак Андрэ

--------------------------------------------------------------------------------

«И вот мы вновь столкнулись с проклятой проблемой мазохизма!» Отчаянный выкрик Ференци раздался в 1931 году, когда психоанализ — достигнув зрелости — уже мог позволить себе призадуматься над камнем преткновения: мазохизмом. В этой проблеме было достаточно для того, чтобы опрокинуть теорию и заставить аналитиков говорить о чём угодно: например, об удовольствии в неудовольствии. Ловушки, поджидающие практикующих, были не менее обескураживающими, а тропинки оказывались непроходимыми — когда психическое страдание, вместо того, чтобы, отыгрываясь, быть двигателем прогресса, приводило к стопору.

Мазохизм был загадкой для Фрейда и остаётся ею и для нас — в самом радикальном смысле, являясь самой сердцевиной как теории, так и практики. Эти два измерения невозможно разделить и, следовательно, мазохизм нельзя изолировать никак объект, чья теория должна быть закончена, ни как препятствие, которое нужно преодолеть. Возможно, наиболее активная и нерешаемая часть этой тайны — результат самого переживания анализа: «негативная терапевтическая реакция». Что кроется за желанием того, кто не хочет излечений или перемен, кто привязан к своему неврозу как собака к кости? Страдание от удовольствия? Какая странная парочка!

Но суть мазохизма не сконцентрирована именно в этой формулировке — насколько туманной, настолько и таинственной. Будучи составляющей частью эротизма, мазохизм не более и не менее таинственен, чем множество других «-измов» сексуальной жизни, таких, как садизм, вуайеризм и т.д. Один из самых ярких и постоянных источников наших «знаний» по этому вопросу — это статья Фрейда «Ребёнка бьют» (1919). Этот материал, снабжённый подзаголовком «Происхождение сексуальных перверзий», опирается на феминную сторону перверзии, в то время как статья о фетишизме 1927 года касается мужской сексуальности. Точно так же нам известно и о том движении, что приводит к появлению женского фантазма — быть избиваемой/совокупляться с отцом. Давайте припомним то обилие ингредиентов, что входит в состав формулы: генитальная реинтерпретация анального эротизма, которая делает nates (ягодицы) — как деликатно выразился Фрейд на латыни — изысканным местом применения мазохизма к телу; сексуализация вины и морали, трансформирующее наказание в наиболее притягательную разновидность удовольствия; и, вопреки воспоминаниям о первичной сцене, происхождение феминности в женской идентификации с отцом — будь то мужчина или женщина.

Всё это обилие невозможно обнаружить в ограниченном описании того, что Фрейд в своей статье 1924 года назвал «женским мазохизмом». Связывание, кляпы, хлысты и тому подобное, всплески фантазии и соответствующий инструментарий ассоциируется только с мужчинами и с идеей кастрации. Как можно интерпретировать это расхождение между одним текстом и другим? Является ли это следствием ограниченности применения или же мы должны представить наличие у Фрейда некоего минимума связности и тем самым предположить, что речь идёт о чём-то другом? Между 1919 и 1924 годом первичность фаллоса привела к новым постулатам теории. Фактически описанный в 1924 году «феминный мазохизм» являет собой комплекс мазохистических компонентов проблемы прежде всего фетишистской, и в этом смысле — маскулинной! Слова 1919 года, связывающие, в частности, феминность и пассивность («войти в пассивность, феминные отношения с отцом») позже единственный раз будут обнаружены в 1924 году — в частности, в теоретическом исследовании морального мазохизма, близкогородственника негативной реакции на терапию. Сексуализация морали является также и её феминизацией.

В контексте сексуальной жизни взрослого человека наши представления о мазохистическом эротизме со времён Фрейда заметно изменились. Сегодня уже невозможно увлечься «небольшой поркой», так как мы нам известны перверзные сценарии, способные довести физическое насилие до невыносимой точки — по крайней мере, до предложения такого состояния. В этом отношении важную веху представляет собой статья «Случай перверзного мазохизма» Мишеля де М`Юзан (1972 год). Вероятно, из-за своей чрезмерности, изображения насилия и боли мазохизм ещё более неясен, поскольку Эрос в этом случае — не единственный бог, которому поклоняются эти «рабы количества» В своей выдающейся статье (1991, стр.239—240) Роберт Столлер предоставляет слово некоторым членам садомазохистского сообщества Лос-Анджелеса. Но давайте опустим сценарии «хозяин/раб», в которых желаемым эффектом является не столько боль, сколько унижение.

Отложим в сторонку лишь наиболее ужасающие сценарии, содержащие примерно такие признания: «Я прочитал о женщине, которая гвоздями приколотила кончик мужского пениса к доске. Я сказал сам себе: «нет проблем». Я проделал дома то же самое, но допустил ошибку. Я ударил по гвоздю один раз, и он вошёл. Но я захотел узнать, насколько глубоко гвоздь вошёл в дерево и ударил ещё раз. Я промахнулся и вместо гвоздя со всей силой ударил по кончику пениса. Раздувшись, тот стал напоминать большой чёрный узел и я сильно испугался. Я вытащил гвоздь из доски. Но он продолжал торчать в моём пенисе, и я знал, что будет много крови, и пошёл в ванную и вытащил гвоздь. Всё было в крови». История продолжалась, но давайте на этом остановимся. Следует ли нам заклеймить всё произошедшее как полное безумие? Нет, поскольку здесь явно имеет место Эрос. Все опрошенные Столлером, и даже те, кто «без ума от боли» заявляют: никто не любит боль как таковую. То, что они любят — или скорее то, в чём они нуждаются — это та отдельная, частная боль, та изысканная боль, что находит выражение в рукописях, авторами которых они являются. Фантазия служит источником опыта. И оргазм чаще всего происходит после, а не во время сцены пыток — то есть при воспоминании о них. Наличие фантазии говорит об инфантилизме этих сексуально перверзных модальностей. Что же может служить источником подобных сценариев насилия?

По всей вероятности, ясного ответа на этот вопрос не существует. Тем не менее, Столлер замечает о некоторых периодически повторяющихся обстоятельствах детства у четырёх действительных мазохистов, ориентировавшихся на получение телесной боли, с которыми он беседовал. «В детстве все они перенесли несколько серьёзных заболеваний, доставлявших им изрядное страдание. Эти болезни не могли пройти сами по себе, и требовалось пугающее медицинское вмешательство. Этих людей в течение долгого времени последовательно ограничивали в открытом соответствующем выражении своих чувств — фрустрации, отчаяния и гнева. Одна женщина страдала от вертебрального расстройства столь серьёзно, что боль мешала ей сидеть на протяжении нескольких дней — посещение школы было для неё настоящей пыткой. Другой, мужчина, перенесший в детстве цистический фиброз, был подвергнут в детстве целой серии бесконечных медицинских вмешательств (уколы, надрезы, кровопускание), требовавших долгих недель амбулаторного режима.

Надо сказать, что относиться к процитированному выше отрывку с медицинской предубеждённостью — то есть как к мазохистическому варварству — это попытка выбрать самый простой и удобный путь там, где необходима долгая обходная дорога. Легче всего одним махом интерпретировать медицинское насилие как следствие отношения к ребёнку как к объекту, как результат ужасной сцены совращения. Эрос нуждается в доброй дозе таланта, чтобы перейти от столь большой боли и ненависти к такому пределу либидинального совозбуждения, что чувства получают возможность смещаться и инвестироваться, а фантазия переписывается уже своим собственным, особенным образом. Тем не менее, для того, чтобы дойти от детской сцены и до перверзных отчётов необходимо сделать некоторый шаг в сторону. Это минималистское развитие напоминает рудиментарные формы повторения в психозе. Но так как подобные индивиды не являются психотиками (обычно в их жизни не замечается и следа психоза), требуется провести ещё кое-какие поиски. И хотя всё это выглядит так, будто в их жизни перверзия возобладала над риском травматического невроза — как бы эротизируя и даже тем самым излечивая этот невроз. Перверзия «повторяет» физическое воздействие на тело, сохраняя тугую и монотонный ритм травматического невроза сжатость при том факте, что боль вновь выступает на сцену и приобретает сексуальную окраску — для того, чтобы оказаться в поле досягаемости для субъекта.

Оригинальность статьи Столлера заключается скорее в его описании экстремальных практик и его репортаже, нежели в его аргументации, которая чрезвычайно напоминает травматическую модель, разработанную и взятую на вооружение Фрейдом после 1920 года (а позднее — и Ференци). Всем известные страницы, где Фрейд описывает «игру с деревянной катушкой» содержат коротенькую ремарку, которую можно считать вполне невинным эпиграфом к статье Столлера: «Если доктор осматривал горло ребёнка или производил какие-нибудь небольшие процедуры, то можно было быть совершенно уверенным, что все эти пугающие переживания станут предметом следующей игры. Но мы не должны в этой связи упускать из виду того факта, что удовольствие может происходить и из иных источников» (Freud 1920, p.17).

Выводы, сделанные Фрейдом из наблюдения за тем, как его внук на разный лад играет в fortsein («поди прочь»), хорошо известны. На вопрос «Как же может принцип удовольствия сочетаться с тем фактом, что ребёнок повторяет в игре (отбрасывая катушку и притягивая её к себе за нитку опять) болезненное переживание (уход матери)?» Ответ Фрейда простирается в двух различных направлениях. Одно ведёт нас через повторение компульсии по ту сторону принципа удовольствия за пределы поля сексуальности. Другое, которое мы здесь и проверяем, не отказывается от ссылок на сексуальность и пытается исследовать «выигрыш в удовольствии». Это чрезвычайно сложное удовольствие берёт своё начало в различных источниках, это и удовольствие от очаровывающего переоткрывания (da!) символизирующей мать катушки с нитками, и садистическое удовольствие от отбрасывания её (проявление враждебности, ненависти к объекту одновременно с его разрушением), а после этого уже получение мазохистского удовольствия, менее очевидного, поскольку оно является противоположностью хорошего чувства, которое объединяет разные формы грусти и боли от повторяющейся разлуки.

Краткие комментарии этой, по всей вероятности, никогда не исчезающей (даже в Лос-Анджелесском примере, цитирующемся здесь) комбинации садистического и мазохистического эффекта: фиксация взгляда на пенисе, который вгоняется гвоздь, приводит к тому, что забывается рука, бьющая молотком по гвоздю.

Абреакция (эмоциональная разрядка) травмы и трансформация пассивности в активность являются самой сутью процесса психической разработки психосексуальности, на котором Фрейд и сделал ударение в описании игры fort-da. Усложняя положение вещей и далее, Фрейд приписывает влечению к овладению (ребёнок овладевает катушкой) двусмысленное значение неразборчивой смеси витальности и сексуальности. Эта сила, непременно парадоксальная, принимает самые разнообразные формы, как и сам мазохизм: от пыток, на которые перверзный субъект обрекает сам себя как агент своего собственного страдания до тех отношения матери и ребёнка, в которых ей никогда не случалось пожертвовать хоть чем-то. Следует различать разновидности власти — вплоть до попыток овладевания, при помощи которых мазохизм может оказывать влияние на аналитический процесс, поскольку сопротивления могут меняться как угодно. Однако прежде чем подойти в этой точке и для того, чтобы правильно идентифицировать её источник как сопряжение мазохизма и властности, не нужно чересчур поспешно перепрыгивать через ребёнка с его катушкой ниток.

Занятый своей игрой, малыш с помощью нескольких жестов и слов выражает трагическую природу человеческого переживания, которую Фрейд впервые сформулировал в 1905 году: «Обнаруженный однажды объект никогда не будет обнаружен ещё раз». Неожиданная встреча с объектом (любви) маскирует и стирает то, что неизбежно содержится в объекте как таковом: его утрату. Объект утерян — к счастью или к несчастью, но всё дело в этом.

И здесь можно найти два — различных, но важных решения. Одно незаметно сливается с человеческим опытом, то есть включает символизацию. Символизация не только занимает центральное место в трагическом Расина («Из бесполезной любви — постоянную жертву…», любовь объекта — потерянная любовь) или в Прустовских поисках утерянного времени. Гораздо более радикально она сама «придумывает» свой собственный язык, всецело разрываясь между двумя полюсами fort-da — ушла/вновь нашлась: слово означает не только вещь, но и её отсутствие. Мать ушла, десять катушек нашлись, жизнь продолжается и всё не так плохо, даже если отказаться от мысли, что символическое (или субститутивное) сверхизобилие — это более всего знаки повторяющихся потерь, проблему можно считать решённой.

Но, кроме того, существует и иное «решение», более искусственное и ужасное — и даже более воодушевляющее — чем любая символическая репарация. И это решение заставляет падать в яму, самим собой и вырытую. Это решение в основном порождается тем же самым духом экстремальности, что заставляет ребёнка, мучимого медицинскими процедурами, обращать боль в свою противоположность. Что-то, что находится в самой сердцевине влечения, предполагая возможность полного его удовлетворения, держит любовь за глотку, переживание потери создаёт новый объект… и вот он! Мы лечим зло злом, прижимаем больной зуб языком, извлекаем удовольствие от потери — если всё это и есть то, что значит любовь (cultivons a plaisir la perte si c`est ce qu`amour veut dire). В этой первичной, имманентной или радикальной форме мазохизм сочетается с характерной формой меланхолии. Сексуальность берёт реванш и инвестируется в самую сердцевину того, что её породило. Невозможность удовлетворения, отложенное исполнение желания — короче, исчезнувшая любовь перестает противоречить желанной цели и сама становится целью. Предварительное (не)удовольствие стало определённым удовольствием, а мазохизм — «проклятой проблемой» психоанализа.

Отношения между мазохизмом и аналитической терапией насколько интимны, настолько и двусмысленны. Пациент, лежащий на кушетке, воздерживается от начала сессии путём необычного и долго тянущегося молчания. Наконец он роняет несколько слов, говоря: «Мне нечего сегодня сказать и всё, что есть у меня в голове, мне приятно» Это правда, и подлинный анализ начинается с психического страдания, даже если послание имеет не столько актуальный, сколько скрытый характер. На что ещё кроме страдания можем мы положиться, когда пытаемся извлечь из себя то невыносимое, что прячется глубоко внутри и отодвинуть в сторону те плотины, что были когда-то возведены против этого чувства? Естественно, не только на желание понять.

Обсуждение несколько раз в течение недель, а то и лет, неприятные, болезненные и непримиримые вещи, предложение другому относиться к аналитику не как к человеку (такой вариант переноса уже предполагает преобладание мазохистических и эротических фантазий), а скорее как к процессу, конец которого ещё не виден, и как к речи, чей смысл ещё не ясен, — можно ли подвести человека к работе в таких условиях без некоего мазохизма как минимального предварительного вклада? В этом случае дело действительно не в отдельных частных проявлениях мазохизма в каждом из нас, а скорее в имманентном общем мазохизме — родственном вине — который выстраивает наш внутренний мир и нашу психическую жизнь. Мазохизм как хранитель секретов (как назвал его Карл Абрахам) участвует в формировании внутренних областей человека, обращает его к самому себе, выделяя таким образом территории, которые непременно должны будут подвергнуты анализу. Прежде чем заявить о себе как об одном из самых серьёзных противников аналитика, мазохизм становится его незаменимым помощником.

Но порой случается, что события развиваются не в том направлении. И когда это действительно происходит, когда связь с инфантильной сексуальностью и соответствующими фантазиями начинает размываться, можно говорить — как это делал Фрейд — о «негативной реакции на терапию». Однако мазохизм может усложнить прогресс анализа и без того, чтобы довести его до такого рода тупика. У Фрейда подобным примером может служить фигура Человека с Крысами. В этой работе само слово «мазохизм» отсутствует, между тем как речь идёт именно о такого рода ситуации.

«Пауль», как называл его Фрейд, настойчиво даёт понять, что речь идёт именно об этом. Намёки его, возможно, даже чрезмерны: горшок, крысы, анус приговорённого человека… Для того, чтобы побольше узнать о об этих мучениях, следует перечитать подлинную историю Октава Мирбо: берётся крепко связанный обнажённый человек и крыса (как можно более свирепая из-за голода). Человека усаживают анусом на открытый горшок, в котором проделывается небольшое отверстие — достаточное для того, чтобы побудить раскалённым докрасна железным прутом крысу искать себе выхода. А какой выход может найти себе сходящий с ума от боли и голода грызун? «Анус» — Фрейд, аналитик, произносит слово, от которого «Пауль» воздерживался. Потому ли, что пациент — страшно неподходящее здесь слово — не может его произнести или же потому, что два человека, прятали его от себя, поскольку для них назвать — всё равно что сделать. Если попытаться объяснить неспециалисту что такое перенос, лучше всего сослаться на эту «историческую» сцену. «Пауль», после того как начался рассказ о пытке, больше не смог его выдержать. Он вскочил с кушетки и стал бегать по комнате. Пытка — реальное событие, опрокинувшее ритуальные позиции обоих, а не только анализанда — воплотилась. Не было условия «как если бы», не было дистанции, разделяющей устное слово от выполненного действия. «Описание деталей» придаёт ему силу и действенность; бессознательное здесь, оно активно — momento de la verdad, как говорят о корриде — ещё до того, как его опознали, схватили и подвергли репрезентации.

Случай Человека с крысами служит хорошим примером того, каким образом мазохизм может появиться на аналитической сцене, поселившись там как у себя дома. Лежащий на кушетке обречён на то, чтобы говорить. Тот, другой, находится за головой, вне поля зрения, он молчит и требует. Подгоняемый ужасом наслаждения (jouissance), осознать который он не в состоянии, Человек с крысами больше не может этого выносить, он вскакивает и умоляет своего мучителя положить конец этой пытке: «Не заставляйте меня говорить всё!». Прекратите орудовать раскалённым прутом основных аналитических правил! «Не обвиняйте меня в жестокости — защищается Фрейд — Я здесь не командую. Но что касается «говорить всё», то таково правило. Я не могу ничего сделать».

Есть и ещё один, не такой наглядный способ проиллюстрировать ситуацию, берущий начало с взаимопроникновения, с совместного действия аналитических и мазохистических конструктов. Введение правила «говорить всё» коррелирует с теорией вытеснения. Оно предполагает, что пациент, к которому предъявляют аналитическое требование, будет удерживаться от мыслей о своей вине как ребёнок, с осторожностью удерживающий в ладонях чашку с кипятком., наслаждаясь тем, что этих мыслей никто не замечает и получая таким образом неведомое мазохистическое удовольствие. Когда Фрейд внёс свою лепту, «Пауль» мгновенно перевёл полученное на язык фантазии: «Так много флоринов, так много крыс». Он будет вновь и вновь возвращаться к этим самомучающим мыслям, пока, наконец, не позволит им оставить себя… шесть месяцев спустя.

Обычно вина считается неким агентом, трансформирующим садизм, разворачивая его против самого себя, в мазохизм. Но идея эта упускает из виду более радикальный аспект, в соответствии с которым мазохизм изобретает чувство вины, тайно пользуясь им как наслаждением. Невероятно, каким образом пересмотр великих монотеистических религий, в особенности христианства, смог открыть подобную перестановку перспективы. Стоит осмелиться лишь заикнуться об этом — представим на миг, что мы не боимся обвинений в богохульстве — но Иисус, пригвоздённый к кресту, является фигурой, чей тысячелетний успех не может считаться чем-то необычным — и всё из-за глубоко внутреннего и непознанного соединения боли и удовольствия, благодаря которому mater dolorosa предполагает совместную символизацию.

Но давайте вернёмся к анализу — к человеку с крысами или кому-нибудь ему подобному. Можно представить себе, почему любой психоаналитик, следующий примеру Фрейда (в данном случае можно привести пример Человека с волками) может встретиться с искушением завести дело в тупик этаких «обсессивных» отношений. Предел, положенный мучению, приведёт к удовлетворённости (как минимум, пациента). Но этот же предел станет также и провалом невыносимой интерпретации и освободившись от неё, процесс неизбежно соскользнёт в привычное русло.

В этом нет элемента аналитического сеттинга, нацеленного на излюбленную динамику терапевтического процесса, который нельзя развернуть к пользе анализанда — и не только мазохиста. И если уж вспоминать о правилах, то можно то же самое сказать и о позиции «отказа», которую должен занимать аналитик. В «Минутах» от 09 марта 1910 года (Freud et al. 1962) можно найти совершенно спонтанный юмористический эпизод. Фрейд доказывает, что контрперенос (только что открытый) должен быть полностью преодолён, и само это уже гарантирует овладевание аналитической ситуацией. Он добавляет, что такое мастерство делает психоаналитика «совершенно холодным объектом, на который другой человек смотрит влюблённым взглядом» — сценарий, который бы сам Захер Мазох подписал, ни минуты не колеблясь.

В любом случае, самая большая трудность, ассоциирующаяся сегодня с идеей мазохизма, не обнаруживается в некоторой отдельной искажённой способности Человека с крысами и его двойников развернуть аналитическую ситуацию так, чтобы можно было реализовать их фантазии — и лишь потому, что подобные пациенты, делая аналитический процесс чрезвычайно деликатным, в любом случае поддерживают устои поля инфантильной сексуальности — поля, контроль за которым должен полностью оставаться в компетенции аналитика. Однако когда узлы того, что мы определяем как сексуальность, распускаются — если говорить словами Фрейда из его статьи от 1924 года — становится трудно пересечь рубеж, выглядящий непреодолимым. Выражение «негативная реакция на терапию» является для психоаналитиков кошмаром, которого нужно избежать, но из которого трудно вырваться одному. Также в анализе пациентов, которые, как это явствует из предварительных сессий, уже приготовились отправляться вместе с вами в нескончаемое путешествие, часто употребляется выражение сожаления. И, возможно, эти вежливые выражения служат тому, чтобы избежать слов ненависти, «ненависти в контрпереносе», как позднее со всей ясностью выразился Винникотт.

«Негативная реакция на терапию» и «моральный мазохизм». Позднейшие попытки занять собой способ существования (facon d`etre) — или, скорее, несуществования: специалисты по несчастью и по всевозможным способам потери любви, всегда готовые подставить свою щеку под угрозу шлепка, готовые оставить своё хроническое психическое страдание только ради страдания ещё более интенсивного — например, серьёзного соматического заболевания.

Негативная реакция на терапию — это внутреннее выражение аналитического опыта. Эта мысль после 1920 года стала общим местом, но периодически проявляться она стала намного раньше — например, у Штекеля. В письмах к Виттельсу Фрейд признавался в том, что за всю жизнь допустил две ошибки: похваставшись пользой, которую приносит кокаин и посвятив Штекеля в психоанализ! При этом Штекель ещё в 1910 году заметил, что «Неврозы в целом — это не что иное, как выражение мазохизма. Невротик сам себя наказывает за собственную вину посредством невроза — и нас не должно удивлять, что он так привязан к своей болезни». Здесь уже высказаны все концепции негативной реакции на терапию: потребность в болезни, угроза выздоровления и все алогичные процессы, которые за этим следуют: пациенту становится всё хуже и хуже, всячески подавляются ростки процесса выздоровления. Такое лечение души походит на нож в ране: делается всё, чтобы не ощутить его, чтобы сделать процесс нескончаемым и безвременным. Человек зачастую стремится забыть этот аспект безвременности — как знак мазохистического триумфа над анализом, над процессом развязывания психического конфликта с помощью интерпретации.

Два выражения: «моральный мазохизм» и «негативная реакция на терапию», конечно, принадлежат разным порядкам: одно определяет психическую диспозицию, а другое — практическую проблему. Но, тем не менее, это практически синонимы. Такая неразбериха — показатель не того, что только «моральные мазохисты» лежат на кушетке, а того, что рассматриваемая здесь загадка неотделима от исторического момента психоанализа: когда анализ начинает сомневаться в как в теоретическом базисе (является ли действительно сексуальность последним словом?), так и в практической возможности излечения, изменений в жизни. Фрейд был определённо прав, когда писал о конфронтивности этих новых трудностей, однако в это время его клиническая деятельность стала уже практически эксклюзивно дидактической. Скорее всего, этот вопрос стал столь важен для него (начавшись с Ференци) и его последователей, что его начали поднимать в связи с новыми обстоятельствами: эволюцией технической парадигмы, сопоставлением роли контрпереноса, нарциссизмом и т.д. При встрече с этим настоящим препятствием диапазон решений — или, если так можно выразиться, диапазон сложностей — оказывается слишком широк, что можно было просто привести его здесь.

Не имеет значения, сколько раз аналитик объясняет, в чём причина того, что, как писал Фрейд, «пациент с неохотой верит нам». Вы поясняете, что никто вас не любит, что Вам не удавалось отстоять свои права, что все ваши проекты неизменно заканчивались крахом, что с каждым днём Ваше существование становится всё более невыносимым и что анализ не приводит ни к чему. И где-то по ту сторону всего этого лежит Ваша неумолимая потребность быть наказанным, Ваше мучительное и неосознаваемое чувство вины в неизвестном (но содеянном Вами) преступлении — поскольку никто не будет переживать вину (хотя бы и неизвестную) без достаточных на то оснований. Ваше заболевание — морально, а Ваша мораль сексуальна, что в свою очередь говорит о спутанной и инфантильной фантазии. И только проследив место сексуальности во всём этом, даже если сексуальность непременно будет отрицаться, психоаналитик сможет остаться честным к себе и своей программе. Сохраняя, естественно, надежду на то, что выдаваемый материал — не просто ещё одна версия старого анекдота по человека, который искал потерянные ключи под фонарём не потому, что он их там потерял, а потому, что там было светлее.

Фрейд не ограничивал себя в выражении «сексуальный». Он очерчивал мазохистическую сцену, обнаруживая по ту сторону беды, за кулисами несчастья наслаждение от подвергающей себя наказанию пассивности (Chabert 1999). Сделав это, он опять обнаружил женственного пациента (вне зависимости от пола), о котором писал в «Ребёнке бьют» и набросал концепцию мазохизма, примитивной феминности, непередаваемой фаллической логикой. Пассивность, феминность, мазохизм — всё это проявляется как наиболее предпочитаемые репрезентации некоей общей вытесненной (первичной) сцены.

Переводя свою гипотезу на язык второй топики (Эго-Суперэго-Ид), Фрейд напоминает о садистическом Суперэго, о Суперэго, постоянно пытающемся распространить свою власть над Ид, жадно пытающемся в данных обстоятельствах дорваться до карающего удовлетворения. Вплоть до этого места мы разделяем эту позицию. Несмотря на ослабление привязанности к объекту, человек начинает открывать для себя, что путы, этого узла ведут на его внутреннюю сцену, к тому моменту, когда страдание вновь обретает эротическую окраску. Но это ли является действительно последним словом процесса? И разрешаются ли «таинственные мазохистические тенденции эго» проявлением такого сценария? В тот момент, когда начинает казаться, что всё уже решено, тайна вновь возрождается из своего пепла. Когда читаешь последние страницы статьи Фрейда от 1924 года, возникает такое чувство, что у него осталось кое-что про запас для решения тех трудностей, на которых он сам ставил ударение. Вместо того, чтобы честно и просто остаться на позиции незнания, он открывает на них некоторую перспективу, ведущую к раскрытию возможности сексуальности. Об этом напоминает «полная» версия описания влечения к смерти — не то, что в «Цивилизации и её содержании» получило наименование «осадка Эроса», а то, о чём писалось в «По ту сторону принципа удовольствия»: то есть, распад клеточного бытия и возвращение к неорганической стабильности. В этой перспективе мазохизм выглядит как более или менее отчаянная попытка сохранить часть либидинального совозбуждения (за минусом фантазий? В почти аутистичной манере?) от неумолимой деструктивности.

Перечитывая эти страницы сегодня, после знакомства со многими постфрейдистскими попытками развития представлений о субъекте, замечаешь, что частенько пропускается слово «нарциссизм», неизбежно вызываемый определением «таинственные мазохистические тенденции эго». Парадокс теории Фрейда в том, что он представлял нарциссизм как элемент (при помощи гомосексуализма Леонардо да Винчи и психоза Шребера), который полностью опрокидывает структуру и топографию его теории, но никогда не определял его места.

Работая, по сути, вопреки собственным интересам, разрушая собственную перспективу и, фактически — существование, … Фрейд изрёк слова о том, что крайность мазохизма может быть понята сегодняшними аналитиками только при помощи обращения к эху нарциссизма — раненого, патологического нарциссизма. Когда превалируют страдание от вины и слова о ней, бессознательное состояние может быть примерно сформулировано так: я бесконечно страдаю, искупая тем самым свою вину (и так наслаждаюсь!) И в этом месте, когда нарциссические конструкты начинают превалировать, мы можем перефразировать слова Фрица Цорна, автора «Марса»: где бы ни болело, всё это — я; Я страдаю, следовательно, я существую. Нарциссическая острая потребность в силе — которую мы обнаруживаем не только здесь — влияет на них даже более непосредственно, заставляя испытывать скорее страдание, чем удовольствие. Фактически, утратить объект гораздо легче, чем обрести его вновь. В 2000 году Филипп Жэме представил поразительные клинические вариации этой ужасной проблемы, заключающейся в том, что только страдание обеспечивает существование. Страдание или смерть: как писал Ференци, «в сравнении с ожиданием неминуемой смерти самоубийство оказывается относительным удовольствием».

Мазохизм и нарциссизм сходны более всего своими результатами, поскольку их происхождение имеет весьма схожую кинематику: поворот назад, к себе, перенаправление собственного движения на себя самого, как бы отражённое движение. Замыкание петли (что отражается в анализе как неприступность) грозит как мазохизму, так и нарциссизму. Можно ли эту психическую обездвиженность, называемую «негативной реакцией на терапию» преодолеть с помощью изъятия всех ранее вложенных в эго инвестиций? Сама постановка этого вопроса, к счастью, освобождает нас от необходимости выхода за его рамки.

Психотерапевтический взгляд на феномен садомазохизма
Автор:

Тамара Кулинкович

Опубликовано: April 5, 2009, 2:08 pm

Приступая к обзору основных психотерапевтических подходов в работе с садомазохизмом, следует обратить внимание на их разнообразие и наблюдаемую нередко несогласованность. Такое положение дел объясняется не только противоречивостью существующих точек зрения относительно этиологии садомазохизма, но и разногласиями специалистов в вопросе его психиатрической оценки. Определение статуса садомазохизма в континууме „психическая норма – патология“, вызывавшее некогда относительную созвучность мнений специалистов, на современном этапе является объектом многочисленных пересмотров и уточнений [1].

Наблюдаемые тенденции в изменении психиатрической оценки садомазохизма не являются случайными. На мнение психиатров значительное влияние оказывают не только проводимые психологические и социологические исследования, опровергающие принятое мнение о социальной дезадаптированности, ментальной и психической ущербности людей с садомазохистскими наклонностями, но и изменение культурно-нравственной оценки проявлений садомазохизма в человеческом поведении. Таким образом, определение границ психиатрической нормы и патологии в условиях неоднозначности социальной и культурной оценки садомазохизма в значительной степени осложняется и переходит в разряд спорных и нерешенных вопросов.

Несмотря на существующие аргументы в пользу полного исключения диагноза садомазохизм из диагностических руководств [2], наблюдаются лишь тенденции пересмотра диагностических критериев [1].

В современной редакции американского диагностического руководства (DSM-IV-TR) в формулировке определения диагноза „садизм“ учтены случаи садистических проявлений по взаимному согласию партнеров («консенсуального садомазохизма»). Поэтому окончательная версия определения предлагает считать садистом человека, который действует в соответствии с садистическими побуждениями по отношению к несогласному на такие действия лицу, либо данные побуждения, сексуальные фантазии или действия вызывают у личности значимый дистресс или сложности в межличностном общении.

В МКБ-10 для диагностики парафилий выделяются следующие диагностические критерии:
– индивидууму свойственны периодически возникающие интенсивные сексуальные влечения и фантазии, включающие необычные предметы или поступки (критерий G1);
– индивидуум или поступает в соответствии с этими влечениями, или испытывает значительный дистресс из-за них (критерий G2).

При этом обязательным условием диагностики парафилий является проявление описанных в критериях G1 и G2 симптомов на протяжении не менее 6 месяцев.

Применяемые диагностические критерии не всегда являются достаточными для разграничения нормы и патологии, однако позволяют выставлять диагноз в ситуациях явного нарушения психического и социального благополучия индивида. Такими ситуациями, в первую очередь, являются случаи изнасилований и убийств, имеющие в своей основе садомазохистские элементы.
Случаи преступлений, совершаемых под влиянием садомазохистских побуждений, вынуждают специалистов искать пути терапевтического воздействия, направленные не только на предотвращение рецидивов, но и на профилактику возможных преступных инцидентов в случаях, когда заранее удается установить опасные влияния на психику и поведение индивида.
В случаях взаимодействия психиатрии и пенитенциарной системы при лечении сексуального садизма, по мнению некоторых авторов, психиатрическое лечение в прошлом нередко выполняло функцию судебного наказания сексуальных убийц и насильников. При этом применяемые методы становились стандартными и ожидаемыми процедурами при лечении намного менее серьезных расстройств [3]. Так, например, описываются случаи рекомендации хирургической кастрации для терапии сексуальных преступников [4, с. 59,]. Несмотря на то, что такие предложения подвергались критике еще в начале прошлого века, в современной литературе хирургическая кастрация также описывается среди методов врачебного воздействия в тяжелых случаях проявления садистского влечения [5; 6].

Зачастую в область внимания правоохранительных органов, психиатров и психологов попадают случаи проявления сексуального садизма, представляющие угрозу для жизни и здоровья окружающих людей. Тем не менее, согласно современным исследованиям, мазохистское влечение также может стать серьезным фактором, угрожающим здоровью и жизни индивида. В этом случае речь идет о несоблюдении индивидом техники безопасности при проведении так называемых „игр“ или самостоятельных манипуляций, призванных доставить мазохистское удовольствие. В первую очередь, опасность возникает при неосторожном обращении с электричеством, а также с удушающими средствами при искусственном вызывании асфиксии с целью получения сексуального удовлетворения [7, c. 620].

Таким образом, психологическая и психиатрическая помощь имеет место в случаях, представляющих серьезную угрозу для жизни и здоровья индивида или его окружающих и зачастую носит принудительный характер. В иных случаях терапия возможна при личном обращении за помощью к специалисту человека, которому доставляют дискомфорт его садомазохистские влечения. Зачастую, если психиатрическое вмешательство не контролируется законом, индивид прибегает к помощи специалиста по просьбе своих сексуальных партнеров или членов семьи, а также в случаях, когда парафильные побуждения сопровождаются сексуальными дисфункциями. Вследствие этого, в большинстве случаев собственная мотивация пациента на достижение терапевтического успеха бывает достаточно низкой, что влияет на ход терапии [5].

В вопросе выбора терапевтического подхода к лечению садомазохистских влечений и их поведенческих проявлений существует ряд разногласий. В основном эти разногласия основаны на неоднозначности исследовательских представлений о причинах возникновения садомазохистских влечений в психике человека и, таким образом, терапевтическая тактика определяется выбранной специалистом парадигмой, объясняющей возникновение расстройства.

В объяснении этиологии садомазохизма существует большое количество теорий. Широко распространено его психоаналитическое толкование, важное место занимают биологические и дизонтогенетические концепции, а также концепции в рамках теорий бихевиоризма и социального научения. В последнее время феномен садомазохизма пытаются осмыслять с позиций феминизма [8] и герменевтического подхода [9]. Таким образом, помимо широко представленных в психиатрической среде методов фармакологического лечения проявлений, имеющих в своей основе садомазохистское влечение, можно выделить такие группы методов, как группа бихевиоральных и группа когнитивных методов. В отдельную группу, ввиду специфичности теоретических оснований и применяемых терапевтических методов, можно отнести психоаналитические методы.

Остановимся на подробном рассмотрении основных подходов к лечению садомазохизма, а также на рассмотрении некоторых отдельных терапевтических техник в рамках названных подходов.

Фармакологическая терапия
Фармакологическая терапия относится к группе методов, которые направлены на устранение патологических симптомов и их косвенных проявлений, наблюдающихся в картине сексуальных девиаций. В вопросе лечения сексуального садомазохизма такой подход видится вполне обоснованным ввиду сообщаемой многими специалистами устойчивости садомазохистских влечений, а также часто наблюдаемой коморбидности различных типов парафилий (садомазохизма, фетишизма, трасвестизма и др.) [10]. Последним фактом обусловлено широкое применение неспецифических методов терапии, направленных на редукцию девиантных компонентов сексуального поведения в общем, в не зависимости от характера девиации.
В практике лечения парафилий в рамках фармакологической терапии описывается два основных направления: применение антиандрогенных препаратов и применение антидепрессантов.

Антиандрогенные препараты
В основе действия антиандрогенных препаратов лежит уменьшение выработки тестостерона, что приводит к снижению полового влечения у мужчин, а также уменьшению частоты возникновения в воображении эротических сцен, вызывающих половое возбуждение [11].

Тестостерон считается наиболее важным андрогеном, влияющим на сексуальное поведение мужчин. Однако роль тестостерона как важнейшего регулятора физической и сексуальной агрессии мужчин остается неясной. Большинство исследований содержания тестостерона у сексуальных преступников показали, что общее количество тестостерона (то есть, связанный и не связанный белок) находится в пределах нормы у всех испытуемых, за исключением особо жестоких парафиликов. Существуют также сведения о парафилиях среди мужчин с низким базовым уровнем тестостерона. Вопреки этим данным, большинство мужчин, которым назначались антиандрогены, отмечали их успокаивающий эффект как в области сексуальной агрессии, так и общей раздражительности, и эти препараты стали стандартным фармакологическим способом, применяемым при лечении сексуально-агрессивных парафилий [12].

Преимуществом использования антиандрогенов является возможность их применения в принудительной терапии сексуальных преступников. Кроме того, возможность варьирования доз препарата позволяет снижать его концентрацию после стабилизации симптомов с целью более избирательного уменьшения девиантного влечения на фоне нормального сексуального поведения [12].

Антидепрессанты
По сообщениям специалистов, у индивидов с сексуальными парафилиями и у сексуальных преступников нередко наблюдаются проявления тревожных и депрессивных симптомов [10]. В американском диагностическом руководстве DSM-IV отмечается, что „симптомы депрессии могут развиваться при парафилиях и могут сопровождаться увеличением частоты и интенсивности парафильных действий“ [12].

Обоснованность применения антидепрессантов при лечении парафилий и агрессивного сексуального поведения подтверждается данными исследований, согласно которым существует определенная связь между повышением уровня содержания серотонина и уменьшением сексуальной активности и возбуждения у млекопитающих [12]. Кроме того, в литературе сообщается, что серотонинэргические антидепрессанты, в частности, ингибиторы обратного захвата серотонина (SRI), способны оказывать положительный эффект на парафилии и парафилоподобные расстройства, даже при отсутствии сопутствующих расстройств настроения [13]. Кроме того, фармакотерапия антидепрессантами может уменьшить чувствительность к „негативным аффективным состояниям“ (например, раздражительность, подавленное настроение) которые, как часто сообщается, предшествуют агрессивному сексуальному поведению. Таким образом, благодаря такому эффекту, оказываемому серотонинэргическими препаратами на несексуальные симптомы и синдромы, эти препараты обладают дополнительными терапевтическими преимуществами по сравнению с антиандрогенами [12].

Несмотря на легкость и универсальность применения фармакологии при лечении сексуальных девиаций разных типов и разной выраженности, фармакологический подход подвергается серьезной критике. Так, без учета этических разногласий и споров насчет обоснованности медикаментозного вмешательства, основным аргументом в критике применения психофармакологии при лечении сексуальных парафилий выступает мнение о том, что медикаменты уменьшают напряженность сексуального влечения, но не изменяют его направленности [5]. В связи с этим применение психофармакологии рекомендуется на ранних стадиях когнитивной, бихевиоральной и групповой терапии как способ усиления эффективности изменений в поведенческом и когнитивном аспектах проявления садомазохистских тенденций [12].

Бихевиоральная терапия
При обсуждении терапии садомазохизма большое внимание уделяется анализу эффективности методик в рамках бихевиорального подхода, где работа ведется с поведенческими проявлениями садомазохистского компонента. В рамках бихевиорального подхода можно выделить терапевтические методы, направленные на устранение нежелательных девиантных реакций и методы, направленные на развитие нормальных, социально приемлемых реакций и тренировку соответствующего поведения. В целях повышения эффективности терапии и предотвращения рецидивов целесообразно совместное использование методов из обеих групп.

Бихевиоральные методы, направленные на устранение нежелательных девиантных реакций

Аверсивная терапия
Аверсивная терапия направлена на создание отрицательной условной реакции на нежелательные стимулы, вызывающие у пациента сексуальное возбуждение. Принцип действия аверсивной терапии заключается в условном связывании отклоняющихся сексуальных фантазий или возникающего вследствие них сексуального возбуждения с негативными переживаниями индивида. Способы, которыми вызывается отрицательная реакция, могут варьировать от ударов током [14; 15] и приема медикаментов, вызывающих рвоту [16], до фантазийных представлений об отрицательных последствиях нежелательного поведения. Уровень сложности терапевтического воздействия в этом случае может зависеть как от степени выраженности парафильных тенденций в поведении и личности пациента, так и от его мотивации и осознанности участия в терапевтическом взаимодействии. Аверсивная терапия, согласно сообщениям специалистов, применялась достаточно успешно не только для устранения садомазохистского компонента в поведении и фантазиях людей, но также при лечении других сексуальных девиаций, в частности, фетишизма, трансфестизма и др., однако, согласно исследованиям И. Маркс с соавт., оказалась бессильной в лечении транссексуализма [15].

Пресыщение
Принцип действия процедуры пресыщения во многом схож с методом аверсии. Он также заключается в создании негативных условных связей со стимулами, вызывающими сексуальное возбуждение. Отличием является то, что негативное подкрепление достигается за счет стимулов, вызывавших ранее у субъекта сексуальное возбуждение. Условием для превращения ранее приятных и сексуально возбуждающих стимулов в негативные выступает их чрезмерное или несвоевременное предъявление, что вызывает у субъекта неприятные или значительно ослабленные по интенсивности ощущения. Зачастую чрезмерное или несвоевременное использование девиантных стимулов осуществляется посредством сексуальных фантазий пациента во время мастурбации. Так, пациенту предлагается мастурбировать с использованием недевиантных фантазий и, по достижении сексуальной разрядки, продолжать мастурбацию на протяжении достаточно длительного времени с использованием привычных девиантных фантазий [5; 11]. Другим вариантом пресыщения является вербализация девиантных фантазий при мастурбации, намеренно продолжающейся необычно долго, что в конечном счете вызывает условную связь между девиантными фантазиями и неприятными ощущениями пресыщения [17].

Тренинг фантазий
Тренинг фантазий является достаточно редкой техникой в рамках бихевиоральной терапии садомазохизма, однако его пременение обосновано спецификой терапевтических задач в изменении девиантного поведения пациента. Как известно, большая доля девиантных действий зачастую проигрывается в фантазиях индивида, что в значительной мере определяет его поведение, причем, учеными отмечается большая склонность к фантазированию у агрессивных, импульсивных и социально-девиантных лиц [18]. В рамках терапевтической работы с фантазиями возможны различные направления, среди которых выделяется изменение содержания фантазий, направленное на поведенческие изменения индивида, и направленное на когнитивные изменения, касающиеся существующих аттитюдов и установок по отношению к сексуальным объектам и действиям [19].

Систематическая десенситизация
Применение систематической десенситизации может быть альтернативой аверсивной терапии и терапии пресыщением и применяться для работы со стрессом и тревогой, вызываемыми нормальными сексуальными стимулами у пациентов с сексуальной девиацией [11; 20]. В последнем случае нормальные сексуальные стимулы предъявляются по возрастанию в соответствии с уровнем эмоционального напряжения, которое они вызывают у пациента [21]. Систематическая десенситизация является более щадящим методом, но предполагает сознательное и высокомотивированное участие пациента в терапевтическом процессе.

Высокая мотивация пациента на достижение положительного терапевтического эффекта позволяет порой переносить бихевиоральные процедуры в домашние условия и полностью доверять их выполнение пациенту, усвоившему алгоритм лечения [22].

Бихевиоральные методы, направленные на развитие желаемых реакций
Рассмотренные ранее методы бихевиоральной терапии фокусируются на устранении условных связей между девиантными стимулами и возникающим при их воздействии сексуальным возбуждением. Таким образом, при условии успешного исхода терапии, механизм сексуального возбуждения пациента лишается привычного компонента-стимула, запускавшего сексуальное возбуждение и обусловливавшего сексуальное удовлетворение. На этом этапе, в целях профилактики дальнейших рецидивов, необходимо обеспечить альтернативную, социально приемлемую замену устраненным девиантным стимулам и поведенческим паттернам.

Переобусловливание
Переобусловливание направлено на целенаправленное формирование новых условных связей, призванных заменить девиантный механизм полового удовлетворения. В рамках переобусловливания используют позитивное подкрепление, которое может быть направлено как на устранение негативного влияния (например, удаление аверсивного воздействия), так и на связывание оргастических переживаний с желаемыми стимулами [5; 20]. Зачастую при лечении сексуальных девиаций с использованием процедуры переобусловливания применяют так называемое „оргастическое обусловливание“, то есть, используют интенсивные переживания во время оргазма для подкрепления желаемых стимулов. Примером использования такого метода является намеренное создание картины нормального полового акта в представлении пациента непосредственно перед оргазмом, вызванным мастурбацией с привычными для пациента девиантными фантазиями. Возникающие при оргазме эмоциональные переживания и физические ощущения являются достаточно мощными подкрепляющими стимулами для формирования условной реакции, отвечающей целям терапии.

Поведенческий тренинг
Применение поведенческого тренинга при лечении садомазохизма основывается на точке зрения, что отклоняющееся поведение, включающее проявление агрессии и жестокости или, наоборот, предрасположенность к переживанию боли и мучений, является следствием неадекватно усвоенных моделей социального общения и сексуального поведения. Поведенческий тренинг в этом случае фокусируется на развитии у индивида нормальных, социально-приемлемых поведенческих паттернов и социальных навыков [20]. Среди таких навыков можно выделить навыки общения (например, общения мужчины с женщиной, преодоления страха быть отвергнутым) [11], навыки знакомства и т.д.

Поведенческий тренинг и развитие у индивида новых социальных навыков неразрывно связаны с применением когнитивной терапии, так как тренировка новых паттернов поведения в значительной степени связана с изменением деструктивных и дезадаптивных когнитивных убеждений и установок индивида.

Когнитивная терапия
Когнитивная терапия сексуальных преступников основывается на положении о влиянии на возникновение садизма социальных и семейных факторов, приводящих к отторжению нормальной сексуальной активности. Среди культуральных, социальных и семейных факторов, влияющих на развитие парафилий, выделяют: 1) снисходительные общественные аттитюды (например, движение за сексуальную свободу); 2) стимулирующую насилие культуру (например, легкая доступность кинофильмов, изображающих секс и насилие); 3) принятие мифов (например, миф „женщинам нравится насилие“); 4) связь со случайными группами сверстников (например, давление группы при групповом изнасиловании); 5) перекладывание вины на жертву (например, изнасилование во время свидания).

Среди факторов, способствующих отчуждению от нормальной сексуальной активности, выделяют: 1) негативный прошлый опыт или боязнь отказа; 2) негативный прошлый опыт или боязнь неудачи при проявлении нормальной сексуальной активности; 3) ощущение мужской неполноценности; 4) недостаточные социальные навыки или неуверенность в себе; 5) несчастливый брак и семейная жизнь [5].

Когнитивная терапия сексуальных девиаций садомазохистского типа, таким образом, направлена на работу в двух основных направлениях: изменение деструктивных установок индивида, приводящих к совершению преступления, и изменение неадекватных и дезадаптивных установок, ведущих к отчуждению от нормальной сексуальной активности. При этом, несмотря на разработанность методов когнитивной терапии для сексуальных преступников, общие принципы, свойственные когнитивной терапии и адаптированные для работы с сексуальными девиациями, вполне могут быть использованы в практике работы с более легкими формами садомазохизма.

Реструктуризация когнитивных искажений
Одним из направлений терапевтической работы в рамках когнитивной терапии является изменение когнитивных искажений личности, начальным этапом которого является осознание пациентом ошибок в восприятии и когнитивной переработке сигналов окружения. В рамках стандартных техник когнитивной терапии применяются техники самостоятельного контроля мыслей и метод „остановки мыслей“ при работе с возникающими девиантными мыслями и фантазиями [5].

Сексуальное просвещение
Недостаточные социальные навыки, в том числе, искаженные навыки межличностного общения и завязывания интимных отношений с противоположным полом считаются немаловажными факторами в возникновении садистского поведения. Так, например, Дж. Мани подчеркивал, что развитие парафилий возможно вследствие нарушения у индивида „любовных карт“ (схем сексуального функционирования), приводящего к дезорганизации нормального сексуально поведения [23]. Результатом таких представлений явилось широкое применение когнитивной терапии в направлении сексуального просвещения и формирования у пациентов адекватных, социально-принятых гендерных стереотипов, а также когнитивных схем и установок в отношении сексуального общения и поведения [24].

Тренинг эмпатии
Тренинг эмпатии может применяться в рамках сексуального просвещения сексуальных преступников и формирования у них новых социальных установок. Наблюдаемые у сексуальных преступников тенденции к дегуманизации, обесцениванию и стереотипному отношению к своим жертвам являются объектом воздействия тренинга эмпатии, который заключается в развитии у пациентов чувства эмпатии и дифференцированного, личностно-окрашенного отношения к своим жертвам и сексуальным объектам. [25; 26], а также осознания им последствий его поведения для жертвы [5].

Тренинг личностной уверенности
Недостаток личностной уверенности у людей, совершающих садистические действия, развивающийся вследствие негативного прошлого опыта общения с близким значимым окружением или с лицами противоположного пола, может приводить к закреплению паттерна садистического поведения как единственного способа общения с окружающими, не угрожающего безопасности самооценки индивида. Нередко применение других, социально-приемлемых форм сексуального общения, представляет для индивида субъективную опасность, что значительно препятствует расширению диапазона форм социального поведения [24].

Таким образом, достоинствами бихевиоральных и когнитивных подходов является целенаправленная корректировка поведения, не зависящая от причин, которые его вызвали. В лечении садомазохизма такой подход обосновывался не только недостатком знаний о его этиологии, но и широкой вариативностью поведенческих проявлений, содержащих в себе элементы садомазохизма, а также их совместным проявлением с другими поведенческими и сексуальными девиациями (сексуальной агрессией, фетишизмом, трансфестизмом и т.д.). В последнем случае корректирующее терапевтическое воздействие направлено на изменение девиантных паттернов поведения без учета их специфического содержания, что делает когнитивно-бихевиоральную терапию универсальным средством для работы с различными видами и сочетаниями сексуальных и поведенческих девиаций.

Психоаналитическая терапия
Важнейшей методологической предпосылкой психоаналитической терапии садомазохизма является допущение его изначальной свойственности человеческой сексуальности на ранних этапах психосексуального развития. Проявления садомазохизма во взрослой сексуальности в психоанализе принято связывать с нарушениями в прохождении стадий психосексуального развития, в первую очередь, анальной и фаллической стадий. Работе с садомазохистскими элементами в психоанализе уделяется много внимания, так как характерной чертой психоаналитического толкования садомазохизма является расширение его границ за области сексуального поведения и глубокий анализ его элементов в структуре личности. Методы психоаналитической работы требуют отдельного рассмотрения. В рамках данной статьи можно лишь отметить, что психоаналитическая терапия садомазохизма обращает внимание, в основном, на работу с кастрационным и эдипальным компонентами посредством анализа терапевтических переносов [5; 27].

Комплексное применение терапевтических методов
Анализируя терапевтические подходы к лечению садомазохизма, необходимо отметить, что специфика расстройства, неоднородность форм его проявления, а также неоднозначность его оценки специалистами значительно осложняет выбор терапевтического подхода в его лечении. Специалистами отмечается, что результаты лечения часто бывает сложно оценить, и требуется индивидуализированная оценка эффективности применения отдельных методов в различных ситуациях, а также анализ повышения эффективности терапии при сочетании различных техник [26]. Возможность сочетания различных терапевтических подходов и комплексного применения терапевтических техник в лечении садомазохизма подчеркивается многими авторами. Так, в некоторых случаях рекомендуется начинать терапию с более легких с точки зрения терапевтического влияния методов (например, бихевиоральной и когнитивной терапии) и, при необходимости, переходить к применению более серьезных методов (фармакологическая терапия, госпитализация и т.д.) [24]. Подчеркивается также различение методов в зависимости от терапевтических целей, например, терапия антиандрогенами и аверсивная терапия считаются наиболее эффективными в краткосрочной терапии, в то время как когнитивную терапию и изменение паттернов сексуального поведения рекомендуется применять для достижения долгосрочных результатов [28].

Новый подход к терапии садомазохизма
Несмотря на универсальность и доступность методов бихевиоральной и когнитиной терапии при лечении садомазохизма, ее использование в настоящее время подвергается критике со стороны некоторых авторов как провоцирующее „эго-дистоническое“ восприятие пациентом своих особенностей. [29]. По мнению А. Фога, применение бихевиоральной и когнитивной терапии с целью изменения некоторых нежелательных поведенческих и когнитивных компонентов подразумевает, что терапевт имеет четкое представление о том, что такое здоровое и правильное сексуальное поведение. Таким образом, представление терапевта расценивается как единственно верное, а отклонения представлений пациента от модели терапевта расцениваются как когнитивные искажения.

Как подчеркивает А. Фог, терапевты, действующие в рамках когнитивной и бихевиоральной терапии, требуют от пациента исключить парафилические элементы не только из поведения, но и из фантазий, что делает парафилические ощущения для клиента „эго-дистоническими“ и ведет к развитию „синдрома изолированных меньшинств“: сексуальной фрустрированности, низкой самооценки, социальной стигмации и изоляции, следствием чего могут быть дополнительная патологизация и криминализация личности [29].
Альтернативой директивным методам терапии садомазохизма А. Фог предлагает групповую терапию, организованную по принципу функционирования групп взаимопомощи. По его мнению, именно в таких группах у обратившихся к помощи специалиста появляется возможность получить необходимую информацию о своем расстройстве, а также получить возможность для позитивной идентификации, моделями для которой являются более опытные члены группы. В группах взаимопомощи пациенты узнают о возможностях поиска партнера и социально-приемлемых путях удовлетворения своих парафилических влечений [29]. Важно отметить, что А. Фог не является единственным терапевтом, находящим положительный терапевтических эффект в выборе подходящего партнера для индивида с парафилией. Так, например, П. Де Сильва в качестве терапии парафиликов предлагает ограниченное и контролируемое внедрение парафилических элементов в сексуальные отношения с партнером в случаях, когда это возможно [30].

Таким образом, новый подход в терапии садомазохизма концентрируется не столько на изменении поведения и парафилических фантазий, сколько на социальной и психологической адаптации индивида с девиантными влечениями, в первую очередь, имея целью профилактику дальнейшей патологизации и криминализации личности.
В свою очередь, с целью предотвращения стигматизации и неадекватной оценки личности с парафилией со стороны терапевтов, в США и Канаде создана ассоциация под названием „Kink Aware Professionals“ (дословно: „Специалисты, осведомленные о необычных практиках“), объединяющая лицензированных психотерапевтов, медиков и юристов, признающих право людей иметь необычные сексуальные пристрастия и готовых помочь таким людям на пути их социализации и достижения психологического и физического благополучия.
Как уже отмечалось выше, объяснение и оценка специалистами проявлений садомазохизма в человеческом поведении очень противоречивы. Во многом это обусловлено большим разнообразием поведенческих проявлений, объединяемых под названием „садомазохизм“, распределяющихся от соответствующих элементов в фантазиях психически и социально адаптированных людей и до действий индивидов, совершающих преступления на сексуальной почве. Естественно, различные случаи поведенческих и личностных отклонений задают уникальные рамки для применения терапевтических методов в их терапии. Таким образом, рассмотренные терапевтические методы могут оказаться наиболее эффективными при лечении отдельных видов проявления садомазохизма. Тем не менее, набирающий в последнее время особую известность терапевтический подход с позиции высоко эрудированного, далекого от стереотипов и предубеждений специалиста к консультированию индивидов с парафилическими влечениями представляется ценной методической рекомендацией для терапевтов, осуществляющих свою деятельность в различных психотерапевтических направлениях.

(с)

В апреле 2008 г. во Львове открыли кафе Захер-Мазоха. Интерьер кафе увешан мазохистскими предметами — плётками, цепями, наручниками.

Памятник родившемуся во Львове скандально известному австрийскому писателю Леопольду фон Захер-Мазоху, от имени которого произошел термин "мазохизм", открыт в центре этого западноукраинского города, до 1918 года входившего в состав Австро-Венгерской империи. Памятник установлен рядом с Мазох-кафе, воссоздающем атмосферу произведений писателя.

Бронзовое изваяния Мазоха в натуральный рост - 170 см - скрывает ряд пикантных "сюрпризов". На груди статуи вмонтирована увеличительное стекло, через которое можно рассмотреть эротические картинки. Очевидно, авторы решили, что дети и подростки до этих картинок не дотянутся. А через левый карман можно залезть в штаны Захер-Мазоха и пощупать его за "мужское достоинство" на счастье.

В расположенном рядом с памятником кафе на стенах - эротические изображения и цитаты из произведений Мазоха, а также вещи, связанные с мазохизмом, рассказал журналистам менеджер кафе Юрий Назарук. В меню - блюда, приготовленные из продуктов-афродизиаков, а дверь в заведение выполнена в виде замочной скважины, что символизирует тему вуайеризма, которую Мазох тоже подробно осветил.

сайт необычного кафе
http://masoch-cafe.com.ua/news/